Ежевика
Через несколько дней, когда в голове у Хонор прояснилось и она начала потихоньку вставать и ходить по дому, она нашла ответ на довод Джека о рабстве и хлопке. Ответ сложился настолько отчетливо и был таким очевидным, что ей захотелось скорее поделиться своими мыслями, пока они не утратили остроту. За ужином, к изумлению всех троих Хеймейкеров, Хонор впервые заговорила сама, не дожидаясь, пока к ней обратятся. Ей очень хотелось высказать свои соображения, но она не привыкла быть лидером в разговорах и поэтому начала говорить без предварительных объяснений. В тишине — Хеймейкеры, как правило, не разговаривали за столом — она произнесла:
— Может, нам всем нужно платить за ткани чуть больше, чем мы платим сейчас. И тогда у хлопковых плантаторов появятся лишние деньги, чтобы платить рабам. И это будут уже не рабы, а работники.
Хеймейкеры уставились на нее.
— Я бы согласилась платить лишний пенни за ярд, если бы знала, что он поможет упразднить рабство, — добавила Хонор.
— У тебя есть лишние пенни? — усмехнулась Доркас.
Джудит Хеймейкер передала сыну тарелку с ветчиной.
— Если Адам Кокс поднимет цены на ткани, ему придется закрыть магазин, — сказала она. — Сейчас у людей нет лишних денег. К тому же южане скорее вообще перестанут выращивать хлопок, чем согласятся платить рабам. Натура у них такая, и она не изменится в одночасье.
— «Пришлец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя». — Хонор слышала эту фразу множество раз, но не сумела произнести ее с надлежащей значительностью.
Джудит нахмурилась:
— Нет нужды приводить мне цитаты из Книги Левит, Хонор. Я знаю Писание.
Хонор опустила голову, пристыженная своей неуклюжей попыткой завести важный разговор.
— Мы сами из рабовладельческого штата, — продолжила Джудит. — Перебрались в Огайо из Северной Каролины десять лет назад. Тогда многие из Друзей переезжали в другие места, потому что уже не могли жить среди рабства. Мы знаем, какой у южан склад ума.
— Прошу прощения. Я не пыталась кого-либо судить.
— На Юге есть фермеры, которые отпустили рабов на свободу или позволили им выкупить ее, — произнес Джек. — Но таких очень мало. И освободившимся неграм очень непросто найти работу. Многие вольноотпущенники уходят на Север, чтобы обосноваться в городах вроде Оберлина, где люди гораздо терпимее. Но даже в Оберлине они живут отдельной общиной, и беглецам все равно угрожает опасность. Вот почему мы поддерживаем колонизацию. Как нам кажется, это более правильное решение.
— Что такое колонизация?
— Изначально негры происходят из Африки, значит, в Африке им будет лучше. В своей собственной новой стране.
Хонор задумалась над услышанным. Интересно, откуда Джек знает, где неграм лучше? Он у них спрашивал?
* * *
На следующей неделе у нее появилась возможность спросить самой. Джек отправился в Оберлин, повез в мастерскую сломавшийся очиститель для кукурузных початков, и Хонор поехала вместе с ним. Еще дней десять назад у нее не было сил, чтобы пройтись по комнате, не говоря уж о том, чтобы ехать в город. Но когда жар унялся, она очень быстро поправилась и с нетерпением ждала дня, когда можно будет посетить Оберлин. Адам пообещал ей, что, когда сезон жатвы закончится, он будет просить ее помогать в магазине. Хонор не знала, как к этому отнесется муж: возможно, скажет, что ей надо учиться доить коров, а не разбираться в тканях. Джудит говорила, что Хонор пора начинать доить коров самостоятельно. А Хонор ужасно боялась коров, они казались огромными и чужими. Из-за болезни ее не особенно нагружали делами. Она следила за домом и огородом и не сталкивалась с животными, с их вечным навозом. Хотя от запаха было не скрыться.
Каждый раз, когда в жизни Хонор что-то менялось, она начинала отчаянно тосковать по тому, что было раньше: сначала — по Бритпорту, потом — по шляпной мастерской Белл Миллз и вот теперь — по магазину Адама Кокса. Но какой смысл печалиться о том, что было? Это не поможет. Хонор заметила, что американцы не задумываются о прошлом и не рассуждают о том, что могло бы быть, да не сложилось. Они не боялись менять свою жизнь. Многие перебрались в Америку из Англии, Ирландии или Германии. В Огайо жили переселенцы из других штатов: с Юга или из Новой Англии и Пенсильвании; многие собирались отправиться дальше. Хонор точно знала, что по окончании жатвы две семьи из Фейсуэлла переедут на запад. А на их место явятся другие люди. Дома здесь пустуют недолго. Огайо — беспокойное место, тут всегда происходит какое-то движение. Это постоянное беспокойство ощущалось и в Фейсуэлле, и в Оберлине. Сначала Хонор этого не замечала, но теперь поняла, насколько здесь все изменчиво и текуче. И никого это не беспокоит. Никого, кроме нее.
