Воскресенье, 21 августа 2011 года
Когда я проснулась, община опустела. Энни рассказала, что по воскресеньям все уезжают в соседнюю деревню на рынок – сбывать туристам дешевые поделки, накопившиеся за неделю. Только она сказала не «сбывать поделки», а «выставлять изделия на продажу». Энни осталась, потому что младенцу нездоровилось. Вокруг стояла таинственная тишина, как будто мы были совсем одни: такое же чувство у меня бывало, когда я пропускала школу и оставалась дома с мамой.
Наверное, следовало бы поехать на рынок: людное место, подходящее для расспросов о Тессе. Но я осталась. Во-первых, не хочется тащиться по жаре, а во-вторых, я все больше убеждаюсь, что вся эта затея ни к чему не приведет. Допустим, найдутся люди, которые опознают Тессу и смогут подтвердить, что видели ее здесь прошлым летом. Ну и что с того? Тела-то все равно не найти. Не могу же я в одиночку обшарить всю Альпухарру. Допустим, я выйду на поиски одна, но потом отчаюсь искать, а тело, может быть, лежит в соседней роще, или под соседним холмом, или на дне озера за двадцать, восемьдесят или двести миль отсюда?
Итак, я осталась в лагере вместе с Энни и теперь лежа наблюдала, как она работает. Они с Мило расположились под навесом и шлифовали поленья. В размеренном ходе ручного шлифовального станка по дереву было что-то притягательное, будто эта несложная работа доставляла удовольствие. Пронаблюдав за Энни около часа, мне захотелось попробовать самой. Мы сидели рядом, и я рассказала, как иногда помогала маме раскрашивать миниатюрные статуэтки: точные, аккуратные мазки, непохожие на наши свободные, размашистые движения, действовали так же успокаивающе.
Потом Мило заговорил про школу. Он с нетерпением ожидал начала учебного года, вот только математика ему не давалась. Вместо «математика» он сказал «матика». По математике у меня всегда было «отлично», так что я спросила, с чем именно у него сложности, и мы об этом немного поговорили.
– Ты беседуешь с ним, как со взрослым, – чуть погодя сказала Энни. – Не так, как все остальные.
Позже, когда мы закончили шлифовать поленья, она подозвала Мило к себе.
– Зайчик-побегайчик, пора подстричься.
Она достала маленькие ножницы и принялась обрезать его кудряшки. Внезапно мне так сильно захотелось почувствовать, как ветер обдувает затылок, что я попросила подстричь и меня.
– Давай, – сказала Энни и, отпустив Мило, уселась позади, щелкнув ножницами. – Подравнять кончики, мадам?
– Нет. Обрезать вот так. – Я провела ладонью прямо под мочкой уха.
– Точно? – засомневалась Энни. – Похоже, ты отпускала волосы годами.
Она была права. Но я все равно кивнула. Энни принялась медленно и осторожно срезать прядь за прядью. Через полчаса она встала и оглядела меня спереди, критически склонив голову набок.
– Так, кажется, ровнее уже не выйдет. Ты похожа на… как звали ту киноактрису, не помнишь? Брюнетку с коротким каре?
Энни хотела принести зеркало, чтобы я увидела себя с новой стрижкой, но я сказала, нет, не нужно. Я будто стала легче на несколько килограмм и ежеминутно поглаживала голую шею, которая много лет не видела солнца.
Как я ни стараюсь, но в отсутствие интернета при таком избытке времени в голову лезет всякая чушь. Я не только о случае в лесу. Разное на ум приходит.
Вечером, уже с новой стрижкой, я, как обычно, сидела под навесом у Энни, и в памяти, будто из ниоткуда, всплыли слова Тессы об Адриане. После того как она обозвала меня жалким чучелом, она пыталась лаской загладить свою вину, твердя, как ей повезло со мной, расхваливая меня на все лады. «Адриан – молодец, – сказала она, – он все продумал».
В то время я не придала этому значения, но сегодня это воспоминание соединилось с другим, как сливаются парафиновые шары в лавовой лампе, и всплыло на поверхность. Воспоминание о встрече у Королевской клинической больницы. Какое совпадение, подумала я, ведь Лондон – огромный город, и тем не менее Адриан позвал меня именно на ту площадь. А потом выяснилось, что у его жены был рассеянный склероз. И тут у меня мелькнула мысль: а что, если на самом деле все это не простое совпадение?
Видите ли, два года назад, когда у мамы еще не отнялись руки, я предложила ей зарегистрироваться на форуме общества пациентов с рассеянным склерозом. Сама я уже некоторое время писала в разделе «Уход за больными» и решила, что общение с людьми, оказавшимися в той же ситуации, пойдет маме на пользу. И действительно, в те полгода, пока ей еще удавалось печатать на клавиатуре, она очень увлеклась форумом и в сообщениях часто упоминала о встречах пациентов у Королевской клинической больницы. Когда мама умерла, я опубликовала краткий некролог в разделе «Светлой памяти…», ничего не расписывая, упомянула только о самом факте ее смерти, добавив, что она была «самая лучшая мама на свете».
Учитывая открытый доступ к форуму, Адриан теоретически мог прочесть все мои публикации, если бы решил меня «нагуглить». Итак, у меня мелькнула мысль, что он нарочно назначил встречу у больницы. Это напомнило бы о маминой болезни, о тщетности попыток искусственно продлить жизнь и расположило бы к мысли о помощи человеку, решившему умереть по собственной воле.
Однако, рассуждала я, Адриан мог выбрать место для встречи и совершенно случайно. А даже если и нет, если он на самом деле «все продумал» – что с того? Можно подумать, это бросило на него тень; наоборот, это только подтверждает искренность его убеждений и участие в судьбе Тессы, ведь он хотел удостовериться, что я действительно буду в состоянии помочь ей. Я почти не сомневалась, что это никак не повлияло на мое решение, принятое после самостоятельных и беспристрастных размышлений. Предложи он проект хоть за стойкой бара, я и тогда бы, наверное, согласилась. Тот факт, что Адриан, возможно, имел свой расчет, оставшийся незамеченным, все равно ничего не меняет.
Еще мне вспомнилось, как все пошло по-другому после того разговора об астрологии. А если бы я не нашла старую переписку между Коннором и Тессой, изменилось бы что-нибудь?
Из обрывочных писем Коннора я примерно представляла себе, как все произошло. Тесса встречалась с ним то ли в 2001-м, то ли в 2002 году, а потом бросила, и Коннор очень страдал. Но я по-прежнему не находила никаких сведений об их связи среди файлов Тессы, а мне почему-то это было очень нужно. Всякий раз, получив очередное письмо, я прочесывала свои заметки в поисках того, что казалось мне очередной подсказкой.
