Глава 31

Менее чем через две недели после того, как умерла мадам Эскофье — известная поэтесса Дельфина Даффис, член Французской академии, — сердце самого Эскофье, давно уже «барахлившее», сдало окончательно.

Мертвого Эскофье первой обнаружила Сабина, когда в два часа ночи, как всегда, зашла к нему. Рот старого шефа был слегка приоткрыт — казалось, он хочет есть. Сабина сидела с ним рядом до тех пор, пока не явились санитары и представители власти.

— Его ни в коем случае не следует оставлять одного, — предупредила она.

— Странная вы девушка, — сказал ей один из санитаров.

Тело унесли, а Сабина вышла из дома и долго брела по улицам Монте-Карло, пока не добралась до того странного тощего дома, что высился напротив «Гранда».

Бобо сразу же обнял ее и не отпускал, пока она не перестала плакать. И пока он сам не перестал.

— Он почувствовал себя свободным, — рассказывал газетчикам врач после смерти мадам Эскофье, объясняя, как тяжело и долго она болела и как мирно она умерла. — Но они очень друг друга любили, — прибавлял он всегда, хотя вряд ли так уж хорошо знал чету Эскофье.

14 февраля 1935 года эта история, рассказанная врачом, облетела весь свет. А ровно через год, в тот же день святого Валентина, в меню «Гранд-Отеля» впервые должен был появиться «Un Diner d’Amoureux from Escoffier to Escoffier» — в том числе и «фрикасе из омара со сливками и эстрагоном», посвященное мадам Дельфине Даффис Эскофье.

Но этого не произошло.

В день святого Валентина прах Огюста Эскофье, кавалера ордена Почетного легиона, был перевезен с виллы «Фернан» в деревню Вильнёв-Лубер, на старинное кладбище, где покоились самые различные представители семейства Эскофье, а также те, кто благодаря браку становились членами этого семейства: всевозможные Блан и Берноден. История этой семьи с начала восемнадцатого века и на протяжении более чем двух столетий была написана на мраморных могильных плитах; могилы многочисленных Эскофье смотрели на крохотную деревушку, черепичные крыши которой были разбросаны по склонам холма. А на южной окраине этого старинного кладбища высился мавзолей с изящными, чугунного литья дверцами и маленькой сводчатой часовенкой; там в ряд выстроились три мраморных надгробия: «Дельфина», «Даниэль» и теперь «Огюст».

На похороны можно было попасть только по приглашению. Сабину туда не позвали. Она осталась на вилле «Фернан», чтобы упаковать кое-какие оставшиеся вещи. Банк уже наложил на дом арест, и управляющий банком собственноручно передал Полю соответствующие документы. И тот не особенно удивился, хотя, честно говоря, все же не представлял, до какого предела были обострены финансовые проблемы отца. Короче, Сабине велели произвести инвентаризацию имущества, чтобы семья Эскофье могла затем отсортировать те вещи, которые хотела бы сохранить, а остальное после войны продать музеям или библиотекам. Было совершенно очевидно, что все это будет пользоваться немалым спросом. Ведь это, в конце концов, вещи самого Эскофье!

Бобо на похороны также не пригласили. Поздним вечером он явился на виллу «Фернан» с огромной продуктовой корзиной. В ней Сабина обнаружила всего две вещи: салат из моркови, молоденького цукини и шпината, заправленный лимонным соком и оливковым маслом, и небольшую тыкву, из которой вынули сердцевину и начинили вкуснейшей смесью из остатков баранины, сливок, фермерского сыра и зеленых оливок, а потом запекли в духовке. Получилось просто изумительно. Кожура тыквы так и светилась; маленькая «крышечка» наверху стояла чуть наклонно, кокетливо.

— Домашняя еда, как ты просила, — сказал Бобо и открыл бутылку красного вина, которую тоже принес с собой. — В погребе что-нибудь осталось?

— Только «Моэ». Я его нашла на самой дальней полке. По-моему, о нем просто забыли.

В столовой был растоплен камин, и Бобо подбросил в огонь еще одно полено. Тыква была еще теплой. Сабина разрезала ее и прямо пальцами взяла один кусок — нежный, сочный и лишь чуть-чуть сладковатый. По комнате разлился аромат чеснока и жареной баранины. Они с Бобо устроились за большим обеденным столом рядышком, соприкасаясь коленями. Бобо налил ей вина.

— Странно как-то без него, — сказал он, и ему тут же гулким эхом откликнулся пустой дом.