В центре города Хонор и Джек разделились. Он пошел в кузницу, она — в магазин тканей, чтобы поздороваться с Адамом и подобрать ткань для нового одеяла, которое шила для Доркас. Мальчик, затачивавший ножницы и иголки, сидел на своем месте. Когда Хонор вошла, он даже не поднял головы. В магазине была только одна покупательница: Адам Кокс обслуживал миссис Рид. Сегодня ее шляпку украшали яркие рудбекии. Хонор кивнула обоим и по привычке приблизилась к столу с тканями и принялась перекладывать рулоны. Глядя на все это разноцветье, она вспомнила разговор за ужином несколько дней назад. Хонор всегда нравились ткани, их цвета, и узоры, и какие они на ощупь. Глядя на ткани, она всегда представляла, что из них можно сделать. Отрез новой ткани таил в себе десятки возможностей. Но теперь она сознавала, что это не просто неодушевленный предмет, а результат несправедливого притеснения и компромисса с совестью. Джек говорил, что найти ткань, никак не причастную к рабскому труду, очень непросто; и все же Хонор не могла отказаться от хлопка. Иначе ей пришлось бы носить только шерсть под палящим солнцем Огайо или ходить голышом.
— У меня сдачи не будет. Надо пойти разменять, — говорил Адам миссис Рид. — Хонор, присмотришь за магазином? Я буквально на пять минут.
— Да, конечно.
Пока они ждали Адама, Хонор продолжала раскладывать ткани, а миссис Рид ходила вдоль столов, трогая рулоны.
— Можно задать тебе один вопрос? — Хонор все же решилась.
Миссис Рид нахмурилась.
— Что… мэм?
Хонор не носила обручальное кольцо. У Друзей это не принято: в общине и так все знают, кто на ком женат. И все же миссис Рид откуда-то знала, что она замужем.
— Пожалуйста, называй меня Хонор. Мы не пользуемся обращениями «мэм»… или «мисс».
— Хорошо, Хонор. О чем ты хотела спросить?
— Что ты думаешь о колонизации?
От удивления миссис Рид открыла рот.
— Что я думаю о колонизации? — переспросила она.
Хонор уже жалела, что задала этот вопрос. Миссис Рид фыркнула.
— Ты аболиционистка? Среди квакеров их немало. — Она оглядела пустой магазин и, похоже, приняла какое-то решение. — У аболиционистов есть много теорий, но я-то живу в реальности. С чего бы мне вдруг захотелось уехать в Африку? Я родились в Виргинии. И мои родители там родились, и бабка с дедом. Я американка. И я не желаю, чтобы нас всех переправили в какое-то место, которого мы даже в глаза не видали. Или белым так хочется от нас избавиться, чтобы мы не мозолили им глаза? Но я вот что скажу. Здесь мой дом, и я никуда не поеду.
Хонор даже не заметила, как в лавку вернулся Адам.
— Какие-то проблемы, миссис Рид?
— Нет, сэр. Никаких проблем. — Миссис Рид взяла сдачу и кивнула Адаму: — Доброго дня. — Она ушла, даже не взглянув на Хонор.
— Хонор, ты не должна говорить о политике с покупателями, — произнес Адам, понизив голос. — Американцы любят рассуждать о политике, но ты должна оставаться нейтральной.
Она кивнула, сдерживая слезы. У нее возникло ощущение, будто ей дали пощечину. Причем дважды.
* * *
Через несколько дней Хонор и Доркас отправились собирать последнюю в этом году ежевику на опушке леса Виланда. Лето близилось к концу, и, хотя днем по-прежнему было жарко, вечера становились прохладнее.
Общаться с сестрой мужа Хонор было почти так же сложно, как с Абигейл. Доркас передразнивала акцент Хонор, обижалась, если та предлагала ей помощь, и никогда не пыталась вовлекать ее в разговор. Хонор пыталась жалеть Доркас. Наверное, той было непросто смириться с тем, что в их доме поселился чужой человек — особенно если учесть, что, по мнению Доркас, на месте Хонор должна была быть Каролина, ее подруга. Как Хонор и предполагала, Каролина объявила о том, что собирается ехать на запад. На прошлой неделе Хонор переселилась из лечебницы в спальню, которую делила с Джеком. Эта спальня соседствовала с комнатой Доркас, и та знала, что происходит за стенкой. Хотя они с Джеком не шумели, выполняя супружеские обязанности, их ритмичные движения сотрясали кровать и стену, и иногда Джек тихонько стонал. Справившись с первым потрясением, Хонор начала находить удовольствие в том, чем они с мужем занимались по ночам.
Однако когда Хонор с Доркас оставались наедине, та вела себя дружелюбнее. За сбором ягод они мило болтали о том, что надо бы набрать ежевики побольше, чтобы ее хватило на пироги для угощения на «швейном штурме» — последнем, который у них намечается перед тем, как начнется сбор кукурузы и овощей. Очень скоро у них не будет времени на всякие пустяки, вроде походов по ягоды.
Ежевика в Огайо отличалась от той, к какой Хонор привыкла дома: ягоды были крупнее и слаще, но не такие вкусные, как в Англии. Чрезмерная сладость перебивала их своеобразный фруктовый привкус. Хонор надеялась удивить Хеймейкеров, приготовив ежевичную халву — очень густой джем из протертых ягод. У него, когда он хорошо настоится, появляется легкий ореховый привкус. Но теперь она решила, что эти ягоды лучше пустить на желе или сок.
