5
Фабио проснулся от боли. Болела шея. Ему понадобилось некоторое время, чтобы сориентироваться в пространстве. Он лежал на кровати, голый, потный, ногами к изголовью. Двери и окна спальни были распахнуты, с открытого балкона тянуло холодным ночным воздухом.
Рядом со своей головой в холодном свете уличного фонаря он увидел пятки Марлен. Она лежала на боку, отвернувшись от него и обнимая подушку. Он прикоснулся к ней. Ее ягодица почти вмещалась в его ладонь. Марлен вздохнула во сне и прижалась попкой к его руке. Ее кожа казалась влажной.
Фабио тихо встал и разыскал среди валявшихся на полу вещей белое хлопковое покрывало крупной вязки, служившее Марлен одеялом, а в такие ночи, как эта, – простыней, и заботливо укрыл девушку.
Прокравшись в ванную, он осторожно закрыл дверь, включил свет и принялся рассматривать себя в зеркале. Влажные, растрепанные волосы, на подбородке щетина, на шее след губной помады. В больнице он похудел. Его безволосый торс казался чуть ли не тощим. От него пахло духами Марлен и ею самой. Он снял с вешалки мохнатое полотенце, вытер пот и обмотал полотенце вокруг бедер.
Улыбнувшись своему отражению, он погасил свет.
Стол на балконе был заставлен грязной посудой. Свеча оставила красное восковое пятно на белой скатерти. В форме сердца. Забавно, подумал Фабио. Рядом лежали сигареты Марлен. Он вынул одну из пачки, закурил и подошел к перилам.
В доме напротив зажегся свет. На темном фасаде осветилось и погасло маленькое окно.
Где-то поблизости раздался сдавленный кашель. Фабио перегнулся через перила. На одном из нижних балконов тоже мерцала красная точка.
Почти полная луна бросала тусклый свет на тихие дворы. Где-то далеко, как злое насекомое, прожужжал мопед, потом снова все стихло.
Фабио глядел в ночь и пытался описать переполнявшее его чувство.
Ему было хорошо. Комфортно. Приятно. Все прекрасно. Он доволен. Может, даже счастлив. Но было ли это настоящим большим чувством? Тем, ради которого бросаешь все и начинаешь все сначала, ради которого становишься другим человеком?
Легкий порыв ветра шевельнул матовые листья на березе. Фабио замерз. Он развязал узел махрового полотенца и набросил его на плечи.
Это не было настоящим большим чувством. И Фабио сомневался, что оно когда-нибудь возникнет. Ибо настоящее большое чувство не вырастает потихоньку. Оно обрушивается на человека, разражается, как природная катастрофа. Судя по опыту, отнюдь не личному. Сам-то он как раз был специалистом по части медленно созревающих чувств. Но даже и в этой области его опыт ограничивался временем, когда он был с Нориной.
Они познакомились в гостях у общего знакомого, который отмечал свое тридцатилетие. Она выпила лишнего, он проводил ее домой, она спросила, воспользуется ли он ситуацией, если пригласить его на чашку кофе, он ответил утвердительно. «Выход из берегов на одну ночь – так он однажды описал Лукасу возникшие между ними отношения.
Он не был влюблен до беспамятства, никаких прогулок под дождем, никаких поцелуев взасос в темном кинозале, никаких ночных разговоров по телефону. Но что-то необычное все же было. И они этим дорожили. Через полгода он переехал к Норине. Если он уезжал в командировку или она – на съемки, он тосковал по ней. Радовался ее возвращению и говорил, что любит. И он не изменял ей, кроме одного-единственного раза.
Конечно, он спрашивал себя (в последнее время все чаще), может, это и есть то самое. Может, он нашел женщину, с которой готов стариться, хотя нельзя сказать, что он в одну ночь потерял из-за нее голову и сердце. А теперь, похоже, именно это с ним и произошло, и он лишился не только сердца и головы, но еще и воспоминания о том, как это случилось.
Фабио придавил сигарету и вернулся в комнату. Под его письменным столом стояла черная тумба на колесиках, в верхнем ящике которой он хранил свое сокровище, «палм», маленький карманный компьютер, служивший ему записной книжкой, ежедневником. Но в ящике его не было. Он обыскал тумбочку сверху донизу. Другие вещи лежали на привычных местах, а сокровище пропало.
Он врубил ноутбук. Гонг, извещавший о старте, прозвучал слишком громко. Фабио встал и заглянул в спальню. Марлен снова сбросила с себя одеяло. Она лежала на спине, раскинув руки и ноги, и дышала ровно. Несколько минут он глядел на нее, потом снова прикрыл одеялом.
