9
Это был клуб совсем иного типа.
— Только члены, — заявил охранник.
Он был одним из дуболомных кокни старого образца. Расплывшиеся наколки военно-морского флота торчали из-под коротких рукавов его немнущейся нейлоновой рубашки, а то, что осталось от волос, было зачесано назад.
В нем определенно что-то есть от Генри Купера, подумал Рэй. Но этого он не мог представить улыбающимся с рекламных плакатов вместе с Кевином Киганом. Этот был анти-Генри. Он выглядел так, словно одним взглядом мог оторвать вам голову.
Рэй заглянул через плечо охранника и увидел барную стойку из бамбука. В облаке сигаретного дыма, шумя и смеясь во весь голос, передвигались люди — мужчины в костюмах, женщины в джинсах клеш. Где-то в отдалении пел Мэтт Монро.
— Я как-то приходил сюда с Пэдди Клэром, — попробовал объяснить Рэй. — Ну, с Пэдди, который ведет колонку о попсе в «Дейли диспэтч».
Охранник был явно раздражен.
— Слушай, сынок, мне фиолетово, с кем ты сюда приходил. Хоть с самой принцессой Маргарет, мать ее, и всей шайкой ее проклятых корги. Вход только членам. Усек?
Рэй кивнул, но ему не хотелось уходить. Он взволнованно пощупал запястье. Черт, у него же не было часов. Вплоть до сегодняшнего вечера он в них не нуждался, просто не видел в них смысла. Для Рэя часы были чем-то, что принадлежало к миру его отца — наравне с галстуками, начищенными ботинками и речами Уинстона Черчилля. Часы подразумевали график. Занятость. Работу. А что ему было об этом известно? «Газета» не была работой в полном смысле слова. Рэй представил своего отца, ежедневно сверяющего часы с крохотным транзистором, из которого доносился бой Биг-Бена. Но сейчас Рэй остро нуждался в часах. Сколько оставалось времени до того, как Джон сядет на самолет и улетит в Токио? Сколько времени было у него в запасе?
Инстинктивно прикоснувшись к запястью, Рэй снова заглянул через плечо охранника. Это явно было не его место — все от сорока и старше, в дешевых костюмах, заляпанных едой и пивом. Но он не знал, куда еще пойти. А «Импайр румз» не закрывались круглые сутки.
Рэй однажды пил здесь днем. В качестве одного из первых заданий в «Газете» его отправили на пресс-конференцию Арта Гарфункеля. Тогда он совершенно случайно сел рядом с обливающимся потом человеком в помятом костюме-тройке. Это был Пэдди Клэр, автор раздела о попсе в «Дейли диспэтч».
От него слегка попахивало пивом «Гиннесс», жареной картошкой и потом трудоголиков с Флит-стрит. Он очень дружелюбно отнесся к Рэю, этому пятнадцатилетнему мальчугану в джинсовой куртке, школьной рубашке и брюках, и вежливо попросил просветить его в том, что касалось недавних карьерных достижений знаменитости.
— Ну и чем же занимался этот курчавый пидор с тех пор, как распался дуэт Саймон-энд-Гарфункель? — Вот так Пэдди это сформулировал.
Рэй набрал побольше воздуха в грудь и принялся рассказывать. Он знал всю подноготную. Тем более что карьера кого-то вроде Арта Гарфункеля буквально сама просилась, чтобы о ней рассказали. Итак, он поведал Пэдди о двух сольных альбомах, двух исполинских хитах — изысканном «Все я знаю» и неубедительном «Я смотрю лишь на тебя» — плюс об очень интересном периоде съемок звезды в фильмах «Уловка-22» и «Плотская любовь».
— Итак, он само совершенство. — По ходу своего рассказа Рэй все более воодушевлялся. — А еще у него есть степень в математических науках, и говорят, что он собирается записать саундтрек к мультику о кроликах — как же он называется?
Пэдди Клэр задумался.
— «Багз Банни»?
— Нет, «Уплывший корабль»!
Пэдди Клэр расплылся в довольной улыбке, сверкнув желтыми зубами.
— Да я твой должник, парнишка. — С виду Пэдди был искрение благодарен. Но за исключением надписи вверху — «Арт Гарфункель» — страница в его блокноте оставалась чиста. Рэй не мог не заметить, что ничего из его рассказа Пэдди не счел нужным записать. Возможно, у него была просто феноменальная память.
Затем появился Арт Гарфункель, высокий, горбоносый, с ученым видом, в типичном для звезды окружении лакеев и управленцев из звукозаписывающей компании. Вот тогда Пэдди Клэр взял в руки свою обгрызенную шариковую ручку, которая блестела от слюны.
— Арт, — спросил он, — правда ли, что вы с Полом ненавидите друг друга?
На лице звезды отразилось огорчение. Подхалимы из звукозаписывающей компании нахмурились и засуетились.
— В таком случае есть ли возможность воссоединения? — допытывался Пэдди.
— Были ли у вас романтические отношения, — Пэдди обнажил свои желтые клыки, и эта фраза прозвучала так пошло, словно речь шла об анальном сексе с рогатым скотом, — с кем-нибудь из ваших партнерш по съемочной площадке? И действительно ли вы работаете над ремейком мультфильма про Багза Банни?
Это была журналистика высшего пилотажа.
Но Пэдди Клэру пришелся по душе мальчишка, сидевший рядом с ним, и после вынужденного окончания жаркой пресс-конференции старый писака пригласил Рэя «пропустить по одной».
«Импайр румз» афишировали в качестве частного клуба, и прежде Рэй думал, что это какое-то шикарное место. А в реальности оно оказалось убогим подвалом с барной стойкой в одном из заваленных мусором дворов по Брювер-стрит, в восточной части Сохо. Потрепанные занавески были всегда задернуты, пластиковые пепельницы фирмы «Период» переполнены окурками, а растения в горшках увядали во мраке. И вокруг — все эти нетвердо стоящие на ногах и немолодые люди.