Доркас болтала без умолку, и в какой-то момент Хонор перестала вникать в смысл того, о чем она говорит. Однако насторожилась, когда Доркас вдруг замолчала. Подняв голову, Хонор увидела, что невестка стоит неподвижно, прижав руки к бокам и растопырив пальцы. А вокруг нее вьются осы. Хонор застыла в испуге и беспомощно наблюдала, как осы набросились на Доркас.
— Ой! — тихо вскрикнула та, а потом завопила во весь голос. Ее лицо начало опухать. — Прогони их скорее! Хонор, помоги! — кричала она, отчаянно размахивая руками.
Хонор никогда не кусали осы. В Дорсете, на давно обжитой земле, самое страшное, что могло с ней приключиться на загородной прогулке, — случайно обжечься крапивой. Природа в Америке была совсем дикой и таила в себе больше опасностей и нежданных угроз. Люди противодействовали ей: в домах обустраивали подвалы, где можно было укрыться от торнадо, волков и медведей отстреливали, гусениц отпугивали дымом костров. Белл пристрелила змею у себя во дворе, словно то было обычное дело. Как отмахнуться от мухи или шугануть кроликов из огорода. Хонор понимала, что нельзя просто стоять и смотреть. Она должна помочь Доркас. Но она никогда в жизни не видела столько ос сразу и не знала, как поступить. Когда атаки рассерженных ос поутихли, Хонор все же хватило присутствия духа, чтобы схватить Доркас за руку и увести прочь от гнезда, на которое та наступила. Несколько ос полетели за ними следом, и одна даже ужалила Хонор в руку.
Хонор растерянно остановилась, не зная, что делать дальше. И тут у нее за спиной раздался тихий голос:
— Отведи ее к ручью и помоги раздеться. Пусть ляжет в воду. Потом приложи мокрую грязь к укусам.
Хонор испуганно обернулась. Под кустом ежевики сидел на корточках молодой чернокожий мужчина. Он настороженно поглядывал то на Хонор, то на Доркас, лицо у которой распухло так сильно, что она вообще ничего не видела. Лицо мужчины блестело от пота, а в глазах мелькал страх. По его настороженной позе было ясно, что он готов в любую секунду сорваться с места.
— К ручью? — прошептала Хонор.
— Ручей там. — Он указал рукой в чащу леса. — От холодной воды и грязи опухоль быстро спадет. — Он посмотрел Хонор в лицо. У него был серьезный и ясный, но в то же время испуганный взгляд. — Не подскажешь, куда мне идти? Ночью я шел по Полярной звезде, а днем заблудился.
Хонор помедлила, вспоминая, как Джек советовал поступать в подобных случаях, а потом указала рукой в сторону Оберлина.
— Иди в Оберлин, вон туда. Это недалеко, мили три. Когда придешь в город, спроси у любого из негров, где живет миссис Рид. Она тебе поможет. — Хонор не знала, помогает ли миссис Рид беглым рабам, но рассудила, что та вряд ли прогонит его.
Он молча кивнул и неожиданно улыбнулся, словно они здесь в лесу просто играли в прятки. Хонор так удивилась, что улыбнулась в ответ. Наблюдая за тем, как чернокожий мужчина бежит по лесу — на север, к Оберлину и свободе, — она жалела лишь о том, что у нее с собой не было ничего из еды, чтобы дать ему в дорогу.
Она сделала глубокий вдох и решительно вошла в лес, увлекая за собой Доркас. Хонор ни разу не бывала в лесу с тех пор, как Томас вез ее из Гудзона в Веллингтон. Влажная земля пружинила под ногами, ветки кустов цеплялись за рукава. Хонор с удивлением поняла, что ей не страшно. Лес оказался не таким густым и темным, как она его представляла. И потом, когда у тебя есть какая-то цель, о страхе забываешь.
Они прошли через высокие вязы и выбрались к ручью.
— Тебе надо раздеться, — сказала Хонор. — Я помогу.
Она расстегнула пуговицы и помогла Доркас снять платье и нижние юбки. Из одежды посыпались осы. Некоторые — раздавленные, но были и живые, очень сердитые. Впрочем, Хонор отогнала их. Без одежды Доркас выглядела хрупкой и уязвимой. Она была очень худая. Кости на бедрах выпирают наружу, ключицы — словно куриные крылышки, голова на таком щуплом тельце кажется несообразно большой. Хонор подумала, что Доркас похожа на отбившуюся от стада корову, отощавшую после долгой зимы. На руках, на ногах и на туловище краснели раздувшиеся волдыри от укусов.
— Тебе надо лечь в воду, — произнесла Хонор.
— Она ледяная! — завизжала Доркас, ложась в мелкий ручей.
Хонор опустилась на колени, зачерпнула полную пригоршню грязи и прилепила ее на спину и плечи Доркас. Та снова расплакалась, на сей раз — не от боли, а от стыда.
— Я хочу домой, — простонала она.
— Сейчас пойдем. Потерпи. — Хонор размазала грязь по лицу Доркас и еле сдержала улыбку. Сейчас невестка напомнила ей гравюры, изображавшие аборигенов Австралии.
