9
Перед виллой Тускулум стоял охранник в форме. Фабио предъявил ему свое журналистское удостоверение, и тот пропустил его без всяких возражений.
Подъездная дорога была запружена машинами. Грузовиками, на которых громоздились кабели, прожектора, штативы, реквизит и костюмы, а также фирменными фургонами с логотипом «Мистик продакшнз» и автомобилями съемочной группы. Позади этой парковки была разбита палатка, над входом в которую большими буквами было начертано «Синефуд».
Перед виллой дежурил молодой человек с наушниками. Когда Фабио приблизился, юноша приложил палец к губам. Фабио сошел со скрипучей гравийной дорожки и двинулся в обход виллы.
За виллой до самого берега озера простирался зеленый ковер газона, обрамленный старыми деревьями: английскими вязами, платанами, березами и конскими каштанами. На берегу стоял лодочный сарай со ставнями в красную и белую полоску. Рядом возвышались три стройных пирамидальных тополя. С севера пляж замыкала мощная плакучая ива.
Несколько окон на первом этаже виллы были занавешены черными шторами. Перед окнами стояли и курили три обнаженных по пояс осветителя. Когда Фабио приблизился, один из них приложил палец к губам.
Фабио остановился в ожидании. На озере болтались несколько лодок с обвисшими парусами. Кто-то прыгал с купального плотика, стоявшего на якоре у берега. Может, статист, который понадобится позже.
На молочно-голубом небе над холмами по другую сторону озера собирались облака. Слава богу, наконец-то пойдет дождь.
От светло-серой массы облаков отделились две точки. Они быстро увеличивались и приближались к вилле. Это были ракетные истребители. Потом послышался шум моторов, сначала тихий и оттуда, где уже давно не было самих самолетов. Недолетев до берега, они повернули на север. Через несколько секунд над тихой виллой раздался грохот.
– Проклятье! – завопил чей-то голос за занавешенными окнами. И сразу же дверь на веранду распахнулась. Из нее ринулись наружу старые дамы в черных шелковых платьях, сшитых по моде двадцатых годов, мужчины в черных костюмах со стоячими воротниками и какой-то тип в балахоне из желтого сатина а-ля ку-клукс-клан, а вслед за ними целая толпа техников, помощников и ассистентов в шортах и майках.
Кое-кого из них Фабио знал. Он даже знал, что молодую ассистентку костюмера, вооруженную подушечкой для булавок, которая как раз в этот момент защищала бумажной прокладкой от жары и растекшегося грима стоячий воротник одного из актеров, зовут Регула. Он подошел к ней.
– Ты не видела Норину?
При виде его Регула, кажется, растерялась.
– Она еще в доме.
Через веранду можно было попасть в некое подобие зимнего сада, заставленного мебелью, не предназначенной для съемок. Из одной двери, обе створки которой были распахнуты, лился запах ладана. Клубы благоуханного дыма выплыли из дома и зависли под потолком зимнего сада.
Фабио вошел в дом. Салон с рядами стульев, напоминавший лекционный зал, был погружен в полутьму. Повсюду стояли прожектора, юпитеры, штативы. Перед алтарем, в центре коего возвышалась статуэтка огромной мухи, была установлена кинокамера. Повсюду пылали свечи. Пламя каждой свечи окружал ореол дыма, выдуваемого из двух размещенных у стен дымовых машин. Какой-то молодой человек разгонял его теперь пластиковым веером.
Норина с гасильником в руке обходила салон, одну за другой гася свечи. Она настолько углубилась в это занятие, что не заметила появления Фабио. Сосредоточенно накрыв пламя латунным колпачком, она ждала, пока оно задохнется. Тонкий дымок от огарка поднимался к потолку, а Норина переходила к следующей свечке.
Каждый раз, когда гасла очередная свеча, лицо Норины изменялось, контуры становились мягче, оттенки – глубже. Она казалась юной и набожной, как те девочки с освященными свечами, на которых он тайно засматривался во время своего первого причастия.
Наверное, она почувствовала его взгляд, потому что внезапно обернулась и посмотрела ему прямо в глаза. Прошла целая секунда, прежде чем она молча покачала головой.
Фабио подошел к ней. Она снова повернулась к свечам, продолжая гасить их одну за другой.
– Чертовы самолеты, – сказал Фабио.
