После этой десятидневной жары я привыкла просыпаться в поту, но сегодня утром из открытого окна тянет холодный порывистый ветер. Я протягиваю руку, чтобы чем-нибудь укрыться, но вместо легкого и теплого одеяла обнаруживаю нечто жесткое и шуршащее. Парусина. И в этом расплывчатом промежутке между сном и явью возвращается память. Где я. С кем. Изнутри меня согревает счастье.

Я тянусь к Уиллему, но его нет. Я открываю глаза и щурюсь — хотя день хмурый, но свет отражается от белых стен студии.

Я инстинктивно смотрю на часы, но на руке их нет. Я тихонько иду к окну, натягивая юбку на голую грудь. На улице тихо, магазины и кафе пока закрыты. Еще рано.

Мне хочется позвать Уиллема, но тут тихо, как в церкви, и мне кажется неправильным нарушать эту тишину. Он, наверное, спустился вниз или пошел в туалет. Мне бы и самой не помешало. Я натягиваю одежду и на цыпочках спускаюсь по лестнице. Но в ванной Уиллема тоже нет. Я по-быстрому писаю, брызгаю водой на лицо и пью — чтобы унять начавшееся похмелье.

Наверное, он решил осмотреть студии при свете дня. Или поднялся. Успокойся, велю себе я. Наверное, он уже наверху.

— Уиллем? — кричу я.

Ответа нет.

Я бегу по лестнице вверх, в ту студию, где мы ночевали. Там беспорядок. На полу лежит моя сумка, все ее содержимое высыпано. А его рюкзака, его вещей нет.

Сердце начинает бешено колотиться. Я подбегаю к сумке, открываю ее, проверяю, на месте ли кошелек с паспортом, немного наличности. И сразу же думаю, какая я дура. Он же привез меня сюда на свои деньги. Зачем бы ему у меня красть. Но я вспоминаю тот страх, который я испытала накануне в поезде.

Я начинаю бегать вверх-вниз по лестнице и звать его. Но слышу лишь эхо — Уиллем, Уиллем! — как будто стены надо мной смеются.

Надвигается паника. Я стараюсь защититься от нее логикой. Он пошел купить поесть. Найти место, где можно поспать.

Я встаю у окна и жду.

Париж начинает пробуждаться. Поднимаются рольставни магазинов, дворники принимаются мести улицы. Гудят машины, звенят велосипеды, все чаще звучат шаги на мокром асфальте.

Если магазины открылись, наверное, девять? Десять? Скоро придут художники, и что они сделают, увидев, что я незаконно забралась в их сквот, как та девочка из сказки про трех медведей?

Я решаю ждать снаружи. Обуваюсь, вешаю сумку на плечо и возвращаюсь к окну. Но при холодном свете дня, когда выветрилось вино, придававшее мне храбрости, без Уиллема, расстояние до земли кажется таким огромным, и упасть совершенно не хочется.

Раз залезла, сможешь и спуститься, — ругаю себя я. Но когда я забираюсь на выступ и протягиваю руку к лесам, она соскальзывает и у меня кружится голова. Я уже представляю себе, как до родителей дойдет весть, что я упала из окна парижского дома и разбилась насмерть. И я плюхаюсь обратно в студию, закрываю лицо руками и начинаю глубоко дышать, как будто задыхаясь.

Где он? Где, черт возьми? Мысль мечется между разумными объяснениями его отсутствия, как шарик в пинболе. Он пошел раздобыть денег. За моим чемоданом. А что, если он сам упал, когда лез из окна? Я подскакиваю, переполненная какого-то извращенного оптимизма, ожидая увидеть распростертое тело Уиллема возле водосточной трубы, ему плохо, но он жив, и тогда-то уж я смогу исполнить свое обещание и позаботиться о нем. Но под окном только грязная лужа.

Я снова опускаюсь на пол, я не могу дышать от страха, сейчас это совершенно иной масштаб по шкале Рихтера по сравнению с тем незначительным испугом, который я испытала в поезде.

Проходит еще сколько-то времени. Я сижу, обняв колени, утро промозглое, и я дрожу. Потом я, крадучись, спускаюсь вниз. Пробую открыть входную дверь, но она заперта снаружи. У меня такое ощущение, что я застряла тут навсегда, что я состарюсь, покроюсь морщинами и умру в этом сквоте.

