— Говорю вам, у Дэга Вуда просто дубина, как у Рыжего Рома, — взахлеб рассказывал Терри. — Когда он его достает, он похож — не знаю — на какого-то заклинателя змей… или на моряка с веревкой… ему приходится его как бы разматывать!

В этом заключалась одна из самых приятных особенностей его работы. Вернуться домой и рассказать друзьям те любопытные детали, которые не вынесешь на страницы журнала. Это безумно нравилось Терри. Он бросил взгляд на Мисти, которая сидела на его столе. Она одобрительно улыбалась. Терри умел рассказывать истории.

— А откуда ты знаешь, какой у Рыжего Рома? — с усмешкой спросил Леон, слегка смущаясь в присутствии Мисти. Он лишь недавно научился не краснеть при виде нее. Леон сидел на своем столе, подтянув колени к подбородку, а Терри расхаживал по комнатке, разведя руки, как рыбак, оценивающий размеры рыбы.

— Что еще за Рыжий Ром? — Рэй раскачивался на стуле, возясь с диктофоном. Волосы постоянно падали ему на глаза.

— Знаменитый скакун, — пояснил Леон. — Много раз выигрывал скачки за Кубок нации. Несмотря на то, что у него фигура как у Дэга Вуда.

— Определенно как у Рыжего Рома, — продолжал Терри. — Я хорошо разглядел. Мы стояли у светофора, представляете? Только я и Дэг, вдвоем, посреди ночи. Он расспрашивал меня о Лондоне — насколько хороши новые группы, поймет ли его аудитория… И тут рядом с нами на красный останавливается «фольксваген-жук». И Дэг расстегивает ширинку, разматывает свой… и затем… мочится из своего шланга на этого «жука». — Терри покачал головой. Он все еще не мог поверить. Дэг совершил этот возмутительный поступок так непринужденно и расслабленно, что Терри не мог понять зачем — то ли чтобы шокировать его, то ли он на самом деле был настолько разнузданным. — Никогда не забуду, как смотрел на него водитель.

Мисти соскользнула со стола, отдала салют и, приподняв бровь, вышла из комнаты. У нее было выражение лица женщины, прожившей двадцать пять лет в браке, которой нравились все эти истории, но она уже не раз слышала их прежде: Дэг принимает кокаин, пока из ушей кровь не польется, Дэг доводит до слез женщину-репортера, Дэг трахает девочек-подростков по две зараз, пользуясь временным отсутствием своей девушки.

В характере Дэга были черты, от которых Терри просто коробило, — жестокость, ненасытность и склонность к изменам, пристрастие к сильным наркотикам — все лондонцы в возрасте до двадцати пяти считали, что кокаин — это химический эквивалент стрижки перьями. Но, сродни всем рок-звездам, с которыми Терри доводилось общаться, Дэг был ужасно обольстителен.

Дэг из шкуры вон лез, чтобы ему понравиться. Он подарил Терри собрание писем Ван Гога к его брату Тео. Это собрание в свое время подарил Дэгу Дэвид Боуи — о чем свидетельствовала аккуратная надпись на обложке. Дэг позаимствовал инструменты у джаз-бэнда в одном из баров Западного Берлина, чтобы исполнить для Терри несколько своих хитовых композиций. И наконец, он показал ему свой выдающийся пенис. И Терри проникся к нему симпатией.

В самом деле, Дэг так полюбился Терри, что ни в своем очерке, ни в рассказах тот не стал упоминать одну немаловажную деталь. Дэг выглядел старым.

По-настоящему старым. Кошмарно старым! Вообразите себе Рипа Ван Винкля в роли порнозвезды, и вы получите яркое представление о Дэге Вуде и его внешнем виде.

Терри настолько преклонялся перед Дэгом, так отчаянно нахваливал этого человека, чье имя упоминали все новые коллективы в ряду тех, кто оказал наиболее значительное влияние на их творчество. Терри так старался быть ему другом, что у него просто не хватало смелости признать, насколько древним выглядел Дэг.

Его тело — которое Дэг демонстрировал при первом представившемся случае, привычным жестом срывая с себя футболку не только на сцене, но и на пресс-конференциях, репетициях и в гостиничном ресторане за завтраком, — было по-прежнему в отличной форме, стройное и накачанное, как у атлета Чарльза Атласа на задней стороне обложки комиксов «Марвел».