– Сегодня это уже в четвертый раз, – простонала Норина. – Обычно они никогда здесь не летают.
Теперь он стоял совсем близко к ней.
– В каких мы теперь отношениях? Обменяемся поцелуем или ограничимся рукопожатием?
Но на это она не купилась.
– Как твои дела?
– Немного… странно. А твои?
– У меня все хорошо, – быстро ответила она.
Фабио кивнул. Молодой человек с пластиковым веером вышел из помещения.
– Похоже, я вел себя отвратительно. Понятия не имею, что на меня нашло.
– Я знаю. Ты все забыл.
– К сожалению, так оно и есть. С восьмого мая.
Норина превращала один огонек за другим в изящные столбики дыма.
– Зато я все отлично помню, Фабио.
– Теперь возникает вопрос, что хуже: помнить или забыть.
– Лучше всего, если каждый попытается сделать то, что ему больше по душе.
Несколько свечек еще горели. Лицо Норины все больше темнело.
– Может быть, это не так. Все-таки нам надо поговорить друг с другом. Мне кажется, это поможет нам обоим.
Норина погасила последнее пламя и стояла теперь, недвижимая и призрачная, у алтаря.
– Что ж, давай поговорим.
– Здесь?
Ему показалось, что она слабо кивнула.
– С чего начнем? С Марлен?
– С Фреди.
– Почему с него?
– Все началось с его появления.
– Что – все?
– Перемены в тебе.
– Значит, все дело в дурном влиянии Фреди. Кажется, Норина уловила его усмешку.
– Это не смешно. Фреди на тебя повлиял. Ты стал ему подражать.
– Я? Подражать Фреди? – Фабио расхохотался.
Норина сохраняла серьезность.
– Может быть, не только это. Но и это тоже. Ты пытался лавировать между миром Фреди и нашей жизнью. Вот в чем заключалась проблема. Дело даже не в Марлен. Она была всего лишь побочным явлением.
Чей-то голос позвал из-за двери:
– Норина! Тебя ищет Ренато!
– Скажи ему, я сейчас, – ответила она.
– И ты вышвырнула меня из-за какого-то побочного явления?
– Ты сказал, что уезжаешь на Женевское озеро писать репортаж, даже позвонил мне оттуда, а тебя видели в «Республике» с Марлен. Мы целую ночь выясняли отношения и помирились. А через пару дней я застаю тебя у нее дома, хотя ты мне сказал, что проводишь расследование.
Фабио смущенно молчал.
– И знаешь что? Мне пришлось расстаться с тобой не потому, что ты обманул меня спустя столь короткое время. Причина в том, что я позвонила ей и попросила тебя к телефону. Это означало, что я потеряла к тебе доверие. Я не могу жить с мужчиной, которому не доверяю.
Зажегся свет, и в салон ворвался какой-то человек в одежде повара.
– Норина! – яростно возопил он.
– Да?
– У нас по графику в пять обед. А сейчас уже четыре.
– А я здесь при чем, раз они там играют в войну? – Норина тоже нервничала.
– Но что же делать? Они разнесут мне павильон. Черт возьми!
Норина взорвалась.
– Импровизируй! – закричала она на него. – Черт бы тебя подрал!
Перед палаткой, где размещался буфет, толпилась странная компания в разных стадиях переодетости. Какой-то тягач, нагруженный старым хламом, загораживал подъезд к вилле. Фабио прождал целых четверть часа, прежде чем ему удалось сесть на свой велосипед и уехать.
Изнемогая от жары и бессилия, с трудом преодолев небольшой подъем на пути от озера к Амзельвег, он вернулся в квартиру Марлен. На небе собирались огромные тучи, подавая надежду на грозу.
Он принял холодный душ, переоделся во все свежее и уселся за письменный стол, разложив перед собой новую записную книжку и старый ежедневник.
Какое большое дело он расследовал? Сара говорила, что оно было связано с репортажем о машинистах.
Он вытащил из-под стола пакет «Бокс» с вещами, взятыми из редакции, и вывалил на стол его содержимое. Потом еще раз внимательно перечитал репортаж о машинистах, Похоже, с этим молодым парнем, которого звали Эрвин Штоль, он дал маху: уделил ему слишком много места и зациклился на его высказывании, что бросаться под поезд – свинство по отношению к машинисту. Под этим углом зрения он опрашивал и остальных респондентов. Сара права: это не самый лучший из его репортажей.