Экран уже светился. Фабио уселся за стол и запустил программу ежедневника. Он привык дважды в неделю, каждое воскресенье и среду, переносить адреса, сроки и заметки из своего карманного компьютера на жесткий диск ноутбука. Поэтому он удивился, что последняя запись, обнаруженная им, датировалась шестым июня. Значит, за две недели до получения травмы он четыре раза пропустил процедуру. Как же он изменился.
Может, новые записи сохранились в редакционном компьютере. Он решил, что перенесет их утром.
Выключив ноутбук, он вынул из ящика блокнот для стенограмм. У него всегда был большой запас этих блокнотов. Стенографировать он не умел, а блокноты использовал во время интервью.
Он наметил себе план на завтра.
Встретиться с Лукасом (что там такого произошло, с 8 мая?).
Забрать из редакции данные и личные вещи.
Спросить у Марлен, где «паям ».
Он вернулся в спальню. Марлен еще не успела раскрыться. Он тихо и осторожно скользнул к ней под одеяло, закрыл глаза и попытался уснуть. Но теперь он заметил, что ее дыхание не было таким уж глубоким и ровным. И вскоре почувствовал, как ее рука крадется к его паху.
Его разбудил запах кофе. Он открыл глаза и увидел Марлен. Она была одета и держала в руке поднос.
– Завтрак в постель, – объявила она.
Фабио сел в кровати и сунул под спину подушку. На подносе красовалась чашка кофе с молоком, две подогретые булочки, масло, мед, яйцо всмятку, соль и перец.
– А ты? – спросил он.
– Я уже позавтракала. – Она присела на край кровати. У ее поцелуя был вкус зубной пасты. – Что ты хотел спросить насчет «палма»? – Значит, она прочла его заметки на письменном столе.
– Ты не знаешь, где он? В ящике нет.
– Может, потерялся, когда это произошло.
Фабио отхлебнул кофе. На запах кофе был лучше, чем на вкус.
– Не думаю, что он был у меня с собой. Я ведь и мобильник здесь оставил.
– Нет, мобильник был при тебе. Среди твоих вещей в больнице. Это я принесла его сюда, у него села батарейка.
– Ты и позывные изменила?
– Болеро? Нет, это ты. – Марлен усмехнулась. – Ты сказал, что оно сексуально.
Фабио недоверчиво покачал головой.
– Болеро звучит, только если звоню я. Это ты так запрограммировал. Сказал, что тебя это заводит.
– Господи!
Она рассмеялась, поцеловала его и встала.
– Я опаздываю. Счастливо оставаться. Не забудь про физиотерапию. В десять часов.
Она вышла из комнаты, потом вернулась:
– Я тебе позвоню.
– Нет, лучше я тебе.
Он позавтракал и позвонил Норине. После третьего звонка отозвался ее голос.
– Норина Кесслер. Оставьте ваше сообщение или позвоните мне на мобильный. – Голос продиктовал номер мобильника.
– Норина! – сказал Фабио. – Ты дома? Если ты дома, пожалуйста, возьми трубку. Норина! Прошу тебя. Мне нужно с тобой поговорить. – Он ждал, но она не ответила.
Он набрал номер мобильного.
– Норина Кесслер, – сказал ее голос. – Оставьте ваше сообщение, я перезвоню.
– Неправда, – сказал Фабио. – Ты не перезвонишь. Чао.
Он положил трубку и вымыл посуду. Потом снова набрал номер ее мобильного.
– Прости, – сказал он после сигнала, – я не хотел тебя обидеть. Прошу тебя, просто перезвони. Это важно. Пожалуйста.
Выйдя из ванной, он снова позвонил ей домой. И снова отозвался автоответчик. На этот раз он не оставил никакого сообщения.
Он натянул свои самые легкие летние брюки и светло-голубую полотняную рубашку, которую видел впервые. Потом заглянул в стенографический блокнот.
Встретиться с Лукасом (что там такое произошло с 8 мая?).
Забрать данные и личные вещи из редакции.
Спросить у Марлен насчет «палма».
Он вычеркнул последнюю запись. Под ней Марлен приписала:
В 10 часов физиотерапия. Катя Шнель, Кальтбахвег, 19.
Фабио набрал редакционный номер Лукаса. Он уже собрался положить трубку, но услышал незнакомый голос.
– Берлауэр.