Перелом наступил через две недели после первого письма. Коннор мимоходом пошутил, что теперь он «бывший “Renegade Master”» – мастер-отступник. Где-то мне встречалось это странное словосочетание. Скопировав его в строку поиска по локальным файлам, я вышла на папку «Мимолетные отношения», где хранилась недолгая переписка Тессы с забытыми или малозначительными мужчинами. «Какой-то левый тип. Не стоит тратить время».
[email protected] – это почтовый ящик Коннора. Всего восемнадцать сообщений между ним и Тессой, не очень-то много, но ведь было лето. Тесса работала по свободному графику, в основном готовила декорации для разных фестивалей, и, скорее всего, они с Коннором перебрасывались эсэмэсками. «Фейсбука» тогда еще и в помине не было.
Итак, теперь проступили детали их отношений. Тесса и Коннор познакомились на вечеринке в Брикстоне. «У тебя не пошла кровь носом, когда ты выехала за пределы цивилизации?» – написал он в первом сообщении. Было ясно, как день, что он влюбился до потери пульса. Как таковых «любовных писем» Коннор не писал, сохраняя непосредственный тон, однако легко можно было заметить, как тщательно продумана даже самая короткая фраза, каждое шутливое замечание, как внимательно он подбирал ссылки и как молниеносно реагировал на ее письма.
Тесса же отвечала наспех и кое-как, в своей обычной манере, хотя поначалу держала заданный им непринужденный тон: подшучивала над Коннором в ответ, делилась своими ссылками и охотно кокетничала.
Со временем стало очевидно, что ее интерес иссяк, как часто бывало и раньше. Она уже не придавала большого значения его письмам, не отвечала по нескольку дней, игнорировала его шутки, чем ставила его в глупое положение.
К примеру, следующий диалог вызвал у меня искреннее недоумение. В среду, 17 июня 2002 года, в 10:13 Коннор писал:
«Хочу лизать твои подмышки».
На что Тесса ответила:
«Я их пять дней не брила».
Коннор не сдавался:
«Тем лучше: мне больше достанется. Я хочу каждую волосинку на твоем теле. Кстати, лишнего обрезка ногтей не найдется? :-~»
Тесса молчала 15 часов, а когда наконец ответила, в письме было одно-единственное слово:
«Фу».
Без «звездочек», обозначающих поцелуй.
Была еще одна перемена. В первые недели беззаботного флирта Тесса и Коннор ничего не говорили напрямик, отвечая намеренно остроумно или вычурно, переводя ответ на любой вопрос в другую «плоскость». По мере того, как Тесса теряла интерес, она все чаще высказывалась открытым текстом. И, по-моему, была несправедлива к Коннору.
Например, сначала Коннор пытался как-то планировать встречи, придумывать, куда пойти, но потом Тесса недвусмысленно дала понять, что терпеть не может действовать рассудительно, предпочитая «спонтанные поступки» (принимая во внимание ее план покончить с собой, это противоречивое заявление). И вот, в очередном письме, Коннор, сгорая от нетерпения увидеться вечером с Тессой, с воодушевлением прибавил: «Бошечка, нам с тобой открыты все двери. Хочешь, завалимся в “Кларидж” и упьемся в хлам? Или махнем в Брайтон?» Другими словами, он вел себя именно так, как ей хотелось – безрассудно и спонтанно. Но Тесса не стала подыгрывать и отрезала, что не знает, чего ей захочется вечером.
К концу июля 2002 года она уже не утруждала себя ответами, и Коннор что-то заподозрил.
«Ты вчера совсем притихла. Тебя что-то беспокоит?»
«Нам надо поговорить», – ответила Тесса.
На этом переписка обрывается.
Я считала, что Тесса не очень хорошо обращалась с Коннором, и сочувствовала ему. Из-за этого, возможно, я и ответила на вопрос про гороскопы по-своему.
Как я уже упоминала, у меня было одно твердое правило: что бы ни сделала «Тесса», это не должно противоречить ее характеру и моим сведениям о ее личности. А она, как уже известно, склонна была верить во всякую лабуду. Иногда – периодами, – как с гомеопатией и рейки, а однажды на целых семь месяцев ударилась в христианство, прослушав какой-то христианский курс под названием «Альфа», случайно зайдя в церковь на западе Лондона. Но ничто не могло поколебать ее твердолобую веру в астрологию. Она не столько верила в астрологические прогнозы в газетах – хотя непременно их читала, – сколько в то, что личные качества каким-то образом обусловлены ходом звезд.
Когда я просила охарактеризовать кого-то из ее знакомых, Тесса могла ответить: «типичный Лев», как будто а) это мне о чем-то говорит и б) это вообще что-то означает. Однажды я попыталась объяснить, почему не стоит верить в эту чепуху. По-моему, приписывая личные качества влиянию планет, человек освобождает себя от ответственности за свои действия. Мое объяснение не встретило энтузиазма. В тот день Тесса была в дурном настроении и без лишних слов послала меня подальше.
Так вот. Три недели после начала нашей переписки Коннор побывал на вечеринке, устроенной одним из его коллег, решившим завершить адвокатскую практику, и пересказал свой разговор с женой сотрудника их бюро. Женщина эта, цитирую, «успела здорово поддать», то есть была пьяна и долго гундела про то, как она, астролог-любитель, составляла гороскоп для старшей дочери, собравшейся замуж за бойфренда. По всей видимости, жениху не подфартило со знаком зодиака, потому что эта дама пыталась удержать дочь от брака, но та решительно приказала матери «не дурить». В конце концов – кто бы мог подумать! – пара развелась, не прожив вместе и полгода.
Я ответила одной строчкой:
«Тупая корова».
Коннор:
«Что я слышу! Лев полинял и нрав поменял? Ты больше не фанатка астрологии? Помнится, ты сама мне разъясняла, что я – Телец, “неспонтанный и приставучий нудила”».
Тогда еще можно было отвертеться. Я могла бы перекроить смысл своих слов, уточнив, что дамочка – полная дилетантка, потому что знаки ее дочери и зятя на самом деле прекрасно друг другу подходят, или наплести еще что-нибудь в таком же духе.
Однако вместо этого я написала:
«Считай, что я узрела истину».
Только прочтя ответ Коннора, я поняла, что натворила. Будто, сев в машину времени, я отправилась исправлять прошлое. Вот только прошлое стало настоящим.
