Орли, сколько-то пятого пополудни

За соседний столик садится молодая женщина с младенцем. Расстегнув блузку, дает ему грудь. До сих пор я видела только одну женщину, которая кормит грудью, — мою дочь. И этот вид не вызывал во мне восторга — Эва выглядела такой измученной. Зато грудничок на ее руках производил впечатление здоровяка. Я смотрела, как Эва склоняет к нему голову, как ладонью поддерживает набухшую от молока грудь, смотрела на крохотное личико у соска, с крепко сомкнутыми веками, на беспрерывно движущийся ротик. Ничего символического в этом для меня тогда не было — это просто была моя дочь, выкармливающая своего очередного отпрыска… Картинку «Мать и дитя» судьба подсунула мне сейчас, будто специально. Словно эта незнакомка с младенцем явилась сюда только затем, чтобы была дописана последняя страница в моих страстях по материнству. Словно мне дано было убедиться воочию, чего я в жизни уже никогда не испытаю…

Посреди ночи я внезапно проснулась и долго не могла сообразить, что же меня разбудило. Только потом до меня дошло, что ночная сорочка неприятно липнет к телу. Потихоньку выбравшись из кровати, я впотьмах прокралась в ванную. Стояла, босая, на холодящей ступни плитке, не осмеливаясь нажать на выключатель. Мне казалось, что, как только вспыхнет свет лампочки, я снова увижу кровь. Неужели со мной опять то же самое? Знакомая дрожь в коленках… Сорвав с себя ночнушку, я собирала влагу с бедер. С ощущением нарастающего отчаяния водила руками по обнаженному телу. Мокрыми были мои груди, мокрым был мой живот…

Резкий свет ослепил меня. Я невольно зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела Александра на пороге ванной. Это он включил свет.

— Что происходит? Почему ты стоишь голая посреди ванной?

Я рассматривала свои ладони. На них не было крови. В недоумении я только моргала глазами.

— Не знаю… я вся мокрая…

— Ничего страшного в этом нет, — сказал он ласково. — Это приливы…

Я уставилась на него в немом удивлении.

— У женщин такое бывает…

— Откуда ты знаешь, что бывает у женщин?

— Прочитал. Купил книгу.

Я все еще не понимала.

— Книгу о женском климаксе…

Почти не отдавая себе отчета в том, что творю, я бросилась на него с кулаками. Он перехватил мои руки. Некоторое время мы молча боролись.

— Зачем ты ее купил? — тяжело дыша, спросила я.

— Хочу знать обо всем, что с тобой происходит.

Пятясь и крутя головой, я вжалась в стену, не в силах выговорить ни слова. Меня охватило неудержимое желание бежать. Бежать как можно дальше отсюда, от него, от себя… На смену ему пришло безразличие, я больше не сопротивлялась. Безропотно дала Александру вытереть себя полотенцем. Потом он помог мне натянуть чистую сорочку. В голове промелькнуло, что Александр обращается со мной как с больной. А я и была больной, заболела чем-то таким, от чего невозможно выздороветь.

— Юлия, я люблю тебя такой, какая ты есть.

Он крепко обнял меня, но на сей раз близость его тела не сумела примирить меня с моим собственным. Ненависть к своей плоти затмевала даже любовь.

— Идем спать, — ласково позвал он.

Без слов позволила ему проводить себя в постель. Лежала в темноте в ожидании продолжения. Что еще меня не минует, через что придется пройти? Отныне мне ни на секунду не будет позволено забыть, что я иду прямиком к угасанию, к смерти.

Утром я притворилась, что сплю. Александр старался не шуметь, потом ушел куда-то. Только тогда я встала. Заваренный им кофе был еще теплым, я пила его, стоя возле окна. А за окном простирался Париж. Париж, в декорациях которого я переживала свою любовь. И эта любовь неумолимо приближалась к своей развязке. Мне не было позволено насладиться ею до конца. Да какого там конца — два-три года, на большее я не рассчитывала. Надо уезжать, увозить отсюда свое, ставшее таким непредсказуемым тело, которое никаких других чувств, кроме ненависти, во мне не будило. Я чувствовала себя заложником, замкнутым в собственной телесной оболочке.

Когда раздался телефонный звонок, от неожиданности я чуть не выронила чашку из рук.

— Ну, проснулась уже?

— Почему ты звонишь? Что случилось?

— Случилось — вышла моя книга. Завтра вечером состоится презентация в издательстве.

— Поздравляю.

— Лучше пожелай мне мужества. Кажется, мне готовят обструкцию.

— Кто?

— Критика. «Фигаро» выйдет с разгромной рецензией. Но это будет завтра, а сегодня приглашаю тебя на обед.

Я ведь решила уехать. Стоя у окна и глядя на крыши Парижа, я прощалась со своей любовью. Но она постоянно удерживала меня. Разве могла я в такой момент бросить его? Прекрасно зная, какие надежды связывал Александр с выходом этой книги, и не только он, но и его издатель.