– Росси. Я бы хотел поговорить с Лукасом Егером, – сказал Фабио.
– Он сегодня работает дома.
Только положив трубку, Фабио сообразил, что разговаривал со своим преемником. Он позвонил Лукасу домой, откликнулся автоответчик. Он позвонил Лукасу на мобильный, включилась голосовая электронная почта.
Фабио уложил свой ноутбук в сумку-рюкзак и вышел из дому.
Кате Шнель не исполнилось и тридцати. Она была хрупкой, как статуэтка мейсенского фарфора, и ростом не выше, чем метр шестьдесят. Но она командовала терапевтическим центром, двенадцать кабинетов и четырнадцать сотудников которого занимали трехэтажную виллу. Фабио, стоявший перед ней в одних боксерах, был выше ее на две головы. Осмотрев его, она спросила:
– Спортом занимаетесь?
До несчастного случая, доложил Фабио, он раз в неделю играл в футбол с коллегами (в том числе с Лукасом), регулярно плавал и почти в любую погоду ездил на работу на велосипеде.
– Хорошо, можете возобновить свои занятия спортом. Кроме велосипеда. А мы здесь займемся вашим вестибулярным аппаратом и немного вашими физическими силами. Вы должны почувствовать свое тело, это самое лучшее для восстановления памяти.
Она кружила вокруг него, как коротышка военврач кружит вокруг долговязого новобранца на призывном пункте. Потом подошла к своему письменному столу, порылась в ящике и вытащила оттуда ватный тампон.
– У вас недостаточный вес. Ешьте больше здоровой пищи. И скажите вашей подруге, пусть пострижет свои ногти. – Она прикоснулась тампоном к двум местам на спине, и он сразу ощутил жжение.
Катя Шнель уселась за свой экран.
– Можете одеваться.
Через несколько минут заработал принтер, выплюнув бланк и какой-то график.
– Будем заниматься по часу раз в день, – объявила она, вкладывая бумаги в конверт. – Два раза упражнения на подвижность, три раза силовые. Первое занятие послезавтра в девять. Кроссовки, тренировочный костюм, два махровых полотенца, все для душа. Ну, да вы все знаете, как на футбол.
По пути к трамвайной остановке Фабио безуспешно пытался дозвониться Норине. Лукаса он тоже не застал. И решил поехать в редакцию.
Фабио приехал туда после полудня. Большинство сотрудников разъехались. Но за тем столом, который еще недавно был рабочим местом Фабио, сидел его преемник, чьей фамилией Фабио не желал обременять свою память. Преемник поднял глаза от экрана и сказал:
– Привет, чем могу быть тебе полезен?
– Если вы будете столь любезны и пустите меня ненадолго за компьютер, я хотел бы скопировать свои файлы. – Фабио не желал поощрять его фамильярность.
Парень порылся в ящике, извлек оттуда компакт-диск и протянул Фабио.
– Уже сделано.
Фабио и не подумал его брать.
– Откуда вам известно, какие файлы мне нужны?
– Их скопировал Лукас.
Теперь Фабио взял компакт-диск и вытащил его из конверта, на котором четким почерком и несмываемым фломастером Лукаса было написано: Фабио Росси, лично.
– Здесь все, – буркнул преемник и отвернулся к своему экрану.
– Я предпочел бы сам в этом убедиться.
– Пожалуйста. – Он продолжал печатать.
Фабио начинал терять терпение:
– Я хочу сказать, что охотно заглянул бы в ваш компьютер.
– Там уже нет ничего вашего. Все стерто.
Фабио взял его за плечо.
– Именно в этом я и хотел бы убедиться. И не когда-нибудь, а немедленно.
Преемник вздохнул и нажал кнопку «Сохранить». Уступая место Фабио, он съехидничал:
– Ты не настолько хорош, чтобы воровать у тебя идеи.
Проигнорировав это замечание, Фабио сел за компьютер. Логин жесткого диска был уже не Росси, а Берлауэр. Фабио запустил поисковую программу. Ему нужны были файлы, которые были созданы или изменены до злополучного числа – двадцать первого июня. Их оказалось примерно двести, он проверил все имена, все подряд. Берлауэр оказался прав. Все его файлы были уничтожены.
– А как насчет ящиков? – спросил Фабио.
Берлауэр указал на картонную коробку под письменным столом Лукаса. На ней тоже имелась аккуратная надпись: Росси, лично.