Сколько эти художники спят? И сколько времени? Но я и без часов могу сказать, что Уиллема нет уже слишком долго. С каждой минутой те объяснения его отсутствию, что я выдумываю, кажутся все менее убедительными.

Наконец я слышу звон цепочки, в замке поворачивается ключ, но когда дверь распахивается, передо мной предстает женщина с двумя длинными косами и несколькими рулонами холстов в руках. Глядя на меня, она начинает говорить что-то по-французски, но я пролетаю мимо нее.

Оказавшись снаружи, я оглядываюсь в поисках Уиллема, но его там нет. Кажется, что его вообще никогда и не было, лишь бесконечные мерзкие дешевые китайские ресторанчики, гаражи и дома, все такое серое под серым дождем. Как мне вообще могло показаться, что тут красиво?

Я выбегаю на улицу, машины сигналят, и звуки у их гудков такие непривычные, словно они тоже разговаривают на иностранном языке. Я кручусь как волчок, совершенно не понимая, ни где я, ни куда идти, но мне отчаянно хочется домой. Лечь там в кроватку. И оказаться в безопасности.

Из-за слез я почти ничего не вижу, но как-то на заплетающихся ногах все же перехожу дорогу и иду по тротуару, как мячик, который пинают от перекрестка до перекрестка. Сейчас за мной никто не гонится. Но мне страшно.

Я некоторое время бегу, поднимаюсь по лестницам и оказываюсь на какой-то площади, на которой вижу стоянку с серо-белыми великами, агентство недвижимости, аптеку и кафе, а перед ним стоит телефонная будка. Мелани! Я могу позвонить Мелани. Я делаю несколько глубоких вдохов и глотаю слезы, а потом, следуя инструкции, пытаюсь сделать международный звонок. Но меня сразу переводят на голосовую почту. Конечно же. Она же выключила телефон, чтобы ей не звонила моя мама.

Оператор объявляет мне, что сообщение я оставить не могу, потому что звоню за счет вызываемого абонента. Я опять начинаю плакать. Девушка на телефоне предлагает вызвать полицию. Икая, я выдавливаю из себя «нет», и тогда она спрашивает, буду ли я звонить кому-нибудь еще. И тут я вспоминаю про визитку мисс Фоули.

Сняв трубку, она энергично отвечает: «Пэт Фоули». Оператору приходится спрашивать ее, согласна ли она оплатить мой звонок, целых три раза, потому что, услышав ее голос, я начинаю плакать так сильно, что она не может ничего расслышать.

— Эллисон. Эллисон. Что случилось? Тебе сделали больно? — спрашивает она.

Мне слишком страшно, я вся оцепенела, так что не больно. Боль придет потом.

— Нет, — едва слышно отвечаю я. — Мне нужна помощь.

Ей удается вытянуть из меня самую необходимую информацию. Что я уехала в Париж с парнем, с которым познакомилась в поезде. А теперь я тут застряла, потерялась, у меня нет денег, и я понятия не имею, где нахожусь.

— Пожалуйста, — молю я. — Я хочу домой.

— Давай для начала подумаем, как тебе вернуться в Англию, — спокойно говорит она. — Билет у тебя есть?

Да, мне кажется, что Уиллем брал билет в оба конца. Я роюсь в сумке и извлекаю паспорт. Аккуратно сложенный билет все еще там.

— Кажется, да, — с дрожью в голосе отвечаю я.

— Когда поезд?

Буквы и цифры расплываются перед глазами.

— Не понимаю.

— Смотри в левый верхний угол. В двадцатичетырехчасовом формате.

Вот оно.

— Тринадцать тридцать.

— Тринадцать тридцать, — у мисс Фоули, как всегда, уверенный голос, и это успокаивает. — Отлично. В половине второго. Сейчас чуть больше полудня, ты успеешь. До вокзала доберешься? Или до метро?

Я понятия не имею, где это все. И денег нет.

— Нет.

— А такси? На такси до Северного вокзала?

Я качаю головой. У меня нет денег в евро, чтобы заплатить. Я сообщаю об этом миссис Фоули. В ее молчании звучит осуждение. Как будто бы после того, что я уже сказала, она не стала относиться ко мне хуже, а вот приехать в Париж без денег? Она вздыхает.

— Я могу заказать тебе такси и оплатить сама, и тебя довезут до вокзала.

— Можете?