«Вот это да, Бошечка, – писал Коннор; он называл Тессу Бошечкой, но почему, я так и не узнала. – Какое счастье! Только не злись. Понимаешь, мне приходилось наступать на горло собственной песне. Я всегда считал, что астрология – это бред собачий. Добро пожаловать в мир здравого смысла!»
Я ответила так, как ответила бы сама Тесса:
«Эй, не напрашивайся!»
И все же печать была снята. С тех пор я стала вкладывать больше собственных мыслей в свои письма.
Не следует понимать это превратно. Я вовсе не сбрасывала Тессу со счетов, внезапно переменив тон. Я не сделала ничего, что могло бы вызвать подозрения. Я позволяла себе отвечать от своего имени только изредка, в тех случаях, когда это было уместно. В основном по мелочам, большей частью оставляя за бортом иррациональность Тессы и ее склонность ко всему таинственному. Я не тянула, как она, с ответом по нескольку часов и тем более дней. Не уклонялась от прямых вопросов. Не расписывала свои чувства и сновидения.
Если я не знала, как ему ответить, приходилось импровизировать. Например, поначалу Коннор с ностальгией предавался воспоминаниям о прошлом, когда они с Тессой были вместе. «Помнишь того чудака с котенком на Дин-стрит?» Конечно, отвечала я, хотя вполне вероятно, что Тесса давно забыла о нем.
Случались и вовсе каверзные вопросы, вроде «Ты не пошутила насчет фотографий в Хэмптон-Корте?» Откуда мне было знать, о чем это он и что это была за шутка – обидная или наоборот? В таких случаях я уклонялась от ответа.
Коннор любил делиться наблюдениями за своими детьми, много рассказывал о них и расспрашивал о моем – то есть Тессы – детстве. К примеру, однажды Майя спросила, что он любил, когда был пятилетним мальчиком, а он не смог вспомнить себя в этом возрасте и потом поинтересовался, помню ли я себя в пять лет.
Не зная наверняка, как бы ответила Тесса, я адаптировала свои детские вспоминания. Стоило лишь заменить Хай-стрит в Кентиш-таун на Далвич, где Тесса прожила с трех до одиннадцати лет. Вспоминать прошлое оказалось очень интересно. Раньше мне и в голову не приходило размышлять о прошлом. Или говорить о нем с мамой. Мы с ней много общались, но в основном по мелочам, обсуждали школьные или домашние дела, или то, что показывали по телевизору. Но обсуждать то, что прошло, – нет, такого у нас не водилось. Думаю, это оттого, что у нас с ней было общее прошлое, и мы не нуждались в воспоминаниях.
Меня сильно выручала разница во времени. В Лондоне было 16:30, когда Тесса только просыпалась у себя в Сойнтуле, и, найдя в своем ящике три-четыре письма от Коннора, отправленные в течение дня, тут же отвечала на них. Разумеется, сама я безотлагательно читала все входящие сообщения, и до того момента, как «Тесса» проснется, настрочит ответ и нажмет «Отправить», у меня было время как следует подготовиться и написать черновик.
Поначалу я боялась вызвать у Коннора подозрения, сказав что-то не то. Но вскоре стало очевидно, что с биографией Тессы он почти незнаком. Возможно, им было не до того, а может, он просто забыл. К примеру, Коннор считал, что у Тессы есть родная сестра, а не брат, и что выросла она в Гринвиче, а не в Далвиче. Я почувствовала себя свободней, когда это выяснилось, поскольку а) оказалось, что Коннор не так-то много знает о Тессе, б) даже если восемь лет назад он и спрашивал о чем-то подобном, навряд ли сейчас вспомнит ответ, и в) все знали о том, что Тесса непостоянна, ветрена и у нее плохая память.
И вообще – они ведь не виделись целых девять лет. Неудивительно, что она могла перемениться. Я считаю, что, по сути, мы не те, кем были девять лет назад: за это время обновились все клетки организма, накопился новый опыт, изменилось восприятие мира. Кажется, это называется парадоксом Тезея – мы обсуждали его на «Красной таблетке». Кстати, как-то я упомянула об этом, когда мы с Коннором размышляли, в каком возрасте у детей формируются воспоминания. Он заинтересовался и написал серьезное продуманное письмо в ответ.
Вот ведь какая штука, понимаете? Со мной Коннора объединяло нечто большее, чем с Тессой. Мы думали одинаково. Как адвокату, ему следовало сохранять невозмутимость, анализировать происходящее с дотошностью криминалиста, находить нестыковки, следить за ходом рассуждений до логического конца. Не поддаваться эмоциям. Стоило мне чуть-чуть отойти от образа Тессы и стать самой собой, как его интонации изменились. Коннор как будто почувствовал, что ему больше не нужно притворяться, и расслабился. Как будто снял тесный костюм и надел домашнюю одежду. Он стал искреннее и ближе.
О нашей разнице в возрасте я вспоминала лишь случайно. Время от времени Коннор упоминал телепередачи или поп-группы восьмидесятых, вроде «Башни Фолти» или «Дюран-Дюран», которые мне приходилось искать в интернете. Как, впрочем, и то, что на слуху у моего поколения, так что мне было не привыкать.
Переписка Тессы с остальными адресатами ограничивалась бытовщиной, а мы с Коннором почти совсем не касались повседневных, скучных тем. Мы обменивались мыслями и наблюдениями, зачастую перебрасываясь всего парой строк, шутливых или глубокомысленных, словно разговаривали, сидя рядом друг с другом. Однажды Коннор, проходя по Лондонскому мосту по пути на работу, заметил бездомного, который стоял весь в слезах, отчего у Коннора по спине побежали мурашки, и, придя в офис, он тут же написал об этом мне. А в другой раз прислал стишок, сочиненный во время нудного судебного заседания: «Шепелявый барристер из Йорка оказался большой балаболкой…»
Иногда, когда Коннор видел меня онлайн, он включал «Гугл-чат» и разражался градом никак не связанных друг с другом вопросов: «“Твикс” или “Сникерс”?», «Это нормально, если не интересуешься модными танцами?» Вести эту скоростную словесную перестрелку было нелегко, потому что времени на обдумывание не оставалось, но это приятно щекотало нервы. Такой вид общения был мне в новинку, и я с удовольствием разминала новоприобретенные мускулы.
Самое интересное, что неправильных ответов не существовало. Что бы я ни говорила, Коннор находил это остроумным или глубокомысленным, будто каждый раз нажимал кнопку «Мне нравится».