По словам Пэдди, в районе Сохо были десятки таких мест, в которых увиливали от законов о торговле спиртными напитками, ограничивая число посетителей только членами клуба. Интересно, что это были за члены? Все, кого впишет в разряд таковых деспот у дверей, сказал Пэдди.
Они просидели за столиком шесть часов.
Когда у них все закончилось и, что самое удивительное, вечер в Сохо только начинался, Пэдди — все еще трезвый, но потеющий больше обычного — отправился на Флит-стрит писать свою колонку. Рэй долго ковылял по улице Брювер-стрит, а на всем протяжении последующей Олд-Комптон-стрит его рвало. От Уордор-стрит до Чэринг-Кросс-роуд его продолжали мучить рвотные позывы.
— Ты все еще здесь? — рявкнул анти-Генри, — Уже член?
— Нет, еще нет, — вежливо промямлил Рэй.
Охранник сверкнул глазами.
— Давай, карапуз, вали отсюда, пока я тебе не наподдал.
Рэй нехотя потащился вверх по грязной лестнице. Над Сохо моросил дождь. Сколько было времени? Когда открывался аэропорт Хитроу?
А затем кто-то позвал его.
Внизу, у лестницы, стоял Пэдди Клэр, жестом приглашая Рэя присоединиться к нему. Убийца в дверях все еще злобно сверкал глазами, но Пэдди дал понять, что все нормально. Рэй смущенно улыбнулся и снова спустился по ступенькам. Пэдди покровительственно положил руку ему на плечо, а охранник помахал толстым пальцем у Рэя перед носом.
— Никаких потасовок и марихуаны. А то задницу надеру!
— И чего он такой злой? — удивлялся Рэй по пути к бару.
— Альберт? Ну, «Импайр румз» — это же не клуб в полном смысле слова. Больше похоже на частную коктейльную вечеринку. Или владение феодала. Да, точно — владение. Никто из постоянных гостей не называет это место «Импайр румз». Они называют его «Альберт плейс». И Альберт обычно не пускает сюда таких типов, как ты. — Пэдди сверкнул зубами. — Ну, знаешь, «людей-цветов».
Рэй набрал полные легкие сигаретного дыма. Потер запястье. Он пришел явно не по адресу.
— Я ищу Леннона, — сказал Рэй, убирая волосы с лица. По крайней мере, они начинали высыхать. — Знаешь, о ком я? Джон Леннон из «Битлз»?
Хотя Пэдди Клэр и вел музыкальную колонку, Рэй не был уверен, что тот осведомлен в области современной музыки. Иногда казалось, что интерес Пэдди к поп-музыке ушел вместе с Билли Фери, Джетом Харрисом и «Шэдоуз», а порой складывалось впечатление, что музыка его вообще никогда не интересовала.
— Он в городе на одну ночь.
Пэдди задумчиво кивнул. Механически поднес бокал к губам, но тот был пуст.
— Улетает в Токио с Йоко, — пояснил Рэй. — Шеф хочет, чтобы я взял у него интервью. Это очень важно.
Пэдди посмотрел на Рэя еще немного, а потом хлопнул его по спине:
— Не волнуйся, сынок, я дам тебе работу в нашей газете, когда будешь готов заняться настоящим делом!
Рэй ощутил, как на него накатывает волна отчаяния.
— Спасибо, Пэдди.
Устало улыбаясь и то и дело прикасаясь к запястью, он огляделся. Пэдди провел его к столику. Вокруг переполненной пепельницы с надписью «Перно» валялись окурки. Пэдди сделал сигнал бармену, и тот поставил перед ними два стакана с прозрачной жидкостью. Рэй отпил немного. Такой гадости он еще в жизни не пробовал.
— На вкус похоже на какую-то дрянь, которую мне мама давала от зубной боли, — сказал он. — Гвоздичное масло.
— Да, классно, — отозвался Пэдди, — Что может быть лучше, чем джин с тоником?
Рэй сделал еще один большой глоток, морщась, но не желая показаться неблагодарным.
— Насчет Джона, — вдруг сказал Пэдди, — я слышал, он в «Спикизи».
Рэй оцепенел, джин замер где-то на полпути к нему в рот.
— Я туда несколько бригадиров отправил. На всякий случай, — профыркал Пэдди в свой стакан. — Никогда не знаешь, что эта парочка будет делать дальше, благослови их Господь. Устроят акцию протеста в постели. Вернут королеве его орден из-за того, что их сингл «Cold Turkey» сползает в хит-параде на последние места. Или будут поглощать шоколадные пирожные во благо мира.
Рэй смотрел на него во все глаза. Пэдди был стопроцентным продуктом Флит-стрит. Иногда казалось, что он ровным счетом ничего не знает. А иногда — что ему известно обо всем на свете. Рэй неуклюже вылез из-за стола.
— Спасибо, Пэдди.
Тот был явно доволен собой. Рэй видел, что Пэдди рад помочь. Под заляпанным пиджаком скрывалось доброе сердце.
— Я же говорил, что я твой должник. Да мой босс просто в экстазе — он так любит Джона и Йоко — просто обожает эту сумасбродную парочку! Мать его!
Рэй через не хочу заглотил остатки джина. Взглядом поискал на стенах часы. Но в «Альберт плейс» часов не было.
— Сколько времени, кстати? — спросил он.
Пэдди посмотрел на него с грустью и жалостью во влажных глазах.
— Ох, очень, очень поздно, — выдохнул он, и Рэй нервно прикоснулся к запястью кончиками пальцев.