— Только скажи, где ты.

— Я не знаю, где я, — я реву. Вчера я совершенно не обращала внимания на то, куда ведет меня Уиллем. Я доверилась ему полностью.

— Эллисон! — Ее голос действует на меня как пощечина, как она и намеревалась. Я прекращаю выть. — Успокойся. Положи трубку, отойди и запиши улицы на ближайшем перекрестке.

Я лезу в сумку за ручкой, но не нахожу ее. Тогда я отхожу от телефона и запоминаю названия.

— Авеню Симон Боливар и рю де Лекер, — произношение я, конечно, уродую. — Перед аптекой.

Миссис Фоули повторяет за мной, а потом велит мне никуда не уходить, говорит, что машина приедет в течение получаса и что я должна позвонить ей, если она не появится. И что если я не позвоню, она будет считать, что я в половине второго села в поезд, и в два сорок пять встретит меня на вокзале Сент-Панкрас у края платформы. И что я не должна уходить с вокзала без нее.

Через пятнадцать минут подъезжает черный «Мерседес». Водитель поднимает табличку, и, увидев на ней свое имя — Эллисон Хили — я испытываю одновременно чувство облегчения и утраты. Лулу, взявшейся неизвестно откуда, теперь уже точно нет.

Я забираюсь на заднее сиденье, мы трогаемся, и оказывается, что ехать-то всего десять минут. Мисс Фоули попросила водителя зайти со мной в здание вокзала и показать мой поезд. Я иду за ним в оцепенении, и, только рухнув на сиденье, я вижу, что другие люди катят по проходу чемоданы, и понимаю, что мой остался в клубе. А там вся одежда и купленные в поездке сувениры. Но мне все равно. В Париже я потеряла нечто более ценное.

Я держусь до тоннеля. Но после Кале то ли из-за уединения темноты, то ли из-за воспоминаний о вчерашней поездке под каналом, я срываюсь и снова начинаю тихонько рыдать, слезы соленые и бесконечные, как воды моря, под которым лежит тоннель.

Мисс Фоули встречает меня на Сент-Панкрасе и ведет в кафе, усаживает за угловой столик и покупает чай, но он стоит и стынет. При встрече я рассказываю ей все: про неформальную постановку Шекспира в Стратфорде-на-Эйвоне, про то, как столкнулась с Уиллемом в поезде, как мы поехали в Париж, про этот идеальный день, про его таинственное утреннее исчезновение, которого я до сих пор не могу объяснить. И про то, как я в ужасе убежала.

Я готова к тому, что она будет меня ругать, за то, что я ее обманула, за то, что оказалась не такой уж хорошей девочкой, но она мне сочувствует.

— Ох, Эллисон, — говорит она.

— Я просто не понимаю, что могло с ним случиться. Я ждала, ждала по меньшей мере несколько часов, но мне было страшно. Я впала в панику. Не знаю, может, следовало еще подождать.

— Ты могла бы ждать до следующего Рождества, но не думаю, что в этом была бы хоть капля смысла, — отвечает мисс Фоули.

Я смотрю на нее. Смотрю с мольбой.

— Эллисон, он же актер. Актер. Они хуже всех.

— Вы думаете, что это все лишь игра? Не по правде? — я качаю головой. — Вчера все было по-настоящему. — Говорю я настойчиво, хотя уже и не знаю, кого именно я пытаюсь заставить в это поверить.

— Я бы сказала, что это было настоящим, но минутным, — говорит она, внимательно подбирая слова. — Но мужчины отличаются от женщин. Их эмоции непостоянны. А актеры вообще могут их как включить, так и выключить.

— Это было не представление, — повторяю я, но моя уверенность теряет запал.

— Ты с ним спала?

На миг я чувствую, будто он все еще во мне. Оттолкнув эту мысль, я смотрю на мисс Фоули и киваю.

— Значит, он получил то, чего хотел, — она говорит это сухо, но не зло. — Я не думаю, что этот парень хотел чего-то большего, чем однодневное приключение. В общем, именно это он тебе и предложил с самого начала.

Сначала да. Но не потом. Ночью мы признались друг другу в чувствах. Я хочу сказать об этом мисс Фоули, но осекаюсь. Действительно ли мы в чем-то признавались? Или же я просто свою руку слюнями потерла?

