Орли, половина пятого дня

На табло высветился номер рейса Польских авиалиний. Можно идти регистрироваться и сдавать чемодан в багаж. Он вдруг стал таким тяжелым, что не получается сдвинуть его с места. С самого раннего утра я передвигалась с ним по всему аэропорту, а теперь не в состоянии оторвать от пола. Пихаю его перед собой по скользкому мрамору.

Небольшая операция оказалась не такой страшной, как я предполагала. Возможно, все зависело от настроя — я перестала к этому относиться как к неминуемой катастрофе, посчитав ее просто малоприятной необходимостью. Профессор Муллен сдержал слово, я провела в клинике только одну ночь, утром меня выписали. Дома я сразу пошла под душ и долго стояла под ним, смывая ненавистный больничный запах. Меня радовало, что все уже позади, а самое главное, что это удалось провернуть без участия Александра. Хотя и не совсем. Пришлось рассказать ему о биопсии — нам нельзя было жить супружеской жизнью по крайней мере две недели. Саша сразу насторожился:

— Все действительно так, как ты говоришь? Страшное позади?

— Да, все так. И не будем больше об этом.

Америка произвела на него впечатление, хоть он и не хотел в этом сознаваться. Оказалось — вот неожиданность! — там есть пара-тройка интеллигентных людей, которые не носят ковбойских шляп и полусапожек на каблуках. Его книга заняла в рейтинге бестселлеров пятую строчку.

— Теперь мы сможем многое себе позволить, — сказал он, — снимем квартиру побольше, а может, даже купим.

— Зачем?

— Нам, научным работникам, нужно пространство. Да вот хотя бы для книг.

— Может, ты и ученый, только я — одно воспоминание о нем.

Он быстро взглянул на меня:

— Переговоры в Нантере окончились безрезультатно?

— Нет, почему же, в том-то и дело, — возразила я. — Перед тобой новоиспеченный учитель языка.

Он рассмеялся:

— Ты, Юлия, мастерица преуменьшать.

Обедать мы отправились в ресторан на Монмартре, в тот самый, куда он прежде ходил один.

— А как у вас с Эвой? На чем расстались?

— По-моему, расстались очень по-доброму.

— Она потрясающая девушка.

Сказал, что не привез мне никакого подарка: не нашел ничего, что было бы достойно меня. Но у него есть идея. В один из дней мы поехали с ним на блошиный рынок в самом центре города. Там стояли шеренги палаток, а в проходах между рядами ходили толпы людей, главным образом туристов. Александр прекрасно ориентировался в топографии этой местности, должно быть, бывал здесь не раз (хотя книжек нигде не было видно). Он подвел меня к одной из палаток со старой бижутерией, фарфором и изделиями из серебра. За деревянным прилавком сидела полная, немолодая женщина со следами былой красоты на лице. На ее плечи был накинут цыганской расцветки платок. Седые волосы уложены в узел на затылке. В ушах позвякивали длинные серьги. Она была похожа на цыганку.

— Нина Сергеевна, — обратился к ней по-русски Саша, — привел к вам свою даму, хочу купить ей в подарок что-нибудь из старинных украшений.

Я взглянула на него недоуменно, но он дал мне знаком понять, чтобы я молчала. Женщина окинула меня с ног до головы пронзительным взглядом.

— Мадам пошла бы брошка, но подходящей у меня здесь нет. Загляните ко мне домой вечерком.

Когда мы отошли подальше, я начала выговаривать Александру, что, мол, не нужна мне никакая брошка, да и кто такая вообще эта женщина и надо ли нам идти к ней вечером.

— Надо, — коротко бросил он. — Если Нина Сергеевна пригласила, отказываться нельзя. И если сказала, что нужна брошка, значит, ничего другого искать не стоит.

— Да кто она такая, эта Нина Сергеевна?

— О, это великая женщина, защита и опора всей здешней русской эмиграции.