Чем его так потрясло это лицо?
В нем отражалась вся ее жизнь. Однажды она станет шикарной дамой, а когда-то наверняка была очаровательным ребенком. В ее лице было что-то инопланетное, что-то ангельское, неземное. Лицо самой прекрасной девушки на свете было невообразимо симметрично, словно Господь наваял все именно так, как и задумано. Она выглядела как модернизированная версия героини фильма «Последний киносеанс». Точно. Как вторая попытка Бога создать Сибилл Шепард. Волнистые белокурые волосы, глаза, которые заглядывали прямо тебе в душу. И рот, просто созданный для поцелуев.
Как же все гармонично, думал Леон.
— Моему папе нравился Элвис, — Она пыталась перекричать музыку. — Помню, когда я была маленькой, я смотрела фильмы про него — знаешь, их обычно показывали по воскресеньям, днем! И казалось, он всегда был либо на Гавайях, либо в армии. — Она улыбнулась, и у Леона сжалось сердце.
— Я думала, что он кинозвезда, как Стив Маккуин или вроде того. Клинт Иствуд! Я никогда не думала, что он певец. — Ее очаровательные глаза наполнились скорбью, скорбью по ушедшим воскресным дням, когда они с папой смотрели фильмы Элвиса. — Что он был певцом, я хотела сказать.
Леон с энтузиазмом закивал и наклонился к ней поближе, чтобы она услышала. Его губы оказались в нескольких сантиметрах от ее лица.
— У всех нас странные взаимоотношения с музыкой, которую любят наши родители, — сказал он, а она задумчиво улыбнулась.
Леон мысленно чертыхнулся — ну почему тебе обязательно надо сказать что-нибудь умное? Теперь она считает тебя самонадеянным гусаком!
— О, я понимаю, о чем ты, — вдруг ответила она. — Моей маме нравится Фрэнки Воган, и я сама всегда к нему с симпатией относилась!
А потом, когда они наговорились, Леон совершил немыслимое — он начал танцевать. Леон танцевал, и мир отошел на задний план. Он танцевал, забыв о концерте Лени и «Рифенштальз», забыв о «Красной мгле», брошенной на столике, липком от пролитого спиртного, — и почти забыв о Дэгенхэмских Псах, которые выслеживали его в ночи. Но ведь здесь им никогда его не найти! В «Голдмайн» он был в полной безопасности.
Поэтому Леон забыл почти обо всем, за исключением играющей музыки и самой прекрасной девушки на свете.
Леон танцевал — а в его случае это было скромным покачиванием из стороны в сторону вкупе с задумчивыми киваниями головы под шляпой и поднятым кверху указательным пальцем правой руки, словно он собирался сделать важное замечание, — но никому до этого не было дела! Вот чем поражал его «Голдмайн». Никому не было дела, крут ли ты, повторяешь ли верные движения или же танцевать тебе так же необходимо, как и дышать! Вот чем ему так нравилось — ох как нравилось — это место.
Это было очень своеобразное заведение. Здесь тусовались и танцоры, и крутые парни, и павлины, и у каждой группы были собственные ритуалы. Но, как ни странно, здесь оставалось место и для кого-то вроде Леона. Для замороченного панка вроде него! Просто нужно было собраться с духом и сделать этот гигантский шаг в направлении танцпола. Как оказалось, этот шаг был похож на шаг в пропасть. Сделал это однажды — и отступать уже некуда.
Танцы — что всегда казалось Леону таким же неосуществимым, как взлететь, — были совершенно нормальным явлением в «Голдмайн». И он танцевал, танцевал несмотря на тревогу и усталость, которая обычно наваливается после одной дорожки амфетамина. Он танцевал, несмотря на жуткий отходняк. Леон двигался под музыку, которой никогда раньше не слышал, — чудесную музыку! Густой и насыщенный фанк, заливистые и нежные струнные и голоса, экстатические, словно хор ангелов, — эти люди действительно умели петь, эти голоса были поставлены в церковном хоре и натренированы на углах улиц. Он танцевал и был всецело поглощен ее сияющим лицом. Она ослепляла его. Она парализовывала его. Просто находясь в ее обществе, Леон останавливался, колебался в нерешительности, терял дар речи от смущения. Но она постаралась облегчить его муки.
Когда они сделали перерыв в танцах и направились к бару за «отверткой» (для него) и «Бакарди» с колой (для нее), она вела себя настолько непосредственно и непринужденно, что его язык с ногами потихоньку начинали расслабляться.
— «Золотая осень» подчеркивает скулы, — заметила девушка.
Оказалось, что в этом она хорошо разбиралась, этим зарабатывала на жизнь — стригла, завивала и красила волосы в салоне под названием «Волосы сегодня». Она осторожно приподняла край его шляпы, чтобы оценить ущерб, нанесенный «Золотой осенью». Леон отступил на полшага назад.
— Ой, да брось. — Она улыбнулась. Леон не мог понять, заигрывает она с ним или просто старается быть вежливой. — Не стесняйся.
— О’кей, — сказал Леон, скалясь как безумец.
А потом — как же легко ей это удалось! — Леон последовал за самой прекрасной девушкой на свете в ее естественную среду обитания — обратно на танцпол. Время остановилось, время здесь было просто бессмысленно. Лучи света отражались в хрустальном шаре под потолком, который медленно вращался, бросая красочные блики на ее лицо. Леон знал, что это лицо будет помнить и на смертном одре.
Она танцевала, изящно покачиваясь — делая маленькие шажки на своих высоких каблуках. Она почти и не двигалась, но отчего-то Леону казалось, что она великолепно танцует. Волосы падали ей на лицо, она откидывала их назад с загадочной улыбкой — такой улыбкой, словно вдруг вспомнила, где находится, или что-то смешное только что пришло ей в голову. Само совершенство. Гораздо лучше Сибилл Шеферд, решил для себя Леон.
