Часть вторая
Один год

— Эллисон. Эллисон. Ты там?

Я накрываю голову подушкой и сильно зажмуриваюсь, притворяясь, что сплю.

В замке поворачивается ключ, моя соседка по комнате Кали открывает дверь.

— Мне не нравится, что ты запираешься внутри. И я знаю, что ты не спишь. Только прикидываешься. Как Бастер по команде «умри».

Бастер — это ее собака. Лхасский апсо. Его фотки тоже есть среди десятков других, что она пришпилила на стену. Когда в июле мы с ней общались по телефону, чтобы познакомиться перед колледжем, она рассказала мне о своем псе все. Заочно мне Бастер понравился, то, что Кали назвали в честь штата, где она жила, показалось мне чудным, ее говор — как она ударяла некоторые слова — тоже был приятным.

— Та-а-ак, Эллисон. Ну ладно. Можешь не реагировать, но, блин, с родителям-то свяжись. А то твоя мама звонила мне на мобильник — тебя разыскивала.

Все еще прикрываясь подушкой, я открываю глаза. Я как раз интересовалась, надолго ли можно оставить телефон незаряженным, прежде чем случится что-нибудь подобное. И так уже эта таинственная доставка через ЮПиЭс. Я уже даже ждала почтового голубя. Но звонить моей соседке?

Пока я продолжаю прятаться под подушкой, Кали принаряжается, красится и брызгается ванильным парфюмом, аромат которого теперь повсюду. И только когда она уходит, я снимаю подушку с головы и свешиваю ноги с кровати. Я отталкиваю раскрытый учебник по химии, в середине которого лежит маркер без колпачка — словно все ждет, что им воспользуются прежде, чем он засохнет от невнимания. В ящике с носками я отрываю телефон, зарядка прячется в шкафу за кучей грязной одежды. Когда телефон оживает, голосовая почта информирует меня, что у меня скопилось двадцать два новых сообщения. Я просматриваю список пропущенных звонков. Восемнадцать от родителей. Два от бабушки. Один от Мелани, один от секретаря колледжа.

«Эллисон, привет, это твоя мама. Я просто хотела узнать, как дела. Перезвони».

«Эллисон, привет, это мама. Я получила новый каталог Боден, там есть симпатичные юбки. И теплые вельветовые штаны. Закажу и привезу тебе на встречу с родителями. Позвони мне!»

Потом еще от папы: «Мама спрашивает, в каком ресторане заказать столик, когда мы приедем — в итальянском, французском или, может, в японском? Я ей сказал, что ты любому будешь рада. Я не думаю, что за эти двадцать пять лет еда в вашей столовке стала сильно лучше».

И снова мама: «Эллисон, у тебя телефон сломался? Только не говори, что ты и его потеряла. Не могла бы ты со мной связаться? Я пытаюсь распланировать выходные, когда мы к тебе приедем. Думала, может, сходить с тобой на занятия…»

«Элли, привет, это бабушка. Я зарегистрировалась на «Фейсбуке». Но не совсем разобралась, как там все работает, так что добавь меня в друзья. Или, может, позвони. Но я хочу понять, как молодежь этим пользуется».

«Эллисон, это папа. Позвони маме. Да, еще мы пытаемся зарезервировать столик в «Преццо»…»

«Эллисон, ты заболела? Я просто не могу придумать никакого другого объяснения, почему ты не выходишь на связь…»

И дальше все катится по наклонной плоскости, мама ведет себя так, будто последний раз мы с ней разговаривали три месяца, а не три дня назад. В итоге последние сообщения я удаляю просто так, слушаю лишь сбивчивый рассказ Мелани об ее колледже, сексапильных нью-йоркских парнях и о том, какая у них классная пицца.

Я смотрю на часы на телефоне. Шесть. Если я позвоню домой, мамы может не быть, и включится автоответчик. Я толком не знаю, как она сейчас проводит время. Когда мне было семь, она ушла с работы, хотя и не в декрет. Она собиралась возобновить карьеру, когда я уеду в колледж, но дело еще с места не сдвинулось.

Мама поднимает трубку после второго гудка.

— Эллисон, где ты пропадала? — говорит она официозно и с некоторым беспокойством.

— Я сбежала и вступила в секту. — Возникает небольшая пауза, словно она взвешивает, может ли это быть правдой. — Мам, я в колледже. Занята. Пытаюсь как-то приспособиться к нагрузке.