Сабина приподняла свой бокал, словно чокаясь с небесами; Бобо сделал то же самое.

— Тыква очень вкусная, — сказала она.

— Из Прованса. Мой шеф по выпечке попросил ее привезти специально для меня.

— Несправедливо! — Сабина вилкой поддела еще кусок и сунула его в рот. — «Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, кто ты есть», а как я теперь узнаю, кто ты есть?

— Всегда неплохо, чтобы оставалась хоть какая-то тайна.

Бобо отдал ей копию того меню, которое они составили вместе.

— На память, — сказал он. Меню «Diner d’Amoureux from Escoffier to Escoffier» было напечатано на темно-красной пергаментной бумаге — каждая перемена на отдельной страничке, и каждая страничка украшена рельефным блестящим золотым листком.

Сабина погладила выпуклый листок пальцем.

— Элегантно. И все же есть в этом что-то дикарское. Как и в душе любого шеф-повара.

— Все равно люди бы вскоре догадались, что все это мы с тобой придумали, пытаясь передать душу Папы. Что это меню вовсе и не он составил.

— Ну и что? А мы бы во всем признались и сказали, что составили это меню в честь их обоих.

— Люди порой так странно относятся к мертвым членам своей семьи. Да и кто мы такие, чтобы составлять меню в честь великого мастера?

— Но это было такое замечательное меню! Разве можно просто так его выбросить?

— Это верно. И в нем, кстати, есть все, что должен включать в себя действительно хороший обед. В том числе и прекрасная история. Благодаря этому меню я, например, смог представить себе, какой стала бы моя собственная душа после стольких лет брака. Нежность яиц и черной икры; насыщенный вкус лобстера. Все это заставило меня хорошенько задуматься. Я даже велел напечатать это меню так, чтобы оно выглядело и по-королевски, и слегка порочно. Но при этом осталось прекрасным, внушающим надежду. Такой, мне кажется, будет и моя душа.

Наверху скрипнули половицы, и обоим на мгновение показалось, что Эскофье по-прежнему что-то пишет у себя в комнате.

— Ох уж эти старые дома! — сказал Бобо.

Сабина подала ему листок, который нашла на полу возле постели Эскофье. Он внимательно его прочел.

— Картофельное пюре с белыми трюфелями?

— Это блюдо больше всего похоже на aligot, потому что его очень долго нужно взбивать. Но такое ощущение, что оно совершенно уникальное. Тебе так не кажется?

— Там говорится о магии, но это всего лишь картофельное пюре.

— И все же он хотел приготовить его специально для мадам!

— Теперь уже никто не сможет узнать, так ли это. Вряд ли великий Эскофье хотел, чтобы какое-то картофельное пюре — пусть даже и с белыми трюфелями — стало тем единственным кушаньем, которое он посвятил своей жене.

Бобо снова наполнил их бокалы вином и спросил:

— Куда ты теперь направишься?

— Мой отец хочет, чтобы я вернулась в Париж. Завтра же.

— А сегодня?

— Мне еще нужно упаковать несколько ящиков.

— Если хочешь, я мог бы не выключать свет у себя на кухне.

Бобо сказал это так застенчиво, что сперва Сабина даже не совсем поняла, что он имел в виду, но тут он пожал плечами, и ей все стало ясно. Лицо у него действительно было красивое, но синие глаза смотрели устало. И в волосах уже кое-где пробивалась седина. И все же было в нем некое спокойствие, которого Сабина прежде не замечала. Рай — это такое пустынное место.

— Люди станут говорить.

— Если станут, то и мы можем кое-что на этот счет предпринять. Причем очень скоро. Если ты, конечно, захочешь.

— Или ничего не предпринимать и привести в ярость моего отца.

— Ну, если ты так хочешь…

И Бобо поцеловал ее. Всего один раз. И больше целовать не стал.

— У меня такое ощущение, словно он на нас смотрит.

— А он и смотрит.

И все же весь этот деревянный дом — его полы, потолки, стены — казался каким-то обескровленным, как старые, иссушенные временем кости; этот дом умирал, ибо умерла его душа, ибо сама его суть изжила себя.

Бобо сложил в корзину остатки ужина. Сабина некоторое время смотрела, как он идет через сад и выходит на улицу, а потом принялась убирать со стола.

Впрочем, грязные тарелки она так и оставила в раковине. Пусть этот банкир сам их и моет!

