Ну, вот, — сказал он.

Вот, — сказала я.

Столько времени прошло.

Да, действительно.

Как ты?

Отлично. А ты?

Отлично.

Но, судя по его голосу, это было не так. Голос был сдавленным, слабым. Он нервничал так же, как и я. В трубке были слышны звуки улицы.

Где ты? — спросила я.

На углу семьдесят седьмой и Бродвея.

Как в старые добрые времена, подумала я. Ускользнул из дома, чтобы позвонить мне.

Ты сейчас занята? — спросил он.

В общем, да. Срочные дела…

О… Жаль.

Извини. Это… по работе.

Я понимаю, — сказал он.

Как ты узнал, что я вернулась?

Уолтер Винчелл.

Мой самый преданный почитатель.

Он рассмеялся — но смех быстро сменился кашлем. Ему не сразу удалось усмирить его.

Ты в порядке? — спросила я.

Да, — ответил он. — Легкий бронхит…

Тебе не следует быть на холоде…

Просто, моя очередь гулять с коляской.

До меня не сразу дошло.

У тебя маленький ребенок? — спросила я.

Да. Дочка. Кейт.

Сколько ей?

Семнадцать месяцев.

Поздравляю.

Спасибо.

Снова пауза.

Что ж… — сказал он. — Я просто хотел сказать тебе «здравствуй».

Здравствуй.

Сара… Давай встретимся. Пожалуйста.

Джек, я не думаю, что это хорошая идея.

Прошло четыре года.

Я знаю, но…

Четыре года. Это очень много. Я ничего не прошу. Просто хочу увидеть тебя. Удели мне полчаса. Не больше.

Телефонная трубка снова задрожала в моей руке. Наконец я произнесла:

В «Гитлитц» через десять минут.

Я повесила трубку. Но так и стояла у телефона, не в силах пошевельнуться. Ребенок. Дочь. Кейт. Нет…

Мне захотелось исчезнуть. Схватить чемодан, бежать на Пенсильванский вокзал, сесть на ближайший поезд и уехать…

Куда?

Куда бежать на этот раз? И даже если я уеду куда-нибудь, он все равно будет со мной. Как всегда.

Я поборола искушение успокоить себя спасительным глотком виски. Вместо этого заставила себя пойти в ванную. Уставилась на свое отражение в зеркале. Он решит, что я постарела… потому что я действительно постарела. Я почистила зубы. Быстро нанесла губную помаду. Причесалась. Отложив расческу, вцепилась в края раковины, пытаясь унять дрожь во всем теле. Желание бежать снова нахлынуло на меня. Я заставила себя выйти из ванной. Надела пальто. Вышла из квартиры. На улице шел снег. Я подняла воротник пальто. И двинулась пешком в сторону закусочной «Гитлитц».

Первое, что я увидела, когда вошла в обеденный зал, была большая голубая коляска, стоявшая у одной из кабинок. Я подошла. Джек сидел за столиком, обеими руками обхватив чашку с кофе, уставившись в дымящуюся черную жижу. Он не сразу заметил меня. И это было хорошо, потому что я успела оправиться от потрясения, вызванного переменой в его внешности. Он страшно похудел. Щеки ввалились, кожа приобрела землистый оттенок. Волосы поредели. Глаза были очень усталыми. Он выглядел нездоровым. Со времени нашей последней встречи он постарел лет на двадцать.

Он поднял голову. Наши глаза встретились. Он попытался улыбнуться, но не смог. Я попыталась улыбнуться в ответ — но увидела, что от него не ускользнул мой обеспокоенный взгляд. Он тут же вскочил из-за стола. Когда он выпрямился во весь рост, его худоба показалась еще более пугающей. Он потянулся ко мне обеими руками, потом передумал и протянул только правую. Я ответила на его рукопожатие. Его рука была худой, высохшей. Он не отрывал от меня глаз. Мне стало трудно выдерживать его взгляд.

Здравствуй, — сказал он.

Здравствуй.

Ты прекрасно выглядишь.

Я не смогла ответить привычным «Ты тоже», потому что невозможно было произнести эти слова. Вместо этого я заглянула в детскую коляску. Кейт спала — хорошенькая пухлая девочка в комбинезоне, накрытая толстым клетчатым одеялом. Я погладила ее ручонку. Инстинктивно кулачок разжался, и крохотные пальчики обхватили мой палец. Я замерла, воспользовавшись паузой, чтобы прийти в себя.

Она красавица, — сказала я.

Он встал рядом и вместе со мной смотрел на девочку.

Да, — сказал он. — Красавица.

Вы с Дороти, должно быть, очень довольны.

Он кивнул, потом жестом пригласил меня за стол. Я осторожно высвободила свой палец из маленькой ручки. Зашла в кабинку. Он сел напротив меня. Заказал еще кофе. Его пальцы снова обхватили чашку. Какое-то время мы оба молчали. Наконец он заговорил, не поднимая глаз:

Вот, значит… я все думал… я… я рад тебя видеть, Сара.