Но десять тысяч ночей разврата наложили свой отпечаток на его лицо, изборожденное морщинами. Дэг напоминал Дориана Грея в серебристых парчовых штанах и с выкрашенными в белый цвет волосами. Дэг походил на усопшего бодибилдера. Но Терри промолчал об этом. Потому что это не вписывалось в его рассказ.

В дверном проходе неожиданно появился редактор «Газеты». Кевину Уайту было двадцать девять — и в нем по-прежнему жил авангардист до мозга костей. Единственный человек во всей редакции, который приходил на работу в костюме, Уайт был высоким, хорошо сложенным мужчиной с челкой-шторками.

— Зайди ко мне в кабинет, Рэй.

Рэй запихнул свой диктофон в ящик стола и последовал за Уайтом. Леон достал из сумки экземпляр брошюры и начал пролистывать его. Терри сел за стол, закрыл глаза и удовлетворенно вздохнул. Это было так здорово — рассказать друзьям об увиденном. Один из лучших моментов в его работе.

Но чуть позже Терри познакомит Дэга Вуда с Мисти в клубе «Вестерн уорлд», и эти двое посмотрят друг на друга и поймут, как дорог им Терри, и тогда все будет просто идеально.

— Hv, как успехи?

Кевин Уайт опустился в кресло и положил ноги на стол. Редактор занимал единственный угловой кабинет в «Газете», и из окна Рэй видел Лондон, простирающийся внизу.

— Все нормально.

Челка упала Рэю на лицо. Три года работы в «Газете» — а ему так и не удалось перебороть застенчивость, которая одолевала его в присутствии редактора. Рэй был знаком с Уайтом с пятнадцати лет, с того момента как появился в редакции с очерком об «Иглз», написанным на лекции по английской литературе. Уайт всегда относился к нему с теплотой. Но почему-то это только усугубляло застенчивость репортера. Забавно. Ни одна рок-звезда не внушала ему подобное чувство благоговейного страха, как Кевин Уайт.

— Мама в порядке?

Она на валиуме сидит, подумал Рэй. Плачет во сне. Иногда не может подняться с кровати. А при упоминании о Джоне выглядит так, будто ее электрошоком ударили.

— Да, в порядке.

Уайт взглянул на снимок, на котором были запечатлены два малыша — мальчик и девочка. У него одного в редакции на столе стояла фотография детей.

— Представляю, через что ей пришлось пройти. — Уайт разговаривал больше с самим собой, чем с Рэем. — Ни одному родителю не пожелаю похоронить собственного ребенка.

Рэй не знал, что ответить. Как только разговор с редактором отклонялся от темы музыки, он всегда ощущал собственное косноязычие. Как и все остальные сотрудники «Газеты», Рэй считал Уайта великим человеком. Его историю знали все. Даже читатели.

В начале семидесятых «Газета» была попсовой газетенкой на грани вымирания. Называлась она «Музыкальной газетой» — более тривиального названия и не придумать. Впрочем, в те времена все газеты о музыке отличались банальными названиями — от «Нового музыкального экспресса» до «Звуков» и «Диска». Такие названия звучали бы понтово в эпоху динозавров. Но Кевин Уайт сохранил его.

Уайт бросил школу в пятнадцать лет и трудился в типографии «Дейли экспресс» вместе с отцом, дядьями, родными и двоюродными братьями, до тех пор пока какой-то бодряк из редакции не попросил подростка написать очерк в 500 слов на музыку в стиле «мотаун» с «Фо топс», «Сьюпримс», Стиви Уандером, Мартой Ривз, «Ванделлас», Смоки Робинсон и «Мираклз» в одном флаконе — его счастливый билет. Уайт продолжал стремиться вперед и работал младшим репортером в «Музыкальной газете», когда настал его звездный час. Боссы с верхних этажей дали Уайту три месяца на то, чтобы увеличить доход от рекламы и вдвое увеличить оборот. В противном случае они собирались положить конец мучениям убогой газетенки. Уайт выкинул слово «музыкальная» из названия, из офиса — всех старых пердунов, которые ностальгировали по дням, когда на первые полосы попадали очерки о гастролях «Тремелос», сплетни о тайной зазнобе «Херманз Хермитс» и рассуждения о том, выйдет ли все-таки Питер Торк из состава «Манкиз». И наконец, в финальном броске игральной кости, Уайт на свой страх и риск переманил на работу наркоманов, фриков и волосатиков из редакций подпольной прессы или, точнее, того, что от нее оставалось, потому что подпольная пресса тоже вымирала. В начале семидесятых казалось, что вымирает все. Но этим рискованным шагом Уайт сохранил газете жизнь.