Затем она, надев чистый фартук, взвесила полтора фунта мелкой желтой картошки, вымыла ее, сложила в глубокую «виндзорскую» сковороду, налила немного воды — только прикрыть — и стала ждать, когда картошка сварится. Пока она варилась, Сабина проверила, не осталось ли чего в доме.

Мебель, накрытая белыми простынями, была сдвинута в сторону в ожидании грузовика, который ее увезет. Все, что сочли мусором, уже было сожжено в саду. В комнате Дельфины по-прежнему поперек кровати лежало то самое меховое манто Викторианской эпохи — точно там, где его и оставила когда-то Сабина. Шуба по-прежнему жутко линяла и по-прежнему пахла плесенью. Но Поль велел Сабине непременно ее упаковать. «Мы скажем на аукционе, что это манто принадлежало самой королеве Виктории».

Сабина не могла так поступить с подарком мадам. Манто было чудесным. До полу, со слишком длинными рукавами, с высоким воротником из черной крашеной норки. И потом, Папа все-таки создал кушанье в честь мадам! Значит, теперь это манто по праву принадлежало ей, Сабине!

Она надела его и спустилась на кухню.

«Одну чашку густых теплых сливок и десять столовых ложек несоленого сливочного масла смешать и довести до состояния эмульсии на самом маленьком огне. Каждое действие, которые вы совершаете, вносит определенные изменения в качество финального продукта. Так что нужно картофель обязательно варить в мундире и в самом малом количестве воды, иначе он слишком сильно пропитается водой, а это недопустимо. Масло и сливки нужно постоянно помешивать, иначе они незамедлительно расслоятся на две отдельные субстанции.

Важнее всего то, сколько внимания вы уделяете чему-то самому простому, самому насущному — например, любви».

Последняя бутылка шампанского уже достаточно охладилась. Сабина открыла ее и налила себе полный бокал. Сняла фартук. Но старое меховое манто снимать не стала. И свои длинные волосы закрутила на макушке в узел, как ей велел сделать отец, когда она впервые пришла в этот дом.

Она работала сейчас на кухне, точно чье-то привидение.

Деревянной ложкой она раздавила картошку, подержала ее на маленьком огне, чтобы испарилась лишняя влага, и стала понемножку добавлять в нее сливки, смешанные со сливочным маслом. Она все делала в точности так, как говорилось в рецепте, но у нее, похоже, ничего не получалось. Картофельная масса как-то странно затвердела, стала липнуть к ложке и в итоге превратилась в небольшой шар. Сабина еще уменьшила огонек, плеснула на сковородку шампанского. Снова попробовала. Нет, все равно ничего не получалось!

Она сварила еще картошки, порезала на сковороду остатки масла и начала все сначала. И через некоторое время картофель медленно начал превращаться в нежное пюре. Согласно рецепту, нужно было половину этого пюре выложить на смазанную маслом форму для выпечки, накрыть толстым слоем тонко порезанных белых трюфелей и пармезана, а сверху посыпать порубленным на кусочки сливочным маслом. «Затем повторить, пока не используете всю картофельную массу, и поместить в очень горячую духовку на 10–15 минут до образования румяной корочки».

Все формы для запекания были уже упакованы, так что Сабина решила воспользоваться старой сковородкой. Сковородка была довольно безобразная, но на этот раз у нее все получилось. И корочка стала золотистой, и весь дом наполнился чудесным богатым ароматом белых трюфелей и разогретого сыра.

Сабина отнесла в столовую свой бокал и сковородку с картофельной запеканкой и уселась за стол. Последнее полено в камине уже почти догорело. Она взяла рецепт, написанный Эскофье, и бросила его в огонь. Листок мгновенно вспыхнул и с легким шуршанием превратился в яркое великолепное пламя.

Бобо был прав. Это оказалось, в конце концов, всего-навсего картофельное пюре. Да еще и требующее слишком много времени. И достаточно сложное в приготовлении. И уж точно, никакое не наследие великого Эскофье.

Уже почти рассвело. Точно пловец, которому не хватило воздуха, солнце вынырнуло из шумного, ослепительно-синего безбрежного пространства, именуемого морем. Небо вокруг виллы «Фернан» сияло всеми красками зари и, казалось, истекало кровью.

Этот мех, эти рыжие волосы, это дивное лицо — призрак за призраком. Эта жизнь? Или та?

И Сабина с наслаждением сунула в рот полную ложку картофельной запеканки.