Должна оговориться, что другие стороны жизни Тессы не страдали от недостатка внимания. Я прилежно отвечала на письма, делилась впечатлениями на «Фейсбуке». Пару раз в месяц оставляла на автоответчике предварительно записанные сообщения для Марион и аналогичным образом поздравила с днем рождения Сьюзи, одну из подруг Тессы. Угрохала три часа на изучение современной скульптуры и в итоге составила грамотное и одновременно едкое мнение о модном скульпторе, работы которого хотела купить Изабель. Каждый день я подолгу планировала дальнейшее развитие сюжета новой жизни Тессы, а также дорабатывала «проседающие» линии.
Кроме Коннора, много времени занимала переписка с Шоной, подругой детства Тессы. Шона вышла замуж и 15 месяцев назад родила мальчика, которого назвали Руфус. У Шоны были тонкие светлые волосы и заостренный нос. На фотографии профиля она с благоговением склонилась над Руфусом, будто позировала для картины на религиозную тематику. Глядя на фотографию, любой бы подумал, что она наслаждается ролью матери, но Тессе она писала совсем другое. Шона «оплакивала прежнюю себя». По ее словам, все вокруг сговорились, на самом деле никакого удовлетворения от материнства нет и быть не может. Будь ее воля, она бы не задумываясь вернулась к прежней холостой жизни, когда была сама себе хозяйка. Шона завидовала переезду Тессы в Сойнтулу – «ты осуществила мою мечту» – и ежедневно плакалась, как невыносимо сидеть в четырех стенах с ребенком. Она расспрашивала Тессу о всяких мелочах, и мне казалось, этим она только мучает себя, как умирающий с голоду, требующий яркого и подробного описания любимого блюда. Приходилось не только выискивать для Шоны все новые и новые истории о жизни на Сойнтуле, но еще и убеждать, что быть матерью не так-то плохо. В чем, как вы понимаете, я не очень сильна. Я нашла форум для родителей и перечитала его от корки до корки. «Первые несколько лет действительно не сахар, – писала я Шоне, – но он вскоре станет маленьким самостоятельным человечком, с которым можно поговорить. Тогда ты поймешь, что все было не зря».
Все это время я неустанно отправляла Адриану, то есть Аве, отчеты о ходе проекта. После первого сообщения на «Фейсбуке» у нас установилась переписка, впрочем, довольно-таки нерегулярная. Впрочем, нерегулярной она была с его стороны. Дважды в неделю я кратко отчитывалась, чем занята Тесса, с кем общается и что ее ожидает в будущем. Адриан отвечал от случая к случаю. Иногда он вовсе игнорировал мои сообщения или же ответ приходил несколькими днями позже: «Отлично! Похоже, у тебя все под контролем. Я знал, что ты создана для проекта». Зачастую он писал наспех, с ошибками, пропуская знаки препинания. Но я не обижалась, понимая, что он занятой человек, хотя мне было очень приятно, когда – крайне редко – у него находилось время для обстоятельного ответа. В таких случаях он задавал уточняющие вопросы и проявлял искреннюю заинтересованность. Так, если в предыдущем отчете я упоминала, что Тесса каталась на лошади, он мог поинтересоваться мастью лошади или спросить, прыгала ли она через препятствия во время прогулки.
Изредка ему словно не было никакого дела до Тессы, и он с неподдельной заботой расспрашивал обо мне, трудно ли мне приходится. Как будто он снова смотрел мне прямо в глаза, как тогда, в парке. Так на меня еще никто и никогда не смотрел, даже мама. «У меня все нормально, – отвечала я. – Более чем. Я счастлива. Получаю массу удовольствия от работы».
К чему это я: учитывая все обстоятельства, первые шесть недель проекта «Тесса» нельзя было назвать обременительными. Просто удивительно, как мало нужно людям от тех, с кем они не видятся. Я запросто могла бы отделаться всего несколькими обновлениями на «Фейсбуке» в неделю. Даже те друзья Тессы, которые рвались общаться по скайпу, вроде Саймона, прекратили настаивать после очередного отказа. Уговорами себя никто не утруждал.
Если честно, учитывая вышесказанное, меня беспокоило то количество времени, которое я уделяла Коннору. Чем активней становилась наша переписка, тем вероятнее становилось, что сама Тесса все делала бы наоборот. Ведь это она разорвала отношения с Коннором и считала его недоразумением, настолько досадным, что даже не сочла нужным рассказать о нем. Более того: за исключением ее самого первого ухажера, Майкла «Бутси» Коллингвуда, Тесса не верила в дружбу с бывшими «пассиями». «Никогда не оглядывайся», – так она рассуждала. Вероятно, возвращение Коннора не нашло бы в ней отклика. Возможно, она бы вежливо от него отделалась и уж вряд ли стала бы тратить время на переписку.
Именно поэтому в моих отчетах, которые я отправляла Адриану, о Конноре не было ни слова. Официально Коннор числился одним из друзей Тессы, но фактически стал частью моей жизни в Лондоне, а не жизнью Тессы в Сойнтуле. Именно из этих соображений я решила, что пора бы Тессе обзавестись новым поклонником.
Дело в том, что Тесса вряд ли бы сидела дома перед компьютером, переписываясь с Коннором. Скорее, она бы гуляла по острову, знакомясь с людьми, и во время одной из таких прогулок вполне могла бы встретить интересного мужчину. Они липли к ней везде, подходили даже на улице среди бела дня. Как-то раз она выходила из вагона метро, и какой-то парень сунул ей в руки книгу под названием «Алхимик», на первой странице которой нацарапал свой номер телефона. Когда она работала в магазине винтажной одежды, и потом в галерее, и дня не проходило, чтобы ее не пригласили на свидание. Для Тессы в этом не было ничего примечательного: она привыкла к мужскому вниманию.
Так что рано или поздно Тессе суждено было обзавестись новым поклонником. По моим расчетам, он должен был появиться спустя три месяца после ее прибытия на остров. Однако с учетом обстоятельств я решила немного – ровно на один месяц – ускорить ход событий. Следующим письмом я уведомила Адриана о грядущих переменах в судьбе Тессы. «Хорошо придумано, и как раз вовремя! – был ответ. – Кто же этот счастливчик?»