Чернокожий мужчина сказал правду: холодная вода и грязь сняли отеки. Минут через пять Доркас выбралась из ручья, и Хонор помогла ей одеться. Им обеим не нравилось, что одежду придется испачкать в грязи, но не могла же Доркас идти домой голышом.
По дороге они не сказали друг другу ни слова. Хонор подхватила обе корзинки с ежевикой, которые они бросили на опушке. Над кустами по-прежнему кружили осы. Чернокожего человека и след простыл. Доркас ничего про него не спросила. Возможно, в тогдашнем ее состоянии она вообще не заметила, что он был. Хонор очень на это надеялась.
Когда они вернулись на ферму, Джудит сидела на крыльце. Увидев их издалека, она бросилась им навстречу. Доркас снова расплакалась. Джудит усадила дочь в холодную ванну и смазала все укусы кашицей из размоченной соды. Всего девятнадцать укусов — о чем Доркас объявила Джеку, когда он вернулся домой под вечер. В течение нескольких следующих дней всем, кто приходил на ферму за молоком, приходилось выслушивать волнующий рассказ о том, как Доркас храбро сражалась с полчищем ос. Она уже позабыла и слезы, и боль, и смущение и упивалась своим приключением. Ни разу не упомянула о том, что с ней находилась Хонор. Также после этого случая в лесу все дружелюбие Доркас сошло на нет. Хонор не обижалась. Пусть рассказывает, что хочет. Главное, чтобы не упоминала о чернокожем мужчине, встреченном ими в лесу.
* * *
Когда Хонор в следующий раз встретилась с миссис Рид, та как будто дожидалась ее. Хонор приехала в город вместе с Хеймейкерами, им надо было купить банки для домашних солений. Пока они выбирали банки, Хонор решила зайти в магазин Адама, а потом немного пройтись по скверу у колледжа. И вот там, в сквере, под сенью вязов, чьи листья уже начинали желтеть, Хонор услышала тихий голос у себя за спиной:
— Глупость ты сделала. Так вот прямо взяла и послала его ко мне. И назвала мое имя! Ты еще совсем глупенькое дитя. Зачем лезешь не в свое дело?
Хонор обернулась. Ее взгляд сразу упал на ярко-желтые бутоны и похожие на папоротниковые листья, обернутые вокруг тульи соломенной шляпы. Хонор знала эти цветы. Пижма. Мама заваривала чай из пижмы, когда у кого-то болело горло. Цветы еще источали аромат, словно миссис Рид сорвала их пару минут назад.
Чернокожая женщина поджала губы, сердито глядя на Хонор.
— Не стой на месте, иди вперед, — велела она. — Не хочу, чтобы кто-нибудь заметил, как ты тут стоишь, словно безмозглый мул. Иди за мной. — Миссис Рид двинулась вперед по деревянному настилу, кивая на ходу многочисленным чернокожим прохожим. Хонор последовала за ней, приподняв юбку, чтобы она не зацепилась за гвозди, торчавшие из досок. Она надеялась, что Хеймейкеры еще выбирают банки. Хонор не представляла, как они отнесутся к тому, что она прогуливается по парку в компании миссис Рид.
— Он мог бы спросить обо мне не у того, кого надо. И у меня возникли бы крупные неприятности, — продолжила миссис Рид. — Сочувствующих здесь немало. Но не так много, как тебе кажется. И с виду их не отличишь. Поэтому надо быть осторожнее. В следующий раз говори им, чтобы искали свечу в окне, выходящем на задний двор. В красном доме на Мельничьей улице. Если свеча горит, значит, можно входить. Если сигнал поменяется, я тебе сообщу. — Миссис Рид ускорила шаг, и Хонор с трудом поспевала за ней.
— Больше всего беглецов весной. Зимой слишком холодно, а летом они работают на плантациях, где за ними надзирают хозяева. Но этой осенью у нас ожидается наплыв пассажиров, потому что, похоже, закон о беглых рабах все-таки примут. Те, кто думал, что тут безопасно, теперь подумают дважды и, наверное, переправятся в Канаду. Даже здесь, в Оберлине, цветные живут в постоянном страхе. Но только не я. Я никуда бежать не собираюсь. Отбегала свое.
Донован упоминал о законе о беглых рабах, но тогда Хонор было не до того, чтобы уточнять, что это означает. Она хотела спросить миссис Рид про закон, и почему осенью появится много беглецов, и кто им помогает. Но миссис Рид явно была не из тех, к кому можно пристать с расспросами. Но один вопрос Хонор все-таки задала:
— Что еще я могу сделать?
Миссис Рид покосилась на нее и провела языком по сморщенным губам.
— Раздобудь старый ящик и поставь его кверху дном у себя за курятником. Положи сверху камень, чтобы звери не залезли под ящик. А под ним положи что-нибудь из съестного. Лучше всего хлеб или сушеное мясо. Когда будут яблоки, можно яблоки. Вы делаете персиковые ириски?
Хонор кивнула, вспомнив, как перемешивала в кастрюле горячее персиковое пюре, обжигавшее руки. Когда оно остывало и подсыхало, из него получались твердые конфеты, размягчавшиеся во рту.