Когда послышались его шаги на лестнице, сердце мое бешено заколотилось. Какое у него будет лицо?.. Александр вошел нагруженный пакетами, один из них протянул мне:

— Ну-ка примерь, дорогая.

— Что это?

— Вечерний наряд, — таинственно сообщил он.

Я уставилась на него, думая, что он шутит.

— Идем с тобой на бал, который дают на «Титанике». Ну, то есть идем на банкет в мою честь.

— Но ведь ты говорил…

— Ничего не поделаешь, придется сделать хорошую мину… продолжение ты знаешь.

Я зашуршала оберткой. Передо мной было черное платье, переливающееся на свету. Я не очень разбираюсь в тканях, но этот материал наверняка был безумно дорогим, как и весь наряд.

— Тебе нравится? — спросил Александр.

— Наверное, баснословно дорогое?

Он рассмеялся:

— В крайнем случае, мы потом его продадим. Ну же, примерь.

Я шла в ванную как на эшафот. Сопротивляться и противоречить ему не хотелось. Но платье явно было не для меня. Чересчур шикарное. Такие вещи надо уметь носить, а я вряд ли это умела, годами довольствуясь свободными свитерами, разными водолазками и спортивного кроя блузками с юбкой, длиной до середины голени. Просто я любила такую длину, считая ее безопасной, и носила независимо от того, какая была мода. И вдруг это платье из переливающейся материи и невероятно изысканного фасона. Такой наряд требовал красивой спины, которую почти полностью открывал. К счастью, спереди были плотные чашечки, что позволяло носить его без бюстгальтера. В первый момент показалось, что платье попросту мне узко, я никак не могла его натянуть. Но постепенно материал стал сам садиться по моей фигуре. Платье было до пола, на тоненьких бретельках, обнажавшее спину чуть ли не до копчика. Отражение в зеркале ванной вызвало во мне удивление. Я совершенно преобразилась. Мое нынешнее удивление было сродни тому, когда я впервые увидела себя с короткой стрижкой. Я себя не узнавала. У меня было другое лицо, другая фигура…

— Ты там жива? — спросил через дверь Александр.

Я вышла из ванной, ошеломленная своим преображением. Это снова была не я.

Александр с минуту смотрел на меня без слов.

— Красавица, просто красавица, — сказал он.

— Да, но… это платье не для меня…

— Так, теперь еще высокие каблуки… — нетерпеливо прервал меня он. — Нужно срочно подобрать к платью туфли. И у нас для этого времени в обрез! Быстренько переодевайся, идем в город.

…Окна издательства были ярко освещены. Войдя в зал, мы увидели массу людей в вечерних туалетах. Вспышки фотокамер слепили глаза. Александра то и дело отводили в сторонку, бурно поздравляя с успехом:

— Потрясающе! Книга выше всяких похвал!

Просили дать интервью. Все свидетельствовало о том, что успех был оглушительный. Так, может, он меня обманул, чтобы вытянуть на прием? Когда наконец мне удалось к нему пробиться, я прямо спросила его об этом.

— У меня и в мыслях не было — обманывать тебя. Все это только видимость. Стервятники явятся в свой час.

Как спутница Александра, я возбуждала всеобщий интерес, меня тоже снимали, хотя я старалась этого избегать. Ну, какие могли быть комментарии к этим фото: мать автора? В лучшем случае, старшая сестра. Не думаю, что меня принимали за его подругу. Каково же было мое удивление, когда назавтра в одной из газет под нашей с ним общей фотографией я прочитала подпись: «Автор с женой». А парижская вечерняя газета написала: «Загадочная и обворожительная спутница писателя Александра Н. Разумовского». На снимке я стояла с бокалом шампанского и улыбалась. Фотография получилась на редкость удачная. Элегантное платье, высокие каблуки, на которых я так неуверенно себя чувствовала, до неузнаваемости изменили меня. Когда мы с Александром покупали эти туфли, мне вспомнились кадры из виденного в юности фильма. Марина Влади играла в нем дикарку из леса, привыкшую ходить босиком. Возлюбленный привез ее в город и привел в магазин. Как истинная женщина, она выбрала туфли на высоченных каблуках — и не смогла на них устоять. Как же я ее теперь понимала!

Александр светился от счастья. Он вырезал нашу фотографию вместе с подписью и накрепко приклеил к кухонному шкафчику.

— Загадочная и обворожительная спутница! — повторял он, смеясь. А я была в бешенстве. Хотела даже сорвать вырезанное из газеты фото, но клей застыл намертво.

Были и другие вырезки. Одна статья в «Фигаро» была озаглавлена: «Престидижитатор Александр Н. Разумовский со своей чаровницей» — и ничего хорошего не сулила. Автор рецензии обвинял Александра в том, что он умело скомпилировал собранные другими факты и не внес ничего нового. За исключением «одного сенсационного открытия»: стих о старушке-смерти и светлокудром утопленнике. Это был чрезвычайно едкий намек, и я чувствовала себя виноватой, потому что уговорила Александра поместить в своей книге строки из народной песни.