Персонаж Уэстли Провоста уже был почти готов. Привлекательный канадец тридцати трех лет: Тессе нравились мужчины помладше. Уэстли был похож на рабочего, который однажды летом перестилал крышу у наших соседей по Левертон-стрит. Звали его Майк. У него были короткие, толстые руки и неестественно красные губы, как у девушки. Когда он узнал, как меня зовут, то всякий раз, завидев меня, напевал: «Я пред тобою ниц». Мама сказала, это строчка из очень популярной песни Эрика Клэптона «Лэйла». Я указала Майку на то, что мое имя пишется по-другому, но он продолжал напевать как ни в чем не бывало.
Майку постоянно выписывали штрафы за парковку, и я не раз слышала, как он чертыхается, обнаружив очередную квитанцию. И вот, когда Майк залезал на крышу, я садилась у окна, и как только дорожный инспектор скрывался из виду, выбегала из дома, выхватывала квитанцию из-под стеклоочистителя и выбрасывала в канаву на обочине. Еще я тайком фотографировала Майка на мобильный и потом сделала нечто вроде клипа: для себя, а не для размещения в интернете. Фотографии сменяли друг друга под песню «Лэйла».
В конце лета, когда он убирал монтажные леса, я рассказала ему про квитанции: я избавила его от пяти штрафов. Полагаю, этим я хотела сказать, что разделяю его чувства ко мне. Я ожидала, что он обрадуется, но он побледнел и с трудом скрыл раздражение. Затем он кисло улыбнулся и сказал: «Ну, большое тебе спасибо». После этого при встрече со мной он уже не напевал «Я пред тобою ниц» и уехал, даже не попрощавшись.
Уэстли был похож на Майка только внешне, все остальное я придумала сама (получалось все лучше и лучше). Уэстли работал в компании с Роджером, бойфрендом Леоноры. С Тессой он познакомился на борту катера во время экскурсии к стоянке китов. Четыре года назад Уэстли со своей девушкой переехал из Эдмонтона, что на континенте, в Сойнтулу – поближе к природе. Вскоре после этого они разошлись, и девушка уехала назад в Эдмонтон, а Уэстли прижился на острове и вошел в долю с Роджером. В свободное время Уэстли любил слушать звуковые дорожки к кинофильмам и еще готовить, особенно печь пироги. Он пил только белое вино: от красного у него болела голова. На первое свидание он пригласил Тессу в кафе «На побережье», и с тех пор они виделись еще три раза. Поначалу Тессу немного смущало его «добродушие»: «Что бы я ни сказала, это всегда “отлично”!», но чем больше она его узнавала, тем больше он ей нравился.
Нужна была фотография. В особенности ее потребует Саймон, близкий друг Тессы. «Фото в студию» – его стандартный ответ всякий раз, когда Тесса оповещала об очередном бойфренде. Я проверила, не сохранилось ли у меня фотографий Майка, но потом вспомнила, что удалила их в тот же день, когда он уехал, ни слова не сказав на прощанье. Впрочем, те фотографии все равно не годились: слишком уж очевидно, что на них – рабочий из Лондона, а не матрос из Канады.
Итак, понадобится фотография кого-нибудь еще. Я решила поискать что-нибудь на «Фликре» и целый вечер составляла список кандидатов, однако не могла отделаться от беспокойной мысли, что кто-нибудь из многочисленных друзей Тессы наткнется на эти открытые для просмотра фотографии. Вероятность мала, но ее не стоило сбрасывать со счетов. Гораздо надежнее было самой сфотографировать кого-нибудь.
Вот тогда-то я и подумала о Джонти. Вряд ли кто-нибудь из друзей Тессы узнает его, столкнувшись с ним на улице (разумеется, я перепроверила всех его друзей на «Фейсбуке» и не обнаружила никаких связей между ними и друзьями Тессы). Джонти был младше на пятнадцать лет и только-только приехал в Лондон. Друзья Тессы вращались в совершенно иных кругах, жили преимущественно в богатых пригородах, многие были давно женаты или состояли в длительных отношениях, у некоторых были дети. В большинстве своем ее знакомые сидели дома, выбираясь разве что в кино или на занятия пилатесом, а временами – на посиделки в паб с большой компанией, и кто-нибудь обязательно забывал на спинке стула детский свитер или уезжал, не заплатив. Джонти и его приятели по учебе обычно собирались в бюджетных турецких забегаловках Далстона или кочевали по спорт-барам в центре Лондона, если были при деньгах.
Кроме того, допустим, кому-нибудь все же случится заприметить Джонти в толпе: в соответствии с «бритвой Оккама» никто и не подумает, что это может быть Уэстли, который живет в Сойнтуле. Даже если кто-нибудь и решит это прояснить, подойдя к Джонти, тот, разумеется, не поймет, в чем дело. Итак, в худшем случае Тесса получит письмо с забавной историей о том, как случайного прохожего приняли за ее нового бойфренда.
Кроме того, следовало попросить Джонти принять нужную мне позу, чтобы потом наложить его изображение на снимок с видом Сойнтулы и, если понадобится, фотографировать его и в дальнейшем. Двадцатишестилетний Джонти недотягивал до возраста Уэстли, но я решила, что за солнечными очками, как на фотографии Коннора, лица будет не видно. В отличие от бывших мужчин Тессы Джонти нельзя было назвать привлекательным, но меня это не смущало. В Сойнтуле выбирать почти не из кого. Вдобавок «заурядность» Уэстли означала, что Тесса изменила свое отношение к жизни: внутренний мир человека стал для нее важнее внешности.
Итак, я решила немедленно использовать Джонти для своих целей. Как назло, он где-то шатался и вернулся только через полтора дня, в воскресенье вечером. С порога он завел рассказ о том, как они с друзьями праздновали День святого Георгия и – цитирую – «слегка перебрали». Для Джонти и компании любое, даже самое незначительное событие становилось поводом напиться. Когда он ушел к себе и включил музыку, я постучала в дверь. До этого я ни разу к нему не обращалась.
– Ой, привет! – удивленно воскликнул он.
Джонти тоже застал меня врасплох, потому что стоял в одних трусах. Грудь поросла густыми белесыми волосами. Я отвела глаза и оглядела комнату, куда не заходила с тех пор, как въехал Джонти. Из ничем не примечательной коробки комната превратилась в отвратительную свалку. Жалкое зрелище не имело ничего общего с комнатой Тессы, где достойное качество ее вещей, хоть и расставленных как придется, не оставляло сомнений. Одна стена была вся обклеена групповыми фотографиями его друзей и журнальными вырезками. На другой висел большой плакат с котом в солнечных очках, и рядом – плакат группы «Стоун роузез». Одеяло лежало без пододеяльника. В двух местах от стены отпали куски штукатурки.