— Вот что-то типа того. Любую еду, какая долго хранится. Даже засохшая кукуруза лучше, чем ничего. Я передам верным людям, которые направляют к нам беглецов, чтобы они знали, где и что искать. Только впредь ты со мной не заговаривай на эту тему.
На них уже поглядывали с любопытством. Не враждебно, как это было бы в любом другом городе, но все-таки удивленно. Обычно белая и чернокожая женщины не разговаривают друг с другом на публике. Хонор только сейчас заметила, что они приблизились к церкви — большому кирпичному зданию на углу площади. Миссис Рид тряхнула головой, словно давая понять, что их беседа закончена, и направилась вверх по ступенькам. Хонор осталась стоять на месте, потому что квакеры не заходят в церкви, которые они называют домами со шпилем. Вероятно, миссис Рид знала об этом.
— Дочке понравилось свадебное платье? — окликнула она чернокожую женщину, когда та уже собиралась войти внутрь.
Суровое лицо миссис Рид озарилось улыбкой.
— Очень понравилось, да. Она в нем просто красавица.
* * *
Когда беглец в следующий раз появился на ферме, Хонор была к этому готова. Вечером, когда все Хеймейкеры сидели на крыльце после ужина, мимо дома проехал Донован. Джек опустил газету, которую читал. Доркас прекратила зашивать прореху на юбке. Хонор тоже замерла, даже не завершив очередной стежок на аппликации из красной ткани, которую готовила для нового одеяла. Только Джудит Хеймейкер продолжала невозмутимо раскачиваться в своем кресле-качалке, словно не замечая Донована. Он приподнял шляпу и улыбнулся Хонор, но не остановился — проехал мимо и скрылся в лесу.
— Наверное, там где-то беглец, — сказал Джек. — Иначе зачем бы ему приезжать в наши края. — Он покосился на Хонор, словно желая убедиться, что именно так и есть.
— Говорят, Гринвичи, помогавшие беглецам, больше им не помогают. Из-за закона о беглых рабах, — заметила Доркас. — И теперь, когда тот участок подземной железной дороги разрушен, кто-то из беглецов пойдет здесь, а не через Норуолк.
— Гринвичи — разумные люди, — заметила Джудит. — Хотя, сдается мне, кто-то быстро займет их место.
— А что это за закон? — спросила Хонор.
— Загон о беглых рабах. Он означает, что такие, как этот… — Джудит кивнула в ту сторону, куда уехал Донован, — …смогут требовать, чтобы мы им помогали ловить беглецов. Иначе нас оштрафуют на тысячу долларов и посадят в тюрьму. А мы потеряем ферму.
— Конгресс вот-вот примет закон, — добавил Джек. — Калеб Уилсон затеял его обсуждение на собрании, когда ты болела, Хонор. Поэтому ты ничего не знаешь. Решили, что в этом вопросе: помогать беглым рабам или же подчиниться закону — каждый поступает так, как подсказывает ему совесть.
Хонор закрепила стежок, затянула узелок потуже и откусила нитку.
* * *
Утром, когда Хонор пошла в курятник собирать яйца, их было на две штуки меньше обычного, а курицы казались встревоженными. Хонор сказала Джудит, что наступила на яйца, и они разбились. Ей было очень неприятно, что приходится врать, тем более что Джудит не поверила.
После завтрака, оставшись в кухне одна, Хонор отрезала ломоть кукурузного хлеба, намазала его маслом и завернула в носовой платок. Потом вышла во двор и спрятала сверток под ящик, который еще раньше взяла в сарае, где Джек хранил фермерский инвентарь. На ящик она положила тяжелый камень, как советовала ей миссис Рид. Камень был еще и сигналом, что внутри что-то есть. Это было рискованно: ящик могли обнаружить Хеймейкеры или Донован, если он станет обыскивать ферму. Следующим утром, когда Хонор отправилась собирать яйца, хлеба под ящиком не оказалось, а ее платок лежал аккуратно сложенный. Вечером она положила под ящик несколько кусочков бекона, но утром они остались на месте, облепленные муравьями. Хонор рассудила, что беглецы, видимо, не задерживаются подолгу на одном месте, иначе их заметят.
Она стала внимательнее наблюдать за тем, что происходит вокруг, и очень скоро научилась выявлять признаки присутствия беглецов: шорохи в лесу, лай Дружка ночью; беспокойство коров в амбаре. Но самое главное, Хонор начала чувствовать, когда рядом с фермой появлялся беглец. Будто у нее внутри вдруг заработал барометр, измеряющий изменения в атмосфере — как человек чувствует напряжение в воздухе перед грозой. Изменения были настолько явными, что Хонор удивлялась, почему больше никто этого не замечает. В ее восприятии человеческие существа излучали нечто подобное холодному теплу. Очевидно, это как раз и было то, что Друзья понимают под внутренним светом.