Рэй мог себе представить выражение физиономий сотрудников охотничьего журнала, когда в офисном здании стали появляться новые лица — все эти беженцы из «Оз», «Реддворф», «Френдз» и «Ай-ти», наводнившие «Газету» притчами о коллективах, которые им подобные узнавали по уменьшительно-ласкательным именам. Хип. Флойд. Кво. Лиззи. Талл. Зеп. И все они, как и Рэй, обожали Кевина Уайта, потому что у Уайта хватало мужества и дальновидности делать то, на что не пошел бы никто из редакторов во всей высотке, — давать шанс.

— Ты только вернулся? — спросил Уайт.

Рэй кивнул, снова обретая уверенность, теперь, когда разговор постепенно сводился к теме музыки.

— «Син лиззи», — выпалил он. — Лестер и Бирмингем. Две тысячи слов. Центральный разворот.

— Понравились гастроли?

Рэй с улыбкой кивнул. «Син лиззи» была первой из тех групп, с которыми он ездил в гастрольные турне. Она занимала особую нишу в его сердце. Когда Рэй был еще неуклюжим школьником и не имел ни малейшего понятия, как выжать две страницы текста из сорока восьми часов с группой, ведущий вокалист группы Фил Линотт, чернокожий ирландец, позаботился о нем. Он объяснил Рэю, что во время гастролей можно пить «отвертку» за завтраком, научил брать интервью и даже нажимал за Рэя на кнопку диктофона, когда начиналась беседа.

— Ты ведь уже писал о них раньше? — спросил Уайт.

— Это будет третий очерк.

Уайт вздохнул, и от этого звука у Рэя по спине побежали мурашки. Впервые с начала беседы с редактором он заподозрил неладное.

— Вот именно, ты не раз уже это делал. — Уайт убрал ноги со стола и выглянул в окно. — И в этом одна из трудностей нашей работы. Ты не можешь делать ее вечно.

У Рэя свело желудок. Политика юных дарований, избранная Уайтом, имела обратную сторону — парней, которым едва перевалило за двадцать, отправляли на пенсию.

Но только не меня, подумал Рэй. Я слишком молод. И мне некуда больше идти. Это единственное место, где я хочу работать.

— Вот так-то, Рэй. — Редактор говорил теперь в ускоренном темпе, желая поскорее разделаться с неприятной темой. — Мы не сможем посылать тебя за интервью к новым коллективам.

— Но — «Син лиззи»!

Уайт сделал недвусмысленный жест рукой.

— Не новая. Как раз напротив. Все мы любим тех, с кем впервые ездили на гастроли. Но нельзя же писать об этом каждую неделю! — Уайт склонился почти в умоляющей позе, — Мне нужны журналисты, которые смогут взять интервью у Джонни Роттена, Элвиса Костелло, Дэга Вуда. Ты это сможешь? Посмотри только на свои волосы!

Рэй внезапно взглянул на себя глазами редактора и — отставив на мгновение в сторону отцовскую привязанность, которую испытывал к нему Уайт, — увидел, как же нелепо выглядит.

Музыка изменилась — она всегда будет меняться, но Рэй не менялся вместе с ней. «Газета» не нуждалась в юнце, грезившем о цветочках в волосах и прочей ерунде. Это же просто смешно! Рэй по-прежнему верил в мир во всем мире, любовь и акустические гитары — в то, над чем все теперь глумились. Как можно отправить кого-то вроде меня на интервью с Джоном Лидоном? Что подумают «Клэш»?

Он больше не был восходящей звездочкой «Газеты». Мир изменился за его спиной. Рэю — фанату битлов и Джона Филлипса, ребенку-хиппи — нужно было родиться на десяток лет раньше. Он был словно звездой немой эры, тогда как звук лишь начал появляться. Кевин Уайт взял в руки экземпляр «Газеты» и раскрыл ее на странице с обзором альбомов.

— Послушай только. — Он зачитал: — «Еще один ломтик нигилизма для безумных попсовых деток, взгляд в пропасть бессмыслия».