Среди принесенных из редакции вещей обнаружились несколько аудиокассет, в том числе одна с пометкой: «Э.Штоль». Фабио вставил ее в свой портативный магнитофон.
Раздался звонкий голос Штоля. Он говорил быстро и возбужденно, не давая Фабио сформулировать до конца обдуманные вопросы.
И Фабио сразу же все вспомнил. Трехкомнатная квартира где-то на окраине; на диване рядом с отцом уплетает печенье двухлетняя дочка Штоля; его жена и по совместительству консьержка, в джинсах и майке, завязанной узлом выше пупка, моет лестницу в подъезде; на стене постеры с портретами Вилли Нельсона, Джима Ривса, Стонвелла Джексона и прочих звезд группы «Нэшвил-саунд-кантри»; вытянутые, положенные одна на другую ноги Штоля в ковбойских сапогах «Лизард».
Фабио попытался сосредоточиться на монологе Эрвина Штоля. Но перед глазами снова и снова возникала Норина: как она стоит посреди моря свечей и задумчиво гасит их одну за другой.
Если бы Сара не сказала: «Я даже не уверена, что у них вообще что-то началось», он бы не поехал на место съемки. Он понял это замечание как сигнал к действию, как совет не сдавать позиции. Но даже если у Сары и были какие-то основания для подобного совета, поведение Норины никак их не проясняло. Никогда еще она не была такой красивой. Но и такой холодной.
Фабио попытался представить их вместе: Норину и Лукаса. Неужели они проделывают те же самые вещи? Или другие? Более запретные? Более изощренные? Может, они занимаются этим чаще? И Норине так больше нравится? Неужели Лукас… Неужели Лукас лучше?
В раздевалке на тренировках Фабио часто видел Лукаса обнаженным. Лукас, правда, был чересчур жилистый, но сложен хорошо. И конец у него, что уж тут скрывать, довольно крупный. Не то чтобы рекордных размеров, но больше, чем у любого из ребят в команде. За исключением Карла Веттера. Включая Фабио Росси.
Он не заметил, как интервью с Эрвином Штолем закончилось. Теперь звучал другой голос. Более спокойный, низкий, задумчивый. Его обладатель был намного старше.
Голос говорил:
– В молодости чего не скажешь. Я не слишком принимаю это всерьез. Вы только подумайте, через что нужно пройти, чтобы вот этак встать на пути надвигающегося поезда? Да еще на повороте, когда знаешь, что у машиниста нет ни единого шанса притормозить?
Фабио остановил кассету и быстро перемотал назад. Снова запустил пленку и услышал свой собственный голос: «Ханс Гублер, четырнадцатое мая».
Это имя ни о чем ему не говорило. Оно не было упомянуто в статье. Может быть, он не процитировал Гублера, потому что точка зрения пожилого машиниста не вписывалась в замысел очерка?
Гублер скоро уйдет на пенсию. За время работы самоубийцы четыре раза бросались под его поезд. Две женщины, двое мужчин, он знал их имена, он даже разговаривал с их близкими.
– Если вам кто скажет, что у него зла не хватает на этих бедняг, что ж, значит, так ему легче с этим шоком справиться. Я их никогда не проклинал. Только сочувствовал.
Последний самоубийца Ханса Гублера погиб всего два месяца тому назад: доктор Андреас Барт, чуть старше пятидесяти пяти, химик, работал в пищевой промышленности. Гублер виделся с его вдовой. Она не смогла объяснить, почему он это сделал.
Жаклина Барт была представлена в репортаже коротким интервью. Ей принадлежала лаконичная фраза:
«Скажите ему, и я бы предпочла, чтобы мой муж этого не делал».
Их беседа тоже была записана на пленке. Фабио дал ей послушать интервью с машинистом, который выражает свою злость на самоубийцу, но не стал объяснять, что речь идет об Эрвине Штоле и другом самоубийце. Разговор Фабио с женой Барта продолжался больше сорока минут. Госпожа Барт была благодарна, что может хоть с кем-то поговорить об этом деле. Она призналась, что понимает эту злость. Она и сама иногда выходила из себя от злости. От злости и обиды. Не сказать ни слова на прощанье, ничего не объяснить. Какое-то бессердечие, это так на него не похоже.