Джонти перехватил мой взгляд на дыры и поспешил пояснить, что он пытался повесить полку, но она упала.
– Я все отремонтирую, – оправдывался он, – тысяча извинений.
Я сказала, что мне все равно (на самом деле так и было), затем прокашлялась и сообщила, что сегодня прекрасная погода, и я иду гулять, не составит ли он мне компанию. Джонти совершенно не ожидал такого поворота и невероятно обрадовался.
– Да-да, конечно, – закивал он, – давай пойдем на пляж.
– Какой пляж?
– Тот, что на берегу Темзы, помнишь, я тебе говорил? Тут идти пять минут.
Ничего такого я не припоминала; должно быть, ошибся, подумала я, но кивнула.
– Солнце яркое, – сказала я, – надо бы тебе очки захватить.
– А как же, – ответил Джонти, – я без них никуда.
Пока все шло как задумано.
Джонти предложил купить «что-нибудь пожевать», и мы зашли в минимаркет. Я взяла себе пачку чипсов и пакетик черносмородинового сока, а Джонти накупил кучу всего: оливки в баночках, паштет и плавленый сыр, нарезанный батон, пару банок пива. Он приветливо, как со старым знакомым, поздоровался с кассиром. Когда мы вышли, он зашептал:
– Ты видела? Ману хранит винный уксус в холодильнике, рядом с бутылками шардоне.
Он повел меня в другую сторону от «Теско экстра» переулком, по которому я ни разу не ходила. Мы прошли мимо паба, в окне которого виднелась афиша: «Сегодня выступает Клайв Стивенс!» Район стал ухоженнее, асфальт сменился брусчаткой, вместо новых домов из красного кирпича по обе стороны дороги стояли старые беленые дома. Джонти, не переставая, рассказывал об истории Ротерхита, вероятно, где-то вычитал. Через несколько минут мы вышли к реке. Я и подумать не могла, что она так близко: я знала только, где станция метро, «Теско экстра» и Альбион-стрит. Вдоль реки тянулась тропинка, с которой открывался вид на Тауэрский мост и небоскребы на другом берегу. Красиво.
Внизу действительно обнаружился пляж, куда вела небольшая и хлипкая на вид лестница. Пляж был маленький, усыпанный галькой, вокруг валялся прибитый волнами мусор, пластмассовые бутылки и так далее.
Я собиралась сфотографировать Джонти на фоне неба, но внезапно передумала: пляж вполне мог сойти за такой же, как в Сойнтуле. Там тоже были галечные пляжи. Если я сделаю снимок крупным планом, чтобы в кадр попали только берег и река, мне даже не придется обрабатывать фотографию в «Фотошопе».
Этот непредвиденный поворот событий меня обрадовал, но я ничем не выказала свое радостное волнение. Мы спустились по лестнице, присели на камни и развернули покупки. А ведь я впервые ужинаю с мужчиной наедине, подумала я и слегка забеспокоилась, о чем бы с ним поговорить. И совершенно напрасно: Джонти продолжал весело болтать о прошлом Ротерхит, пиратах и китобоях.
– Как представлю, что тут происходило, на этом самом пляже, – сказал он, – голова кругом идет.
Я ответила, что никогда не задумываюсь ни о чем подобном и не понимаю, чем его так привлекает история, в ответ на что Джонти вытаращил глаза от удивления:
– Разве тебе не интересно узнать про свое место в истории?
– Даже не знаю, – начала я, но вдруг вспомнила, как однажды Тесса напилась на одной домашней вечеринке, устроенной в квартире с видом на Темзу, и спустилась вниз к воде, изорвав платье и измазавшись грязью. Сейчас я смотрела на ряды пустых балконов на том берегу реки, гадая, на каком из них она могла стоять. Я представила себе, как, опершись на перила, Тесса раскинула руки в стороны, как в сцене из «Титаника», не обращая внимания на упрашивания друзей не дурить и вернуться в дом.
Джонти заговорил о своей учебе, вспоминая, как всей группой они ходили в Лондонский зоопарк, где каждый наблюдал за повадками понравившегося животного, а, вернувшись в студию, упражнялись в подражании животным до самого вечера. Джонти был обезьяной.
– Образ, конечно, избитый, но с моей-то внешностью выбирать не приходится, – пожаловался Джонти и рассказал, как перед походом в зоопарк по группе прошел слух, что одна «симпотная девчонка» будет «вживаться» в образ газели. Сразу четверо парней решили перевоплотиться во львов и весь вечер крались за ней по пятам.
История показалась мне забавной, и я решила пересказать ее Коннору, якобы со слов Леоноры, которая когда-то хотела стать актрисой.
– Ты хороший актер? – спросила я.
Джонти расхохотался.
– Да не очень. Кажется, лучше всего я играю самого себя, но этого маловато. Хотя меня пригласили сняться в рекламе страховой компании. Им нужен эдакий «недотепа». Как раз мой типаж. Так что жду не дождусь.
Я обратила его внимание на интересный парадокс: он будет сниматься в рекламе страховой компании, хотя сам не так давно ушел из страховой отрасли ради актерской карьеры.
– Вот уж о чем не задумывался, – ответил Джонти. – Ну ладно, тогда я лицемерная скотина.
Кажется, он не слишком этому огорчился.
– Ну а ты? Что ты там у себя делаешь целыми днями?
У меня заранее был готов ответ на этот вопрос, и я ответила, что пишу сценарий.
– Ничего себе! – воскликнул Джонти, глядя на меня во все глаза. – О чем?
– Это любовная драма, – ответила я.
Он вздохнул и улегся на гальку. Лежать ему, вероятно, было жестко.
– Не заводи со мной разговоры о любви. Я безнадежен. Стоит мне по уши влюбиться, как меня тут же записывают в маньяки. И еще я вечно западаю не на тех девчонок.
К тому времени я уже расправилась с чипсами, но Джонти все еще жевал кусок булки. По привычке он сооружал на каждом ломтике целую башню, положив по чуть-чуть всего, что у него с собой было: паштет, ветчину, оливки. Я старалась скрыть свое нетерпение, но, как только Джонти перестал жевать, тут же вытащила телефон, спросив разрешения его сфотографировать.
Он охотно согласился, уточнив: «А мне пришлешь?», и тут же принял непринужденную позу, опершись на локти. Однако, пока мы ели, он снял очки, поэтому я попросила его снова их надеть.
– Да уж, а то слишком заметно, что я с бодуна.