Таинственная торговка, к которой Александр относился с таким пиететом, жила в богатом районе Марэ в небольшом особнячке, перед домом на ухоженном газоне росло старое разлапистое дерево. У калитки нас встретил сутулый старик, сопровождаемый двумя черными доберманами. В их глазах была какая-то остервенелая злоба, я очень испугалась. Старичок это заметил и коротко скомандовал им что-то, после чего псы исчезли, будто сквозь землю провалились. Мы вошли в просторный салон, обставленный антикварной мебелью. Роскошь так и била в глаза: картины в золоченых рамах, затейливые консоли и этажерки, огромный восточный ковер на полу… Нина Сергеевна сидела в вольтеровском кресле возле небольшого столика, на котором возвышался пузатый самовар. Предложила нам сесть напротив. Она хорошо была осведомлена о делах Александра, называла его Сашей. Особенно подробно расспрашивала о поездке в Америку. Поблагодарила за авторский экземпляр книги на французском языке и пообещала прочитать ее, как только она выйдет на русском.

— Ax, этот Саша, — повернулась она ко мне, — разносторонний, талантливый человек.

С этим нельзя было не согласиться — я тут же вспомнила его кулинарные изыски во время приготовления званого обеда, который мы давали в честь начала нашей совместной жизни. Было трудно поверить, но она все еще продолжалась. Такие мысли мелькали в моей голове, и никто не знал, что через несколько дней я украдкой соберу чемодан и уйду, никому ничего не говоря.

Старичок принес на подносе чашки и заварной чайник под бабой-грелкой в форме курицы из разноцветного бисера. Поставил чайник на самовар. Спустя несколько минут Нина Сергеевна разлила по чашкам заварку, доливая кипяток из самовара. По салону распространился сильный аромат. Жидкость в чашках была темно-бордового цвета, чай был очень вкусный — ничего подобного я в жизни не пила. Хозяйка и Саша пили из блюдечек с сахаром вприкуску. Я знала, что это старинный русский обычай, но не последовала их примеру.

— Вот вы — полька, — начала Нина Сергеевна. — А поляки народ непростой, прямо скажем, тяжелый народ. Но встречались среди них красавцы мужчины. Одного такого я знавала, да только давно это было.

Она так ни разу и не обмолвилась о цели нашего визита, и я была этому рада. Не хотела, чтоб Александр раскошеливался на украшение, которое мне было совсем ни к чему. Наш визит затянулся далеко за полночь. Нина Сергеевна взяла гитару и спела нам несколько романсов. Голос у нее был чарующий. «Не уезжай, ты мой дружочек, печально жить мне без тебя, дай на прощанье обещанье, что не забудешь ты меня…»

Когда мы собрались уходить, она протянула Александру небольшую коробочку. Он только кивнул в ответ.

— В коробочке, наверное, брошка, — сказала я уже в такси.

— Наверняка.

— Но ты не заплатил.

— А вот об этом у тебя голова пускай не болит. Получила обещанный подарок, остальное — не твое дело.

Однако мне это не давало покоя.

— Зачем ей торговать, ведь она и так богата, по-моему?

— Торгует, потому что ей нравится, — ответил он.

— Как ее фамилия?

— Нина Сергеевна Романова.

Дома я рассмотрела брошку. Брошь была восхитительная, старинной работы, кружевная серебряная финифть с драгоценными камешками.

— Да ведь ей цены нет! — воскликнула я.

Собираясь, я не взяла с собой дорогого подарка. Посчитав, что Александр дарил брошь совсем другой женщине, чем та, которой я была сейчас. Я отрывалась от своей парижской жизни, окукливалась. Это было очень болезненно, но неизбежно.

Как неизбежно было и наше расставание. Я знала, что так будет, с самого начала нашего романа, вернее, нашей любви, ибо слово «роман» здесь не очень к месту. А может, то, что нас связывало, действительно лучше называть этим словом — ведь роман в любой момент можно закончить. Хуже дело обстоит с любовью, от нее не избавишься так просто, как от тесных туфель. Любовь продолжает существовать, тянется, зачастую вопреки нашей воле. Наоборот, это она, любовь, навязывает нам свою волю, обрекая на боль и страх…