Она упомянула и о своем финансовом положении. Страховка за самоубийц не положена, пенсия у нее маленькая, так что придется снова искать работу. По профессии она флористка. А с такой профессией на такой дом не заработаешь.
В первоначальном виде высказывание, которое Фабио подал как кульминацию всего репортажа, вовсе не было саркастическим: «Пожалуйста, передайте машинисту, что я его хорошо понимаю и что мне очень жаль. Я тоже предпочла бы, чтобы он этого не делал». Фабио сократил его для пущего эффекта.
Еще одна кассета содержала беседы с другими машинистами. Но и в них он не нашел оснований для крупного расследования. На остальных кассетах были записаны материалы старых репортажей.
Когда Фабио начал убирать бумаги со стола, вернулась Марлен.
– Дождик хочет пойти, но не может, – простонала она, обняла Фабио сзади за шею, наклонилась над ним и поцеловала в лоб.
После чего она юркнула в ванную. Он услышал шум душа. Через некоторое время дверь ванной отворилась, и Марлен в своем бледно-розовом шелковом халате проследовала через комнату в спальню. Прошло довольно много времени, прежде чем она оттуда вышла. Она была накрашена и разодета в пух и прах: пояс на бедрах, чулки, стринги и бюстгальтер, все белого цвета.
Не слишком разбираясь в резинках и лифчиках, Фабио долго возился, пытаясь освободить от них Марлен.
Засыпая, он спрашивал себя, неужели и Норина надевает иногда для Лукаса прозрачный боди мышиного цвета с двумя кнопками в паху.
Гроза так и не разразилась. Утром небо было безоблачным. В «Новостях» призывали экономить воду, не поливать газонов и не мыть машины.
Перед выходом из дома Фабио позвонил доктору Марку. Снова отозвалась секретарша и снова пообещала, что доктор отзвонит.
На этот раз в отделении физиотерапии с ним занималась сама Катя Шнель. В программе значились упражнения на равновесие и координацию. Фабио получил доску, к которой снизу была прикреплена половинка металлического шара. Нужно было удерживать равновесие, стоя на этой доске. Ему это удалось, но с большим трудом.
Маленькая женщина некоторое время молча наблюдала за ним, потом спросила:
– Помнится, вы говорили, что ездили на работу на велосипеде?
Фабио сошел с шаткого тренажера.
– Я и сюда приехал на велосипеде.
– С этим надо подождать. Вы когда-нибудь слышали о тай-чи?
– Ах, этот спорт вроде замедленного кино? Да, видел когда-то. По-моему, глупость.
– А свалиться с велосипеда – не глупость?
Покидая реабилитационный центр на Кальтбахвег, 19, Фабио получил назначение явиться в следующую среду на занятия тай-чи.
В это утро доктор Фогель и впрямь был похож на бегемота, только что вылезшего из воды. Несмотря на кондиционер, его просторная расписная рубашка липла к телу.
– Вот это, – прохрипел он, тыкая толстым указательным пальцем в собственный торс, как в совершенно посторонний предмет, – преодолев расстояние в несколько метров от климатизированного автомобиля до климатизированной приемной, аккумулирует столько тепла, чтобы заставлять меня потеть весь остаток дня. Как ваши дела?
– Нарушение равновесия. Это нормально?
– В чем оно выражается?
– В неуверенности на велосипеде.
– С каких пор?
– С тех пор, как я снова езжу на велосипеде.
– Ну, так не ездите. Ведь все равно слишком жарко.
– Терапевт собирается послать меня на тай-чи.
– Это не повредит. Вы должны снова обрести вашу обычную норму. Что еще?
Фабио поведал этой восседающей в специальном кресле горе жира о двойной потере своих воспоминаний. О тех, что хранились в голове, и о других – в памяти компьютера.
И вдруг он услышал самого себя, свой рассказ. Есть Марлен, незнакомая, чужая женщина, ради которой он отрекся от всего и с которой живет. И есть Норина, которую он бросил. Норина, которая больше ничего не желает о нем знать. Норина, которая не выходит у него из головы. Норина, которая изменяет ему с его лучшим другом. Норина, его большая любовь.