Пока он искал очки, я как бы между прочим убрала из виду остатки пикника, чтобы английская упаковка не попала в кадр, и сделала фотографию Джонти на фоне пляжа. Затем он предложил сфотографировать меня, и, чтобы не вызвать подозрений, я согласилась.
По пути домой Джонти искренне радовался нашей вылазке: «Как же здорово вот так гулять!» Я разрешила ему себя обнять, стараясь не подавать виду, как мне это неприятно.
Запершись у себя комнате, я совсем немного подправила фотографию в «Фотошопе» – самую малость, как и ожидала, и набросала письма Джастине, Шоне и Саймону: «Я тут познакомилась с одним парнем…» Немного позже и более сдержанно я сообщу об этом и Марион.
Не прошло и пяти минут, как Джастина ответила: «Ни фига себе! Это НЕСПРАВЕДЛИВО! Я два года парня найти не могу, а ты прям с порога подцепила».
Саймон ответил со свойственной ему прямотой:
«Вроде ничего, но я должен увидеть его без очков. Глаза = зеркало души и все такое».
Сперва я не придала значения его комментарию. Саймон мне не нравился. Казалось, он поставил себе целью докапываться до каждого слова Тессы, как будто ему было лучше знать, в то время как остальные принимали ее такой, как есть. Мне, конечно, импонируют думающие люди, не выносящие невежества, но Саймон вел себя нахально, причем в любых обстоятельствах. Кроме того, он был пустой, легкомысленный человек, водил дружбу исключительно с «правильными людьми» и всех судил по одежде, даже общих с Тессой друзей вроде Джой: «Она все еще носит расклешенные джинсы», – ворчал Саймон. Или жаловался Тессе, что очередной ночной клуб вопреки ожиданиям оказался «битком забит офисным планктоном и домохозяйками». На «Фейсбуке» у Саймона было 930 друзей и ни одного толкового статуса, только ссылки на песни, которые требовал прослушать сию же минуту, или просто указания местопребывания – «В Воксхолле». «Дома». «В Берлине». Словно весь мир, затаив дыхание, ожидал узнать, где же сейчас Саймон.
Однако его замечание насчет очков было созвучно другой мысли, давно не дававшей мне покоя: ведь я до сих пор точно не знала, как выглядит Коннор. На единственной фотографии, которую он прислал, на нем были солнечные очки. Вряд ли я узнала бы Коннора в толпе. Умом я понимала, что это бессмысленно – ведь мы только переписывались, но все-таки мне очень хотелось увидеть его лицо.
И вдруг до меня дошло, что на самом деле легко и просто увидеть Коннора вживую. Мне было известно, что он работает в юридической фирме «Асквит и партнеры», в Темпле. Я приблизительно знала, как он выглядит, а из нашей переписки имела представление о его рабочем графике.
У меня созрел план: я выберу день, когда он точно будет в конторе, а не в суде, и в обеденный перерыв подстерегу его у входа. Он выйдет пообедать, и я смогу как следует его разглядеть. Наконец я нашла рациональное объяснение своему желанию: чем больше я выведаю об этом человеке, тем лучше для проекта. Все, что я узнаю о Конноре, имеет непосредственное отношение к моей работе.
Тем же вечером я спросила у него, будет ли он выступать завтра в суде. Коннор ответил, что корпит в конторе над невыразимо скучным делом. Он поинтересовался моими планами на завтра, и я сказала, что у меня двойное занятие с Натали, которая готовится к экзаменам в художественную школу в Ванкувере.
На следующий день я вышла из квартиры ровно в полдень. Я проспала и не успевала забрать чистую одежду из прачечной, поэтому пришлось надеть вчерашнюю футболку и спортивные штаны. Выйдя на станции метро «Темпл», я сверилась с «Гугл-картой» и свернула с главной улицы в узкий проход между домами, такой тесный, что я едва не задевала стены бедрами. Пройдя его насквозь, едва не открыла рот от изумления, хотя я редко удивляюсь. Город выглядел сказочным: мощеные улицы, старинные здания и изумительная каменная церковь цвета молочной карамели. Не было ни машин, ни прочих примет современной жизни. Будто декорации к фильму о Гарри Поттере. Вокруг царили тишина и покой. Прохожие все как один были в темных костюмах, словно у входа висело указание соблюдать дресс-код, которое я не заметила. Трудно поверить, что в Лондоне может быть нечто подобное; помнится, я даже на секунду огорчилась, что мама не приводила меня сюда раньше и что мы все время проводили в четырех стенах.
Здание, в котором располагалась контора «Асквит и партнеры», я нашла не сразу. На первом этаже узкого, шаткого на вид дома рядом с черной дверью висела табличка с названием конторы и еще десятком имен. Имени Коннора среди них не было – наверное, потому, что он еще не стал партнером. Напротив был небольшой сквер, и я решила подождать на скамейке.
Было 12:50. Я предполагала, что Коннор выйдет на обед между 13:00 и 14:00, но не знала наверняка. В метро я взяла с собой бесплатную газету и теперь развернула ее, притворившись, будто читаю.
Скамейка стояла спинкой к зданию, из которого вот-вот должен был выйти Коннор, и мне то и дело приходилось оборачиваться. Хотя я в мельчайших деталях запомнила, как он выглядит на фотографии, я боялась, что не отличу его от других мужчин в одинаковых деловых костюмах. Кроме того, возможно, фотография была старой. С тех пор он мог постричься, похудеть или, наоборот, набрать вес.
Впрочем, я моментально его узнала. Было 13:17, я как раз читала заметку о подростке, которого до смерти зарубили кухонным ножом, когда дверь распахнулась, и на пороге появился Коннор. С ним был другой мужчина, постарше, тоже в костюме. Продолжая разговор, они пошли по улице. Коннор держал руки в карманах брюк. Его коллега вытащил сигарету и закурил.
Я не ожидала, что вид Коннора так на меня подействует. Я чуть не потеряла сознание, сердце бешено билось, ноги сделались как ватные – наверное, от того, что я вела себя не совсем честно. Похожее чувство возникало, когда я украдкой подсматривала за Майком из-за занавески. Пришлось напомнить себе, что Коннор не знает – и не может знать, – кто я.
Все еще не чуя ног, я пошла за ними, потихоньку нагоняя, пока не зашагала в десяти метрах позади. Пока что мне был виден только его затылок. Приглаженные, как будто мокрые волосы и выглядели совсем не так, как на фотографии. Время от времени Коннор поворачивался к своему спутнику в профиль, но с такого расстояния рассмотреть глаза не удавалось.