— Если тебе сейчас тяжело, подожди, что будет в университете. А в ординатуре?! Я твоего отца почти не видела.

— Значит, ты должна была к этому привыкнуть.

Мама смолкает. Она еще не привыкла к моей резкости. По словам папы, после возвращения из Европы я заболела «запоздалым подростковитом». Я раньше никогда так себя не вела, но теперь я, очевидно, неправильно все воспринимаю, у меня стала плохая стрижка и проявилась такая неприятная черта, как безответственность, о чем свидетельствует тот факт, что я потеряла не только чемодан со всем его содержимым, но и подаренные часы, хотя мы с Мелани сказали, что они лежали в чемодане, а его у меня украли в поезде. Теоретически это должно снимать с меня вину. Но не снимает. Возможно, потому, что я все же виновата.

Мама меняет тему.

— Ты посылку получила? Одно дело, что ты меня игнорируешь, но бабушку надо бы поблагодарить.

Я скидываю с доставленной ЮПиЭсом коробки мятую несвежую одежду. Там в голубой пленке с пузырьками лежит будильник с Бетти Буп и коробка черно-белого печенья из «Шрайнерз», нашей местной пекарни. К коробке приклеена липкая бумажка с надписью «Это от бабушки».

— Я подумала, что эти часы идеально дополнят твою коллекцию.

— Ага. — Мои будильники стоят в шкафу, еще не распакованные, как и все остальные вещи, что я привезла из дома.

— А еще я заказала тебе кучу новой одежды. Отправить ее тоже посылкой или привезти с собой?

— Да привези, наверное.

— Кстати, надо утвердить планы на «родительские выходные». Мы пытаемся зарезервировать столик в «Преццо» на вечер субботы. В воскресенье поздний завтрак, а потом, перед отлетом, у отца какой-то сбор бывших однокурсников, я решила, что мы с тобой можем потратиться на спа. Ах да, в субботу с утра, перед обедом, я пью кофе с матерью Кали, Линн. Мы с ней переписывались по имейлу.

— Зачем ты писала матери моей соседки?

— А почему бы и нет? — резко отвечает она, словно у меня нет никакого повода задавать этот вопрос, словно ей обязательно надо контролировать мою жизнь во всех аспектах до единого.

— И ты не могла перестать звонить Кали на сотовый? Это не совсем нормально.

— Не совсем нормально прожить целую неделю буквально без права переписки с собственной дочерью.

— Три дня, мам.

— Значит, ты тоже считала, — она смолкает, засчитывая себе очки. — Если бы ты позволила мне установить домашний телефон, такой проблемы бы не возникло.

— Никто сейчас домашними не пользуется. У всех мобильники. И у каждого свой номер. Так что не надо искать меня по ее номеру, пожалуйста.

— Эллисон, тогда отвечай на мои звонки.

— Хорошо. Я просто зарядку потеряла, — вру я.

Услышав в трубке ее печальный вздох, я понимаю, что я выдумала неудачное оправдание.

— К тебе что, все твои вещи на веревке теперь привязать?

— Да я просто дала ее соседке, у нее затерялось.

— Кали?

На самом деле мы с ней даже мылом разным пользуемся.

— Ага.

— Я жду не дождусь, когда познакомлюсь с ней и ее родителями. Они производят приятное впечатление. Пригласили нас в «Ла Джоллу».

Я чуть было не спросила, действительно ли ей хочется водить дружбу с людьми, которые назвали свою дочь Кали в честь штата Калифорния.

У мамы тут пунктик, она ненавидит сокращенные имена. Когда я была маленькая, она, как фашистка, следила за тем, чтобы никто не называл меня «Элли» или «Эл». Это требование игнорировала только бабушка, а все остальные, даже учителя в школе, слушались. Я так и не поняла, если это маму так уж беспокоит, почему она не выбрала мне другое имя, которое просто нельзя сократить. Хотя «Эллисон» у нас в роду было много. Но все же я молчу насчет Кали, потому что если я начну склочничать, то разрушится мой образ «Счастливой Студентки». А мама особенно помешана на том, чтобы я была именно такой, поскольку ее родители не могли оплатить тот колледж, о котором она мечтала, и ей приходилось совмещать работу с учебой, а потом еще и содержать папу, пока он доучивался на медицинском.