И еще одно немаловажное обстоятельство — она была просто неотделима от музыки. Леон танцевал впервые в жизни, и эти невероятные мелодии — истории о мире, разрушенном и вновь обретенном благодаря любви, — он не сможет слушать их снова, не вспоминая об этом сказочном лице.
«Если я не могу быть с тобой… Я не хочу быть ни с кем, детка… Если я не могу быть с тобой… Оу-оу-оу…»
— Эй, — вдруг обратилась к нему самая прекрасная девушка на свете. — Ты что, болеешь?
Леону не хотелось лгать ей.
— Нет. Нет, я просто принял наркотики.
Она подняла брови. Он испугался, что теперь она развернется и уйдет прочь. Впервые за весь этот вечер его охватил настоящий ужас. Страх, что он никогда больше ее не увидит.
— О, тебе не стоит принимать наркотики, — сказала она. — Человек сам на себя не похож, когда принимает наркотики.
Леон никогда не смотрел на это под таким углом. И внезапно он понял, что ему просто необходимо кое-что выяснить.
— Как тебя зовут? — спросил он, а подразумевал под этим совсем другое: «Позволишь ли любить тебя вечно?»
И она сказала ему.
Терри ощущал себя туристом, путешествующим по лабиринтам собственной жизни.
Завод ничуть не изменился. Из его недр доносилось металлическое урчание, как из огромного корабля, дремлющего в ночи, а вонь ячменя вперемешку с солодом и ягодами можжевельника вызывала тошноту.
Интересно, что будет с ее вещами. В прошлом расставания давались ему легко. Все его бывшие девушки жили с родителями. Когда отношения исчерпывали себя, нечего было рассортировывать. Вы расходились своими дорогами, а потом, несколько месяцев спустя, возможно, встречали их с другим в обнимку и обручальным кольцом на пальце. Встречали в парке или замечали знакомое лицо в проезжающей мимо машине и больше не видели. Но все было гораздо сложнее, если вы жили вместе. Тогда появлялись вещи.
Ее сумки с оборудованием для фотокамеры, рулоны пленки, обзорные листы, большие картонные коробки с надписью «ИЛФОРД» на боку. Записи Ника Дрейка, Тима Бакли и Патти Смит. Ее подарочные книги о фотографе Виджи, Жаке Лартиге и Доротее Ланге. Легкие платья, узкие брючки, огромные бутсы. Потрескавшаяся посуда из «Хабитэт». Все эти вещи перекочевали к Терри на «форде» ее отца. Ими битком был набит багажник, заднее и пассажирское сиденья. Терри вытер глаза, уставился на завод. Скорее всего, ее вещи покинут его дом тем же способом, каким и приехали. Ему не хотелось это видеть. Не хотелось при этом присутствовать.
Он вспомнил вечер, когда она переехала к нему. Тот вечер начался с того, с чего, казалось, начинался каждый вечер 1976–1977 годов — с похода на концерт какой-нибудь группы. Это случилось через несколько недель после поездки в турне с Билли Блитценом. Через несколько недель с того момента, как она постучалась в дверь его гостиничного номера. Терри пытался о ней не думать. Они оба вернулись в Лондон, к своей прежней жизни. У Мисти был женатый бойфренд, у него — партнерши на одну ночь и друзья. Дел хватало. Терри никогда не сидел дома. Дома его никто не ждал.
— Хватай свой кафтан, — сказал он в тот вечер Рэю. — Пойдем послушаем кое-что новенькое. Тебе понравится.
У подножия высотки, в которой размещались офисы «Газеты», приютился пыльный магазинчик, где продавались убогие сувениры для тех редких туристов, которые все же решались перебраться на другой берег реки к Саутуоркскому собору. Там Терри с Рэем увидели Леона, который, тыкая пальцем в выцветшую футболку на витрине, о чем-то спорил с владельцем магазина — азиатом.
— Вы не можете продавать этот хлам — это же неприкрытый расизм! — внушал ему Леон, — Вы понимаете?
Оскорбительная футболка была скроена по аналогии с футболками, на которых рекламировались гастрольные туры групп. «Адольф Гитлер — тур по Европе: 1939–1945» — говорилось на ней, а под изображением самодовольного Гитлера приводился список стран, с виду напоминающий расписание турне. «Польша. Франция, Голландия, Италия, Венгрия. Чехословакия, Румыния, Россия».
— Это простая мода! — протестовал хозяин. — Просто сверхмодный!
— Да ни хрена это не модно!
— Ты плохой в бизнес. Ты баламут. Ты уходи из магазин.
— Пойдем, баламут, — Терри взял Леона под руку. — Сходим послушаем что-то новенькое. Тебе обязательно понравится.
Они проехали на метро до западного района города — Хаммерсмит — и отправились в «Одеон» — имя Терри значилось в списке на двери, плюс один человек. Он пообщался с пресс-атташе из «Меркьюри» и умудрился провести двоих. И вечер получился просто отличный — на сцене играли Том Петти и «Харт-брейкерз», один из того малого числа коллективов, относительно которых друзья сошлись во мнении. Достаточно быстрый и агрессивный для Терри, достаточно шумный и волосатый для Рэя и имеющий неоспоримое сходство с Диланом — достаточное для того, чтобы и Леон остался доволен. Друзья вскидывали вверх кулаки и подпевали под «American Girl» и другие хиты. И хотя, как заявил Терри, настоящими «Хартбрейкерз» были только с Джонни Сандерсом, в выступлении этой команды было что-то совершенно необычайное. Их музыка напоминала вещи, которые они слышали в детстве на пиратских радиоволнах, но тем не менее эта музыка была бесспорно новой. Возвращаясь в черном автомобиле такси на квартиру к Терри, троица увлеченно спорила.