Рэй слушал собственные слова, и у него поднималось настроение. Он был не без основания доволен своей работой, особенно это касалось выражения «пропасть бессмыслия». Звучало здорово. Словно сам Скип Джонс написал.

— И что не так? — мягко поинтересовался он. Кевин Уайт нахмурился, и Рэй вздрогнул. Редактор обладал способностью вселять в людей ужас, когда того хотел. На протяжении пяти лет он руководил группами подростков-переростков, интеллектуалов-отщепенцев, плотно подсевших на нелегальные субстанции. Ему ли не знать, как направить беседу в нужное русло!

— «Пропасть бессмыслия»? — Уайт отшвырнул газету в сторону, — Это же Кей Си и «Саншайн бэнд»! — Затем редактор смягчился. Он знал, как это бывает. Журналисты, однажды принадлежавшие к Духу Времени — эти слова широко употреблялось в редакции «Газеты», — становились вчерашним днем. Они внесли свою лепту, свою долю рок-н-ролла и не понимали, что пора двигаться дальше. Прежде жившие ради музыки, они внезапно осознавали, что музыка стала вызывать у них отвращение, что музыка живет не ради них.

— Эта новая музыка… — Рэй покачал головой, и паутинка пшеничных волос упала ему на лицо. Он смахнул ее. — Рви, ломай, круши. Слов не разберешь, мелодия нулевая.

— А ты кто такой? — разозлился Уайт. — Моя незамужняя тетка из Брайтона?

Рэй не выносил, когда редактор повышал голос. Это напоминало ему о доме.

— Что происходит? — воскликнул он. — Не понимаю, что происходит!

Но он прекрасно все понимал. Ему нужно было родиться и писать десять лет назад, когда казалось, что музыка способна изменить мир. 1967 год — лето любви и откровений, лето сержанта Пеппера, когда музыка расширяла границы, а люди все еще во что-то верили. Ему нужно было родиться тогда, когда в Лондоне еще можно было увидеть «Битлз», играющих вживую на крыше дома в Сэвил-роу. Надо было слоняться в обнимку с блокнотом и конспектировать тогда, когда мир еще верил в любовь, просветление и Джона Леннона. И ему определенно нужно было оказаться там, на ферме «Вудсток», распевать и мешать ногами грязь в людской толпе. У него в волосах были бы цветы, в спальном мешке — калифорнийская девочка, в руке — сочный косячок, хорошая кислота — в жилах и весь мир в солнечных красках. И возможно, Арло Гатри пел бы на сцене. А вместо этого ему пришлось дожидаться, пока выйдет документальный фильм о «Вудстоке», в серых тонах, присущих холодному, бесцветному новому десятилетию. Да, те несколько дней на ферме старого Ясгура действительно были для Рэя эссенцией самых заветных грез.

«Ты был в „Вудстоке“?»

«Нет, смотрел в записи, с мамой».

Кевин Уайт набрал воздух в грудь.

— Рэй, возможно, если ты перейдешь во внештатники — это пойдет на пользу и тебе, и всей «Газете».

У Рэя налились кровью глаза.

— А стол у меня останется?

Уайт неуютно поерзал.

— Вероятно, нам придется отдать твой стол кому-то другому.

Теперь у Рэя перед глазами появилась отчетливая картина. Он будет одним из тех внештатников, которые забегают в редакцию в надежде на то, что им швырнут косточку — закажут отзыв о посредственном альбоме, о концерте мелкой группы, в то время как очерки звезд попадали на обложку, в то время как Терри с Леоном путешествовали по всему земному шару и их фотографии печатали в «Газете». Ни собственного стола, не принадлежности к коллективу.

— Но эта работа — единственное, чего я хочу, — честно сказал Рэй.

Он не мог даже представить себе жизнь без «Газеты», без друзей, без приятной сердцу рутины и рок-н-ролльных ритуалов — гастрольных туров, обзора синглов, ежедневных поездок куда-то. Там был его дом, настоящий дом. Рэй любил «Газету» снаружи, как сторонний читатель, и любил ее изнутри. С обеих сторон медали. Наверное, это было заложено в его генах.

— Тогда нарисуй мне что-нибудь, и быстро, — Уайт был несколько смущен тем, что ему приходится поступать как какому-то боссу «Ай-би-эм». — Что-нибудь стоящее.

В этот момент в кабинет редактора с шумом ворвался Леон Пек.