Интересно, кто это рядом с ним, подумала я; может, Колин, о котором он довольно часто писал, тот самый «хороший парень», педант и зануда, которого Коннор любил подначивать. Однако Коннор никогда не говорил, что Колин курит. Собеседник сказал что-то, и Коннор расхохотался чуть ли не до слез. Когда он, смеясь, повернулся, я заметила, что у глаз собирались морщинки.
Как ни странно, меня разобрала глухая досада: оказывается, Коннору весело с кем-то, кроме меня. Он как-то признавался, что общение со мной – «самый яркий момент» среди серых будней, так что, полагаю, я ожидала увидеть его более подавленным. Впрочем, стоило мне об этом подумать, как я тут же одернула себя за глупость: надо радоваться, что он получает удовольствие от работы и общения с коллегой.
Они прошли еще метров сто, свернули в узкий мощеный переулок и остановились перед входом в закусочную. Должно быть, там продавали отменные сандвичи: извилистая очередь к прилавку выстроилась от самого порога. Коннор с приятелем стали в ее хвост. Пока я раздумывала, что делать дальше, за ними заняла очередь какая-то женщина, и я встала за ней.
Хорошо, что я оказалась не в непосредственной близости от Коннора. Сердце у меня билось так громко, что его стук наверняка слышали все в очереди. В желудке возникло странное ощущение пустоты, но не такое, как бывает, когда хочется есть, хотя и сродни ему.
Кроме того, даже находясь через одного человека от Коннора, мне удалось расслышать, о чем он говорил с приятелем. Похоже, они обсуждали неудачную игру какого-то футболиста во время вчерашнего матча. «Вот недоумок! – с досадой проговорил Коннор. – Просто не верится, что он пропустил мяч». «И не говори – слепой бы словил», – согласился коллега.
До меня долетал цитрусовый запах, который, кажется, исходил от Коннора, и я могла рассмотреть, что у него на затылке залысина размером с шоколадную медальку. Между кромкой аккуратно подстриженных волос и воротничком виднелась полоска гладко выбритой шеи, до которой мне внезапно захотелось дотронуться. Я поглядела на его оттопыренные уши и подумала, что, если сделать шаг вперед, можно прошептать ему несколько слов, от которых волосы у него станут дыбом. Всего несколько слов из его писем. Он рассказывал, как подростком был без ума от какой-то популярной певицы и все еще покрывается мурашками, слыша название ее группы – «Т’пау». Или шепнуть, о чем он думал позавчера, во время разбирательства по делу ограбления магазина: о статье из «GQ» про полярника, которому, чтобы выжить, пришлось забивать и есть императорских пингвинов.
Разумеется, я не стала этого делать. Очередь потихоньку продвигалась внутрь закусочной, где в охлаждаемой витрине, под стеклом, лежали груды сандвичей. Интересно, какой сандвич закажет Коннор? Должно быть, с морепродуктами, подумала я, ведь в письмах он не раз завидовал тому, что в Сойнтуле полно свежей рыбы. Когда подошла его очередь, он заказал сандвич с крабами на белом хлебе. Я улыбнулась. Наверняка он купит и пакет чипсов с луком и сыром: когда мы в очередной раз подкалывали друг друга по разным пустякам, он признался, что «подсел» на эти чипсы и не может дня прожить без них.
Я напрочь забыла о том, что подошла моя очередь. Бойкий продавец за прилавком выжидающе смотрел на меня. От неожиданности я выпалила первое, что пришло мне в голову: пачку чипсов с луком и сыром.
– С вас пятьдесят пенсов, – произнес продавец.
Я спохватилась, что забыла взять деньги, но тут же вспомнила, что мелочь часто проваливалась в подкладку через дырки в карманах, и стала ощупывать низ куртки. Наткнувшись на многообещающие твердые кругляшки, я начала выуживать их на свет, и разорвала дырку в кармане еще немного, чтобы поудобней их захватить.
Я так увлеклась, что лишь краем уха расслышала, как продавец громко вздохнул и обратился к стоящему за мной покупателю. Через минуту или две я выудила пять монет. Когда я их пересчитала, оказалось, что там всего тридцать восемь пенсов.
Продавец обслуживал людей, стоящих в очереди, оставив пачку с чипсами возле моих монет. Я пересчитывала деньги второй раз, и тут произошло невероятное: ко мне подошел Коннор. Все это время он стоял немного в стороне, ожидая, когда поджарятся сандвичи, и видел, как я роюсь в карманах. Он положил недостающие двенадцать пенсов на прилавок.
– Вот, держи, – сказал он и приветливо улыбнулся. Я глядела на него не отрываясь. У Коннора оказались светло-голубые глаза, и он сильно щурился, когда улыбался. Продавец передал бумажный пакет с сандвичами его коллеге, и Коннор вышел на улицу.
Пересилив соблазн последовать за ним до самого офиса, я пошла в противоположную сторону по мощеному тротуару, пытаясь унять бурю, бушевавшую внутри. К чипсам я даже не притронулась. Я ходила кругами минут двадцать, пока не вспомнила, что в телефоне есть интернет-браузер. Присев на край тротуара, я зашла в почту Тессы.
Мне нужно было увидеть письмо от Коннора во что бы то ни стало. Вспомнит ли он об инциденте в закусочной? Когда я вошла в почту, новых писем не было, но через двадцать минут пришло новое сообщение. Коннор прислал ссылку на видеоролик, со словами: «Она мне чем-то напоминает тебя». О встрече в закусочной ни слова. Слегка огорчившись, я решила, что для него вошли в привычку подобные жесты великодушия, и он не считает нужным о них упоминать.
Дома я посмотрела видеоролик: оказалось, это музыкальный клип, в котором певица и участники массовки, одетые в разноцветные трико, замысловато двигались под музыку. «Раз, два, три, четыре, я люблю тебя больше всех в мире», – пелось в песне. Ее исполнительница, Лесли Файст, действительно чем-то напоминала Тессу, такая же стройная, темноглазая, с прямой челкой, но гораздо менее привлекательная.
«Я красивее», – написала я в ответ.
«Само собой», – согласился Коннор.
На часах уже 5:20, аккумулятор выдохся. Палатка все еще застегнута, но и так понятно, что светает: брезентовый верх слегка побелел, и доносится безумный птичий щебет. Только что снаружи промелькнула какая-то тень, меня даже передернуло с перепугу. Наверное, это собака. Или Мило побежал в туалет. Надеюсь. Спокойной ночи.