— Да ну на фиг. — заявил Леон, и Рэй с Терри рассмеялись, потому что этот баклан визжал под «American Girl» громче их двоих, вместе взятых.
— Но ты же терпеть не можешь хиппи, — обратился Рэй к Терри, когда они тащились по затхлому коридорчику в комнатку, которая обходилась ему в шесть фунтов в неделю. — Ты же ненавидишь всех хиппи без исключения!
— Мне многие хиппи нравятся, — возразил Терри. — А Том Петти, кстати, не хиппи.
— Тогда назови мне хотя бы одного хиппи, который тебе нравится.
Рэй включил обогреватель в комнате Терри. Они останутся здесь на всю ночь. Будут болтать о музыке, слушать музыку. Пить водку, пока она не кончится, курить, пока не закончатся сигареты. Может быть, ухватят часик-другой сна перед рассветом, а затем сядут на автобус и поедут в «Газету».
— Джон Себастиан. Мне нравится Джон Себастиан.
— «Лавин спунфул», — задумался Рэй. — Он был немного похож на Джона Леннона.
— Один из величайших композиторов всех времен. «Summer in the City», «Nashville Cats». — Терри откупорил бутылку «Смирнофф» и разлил водку по трем грязным чашкам. — Просто потрясный композитор! «Do You Believe in Magic?», «Rain on the Roof»… Я просто обожаю этого парня! Он лучше Дилана!
— Ерундень это полная. — Леон скинул ботинки и улегся на матрас. — «Warm Baby», «Never Goin’ Back», — продолжал Терри. — Один из тех американцев, которые по уши влюбились в «Битлз», но при этом и в собственной музыке не разочаровались. Блюз, кантри — смешение стилей! А еще — он переспал с тринадцатью женщинами в Вудстоке.
Леон сел, наконец впечатленный.
— Кто? Джон Себастиан? Тринадцать телок за три дня?
Терри кивнул.
— Переспал с тринадцатью в Вудстоке и при этом нашел время выступить. — Он начал лихорадочно рыться в своей коллекции пластинок. — А потом, когда с «Лавин спунфул» было покончено, Джон Себастиан продолжал писать классные песни — стал внештатным музыкантом, наемным композитором! Он сочинил ту потрясающую песню для «Эверли бразерз» — «Истории, которые мы можем рассказать». О том, как ты едешь на гастроли, сидишь на кровати в мотеле и вспоминаешь обо всем, что ты видел и делал. «Эверли бразерз» сделали неплохую версию, но версия Себастиана — вот это действительно вещь…
Терри откопал старый потрепанный альбом под названием «Тарзана кид». Винил был поцарапан и истерт, и, когда Терри опустил иглу на дорожку, Рэй мог поспорить, что эта пластинка была одной из самых любимых в коллекции. У каждого из них были такие пластинки. И троица сидела и слушала эту непризнанную и вроде бы ничем не выдающуюся песенку, голос Джона Себастиана под аккомпанемент вздыхающих гитар, и Рэй подумал, что из тех песен, которые он слышал в своей жизни, это лучшая песня о дружбе.
Я вновь говорю сам с собою,
В поездках по краю земли.
Гадаю, а есть ли другое,
Что мы б с тобой делать могли?
А затем к ним в дверь постучали.
За дверью стоял парень из соседней квартиры, который был менеджером пары никому не известных групп. А позади него — Мисти, запыхавшаяся и смеющаяся, с дешевым чемоданом. Все вместе они помогли ей внести вещи — в этом принял участие даже сосед, потому что для такой девушки, как Мисти, мужчины на многое были готовы. И Терри изо всех сил старался скрыть свое удивление, что она вдруг решила переехать к нему, даже не посчитав нужным предупредить. Когда все ее вещи перекочевали за порог, все сконфуженно уселись, а затем Рэй с Леоном шустренько допили то, что оставалось у них в чашках, и распрощались.
А позже, после того как Мисти немного поплакала, после того как они занялись любовью и девушка уснула изможденным сном, он заметил на ее теле следы, темные отметины на руках и ногах, почти незаметные в лунном свете кровоподтеки.
Терри заметил у нее похожие синяки в Ньюкасле, в ту первую ночь, и тогда он даже спросил ее, откуда они взялись, и поверил, когда Мисти ответила: «У меня очень нежная кожа, я просто ударилась». Поверил потому, что ему хотелось верить. Слишком трудно было предполагать другое. Но теперь он видел, что это были не такие синяки, которые появляются, когда ты сам обо что-то ударишься, и не важно, насколько у тебя нежная кожа.
Тогда никто не знал, что они вместе. Кроме Рэя с Леоном, больше никто. Не знали вплоть до следующего утра, когда Терри вошел в кабинет художественного редактора и врезал Эсиду Питу так сильно, что сломал ему челюсть, а себе — два пальца на правой руке. Тогда все узнали.
Несколько минут спустя Терри стоял в кабинете Кевина Уайта, окосевший от боли в разбитых пальцах, а редактор чуть не плакал от отчаяния и гнева. Он спросил у Терри, что еще ему остается сделать, кроме как уволить его.
— Я не выношу, когда мужчины бьют женщин, — просто ответил Терри. Они с Уайтом долгое время молча смотрели друг на друга. — И не важно, по какой причине.
— Убирайся с глаз моих долой, — отрезал Уайт, и сначала Терри подумал, что он уволен. Затем осознал, что редактор просто отправил его за стол. И тогда понял, что отныне он — его вечный должник.