— Слушай, мне пора, — говорю я. — Мы сегодня с соседками идем развлекаться.

— Ой, как здорово! Куда же?

— На вечеринку.

— Там будет спиртное?

— А может, и в кино.

— Я посмотрела отличный фильм с Кейт Уинслет. Тебе тоже рекомендую.

— Хорошо, схожу.

— Позвони мне завтра. И телефон не выключай.

— Учителям не нравится, когда звонят во время занятий, — снова во мне проснулась зубастая акула.

— Завтра суббота, Эллисон. К тому же я знаю твое расписание. У тебя все занятия только с утра.

Естественно, мама знает мое расписание. Она же буквально является его автором. Все занятия с утра, поскольку она сказала, что там будет меньше народу и мне достанется больше внимания, а потом еще целый день впереди, чтобы заниматься самостоятельно. Или, как показывает практика, чтобы спать.

Повесив трубку, я сую будильник в стоящую в шкафу коробку, беру печенье и выхожу в гостиную, где остальные соседки уже начали распивать пиво. Все нарядные и куда-то собираются.

Когда начался учебный год, они были в таком ажиотаже. Настоящие «Счастливые Студенты». Дженн испекла органические брауни, а Кендра нарисовала дверную табличку с нашими именами, подписав сверху: «Легендарная четверка». Кали подарила всем купоны в солярий, чтобы предотвратить неизбежное осеннее обострение.

Прошел месяц, и они втроем сплотились. А я как бельмо на глазу. Мне иногда даже хочется сказать Кендре, что я не обижусь, если она снимет старую табличку и повесит другую, с надписью «Великолепная Тройка и Эллисон».

Я выхожу, шаркая ногами.

— Вот, — говорю я, подавая Кали печенье, хотя и знаю, что она старается есть поменьше углеводов, и хотя сама больше всего на свете люблю именно черно-белое печенье. — Извини, что мама тебе звонила. Правда.

Кендра и Дженн с пониманием цокают языками, а Кали смотрит на меня, сощурившись.

— Я, конечно, не хочу показаться стервой, но мне вполне хватает и своих родоков, поня-ятно?

— У нее синдром опустевшего гнезда или что-то в том же духе, — так все время говорит папа. — Больше не повторится, — обещаю я с уверенностью, которой у меня, на самом деле, нет.

— Моя мама через два дня после моего отъезда устроила в моей комнате мастерскую, — сообщает Дженн. — По тебе хоть скучают.

— Да уж.

— Что за печенье? — спрашивает Кендра.

— Черно-белое.

— Прямо как мы, — шутит она. Она черная, то есть афроамериканка, я не знаю, как лучше говорить, а она сама использует оба слова.

— Расовая гармония печенья, — говорю я.

Дженн с Кендрой смеются.

— Идем сегодня с нами, — зовет Дженн.

— Сначала вечеринка у Хендерсона, а потом — в бар на Центральной, там вроде как очень либерально смотрят на возраст, — сообщает Кендра, скручивая в узел только что выпрямленные волосы, потом задумывается и снова распускает. — Там будет множество прекрасных особей мужского пола.

— И женского, если тебя это привлекает, — добавляет Дженн.

— Не привлекает. Ни то, ни другое.

Кали злобно ухмыляется.

— Ты, кажется, не в тот колледж поступила. В Бостоне вроде как есть католическая женская школа.

У меня сжимается в животе.

— Туда евреев не берут.

— Вы, двое, успокойтесь, — говорит Кендра. Она вечно такая дипломатка. — Ну почему бы тебе не выйти с нами на несколько часиков?

— Химия. Физика, — повисает тишина. Они все кто на гуманитарном, кто на экономе, так что при упоминании точных наук сразу стихают. — Я лучше в комнату обратно пойду. У меня там свидание с Третьим законом термодинамики.

— Звучит соблазнительно, — говорит Дженн.

Я улыбаюсь, чтобы показать, что ее шутка дошла, а потом, шаркая ногами, удаляюсь в свою комнату, как прилежная ученица беру «Основы химии», но к тому времени, как Великолепная Тройка подходит к двери, у меня веки наливаются свинцом. И я засыпаю, заваленная горой неизученной науки. Так начинается очередной уик-энд «Счастливой Студентки».