— Можно, я вам кое-что зачитаю? Извините и все педали. Я по-быстрому!

Уайт и Рэй в недоумении уставились на Леона.

— Тебя что, стучать не учили? — спросил Уайт. — И что за идиотская шляпа?

— Нацисты возвращаются, — выпалил Леон, смущенно нахлобучив шляпу еще глубже. — Нам стоит поменьше задумываться о буржуазных конвенциях и побольше о том, как их остановить!

Он откашлялся, развернул «Санди телеграф» и зачитал:

— «Ведущие политические партии признают тот настораживающий факт, что все большее число людей поддерживает группировки, выносящие политику на улицы города».

— В чем суть? — спросил Уайт.

Глаза Леона сверкнули из-под шляпы.

— Босс, я был там в субботу. Смотрите. — Он показал на шрам под глазом. — Смотрите, что со мной сделали!

— Жить будешь, — сказал Уайт.

Рэй мысленно отметил, что редактор общался с Леоном гораздо жестче, чем с ним. Впрочем, Леон был уже далеко не ребенком, когда пришел в «Газету».

— Можно, я напишу что-нибудь? Поставьте мой очерк на обложку следующего выпуска! Гитлер говорил, что если бы его прижали в самом начале, он бы так ничего и не достиг!

— Да это же просто куча скинхедов и только. — Уайт вырвал газету у Леона из рук и пристально посмотрел на фотографию размахивающей флагами толпы. — Они без путеводителя собственный зад не найдут, не то что Польшу оккупируют!

— К тому же в следующем выпуске на обложке у нас Элвис Костелло. — Уайт призадумался. — Ну ладно, пятьсот слов о Левишэме. Кто-нибудь был на демонстрации?

Леон улыбнулся:

— Полагаю, вы не о тысячах антифашистов, босс. Вы, наверное, о рок-звездах. Точно о рок-звездах.

Уайт закатил глаза:

— Кто-нибудь, кого знают читатели.

— Нет, звезды у нас слишком заняты — позируют на фотосъемках и делают зубы — наверное, острят клыки к сражению с фашизмом. Но я слышал, что Джон Леннон в городе. У Рэя отвисла челюсть. Он уставился на Леона в неверии.

— Леннон в Нью-Йорке! С Йоко и маленьким Шоном!

Леон покачал головой.

— Леннон в Лондоне. На одну ночь. Мне только что позвонили из «Электрикал энд мьюзикал индастриз». Подумали, что нам это пригодится. Он здесь проездом, летит в Японию. — Леон сдавленно усмехнулся. — Да я уж лучше б с Маккартни что-нибудь замутил! По крайней мере, Пол отдает себе отчет в том, что он старый занудный пердун и дни его славы давно прошли. Думаете, Джону понравилась бы идея нацепить значок с изображением председателя Мао и пойти на следующую демонстрацию? А берет у него сохранился? Или нам начинать революцию без него?

— Ну, это он начал ее без тебя, — отрезал Кевин Уайт, — Хватит, Леон, скажи лучше, что ты делаешь для нашей общей пользы?

У Леона вытянулась физиономия. Рэй знал — они всегда говорили это, когда хотели спустить тебя с небес на землю. «А что ты делаешь для нас?»

— Ну, прежде всего, я работаю над сюжетом о бунте. Я вот подумал, можно озаглавить ее «Преданные последователи фашизма». Может быть…

Уайт бросил взгляд на клочок бумаги на столе.

— Лени и «Рифенштальз» играют сегодня в «Рыжей корове». Напиши к утру отзыв — восемьсот слов.

— Итак, пятьсот слов на борьбу против фашизма и восемьсот — на Лени и «Рифенштальз». — Леон кивнул. — А они ведь тусуются в клубах в нашивках с изображением свастики. Нормально!

— Мы как-никак о музыке пишем, Леон.

Леон рассмеялся.

— Точно. Мы тут плюшками балуемся, а там… гори все синим пламенем!

— Хороший журналист хорошо пишет обо всем. Видел статью своего отца в утреннем номере? — спросил Леона Уайт. — Сюжет о «тресковой войне» — что может быть более скучным, чем «тресковая война»?

— Я не видел, — сказал Рэй.

Его мысли все еще были всецело заняты Джоном Ленноном. Он знал, что отец Леона ведет рубрику в либеральной широкополосной газете. Он был одним из тех немногих журналистов с Флит-стрит, которых читали и уважали в «Газете».