А сейчас никто не знал, что Терри с Мисти расстались. Но скоро узнают. И посмеются над ним, и будут правы. А чего еще он ожидал? Как же еще могло закончиться то, что началось с одной большой заморочки?
Терри вошел в железные ворота завода, и в то же мгновение вспыхнул луч прожектора, ослепив его на доли секунды. Он поднес к глазам ладонь и увидел, что при свете луны его тень была похожа на гигантское кровавое пятно.
Рэй был потрясен, когда увидел перед входом в «Спикизи» целую кучу репортеров. Почему-то он полагал, что будет единственным, кто ищет Леннона. Но там, должно быть, была пара десятков таких, как он. Они толкались, занимая места у края красной ковровой дорожки, огороженной с обеих сторон канатом. Они смеялись, и канючили, и выворачивали шеи, чтобы получше разглядеть рокеров, приходивших и покидающих «Спик».
Эти люди были необычайно старомодны. Длинноволосые девушки в обтягивающих кожаных штанах и выряженные мужчины в пиджаках с широкими отворотами и узких леопардовых брюках. Принадлежащие к расе двойников Рода Стюарта и аналогов Бритт Экланд. Будто и не было никакой новой музыки, словно «Вестерн уорлда» сроду не существовало, подумал Рэй. Он наблюдал за тем, как эти люди вышагивают по красному ковру со странным, смешанным чувством гордости и стыда — потому что, хотя они и вовсю прихорашивали перышки перед фотокамерами, никто не считал нужным направить на них объектив.
Но Рэй ощущал в атмосфере беспорядочные разряды электричества, которые всегда сопутствуют великим. Ему довелось как следует прочувствовать этот феномен однажды в январе, когда его отправили в городок Эйлсбери писать отзыв о наркотическом кутеже Кейта Ричардса и в крохотную галерею внезапно вошел Мик Джаггер. Вот такие же точно штормовые волны электричества бурлили в ночи и сейчас. Кучка ребят с фотокамерами, стареющие звезды шоу-бизнеса перед входом в «Спик» и сам Рэй — они все ощущали это. Близость гения.
— Он внутри? Он там? Что он делает? С кем он?
Атмосфера у клуба была карнавальной, тусовочной, но с легким налетом напряженности. Эта ночь была совершенно особой для каждого из них. Незабываемая ночь. Но велик был риск что-нибудь упустить. Рэй глазел по сторонам, не зная, куда пойти. После джин-тоника все было как в тумане. Один из фотографов напевал что-то, что на первый взгляд казалось хоровой рабочей песней матросов. Нет — это было что-то другое, мелодия песни «Что же нам делать с пьяным матросом?» — та же, а слова — другие.
Что разместить нам сегодня в газете?
Что разместить нам сегодня в газете?
Что разместить нам сегодня в газете?
На рассвете?
Рэй ступил на красную ковровую дорожку. Вот куда надо было идти. Но если он едва походил на всех этих старых Родов Стюартов, то еще меньше общего он имел с закаленными профи с Флит-стрит. А Джон был там. Джон был теперь так близко. Рэй чувствовал дрожь в теле.
Он прошел по красному ковру, и молодая женщина в дверях посмотрела на него так, как если бы он станцевал на могиле ее бабушки. По обеим сторонам от нее стояли огромные скинхеды в черном. Нахмурившись, они уставились на Рэя так, словно он задал вопрос, на который нельзя было ответить с ходу.
Пишем о нуждах и бедах народных,
О председателях трейд-юнионов,
О разгадавших все наши кроссворды,
На рассвете.
— Здравствуйте, — Рэй застенчиво улыбнулся. — Рэй Кили из «Газеты».
— Прессе вход воспрещен. — Я заплачу, — сказал Рэй, выгребая из кармана горсть мелочи. Обычно достаточно было сказать, что ты из «Газеты», но не всегда. В «Марки» тебе иногда приходилось раскошелиться на семьдесят пять пенсов, как и всем. Сколько стоит вход здесь?
Женщина искривилась в кислой усмешке.
— О, не думаю, — сказала она.
Пишем о том, что опять в мире кризис,
Что получил наш читатель три приза.
Что ожидаем восстания снизу.
На рассвете.
Рэй отступил, его щеки пылали, он уронил несколько монет на ковер, затем остановился, чтобы подобрать их, и уронил диктофон. Тот приземлился с глухим звуком. Рэй боялся, что фотографы будут над ним смеяться, но его для них словно не существовало. Никого для них не существовало, кроме тридцатишестилетнего человека внутри клуба. Рэй проскользнул в задние ряды группы — некоторые из репортеров стояли на лесенках — и принялся изучать выбоину в диктофоне.
Что-то из этого ложью бывает.
По фигу, если народ покупает!
Каждый усердно бумагу марает.
На рассвете!
А затем случилось все и сразу. Замелькали вспышки фотокамер, голоса перешли на крик, люди взволнованно затолкались. Вышибалы теснили народ, а их оттесняли обратно, чуть ли не сбивая с ног.
— ДЖОН! ДЖОН! СЮДА, ДЖОН!
— МИНУТКУ, ДЖОН! ОДНУ МИНУТКУ!
А затем у Рэя округлились глаза и участился пульс, потому что сквозь обезумевшую толпу он увидел его — Джона Леннона во плоти. Джона! Его волосы были совсем короткими, почти как стрижка «полубокс», и он похудел — возможно, впервые в жизни его можно было назвать худым. Рэй почувствовал, как его понесло вперед, кто-то заехал локтем ему в лицо, и он без колебаний вмазал в ответ. Он не должен это пропустить!