Хонор обычно не видела беглецов и могла быть уверена, что они приходили, только тогда, когда из-под ящика пропадала еда. Она жила в постоянном страхе, что Хеймейкеры обнаружат ее тайник и уличат во лжи. Но никто не заходил за курятник, разве что Джек пару раз брал мотыгу и отправлялся уничтожать змей, живших в норах и воровавших яйца. Но обычно он заранее объявлял, что сегодня пойдет «рубить змей», и Хонор успевала спрятать ящик. К ее удивлению — а иногда и стыду, — она легко научилась обманывать, воровать и скрывать свои действия. Это было не в ее характере и противоречило квакерским принципам честности и открытости. Но с тех пор, как Хонор приехала в Америку, ей с каждым днем становилось все труднее не лгать и ничего не скрывать. Дома, в Англии, ее жизнь была искренней, простой и открытой, и даже разрыв с Сэмюэлом проходил на глазах у семьи и общины. Все знали о ее горестях и печалях. В семье Хеймейкеров все было иначе. Хонор пришлось научиться держать рот на замке, даже когда хотелось высказаться, и делать непроницаемое лицо, чтобы не выдавать свои мысли и чувства.
Хонор ничего не говорила и уже примирилась с тем, что придется подстраиваться под Хеймейкеров, однако не могла согласиться с их точкой зрения на рабство и беглецов. Поэтому она наблюдала, и прислушивалась к себе, и, когда чувствовала, что где-то поблизости есть беглец, старалась помочь ему, не привлекая к себе внимания. Никто не должен заподозрить, что она делает что-то такое, что не одобряет семья ее мужа.
Ей было непросто скрывать свои действия. На ферме все работают сообща, постоянно что-то обсуждают, и человек редко остается совсем один. Если Хонор работала в огороде — а она там трудилась часто, поскольку ей это было знакомо, — то Джудит или Доркас в это время возились в кухне, окна которой выходили на огород. Или же вытрясали ковры, или взбивали масло на заднем крыльце, или развешивали во дворе выстиранное белье. После утренней дойки Джек отводил коров на пастбище, а потом возвращался на ферму и чинил покосившийся забор, рубил дрова, выгребал из свинарника навоз, чистил лошадей. Иногда он до вечера работал в поле или вез в город сыры и другие молочные продукты. Джек постоянно был чем-то занят, и никогда нельзя было предугадать, чем он займется сегодня.
Постепенно Хонор научилась выбирать время, когда можно остаться одной. Она не стремилась помогать с коровами, которых побаивалась до сих пор, но с готовностью взяла на себя обязанность ухаживать за курами. Каждое утро Хонор их кормила и собирала яйца, а раз в неделю чистила курятник. В это время Джек с Доркас доили коров, а Джудит готовила завтрак, так что у Хонор была возможность проверять ящик. Когда она ходила в уборную во дворе, где на всякий случай всегда стояло ведро с чистой водой, она могла потихоньку наполнить водой старую кружку и оставить ее под ящиком или на опушке леса. Хонор делала все, что могла, и при этом жила в постоянном страхе, что когда-нибудь все обнаружится. И что тогда?
Пока было тепло, беглецы, проходившие мимо, оставались в лесу Виланда и заходили на ферму, чтобы забрать еду из-под ящика. Хонор их ни разу не видела и ничего про них не знала, если только их не ловил Донован или какой-то другой охотник за рабами. Донован всегда сообщал Хонор о своих успехах, специально делая крюк, чтобы заехать на ферму Хеймейкеров. Порой с ним находился пойманный беглец — связанный или закованный в кандалы, сидевший позади Донована и еле державшийся на коне.
Однажды вечером, когда Хеймейкеры сидели на крыльце, Донован въехал к ним во двор, приподнял шляпу и столкнул с коня чернокожего беглеца, сидевшего у него за спиной. Тот с глухим стуком упал на землю. Хонор вскочила, но Джек схватил ее за руку и удержал на месте.
— Не вмешивайся, Хонор. Он только и ждет, чтобы ты вмешалась.
— Но ему нужна помощь. Вдруг он ударился?
Беглец лежал лицом вниз и отчаянно дрыгал ногами, пытаясь перевернуться на бок.
— Донован будет очень доволен, если ты к нему подойдешь.
Хонор нахмурилась.
— Делай, что говорит тебе муж, — произнесла Джудит Хеймейкер. — И не смотри на меня так.
Хонор, задетая приказным тоном свекрови, поглядела на Джека, надеясь, что он как-то смягчит резкость матери. Но тот вообще не смотрел в ее сторону. Он не сводил глаз с Донована.
— Хеймейкер, давай-ка ты мне поможешь, — сказал Донован. — А то что-то я притомился, пока за ним бегал. — Джек остался стоять на месте, и Донован усмехнулся: — Ну что, напомнить тебе текст закона? Мне не трудно. «Всем добрым гражданам надлежит всячески помогать и содействовать исполнению данного закона всюду, где это потребуется». Видишь, я даже выучился читать по такому случаю. Так что могу и цитировать, и разъяснять текст закона, если кто-то вдруг не понимает. Ну что, собираешься всячески помогать и содействовать? Или будем привлекать тебя как нарушителя? Неужели хочешь сесть в тюрьму и расстаться со своей прелестной супругой?
Джек стиснул зубы. Выхода у него нет, подумала Хонор. Точно так же, как выхода нет у нее самой. Интересно, что хуже: когда у тебя нет вообще никаких принципов или когда они есть, но соблюдать их невозможно?