— Там говорится о закате Британии как колониальной державы. О том, как люди воевали за свободу. А теперь мы воюем за рыбу. Гениально. — Уайт покачал головой. — Гениально. Передай ему, что мне очень понравилось, ладно?

— Не так это просто. — Леон попятился к двери.

— Почему же?

— Я не разговариваю с отцом.

На мгновение в кабинете воцарилась тишина. Леон поймал взгляд Рэя и отвел глаза.

— О, — сказал Уайт. — Ну ясно.

Леон вышел и закрыл за собой дверь. Рэй вдруг ощутил на себе взгляд редактора. — Итак. Сможешь найти нам Джона Леннона?

Рэй почувствовал, как на его лице выступают капли пота.

— Найти Леннона? Кому мне звонить? Как я его найду?

Уайт усмехнулся.

— Никому звонить не надо. Некому звонить! Ни пресс-атташе, ни публицисты — никто тебе не поможет. Это частная поездка. Ты просто пойдешь и найдешь его. А потом поговоришь с ним. Как настоящий взрослый репортер. Как настоящий журналист. Как отец Леона. Вот так. Сможешь?

Рэю столько всего хотелось сказать Джону Леннону, что он сомневался, сможет ли вообще хоть слово произнести. Даже если ему и удастся отыскать его среди десяти миллионов душ в лучах заката.

— Не знаю, — честно ответил он.

— Если найдешь его, — у редактора участилось дыхание, его инстинкты проснулись, — мы поместим его на обложку. Эксклюзивный репортаж — интервью с Джоном!

— А как же фото?

— Зачем нам Леннон в таком виде, как сейчас? — Уайт был явно раздражен. — Ему уже под сорок! Нет, возьмем старый снимок из архивов. Леннон в Гамбурге — в кожаной куртке, коротковолосый, худощавый и бледный. Знаешь, как это будет смотреться?

Рэй задумался.

— Как… сейчас.

— Именно! Как в семьдесят седьмом! В точности одна тысяча девятьсот семьдесят седьмой год. Битлы в Гамбурге — это же практически сегодняшний день! Они тогда набирали обороты, знаешь? У меня до сих пор перед глазами обложка газеты: «Очередной подросток в кожаной куртке на пути бог знает куда…»

— Но Леон же сказал, что он завтра уезжает!

Уайт ударил кулаком по столу.

— Брось, Рэй. Ты журналист или фанат сопливый?

Рэй не мог ответить на данный вопрос так сразу.

Он понятия не имел, настоящий ли он журналист и станет ли когда-нибудь таковым. Как это определить? Он и не подозревал, что любовь к музыке выльется в штатную работу. Рэй был подростком, который писал о музыке просто потому, что это было интереснее, чем разносить газеты, да и грузчикам в супермаркетах бесплатные пластинки не давали.

— Я не знаю, кто я.

Но Уайт уже не слушал. Его взгляд был устремлен к выходу из кабинета. По другую сторону стеклянной двери его ждали люди в костюмах. Люди с верхних этажей, управленцы, старые морщинистые козлы в гатстуках, которые годились Рэю в отцы. Время от времени Уайту приходилось улаживать с ними некоторые вопросы. Однажды уборщица нашла мусорную корзину, полную окурков от косяков, и внезапно набежали люди в костюмах — все на грани инфаркта. Но Уайт все уладит. Он был великим редактором. Рэю не хотелось подводить его.

— Я сделаю все, что в моих силах. Но я не знаю, кто я — настоящий журналист или просто человек, который любит музыку.

Кевин Уайт поднялся. Наступато время очной ставки с людьми в костюмах.

— Тебе лучше поскорей это выяснить, — произнес он. Леон ушел. Терри сидел на столе, болтая ногами и листая газету, которую Мисти вручила ему в аэропорту.

— Вот что тебе нужно, Рэй, — сказал он. — Слушай! «Новинка! Жилет Гринго. Надень настоящий жилет Гринго — в новом стиле». Тебе пойдет!

Рэй рухнул на стул и уставился в пространство прямо перед собой. Терри не обратил внимания на то, в каком состоянии его друг. Он не уставал удивляться тому, что объявления в «Газете» всегда ровно на год отставали от жизни. Подростки на улице пытались быть похожими на Джонни Роттена, а модели на рекламных страницах все еще напоминали Джейсона Кинга.