Он поставил ее на стол и просмотрел содержимое. В основном это был скопившийся за несколько лет старый хлам. Фабио извлек оттуда плавки, махровое полотенце, карту города, папочку с надписью «Уладить!», темные очки без винтика, несколько аудиокассет с интервью и экземпляр «Воскресного утра» с материалом о машинистах и самоубийцах. Он запихнул все это в пакет эксклюзивного бутика «Бокс!», который почему-то в аккуратно сложенном виде тоже оказался в коробке, повесил на плечо сумку со своим ноутбуком и ушел.
– Эй! – окликнул его Берлауэр. – А прочее барахло?
– Оставляю вам. На добрую память от Фабио Росси.
Фабио вложил карточку в знакомый банкомат и набрал 110782. Аппарат включился и зажужжал. Потом вывел на экран текст: Карта задержана. И больше ничего.
– Черт тебя дери! – заорал Фабио и двинул по ящику кулаком.
– Ай-яй-яй! – послышался у него за спиной чей-то голос. Он принадлежал какому-то субъекту в галстуке с подсолнухами. – Если у вас на счету нет денег, то банкомат здесь ни при чем.
Вот уже двадцать минут Фабио торчал в своем банке у окошка администратора. Одно место за окошком с табличкой «Леа Митрович» было пусто. Другая сотрудница, по имени Анна Гартман, сначала обстоятельно втолковывала пожилому клиенту, как следует заполнять платежное поручение. Потом она сопровождала в хранилище некую даму и очень долго не возвращалась. Теперь она приглушенным голосом и извиняющимся тоном вела беседу по телефону. Наконец она положила трубку, но настроение у нее еще больше ухудшилось.
– Мою карту изъял банкомат, – начал Фабио насколько мог сдержанно. И назвал ей номер счета.
– У вас есть удостоверение личности?
У Фабио его не было.
– Но госпожа Зайлер меня знает. – И он указал на окошко кассы.
– Госпожа Зайлер больше у нас не работает.
– Жаль. Я не знал. Я давно у вас не был, – пояснил Фабио. И добавил с нажимом: – Дело в том, что обычно я получаю деньги через автомат.
– Мне нужно удостоверение личности, – повторила Анна Гартман и со скучающим видом оглядела зал.
– Говорю же вам, я не взял его с собой. Но господин Виланд… Позовите господина Виланда, это мой банковский консультант.
Она вздохнула:
– Господин Виланд в отпуске до конца недели. – Она повернулась к клиенту, стоявшему в очереди за Фабио.
В этот момент в окошке с табличкой «Леа Митрович» появилась молодая женщина и уселась к столу. Она улыбнулась Фабио.
– Добрый день, господин Росси, как дела?
– Теперь хорошо, раз я вижу вас, – вздохнул он с облегчением. Он понятия не имел, кто она такая.
Через полчаса Фабио покинул банк, узнав две новости: во-первых, в один из забытых пятидесяти дней он изменил свой код, а во-вторых, на его счету лежали десять с лишним тысяч франков, перечисленных из «Воскресного утра», и это подозрительно смахивало на окончательный расчет. Перечисление было датировано двадцать восьмым июня. Значит, пока Фабио лежал в клинике, Руфер его уволил, не ожидая истечения срока. Воспользовался его предложением.
На улице было полно народу, все спешили на работу с обеденного перерыва. Фабио лавировал в толпе прохожих, изнемогая под тяжестью сумки с ноутбуком. В левой руке он держал пакет с флюоресцирующей надписью «Бокс!», а правой прижимал к уху мобильник.
– У него посетитель! Плевать я хотел на его посетителей! Когда я был его посетителем, он тоже говорил по телефону. Соедини меня, Сара!
Сара Матей была секретаршей Руфера. Эта тучная шестидесятилетняя женщина всю жизнь проработала в издательстве, пересидела многих главных редакторов и пережила несколько переименований газеты.
– Не сходи с ума, Фабио, я бы тебя соединила, если бы могла. Хочешь оставить сообщение?
– Да, – рявкнул Фабио, – запишешь?
– Минутку… Давай, я записываю.
– Скотина. Повторить по буквам? – Фабио разъединился. Насколько он знал Сару, было отнюдь не исключено, что она точно передаст шефу оставленное сообщение.
Не замедляя шага, Фабио набирал номера Лукаса. Но тот не отозвался ни дома, ни на мобильнике. Фабио остановил такси.
– Бергплац, пять, – сказал он водителю.
Тот нажал на клавишу связи с диспетчером и доложил:
– Патнацат еду Бергеплаце пат.