Доктор Фогель дважды демонстративно глядел на часы, но Фабио и не думал прерывать свои ламентации. Лишь после того, как доктор нащупал кнопку под столешницей и в кабинет под каким-то предлогом вошла сестра, Фабио заметил, что его время истекло.
На тротуаре царила такая же толчея, как на променаде в Римини в августе, часов этак в десять. Местные служащие в свой обеденный перерыв фланировали по улице, как иностранные туристы.
Каждый ресторан, каждое кафе, каждая кондитерская, каждый киоск выставил наружу несколько столиков.
Может, стоило бы съездить на пару дней в Урбино, к матери, размышлял Фабио. Он последовал совету доктора Фогеля, оставил свой велосипед в подвале приемной и отправился домой пешком.
Поток гуляющих принес его к лодочной станции. Он купил билет на прогулку по озеру и вскоре оказался за столиком на верхней палубе «Чайки». В качестве единственного европейца в группе улыбающихся японцев он уплетал предложенное на борту угощение: зеленый салат с заправкой из трех сортов сыра.
Человек, сидевший напротив Фабио, был похож на старого самурая. Он уже съел свой салат и приступил к сыру: снял фольгу с порции масла, с помощью вилки и ножа отрезал кусочек масла, намазал его на эмменталь, отрезал от него кусочек, насадил на вилку и стал тщательно разжевывать.
Рядом сидела женщина в косынке с козырьком и повязкой на рту, как у хирурга. Чтобы поесть, она ненадолго сдвинула ее вниз, но потом опять подняла.
Из репродуктора послышалась мелодия польки, прерываемая сообщениями на нескольких языках о достопримечательностях на берегу.
Фабио провожал взглядом проплывающий мимо пейзаж и спрашивал себя, что его сюда привело.
Он понял это, когда «Чайка» повернула и запыхтела назад в город вдоль правого берега озера. Он встал из-за стола, провожаемый многочисленными кивками и улыбками своих сотрапезников, вышел на корму и облокотился на релинг.
Они проходили мимо виллы Тускулум, всего метрах в пятидесяти от берега. На плоту никого не было. На берегу валялись три пестрых купальных полотенца. С веранды то и дело выходили люди, устремляясь к палатке с буфетом. В какой-то момент ему показалось, что он заметил Норину, но он мог и ошибиться.
Он сосредоточился на носовой волне и не сводил с нее взгляда, пока она не плеснула в покрытую мхом причальную стенку перед Тускулумом. И вскоре вилла скрылась из вида за большой плакучей ивой.
Сев на трамвай, идущий до Амзельвега, Фабио проехал по чужой улице, открыл чужую дверь, поднялся по чужой лестнице и вошел в чужую квартиру. Раздевшись до трусов, он налил себе стакан минералки и выпил ее, полулежа на чужом диване.
Обмакнув палец в воду, он стряхнул холодную каплю на грудь и стал смотреть, как она прокладывает себе путь по коже. Едва капля просочилась в ямку пупка, он выудил из стакана новую и проследил ее путь по своему телу. Он чувствовал себя чужаком в собственной жизни.
Потом очнулся, вышел на балкон и посмотрел вниз, на газон.
Из верхнего кольца надувного детского бассейна вышел воздух, так что вода держалась на высоте второго сверху кольца. В воде плавала желтая пластмассовая лопатка. Никого не было видно. И ничего не было слышно, кроме тонкого голоска ребенка, плачущего во сне.
Фабио хотелось курить. Но он не нашел сигарет ни на письменном столе, ни на тумбочке, ни на стойке для завтрака, ни на туалетном столике. Он открыл ящик кухонного стола, где у Марлен хранилась заначка. Но там лежала только пустая обертка от блока.
Он вернулся на балкон и прислонился к перилам. Как недавно прислонялся к релингу «Чайки», когда та неудержимо с повисшим флагом скользила мимо Норины.
Мысль о сигарете не давала ему покоя. Фабио снова вернулся в квартиру и начал систематические поиски. Он ничего не нашел ни в кухне, ни в ванной. Он перешел в спальню и перерыл всю свою одежду. Если он и в самом деле курил в течение этих пятидесяти дней, то мог и забыть какую-нибудь пачку в кармане куртки. Он не нашел ничего. Только скомканную квитанцию в нагрудном кармане хлопковой куртки на подкладке. В мае он ездил куда-то на такси.