Сквозь вспышки камер и мельницу мелькающих в воздухе рук Рэй видел его! Джон действительно был там — в очках в круглой роговой оправе, джинсовой куртке и джинсах — как я, подумал Рэй! — а рядом с ним шла низенькая женщина с кипой черных волос на голове. О, это определенно был Джон Леннон! Не дыша, Рэй Кили встал одной ногой на первую ступеньку чьей-то лестницы и теперь видел все гораздо четче. В мерцании фотовспышек очки на лице Джона светились двумя золотистыми сферами.
— ЧТО ВЫ МОЖЕТЕ СКАЗАТЬ О СМЕРТИ ЭЛВИСА, ДЖОН? ВЫ МОЖЕТЕ ЭТО ПРОКОММЕНТИРОВАТЬ?
Элвис — умер?
Сквозь ослепляющие огни и плечи толкающихся репортеров Рэй заметил, как что-то мелькнуло за линзами круглых очков, но лишь на мгновение, а затем очки стали снова непроницаемы, а Джон и Йоко пробирались на заднее сиденье «роллс-ройса», урчащего у обочины тротуара. Но Рэй разглядел в глазах Джона нечто, что не мог спутать ни с чем другим. Это была… боль.
До Элвиса, сказал как-то Леннон, будучи еще молодым, не было ничего. А теперь кумир Джона ушел. О смерти Элвиса Джон услышал впервые, в этом Рэй был просто уверен. И кумир Рэя Кили тоже уже ушел, «роллс» быстро набирал скорость, а пара вконец обезумевших репортеров пыталась его догнать, на бегу щелкая затворами фотокамер. А остальные уже расходились, посмеиваясь или жалуясь на судьбу, но общее настроение было веселым — жертва попалась в силки, и даже женщина у дверей улыбалась вместе с вышибалами. Всем своим видом они будто говорили о том, что только что им подарили несколько секунд, о которых они будут вспоминать вечно. И только Рэй чувствовал себя потерпевшим полное поражение.
Он стоял на красном ковре, дрожа, и никому до него не было дела. Рэй нашел его и потерял. И он был психом, если думал, что может подобраться к нему ближе, чем эти — настоящие — журналисты. Все было кончено.
— Рэй? Это ты?
Какая-то женщина вышла из «Спикизи». Стройная, симпатичная, с длинными черными волосами. Розовые джинсы в обтяг, кожаная куртка и высокие каблуки. Попсово, но стильно. Лет на десять старше Рэя. Около тридцати на вид. Женщина улыбнулась.
— Ты меня не помнишь?
— Помню, помню.
Рэй и правда вспомнил. Она была женой менеджера одной из известнейших групп на всем белом свете. Очень милая женщина. Фанатка «Роллинг стоунз». Одна из тех, кто считал Брайана Джонса центром Вселенной.
Группа ее мужа сделала себе имя из ничего. Сначала они просто играли рок в пабах, барабаня ритм-энд-блюз в «Нэшвилле» и «Дингволлз», но пара хитовых композиций вывела их в разряд звезд.
Рэй как-то написал очерк об их концерте, заключительном в триумфальном туре по Америке. Тогда они собирали полные стадионы студентов, орущих «У-у-у! Рок-н-ролл!» и торжественно держащих зажигалки над головой. Фальшивое чувство общности, нелепая пародия на Вудсток!
Женщина, казалось, была богата, и Рэй знал — все потому, что новое музыкальное течение еще не успело накрыть с головой группу ее муженька. На вечеринке по случаю окончания тура этот низенький драчливый менеджер сказал Рэю, что видит будущее своей группы в студенческой лиге США. Англия мертва, заявил он. Пусть подавится Джонни Роттен.
Рэй познакомился с его женой на той же самой вечеринке, проходившей, кстати сказать, на крыше гостиницы, с которой открывался вид на Центральный парк. В разгаре события, изобилующего кокаином, «Текилой санрайз» и самодовольными типами, эта дружелюбная женщина, казалось, скуч
ала. Они говорили о музыке, но отнюдь не о коллективе ее мужа. Они говорили о «Стоунах». А здесь, у входа в «Спикизи», она выглядела рассеянной и взволнованной, как выглядит человек, у которого недавно что-то украли.
— Миссис Браун, как поживаете?
Женщина кивнула, проигнорировав вопрос.
— Ты видел Леннона?
Она была симпатичной, но в ней была какая-то внутренняя ожесточенность. Вероятно, все богатые люди становились такими. Можно было подумать, что деньги смягчают, но, насколько было известно Рэю, они производили прямо противоположный эффект В ее муже была точно такая же черта.
— Да, видел. — Рэй задумчиво посмотрел в ту сторону, куда укатил «роллс-ройс». — Думал, смогу взять у него интервью.
Женщина, казалось, была удивлена.
— Ну да ладно, — добавил Рэй, прогоняя от себя эту мысль.
— Не понимаю, с чего такая шумиха, — произнесла она. — Леннон за последние годы ничего ведь не сделал. К тому же «Стоунз» всегда были лучше.
— Ну, — протянул Рэй, ему не хотелось углубляться в эту тему. Он внезапно понял, из-за чего эта женщина не казалась ему красавицей. Она была слишком обозлена, слишком подавлена.
— Ну, я не знаю. — Он нервно засмеялся. — Мне пора двигать дальше. Увидимся, миссис Браун.
Но левой рукой она придержала его за рукав куртки. На руке сверкало толстое золотое обручальное кольцо с огромным бриллиантом. Таких огромных Рэй еще не видел.
— Выпей со мной, — предложила она с улыбкой, но в ее голосе послышались странные нотки. Словно она стеснялась сказать это. А она ведь была не из числа застенчивых.
Рэй засомневался. Что он должен сейчас делать? Догонять «роллс-ройс»? Сидеть в засаде у VIP-диванов в зале аэропорта? Собирать вещи на своем столе?
— Пойдем — выпьем по одной, — настаивала она. — Ты знаешь, какой сегодня день?