Площадь Бергплац представляла собой перекресток трех улиц и двух трамвайных линий. Фабио никогда не мог понять, как здесь можно жить. Но Лукас утверждал, что шум ему не мешает, а где еще за такие деньги можно снять трехметровые потолки и паркет.
Фабио считал, что эти два сомнительных преимущества только ухудшали дело: высокие пустые комнаты не заглушали грохота трамваев, а паркет создавал громкое эхо. Трехкомнатная квартира Лукаса усиливала малейший шум, за исключением собственного голоса. Вот его она, казалось, поглощала.
Фабио второй раз нажал на кнопку рядом с табличкой Л.Егер. Надавил и долго не отрывал пальца. Потом отошел на несколько шагов назад и во второй раз посмотрел на окна второго этажа. Все комнаты, кроме кухни и ванной, выходили на Бергплац.
Ничто не шевельнулось. Но как раз в тот момент, когда он собрался звонить еще раз, дверь открылась. Вышла старуха с первого этажа. Фабио встречался с ней во время случайных визитов к Лукасу. У нее был толстый кот, которого она, вот как теперь, выводила гулять на красном поводке. Фабио даже помнил его кличку. Что было нетрудно, так как кота звали Муссолини.
– Не родственник, – любила с ухмылкой повторять его владелица.
– Чертовская жара, – простонала она, впуская в подъезд Фабио.
– Чертовская, – поддакнул Фабио.
Дверь квартиры Лукаса наполовину была из узорчатого матового стекла. Если он дома, должна работать его стереосистема. Без музыки Лукас не мог написать ни строчки. В редакции он работал в наушниках со своим портативным плеером. Одним глазом смотрит на экран, а другим на светящиеся кнопки телефона, ведь звонка он не слышит.
Но из квартиры в тишину подъезда не доносилось никакой музыки. Только уличный шум.
Фабио стукнул в стекло. Ничего. Он взял мобильник и набрал номер Лукаса. Теперь звон телефона разнесся по всей квартире. Фабио дождался включения автоответчика.
– Это ты называешь «работать дома», – оставил он сообщение. Потом вырвал страницу из блокнота и написал: Так-то ты работаешь дома. Позвони, пожалуйста. Ф.
Кладя блокнот в карман, он увидел почерк Марлен. Вспомнив, что обещал ей позвонить, набрал ее номер. Автоответчик отозвался, но Фабио не оставил никакого сообщения.
Лавка с одной-единственной витриной называлась «Нери». Перед входом стоял выносной лоток, перегруженный фруктами и овощами, который постоянно вызывал недовольство полиции, поскольку слишком далеко вылезал на тротуар. Грация Нери каждый раз многословно каялась и для проформы переставляла пару ящиков и корзин.
Почти в любую погоду над витриной была приспущена маркиза красного цвета. По мнению Лино Нери, это льстило фруктам и овощам. Лино умер двадцать два года назад, но на маркизе все еще красовалась надпись жирными зелеными буквами «Пиццерия Лино Нери».
К двери лавки вели три ступени. Над дверью была укреплена эмалированная табличка с изображением двух винных бутылок и надписью vini fini e communi. Грация уже несколько раз отказывалась продать вывеску. В квартале жило много графиков и декораторов.
В лавке умещались три клиента. Если их оказывалось больше, им приходилось ждать на улице. Пахло ветчиной, мортаделой, салями, сыром и тем особенным кофе, который Грация готовила в облупленной сицилийской кофеварке у себя в задней комнате. Уже несколько лет она увиливала от давно требовавшейся операции бедренных суставов и двигалась с трудом. Но с голосом у нее было все в порядке. Восседая за стеклянной стойкой, она отдавала приказы продавщице. Ни одна из них у нее долго не задерживалась.
Лино Нери и отец Фабио познакомились лет этак пятьдесят назад в Итальянской католической миссии. Фабио помнил Лино, потому что тогда, после проигрыша голландцам, он утешил его предсказанием: «Через четыре года мы будем чемпионами».
К тому времени, когда его пророчество сбылось, Лино уже два года не было в живых. Его задавила машина одного из винных поставщиков, давшая задний ход.
Фабио возобновил знакомство со вдовой Лино только три года назад, когда переселился к Норине. Лавочка Нери располагалась как раз напротив дома, где жила Норина.
Грация открывала лавку уже в семь часов утра. Не из-за клиентов (они появлялись не раньше, чем в половине девятого), а потому что просыпалась в четыре и уже не могла уснуть.