Я задумываюсь о Уиллеме. Всерьез задумываюсь. Что я вообще о нем знаю? Лишь несколько фактов — возраст, рост, вес, национальность. Хотя и этого не знаю, он же упоминал, что его мама — не голландка. Он путешественник. Более того, искатель приключений. Его жизненный курс определяют случайные события.

Я не знаю ни даты его рождения, ни любимого цвета, ни любимой книги, ни музыкального жанра. Были ли у него в детстве домашние животные. Или переломы. Или откуда у него шрам на ноге. И почему он так давно не был дома. Я даже фамилии не знаю! А ведь ему обо мне известно и того меньше. Он даже не в курсе, как меня на самом деле зовут!

И в этой уродливой кафешке, где нет романтического блеска Парижа, благодаря которому все видишь красивым, как сквозь розовые очки, я начинаю понимать, как все было на самом деле: Уиллем позвал меня в Париж на день. Ничего большего он ни разу не пообещал. А вчера даже пытался отправить меня домой. Он знал, что я на самом деле не Лулу, но не предпринял ни одной попытки узнать, кто я на самом деле. Когда я предлагала послать ему нашу фотографию, он предусмотрительно отказался выдать мне свои контактные данные.

И ведь он не то чтобы обманул меня. Он говорил, что много раз влюблялся, но никогда не любил. Сам сказал. Мне вспоминаются и девчонки в поезде, Селин, те модели, девушка в кафе. И все это за один день. И сколько нас таких? И вместо того, чтобы смириться с судьбой, получить удовольствие от этого единственного дня и жить себе дальше, я вцепилась мертвой хваткой. Я сказала, что влюблена в него. Что хочу о нем заботиться. Умоляла провести вместе еще один день — как будто он этого хотел. Но он мне не ответил. Не сказал «да».

Боже мой! Теперь все становится ясно. Как я могла быть такой наивной? Влюбиться? За один день? Все вчера было лишь притворством. Иллюзией. Когда все становится по своим местам, мне становится так тошно от стыда и унижения, что голова кружится. Я кладу голову на руки.

Мисс Фоули гладит меня.

— Ну, ну, милая. Поплачь. Да, это было предсказуемо, но все равно жестоко. Мог бы хоть до вокзала проводить, помахать на прощание и исчезнуть. Так было бы покультурнее, — она сжимает мою руку. — Это пройдет. — Она замолкает и наклоняется ко мне. — А что у тебя с шеей, дорогая?

Моя рука взмывает к ране. Пластырь отлепился, и паршивый порез начал зудеть.

— Ничего особенного, — говорю я. Хотела добавить «случайно вышло», но передумала. — О дерево поцарапалась.

— А где часы? Они у тебя были красивые.

Я смотрю на запястье. В глаза бросается родимое пятно, страшное и ничем не прикрытое. Я натягиваю рукав свитера.

— У него.

Мисс Фоули цокает языком.

— Иногда такое бывает. Они забирают что-нибудь в качестве трофея. Как серийные убийцы, — она отхлебывает последний глоток чая. — Ну что, отвезти тебя к Мелани?

Я подаю ей клочок бумаги с адресом Вероники, и она открывает справочник «Лондон от А до Я», чтобы составить маршрут. В метро я засыпаю, все слезы пролиты, мое единственное утешение теперь в тупой усталости. Мисс Фоули будит меня на нужной станции, потом ведет к дому из красного кирпича викторианской эпохи — там квартира Вероники.

К двери подбегает Мелани — она уже нарядилась, чтобы вечером пойти в театр. Она просто светится от предвкушения и ждет от меня интересного рассказа. Но, увидев мисс Фоули, Мелани меняется в лице. Она еще ничего не знает, но уже поняла все: вчера на вокзале она попрощалась с Лулу, а сегодня ей вернули Эллисон как некачественный товар. Она едва заметно кивает, словно совершенно не удивилась. Потом скидывает туфли на каблуках и протягивает ко мне руки, и, оказавшись в ее объятиях, я от стыда и боли падаю на колени. Мелани садится на пол рядом со мной, крепко прижимая к себе. Я слышу удаляющиеся шаги мисс Фоули. Я с ней даже не прощаюсь. Не благодарю. И я понимаю, что уже никогда не смогу поблагодарить и что это плохо, ведь она мне так помогла. Но если мне суждено все это пережить, я никогда, ни за что на свете не вернусь к этому дню.