Рэй задумался.
— День смерти Элвиса? Кстати, это что — правда?
Он правда умер?
Ее лицо искривилось в гримасе так, словно он был официантом, неверно истолковавшим ее заказ.
— А кроме смерти Элвиса? — Она улыбнулась. — Сегодня у меня день рождения.
Рэй пожелал ей счастья, но она уже развернулась и была на полпути к клубу, и Рэй почему-то последовал за ней. Женщина у дверей и вышибалы расступились. Все расступались, когда видели миссис Браун. Войдя в клуб, Рэй с любопытством осмотрелся. Ему никогда не доводилось бывать здесь.
— Это место становится скучным, — заметила женщина.
Но Рэй был впечатлен. «Спикизи» был гораздо шикарнее, чем знакомые ему клубы. Помещение клуба было больше, освещение — изысканным, стулья — обиты красным бархатом, а официанты спрашивали, чего вы желаете выпить. Но огромная сцена быта пуста, и теперь, после ухода Леннона, в атмосфере царило ощущение, которое невозможно было с чем-либо спутать, — ощущение завихрений энергии. Море свободных столиков. Они сели за один из них. К ним подошла официантка — типаж Линды Лавлейс, — таких не увидишь там, где обычно зависал Рэй.
— Что будешь пить? — спросила миссис Браун, снимая куртку.
Рэй пробубнил свой заказ, и Линда Лавлейс нахмурилась, покачав головой. Будто он был ребенком, которому давно пора в кровать!
— Что, простите?
Рэй откашлялся. — Скотч с колой, пожалуйста.
— Мне как обычно. — Миссис Браун улыбнулась Рэю. — Знаешь, тебе надо говорить погромче, когда будешь брать интервью у Леннона.
Над столиком висела красная лампочка в форме свечи. Миссис Браун вытянула перед собой свои длинные обнаженные руки. Рэй посмотрел на ее часы.
— Кстати, сколько времени?
Она взглянула на запястье. Циферблат поблескивал золотом в полумраке.
— Да какая разница?
Линда Лавлейс принесла поднос. Рэю и правда было уже пора. Но он вспомнил о правилах хорошего тона и поднял бокал.
— Ну что ж, с днем рождения, миссис Браун.
Она рассмеялась, кивнула. Они чокнулись.
— Спасибо за компанию, — сказала она, и Рэй смутился. Эта женщина производила впечатление самого одинокого человека из всех, кого он знал. Но ведь она была симпатичной и богатой, а ее муж — менеджером одной из самых раскрученных групп мира. Разве могла она быть одинока?
— Нет, вы знаете — я рад, — пробормотал Рэй, подбирая слова. — Очень рад выпить с вами в ваш день рождения.
Женщина прикурила, выпустила дым через нос, прищурилась. Подтолкнула пачку, и та заскользила к Рэю по гладкой поверхности стола. «Мальборо». Он взял одну сигарету из пачки.
— Ты ведь знаком с моим мужем?
— Конечно. — Рэй кивнул. — Ну, не слишком хорошо.
— Но знаком. Знаешь, что мой муж подарил мне на день рождения?
Рэй покачал головой. Он понятия не имел. Откуда ему знать?
— Ну давай — попробуй угадать, — потребовала она. Это прозвучало как приказ.
Рэй пожал плечами. Насколько он мог судить, подарок явно был не ровней тем, которые его отец обычно дарил его матери. Точно не соль для ванны и не коробка шоколадных конфет. Этим все его догадки и ограничивались.
— Не знаю.
Миссис Браун затушила сигарету, словно и не хотела курить вовсе.
— Ну — догадайся.
Попивая скотч с колой, Рэй ломал голову. Женщина провела рукой по своим длинным черным волосам, и ее запястье сверкнуло.
— Часы? — предположил Рэй. Это наверняка было что-то безумно дорогое. Сто пудов.
— Часы? Ты сказал — часы? — Ее миловидное личико искривилось в злобной гримасе. Рэй не понимал, что происходит, — Нет, он не часы мне купил, Рэй. А часы ведь были бы отличным подарком. Нет — ты никогда не догадаешься, поэтому я скажу тебе. Мой муж подарил мне на день рождения вибратор. Что скажешь?
Рэй не знал, что сказать. Он вообще никогда в жизни не видел вибраторов. Но на подсознании он понимал, что это жестоко — дарить жене вибратор. Особенно на день рождения. Может быть, коробка конфет и соль для ванны не были уж такими плохими подарками в конечном счете.
— Когда ухаживают, дарят цветы, — продолжала миссис Браун. — В знак любви женщинам дарят цветы?
Рэй уставился на лед в своем бокале.
— Не знаю. Наверно.
Миссис Браун рассмеялась, искренне забавляясь. Она допила все, что было у нее в бокале, и жестом подозвала официантку.
— Я скажу тебе. В знак любви нужно дарить вибраторы. Дари женщинам вибраторы, Рэй.
К столику подошла Линда Лавлейс.
— Еще по одной, — попросила миссис Браун, игнорируя нерешительные протесты Рэя.
Официантка кивнула и удалилась. Рэй поспешил допить то, что оставалось в его стакане. Он не был уверен, что сможет угнаться за этой женщиной. Подозревал, что не сможет.
— И что он хотел сказать этим? Что хотел сказать мой собственный муж, купив мне вибратор на день рождения?
Рэй знал, что ответ будет неожиданным. Поэтому он просто ждал, попивая скотч с колой и глазея на жену менеджера одной из самых крутых групп мира. Ждал и думал — как кто-то настолько очаровательный может быть настолько печален?
— Я абсолютно уверена в том, — продолжила миссис Браун, — что этим он посоветовал мне пойти и самой себя потрахать.