Стоя на крыльце, она наблюдала, как ее муж помогает Доновану водрузить чернокожего беглеца на коня. Лицо беглеца было избито, одежда разорвана, но, когда Донован развернул коня, чернокожий мужчина взглянул на Хонор, и на мгновение их взгляды встретились. Донован этого не увидел, но Джек заметил. Он пристально посмотрел на жену, и та опустила голову. Даже взгляды таили в себе опасность.
* * *
Фейсуэлл, Огайо
30 октября 1850 года
Дорогая Бидди!
Я давно собиралась написать тебе, но каждый раз засыпала прямо за столом. Сбор урожая в самом разгаре, и я так выматываюсь за день, что сил уже ни на что не хватает: только поесть, помыться и сразу спать. А утром надо вставать на рассвете и доить коров. Да, теперь я умею доить коров! Джудит настояла, чтобы я освоила эту премудрость. Да я и сама понимаю, что, раз я вошла в эту семью, мне нужно учиться всему, что умеют они.
Честно признаюсь, поначалу я очень боялась коров. Они такие огромные, тяжелые и своевольные. Совершенно меня не слушались. Постоянно топтались и толкали меня. Мне было страшно, что они отдавят мне ноги, поэтому я вечно дергалась. Даже когда Джудит определила мне самых спокойных коров, я все равно еле-еле справлялась. Руки у меня маленькие и слабые. (Руки у Джудит и Доркас такие же крепкие и толстые, как столбы ограды!) Пока я возилась с одной коровой, любой из Хеймейкеров успевал подоить двоих. А поскольку я нервничала и дергалась, то проливала чуть ли не треть всего молока. Думаю, Хеймейкеры были в отчаянии, что им досталась такая неумеха.
Когда прикасаешься к коровьему вымени — это такое странное ощущение. Я не знала, как за него взяться, и думала, что коровам будет неприятно. Но потом Доркас научила меня плевать на руки, чтобы они скользили и не натирали коровам вымя. Мало-помалу у меня начало кое-что получаться, и страх исчез. За прошедшую неделю я не пролила ни капельки молока. Наверное, руки у меня стали сильнее, потому что теперь я справляюсь с одной коровой за пятнадцать минут. Это все равно медленнее, чем у Хеймейкеров. У них уходит по десять минут на корову. Но я стараюсь. Знаешь, мне даже понравилось доить коров: есть в этом занятии нечто умиротворяющее. Иногда у меня возникает то же самое ощущение, которое посещает меня на собраниях: словно мир исчезает, и ты погружаешься в себя.
Рада, что от меня есть какая-то польза и я могу помогать своей новой семье. На самом деле я и должна помогать им во всем, если нам хочется, чтобы ферма росла. Каждый год Хеймейкеры стараются прибавлять к стаду по одной корове, если у них заготовлено достаточно сена, чтобы прокормить еще один рот. Джек очень доволен, что летом у нас получилось собрать целых три урожая сена. Это значит, что мы можем оставить теленка, родившегося в прошлом месяце.
Представляю, как ты улыбаешься, читая мои рассказы о коровах и урожае сена. Я тоже не представляла, что когда-нибудь стану жить такой жизнью. Если бы ты увидела местную кладовую, то удивилось бы, сколько здесь солений и маринадов. Фасоль, горох, огурцы, помидоры и тыквы, заготовленные на зиму. Подвал тоже набит под завязку картофелем и репой, морковью и свеклой, яблоками и грушами. Из вишни мы наварили сиропа, а часть ягод засушили. А сейчас мы занимаемся яблоками, сушим их и варим. Делаем яблочный соус и яблочное повидло.
Конечно, дома у мамы тоже есть сад и огород, но они не такие огромные, как на ферме. Мы заготовили разнообразных солений и сладких варений, наверное, в пять раз больше, чем делает мама. Трудились с утра до вечера. Я вся пропахла рассолом и уксусом и не раз обжигалась горячим сиропом и воском, которым запечатывали банки. Вспоминала, как просто было в Бридпорте: идешь в магазин или на рынок и покупаешь все необходимое. Но тут все иначе. У нас нет лишних денег. К тому же Хеймейкеры — и не только Хеймейкеры, а вообще все — очень гордятся тем, что могут сами себя обеспечить. И, конечно же, это приятно, когда кладовая заставлена до отказа. Сена хватит до следующей весны, зернохранилище доверху наполнено сушеной кукурузой. Свиньи растут и жиреют, через месяц можно будет их забивать. Куриц тоже забьют, мясо замаринуют (представь, здесь курятину маринуют и хранят в банках!), а Джек скоро пойдет охотиться на оленя. В общем, ферма готова к зиме, а зимы здесь, говорят, очень долгие и холодные. Меня это не пугает — уж лучше снег и мороз, чем изнуряющая жара. А вот осень мне нравится. Дни теплые, хотя по ночам холодает, и две недели назад были заморозки. Но больше всего меня радует разноцветье осенних листьев. В Англии я не видела таких ярких цветов. Ярко-красные и оранжевые клены, которых очень много, золотые березы, багряные дубы. Неимоверная красота!