Фабио привык по дороге в редакцию выпивать у Грации чашку ее черного сладкого кофе. Этой привилегией он был обязан дружбе между покойным Лино Нери и покойным Дарио Росси.
К кофе полагался хлебец с тончайшим ломтиком пармского окорока или салями, если салями была совсем мягкой. Все это доставалось ему задаром взамен невысказанного обязательства никогда в жизни не покупать в другом месте того, что можно было купить у Нери. Это привело к тому, что по дороге домой Фабио каждый раз прятал в сумку, подальше от глаз Грации, содержимое чужих продуктовых пакетов.
От Лукаса Фабио отправился прямиком к Норине. Он безуспешно попытался дозвониться в ее квартиру, а потом зашел к Нери. Ему не оставалось ничего другого, поскольку Грация со своего места видела входную дверь.
Грация встретила его сияющей улыбкой, что отнюдь не было добрым знаком. Она была женщиной довольно бесцеремонной и приберегала свои улыбки только для полицейских и неприятных клиентов.
Фабио улыбнулся в ответ. Молодая продавщица, которую он никогда прежде не видел, обслуживала пожилую женщину, жившую по соседству. Обычно Грация обменивалась с ним парой слов по-итальянски, прежде чем подходила его очередь. Но на этот раз она вытащила из ящика какую-то компьютерную распечатку и углубилась в чтение. Когда продавщица с покупательницей вышли к лотку перед входом, Фабио спросил:
– Как дела?
– Плохо, только вот кому это интересно.
– Мне.
– С каких это пор?
– Что случилось, Грация?
– Ты отлично знаешь.
– Нет. Я не помню, что случилось в последние пятьдесят дней.
– Очень удобно.
– Очень даже неудобно, поверь. Можно сойти с ума.
Грация пожала плечами и снова погрузилась в свои расчеты.
– Как дела у Норины?
– Сам у нее спроси.
– Она со мной не разговаривает.
– Браво.
Продавщица с покупательницей вернулись в лавку. Фабио подождал, пока они упакуют товар и подсчитают стоимость.
На противоположной стороне улицы он видел подъезд того дома, который три года считал своим. Баттериштрассе, 38. Тяжелая дубовая дверь, за кованой решеткой маленькое окошко желтого стекла. Заборчик, отделявший дом от тротуара, снесли уже давно, во время последнего ремонта. Заодно выложили цементной плиткой палисадник, а рядом с подъездом установили алюминиевый шкаф с ящиками для молока и писем.
Квартира Норины на четвертом этаже. Там три комнаты, две выходят во двор, где растет огромный конский каштан. Кухня, ванная и третья комната выходят на Баттериштрассе – улицу с односторонним движением, где ночью почти нет машин. Самым большим достоинством квартиры была терраса на крыше. Раньше там сушили белье. А теперь вокруг шестов вился дикий виноград, а на бельевых проволоках в теплые летние ночи горели пестрые лампочки. Вход на террасу был доступен всем жильцам, но из квартиры Норины непонятно почему туда вела отдельная деревянная лестница. Кроме Норины и Фабио мало кто пользовался террасой. Разве что Ганс Бауэр с третьего этажа, но он только выращивал там свою коноплю.
Когда Фабио познакомился с Нориной, он жил в меблированной мастерской. Такой образ жизни соответствовал его тогдашнему представлению о себе: мобильный, независимый холостяк под тридцать. Он добился признания, работая репортером большой ежедневной газеты, и собирался на несколько лет в Рим в качестве ее итальянского спецкора. Но этому помешали предложение от «Воскресного утра» и Норина. Именно в такой последовательности, если честно.
Почти полгода он еще использовал свое холостяцкое жилье, но только для чистки зубов. А потом Норина сказала, что если он не будет тратиться на мастерскую, а внесет часть этих денег в оплату ее квартиры, то она разрешит его зубной щетке тоже переехать к ней.
Фабио посторонился, пропуская покупательницу, удалявшуюся восвояси с двумя набитыми сумками. Когда он снова взглянул на подъезд дома 38, дверь была открыта. Перед дверью стояла Норина.
Она изменилась. Теперь она коротко стригла свои черные волосы, носила юбку и топ с бретельками-спагетти.
Он уже открывал дверь лавки, когда Грация скомандовала:
– Фабио, стой!
Он посмотрел на нее, потом на Норину. Теперь из дома вышел еще кто-то. Мужчина. Закрыл за собой дверь и обернулся.
Лукас.
Норина уже прошла несколько шагов. Лукас догнал ее и обнял за плечи.