«Хлопковые штаны клеш — пока еще только £2.80… Мокасины — с одним слоем длинной бахромы по верху или тремя прикольными слоями».

Согласно объявлениям, читатели «Газеты» до сих пор носили то же самое, что и все последние десять лет, — джинсы клеш, вязаные пальто, одежду из сетчатой ткани и, однажды и навсегда, футболки со слоганами. Иногда казалось, что без футболок с веселыми слоганами «Газеты» просто не существовало бы.

Я ЗАДУШИЛ ЛИНДУ ЛАВЛЕЙС. ЛОЖИСЬ, МНЕ КАЖЕТСЯ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. СЕКСАПИЛЬНОСТЬ — РАЗДАВАЙ ЩЕДРО. И безвременная классика: две утки-мультяшки, совокупляющиеся в полете, он явно удовлетворен, она — встревожена.

Терри с улыбкой откинулся, оперевшись головой на картинку, которую однажды вырвал из книги в библиотеке и приклеил к стене скотчем, — фотографию Ольги Корбут на мате. После Олимпийских игр в Монреале прошлого года многие люди отдали свои симпатии румынке Наде Команечи, но Терри оставался предан Ольге.

У каждого из них был собственный участок стены над столом с печатной машинкой — обтекаемой «Оливетти Валентайн» из красного литого пластика. У себя на стене Терри развесил фотографии музыкальных коллективов и красивых девушек — глянцевые снимки «Нью-Йорк доллз», «Клэш» и «Секс пистолз» плюс изображения Дебби Харри в черном мини-платье, Джейн Фонды и Ольги Корбут.

Стена Леона являла собой куда более артистичное зрелище — нижний слой из снимков любимых групп был уже почти невидим за вырезанными из газет заголовками, которые в свою очередь были скрыты за еще одним слоем — из новостных сообщений и рекламных слоганов. Фирменную глянцевую фотографию «Баззкокс» по диагонали пересекал заголовок о смерти Мао Цзэдуна, а пожелтевшее изображение гроба генерала Франко из «Таймс» было дополнено очерком о новом сингле «Онли Уанз». А когда Рэй крутанул свое кресло и полез в ящик стола за диктофоном, с его собственной стены за ним пристально следили многочисленные версии Джона Леннона.

За исключением нескольких затертых изображений Джони Митчелл, Дилана и Нейла Янга, стена Рэя была просто памятником Леннону. Вот Джон, решивший выступать сольно, в белом костюме и круглых очках Национальной службы здравоохранения Великобритании, с Йоко под руку. Вот Джон того периода, когда он еще только начал отращивать волосы, периода «Revolver» и «Rubber Soul». Вот Джон в костюме во время битломании, улыбающийся, рядом с остальными ребятами. И Джон в кожаной куртке в Гамбурге, щегольской и развязный, без очков…

Долбаный диктофон!

Одна из катушек была слегка перекошена. Рэй, вероятно, погнул ее, вынимая кассету после интервью с Филом Линоттом, за время которого выпил слишком много «отверток» и выкурил половину косяка. Теперь в движении катушка описывала беспорядочный круг вместо того, чтобы стоять прямо. Нельзя было совать такой хлам под нос Джону Леннону.

Терри заржал.

— Послушай только! Две девчонки подают петицию, чтобы «Рокси мьюзик» снова гастролировали, — говорят: «Рокси рулят».

Рэй улыбнулся другу через плечо. Раздел объявлений был магическим королевством, где разыскивались музыканты, пластинки, девушки и идеальные миры, где рядом с лозунгами «Гринпис» и «Во спасение китов» красовалась реклама штанов из хлопка и жилетов Гринго.

И несмотря на то, что в голосе Терри звучали насмешливые нотки, Рэй знал, что все, что говорит друг, он говорит любя.

Это была их газета. Их дело. Их место. И скоро его попросят уйти. Как пережить такое?

— «Коллекционеры значков, читайте дальше», — процитировал Терри и только тогда посмотрел на Рэя. — Какого черта с тобой творится?

— Ничего. — Если вы выросли с братьями, вы знаете, что лучшая защита — это нападение. — А с тобой что творится? Рэй повернулся к Терри спиной, пытаясь занять себя каким-нибудь делом, выпрямить погнутую катушку диктофона, и пряча глаза за волосами, чтобы друг не заметил в них паники и боли.