Отношения с Джудит и Доркас постепенно налаживаются. Они видят, что от меня есть реальная польза, и относятся ко мне лучше. Я всегда спрашиваю у Джудит, что и как надо делать, потому что, когда я пытаюсь сделать что-то по-своему, она тут же дает мне понять, что все делаю не так. Я во всем следую ее наставлениям. Это утомляет, но я поняла, что так проще. И теперь, когда я во всем слушаюсь Джудит, у меня появилось больше свободы, ведь она уже не надзирает за мною, как раньше. Да и Джеку легче, ему уже не приходится разрываться между матерью и женой. А то раньше у нас из-за этого случались если не ссоры, то напряженные моменты. Это очень непросто — войти в чужую семью.
А вот с готовкой я оплошала. Им не нравится, как я готовлю; они говорят, слишком нежная пища, они к ней не привыкли. Да и продукты здесь не такие, как дома. Они совершенно меня не слушаются. Когда я пытаюсь варить поссет, молоко не створаживается, а пригорает. Мука слишком грубая, вся моя выпечка распадается на куски. Говядина жесткая, и я не представляю, как сделать ее сочной и мягкой наподобие нашей английской баранины. Здесь баранину не едят, и овец не разводят — только коров и свиней. Ветчина и бекон очень соленые, и их почти невозможно есть. Котелок нагревается слишком сильно, и у меня все всегда пригорает. И что бы я ни пыталась готовить, во всем ощущается привкус кукурузы, даже когда я ее не использую. В общем, больше меня не подпускают к плите. В кухне я делаю только то, что велит мне Джудит: чищу и режу овощи, мою посуду.
Но больше всего меня ценят за мое умение шить. Теперь в доме Хеймейкеров шитьем занимаюсь я. Джудит решила, что это будет моей обязанностью, чему я была только рада. На нескольких «швейных штурмах» меня просили прошить центральную часть, которая первой бросается в глаза, когда одеяло лежит на кровати.
Сейчас я шью одеяло для Доркас — на замену тому, что она отдала мне на свадьбу. Это первое из трех одеял, которые я ей должна. Доркас захотела узор аппликаций, его тут называют «Президентским венком». Это повторяющиеся круги из красных цветов и зеленых листьев на белом фоне. В центре — венок из цветов, вокруг него — листья, а вокруг листьев — опять цветы. Цвета смотрятся ярко и сочно, они усиливают друг друга и выделяются на белом фоне. Получается красиво, но, на мой взгляд, чересчур броско. Мы с тобой привыкли к иным оттенкам, более светлым и нежным. Я нарисовала узор на бумаге, чтобы Доркас посмотрела, нравится ей или нет. Она меня просто замучила: то ей нужны темно-зеленые листья, то светло-зеленые, то большие венки, то поменьше, то только ромашки, а то ромашки вперемежку с тюльпанами. И вот мы вроде бы все решили, и я уже вырезала заготовки, но у Доркас возникла очередная идея. Я думала, мне придется выбросить все лоскутки (а их было немало) и прослыть расточительной и бесхозяйственной, однако в кои-то веки мне на помощь пришла Джудит. Она сказала Доркас, чтобы та меня не донимала, и я сама знаю, как лучше сделать. Хоть в чем-то я сама себе хозяйка.
Мне удалось убедить Доркас, что ткань можно использовать не только однотонную, но и узорчатую. Поэтому на красном рассыпаны крошечные синие точки, а на зеленом — желтые, и аппликация смотрится не такой плоской. Это была моя маленькая победа, и теперь я охотнее берусь за работу. К тому же техника аппликации намного проще лоскутного шитья, и я уже скоро закончу первое одеяло. Возможно, когда я примусь за следующее, у меня получится договориться с Доркас, что это будет лоскутное одеяло. Хотя по времени получится намного дольше.
Иногда я задумываюсь: а почему бы не сшить одеяла себе и, когда они будут готовы, просто отдать Доркас обратно ее одеяла? Мы ими не пользовались. Мы с Джеком спим под моим подписным одеялом и под белым свадебным одеялом, которое нам сшили здесь. Но я ничего не сказала Джудит. Мне кажется, ей и Доркас не понравится такой вариант. Мои одеяла все равно будут качественнее, и Доркас захочет забрать их себе при условии, что я шью узоры, какие она выбирает сама. Мне очень хочется сшить именно лоскутное одеяло, поскольку Доркас не очень знает такое шитье, и я смогу выбирать узоры, которые нравятся мне. Наверное, я стану делать края с простеганными перышками, хотя это достаточно сложно и трудоемко. Тогда, может, за всеми этими красно-зелеными венками и цветами еще будет видно мое настоящее шитье.
Наверное, мама уже попросила тебя вернуть мне одеяло с «Вифлеемской звездой», которое я отдала тебе, уезжая в Америку. Мне было стыдно об этом просить, но я знаю, что ты, моя лучшая подруга, поймешь меня и не обидишься. В силу обстоятельств мне пришлось выйти замуж гораздо раньше, чем я ожидала. И я была к этому не готова — и в том, что касается одеял, и во всем остальном. Надеюсь, когда-нибудь я сошью новое одеяло и отправлю его тебе.
Твоя навеки подруга,
Хонор Хеймейкер