Он ощупал все висевшие на плечиках платья Марлен, потом обшарил ящики с бельем, сначала свои, потом ее. Не нашел ничего. Разве что пришел к выводу, что вчера составил себе далеко не полное представление об ассортименте возбуждающего белья у Марлен.
В правом ящике ее туалетного столика он нашел наконец то, что искал. Вскрытая пачка экстра-легких сигарет лежала между разного рода тюбиками, кисточками, горшочками, баночками и помазками. Как же это он раньше не сообразил, где надо было искать. Гримируясь, Марлен курила, как поп-звезда.
Когда он вынул пачку, за ней обнаружился некий предмет, похожий на карманный фонарик. Он вытянул ящик до упора. Предмет оказался хромированным дильдо. Фабио включил его в сеть, послышалось тихое жужжание дорогого, тщательно продуманного механизма. Интенсивность вибрации регулировалась ступенчатым реле. Даже будучи установлен на предельный уровень, искусственный пенис создавал меньше шума, чем электробритва Фабио. Ясное дело, такой дильдо – просто «роллс-ройс» по сравнению с прочими подобными машинками.
Фабио положил игрушку обратно и попытался задвинуть ящик. Но этому помешала сдвинувшаяся с места старинная шкатулка для косметики. Ему пришлось вынуть ее, чтобы поставить ровно и засунуть снова. А под ней обнаружился его «палм» – маленький карманный компьютер.
Фабио стоял перед своим письменным столом и взвешивал на ладони маленький серый компьютер. Здесь должна была храниться часть файлов, которые в его мозгу были стерты или недоступны. Он не решался включить «палм», словно опасаясь новых открытий. Или отсутствия таковых.
Второе опасение подтвердилось. Данные, высветившиеся на маленьком экране, были столь же скудными, сколь и знакомыми.
Он врубил свой ноутбук и запустил программу синхронизации с «палмом». Данные совпадали. Никаких новых адресов, никаких новых записей, никаких дополнений, никаких новых текстовых документов. Либо он им не пользовался, либо скопировал на него с ноутбука данные на пятое июня. Это не могло быть случайностью. Он наверняка сделал это совершенно сознательно.
Он сам. Или кто-то другой.
Он кликнул иконку программы синхронизации маленького компьютера. «Последняя дата синхронизации – 5 июня…» – высветилось на экране. Это ничего не значило. Достаточно было незадолго до синхронизации изменить дату в ноутбуке, и так же менялись настройки «палма».
Он выключил его и снова засунул в ящик, под плоскую шкатулку с косметикой. Вынув из надорванной пачки две сигареты, он восстановил в ящике прежний беспорядок, уселся за свой письменный стол и задумался.
На жестком диске ноутбука он нашел папку «Архив». Она содержала копию данных его «палма», которые он время от времени переписывал на всякий случай. Запись была датирована пятым июня.
Значит, кто-то манипулировал его компьютерами. Пока он лежал в больнице, кто-то заменил актуальные данные архивными, кто-то стер все файлы в его «палме» и перенес на их место архив из ноутбука.
Тот факт, что его компьютер был спрятан в туалетном столике Марлен, означал только одно: она имела отношение к подмене. Он не знал, насколько хорошо она владела компьютером, но для такой манипуляции не нужно быть гениальным программистом.
Фабио сунул в рот сигарету, затянулся и выдохнул дым в потолок.
Если это Марлен, то почему в редакционном компьютере последние записи датируются пятым июня?
Значит, в редакции у нее есть сообщник. И нетрудно догадаться, кто именно.
Фабио раздавил сигарету, выключил ноутбук и стал прибираться на письменном столе. Ему попалась под руку квитанция такси. Он разгладил скомканную бумажку.
На ней значился адрес редакции и адрес места назначения: Аувег, 12, который ничего ему не говорил. Он позвонил в справочную службу и узнал, что по этому адресу значится доктор Андреас Барт. Итак, он ездил на такси брать интервью у вдовы доктора Барта. Полистав свою новую записную книжку на пружинках, он прикрепил квитанцию к листку с датой 16 мая.
Он уже закрыл книжку, когда ему вдруг пришло в голову, что даты не совпадали. Квитанция была от 18 мая.