Я не знала, что сказать. Поэтому хранила молчание.

Я не виню тебя в том, что ты ненавидишь меня, — сказал он.

Я не испытываю к тебе ненависти.

Значит, испытывала.

Может быть, какое-то время. Но… ненависть такая штука, с которой трудно жить. Боль — это другое. Боль может остаться надолго.

Я знаю, — сказал он. — За эти четыре года много было таких моментов, когда я думал: неужели это можно пережить?

И как?

Я не смог. Я тосковал по тебе каждый час каждого дня.

Понимаю.

А твоя тоска по Эрику?..

Ты хочешь знать, ушла ли она? Нет. Но я научилась жить с ней. Так же, как научилась жить с тоской по тебе.

Он снова поднял на меня взгляд.

Ты тосковала по мне? — спросил он.

Конечно, — ответила я. — Очень.

Он смотрел на меня с болью и изумлением:

Но… ты отказывалась даже говорить со мной.

Да.

И не прочла ни одного моего письма?

Ты прав, они так и остались невскрытыми.

Тогда как же ты можешь говорить…

Что я скучала по тебе все это время? Потому что так оно и были. Потому что я любила тебя. Как никого и никогда.

Он обхватил голову руками:

Тогда какого черта ты гнала меня, Сара?

Потому что… я не могла иначе. Горе было слишком велико. Я так любила тебя, что, когда ты предал Эрика и меня… когда Эрик умер, я не могла тебя видеть. То, что случилось, было слишком страшно. И самое ужасное, что… я понимала, почему ты был вынужден сделать то, что сделал. Что ты попал в жуткую ситуацию — ситуацию, в которой так легко было поддаться панике, сделать неверный шаг. Но это все равно… не могло смягчить последствий твоего выбора. Ведь он отобрал у меня двоих самых дорогих для меня, самых любимых людей.

Принесли кофе. Он по-прежнему сидел с поникшей головой.

Знаешь, как часто я мысленно проигрывал эту сцену? — спросил он.

Какую сцену? — спросила я.

Когда агенты ФБР допрашивали меня в зале заседаний «Стал энд Шервуд». Со мной был адвокат компании. Допрос продолжался целое утро. Я все увиливал от вопроса о коммунистах из числа моих знакомых. Три часа я стоял на своем — и назвал только тех двоих, что прежде назвали меня. Наконец федералы пришли в бешенство — и захотели переговорить с нашим юристом наедине. Прошло еще минут двадцать. Он вышел один. И сказал: «Джек, если ты не назовешь им еще одно имя, тебя вызовут в Комиссию как свидетеля противной стороны. И на твоей карьере в „Стал энд Шервуд будет поставлен крест». Все, что я должен был сделать, — это сказать «нет». Да, я мог потерять работу, но… я бы нашел, чем прокормить семью. Но меня загнали в угол. Эти федералы, они так остро чувствуют слабость. И они здорово сыграли на моей. Разумеется, они всё знали про нас с тобой — и постоянно намекали на то, что, если я не стану сотрудничать, меня не только уволят из «Стал энд Шервуд», но просочится слух о моей двойной семейной жизни. И мало того что я стану сочувствующим, так еще прослыву и аморальным типом. Я хорошо помню, что сказал мне один из них: «Парень, если бы ты жил на два дома в Париже, всем было бы плевать. Но в Америке мы придерживаемся более строгих моральных принципов: поймали с поличным — пеняй на себя. Тебе повезет, если удастся устроиться чистильщиком обуви в какой-нибудь дыре». И вот тогда я назвал имя Эрика. Как только оно слетело с моих губ, я рке знал, что погубил всё. Что рано или поздно ты все равно узнаешь. А когда об этом узнала Дороти, она сказала, что я недостоин даже презрения.

Но разве она не поняла, что ты сделал это ради нее и Чарли?

О… она все поняла. Но все равно рассматривала это как одно из моих предательств. После этого она даже выгнала меня из дома. Сказала, что даст мне развод, о котором я всегда мечтал… и отныне я свободен, чтобы жить с тобой.

Я не сразу обрела дар речи.

Я не знала.

Если бы ты прочла мои письма… если бы только позволила рассказать тебе… я все думал: какая же это страшная ирония судьбы. И только я виноват в том, что…

Он запнулся, полез в карман пальто, порылся и достал сигарету. Сунул ее в уголок рта. Взял со стола спички. Дрожащими руками прикурил. В отсвете пламени его лицо показалось еще более сморщенным и изможденным. Он был сломлен. Я вдруг увидела себя, выбрасывающую коробку с его письмами. Письмами, которые он писал часами. Точно так же, как я когда-то, зимой сорок шестого… когда еще просто не могла поверить в свою безумную любовь к нему. Четыре года его письма пылились в офисе Джоэла. Четыре года. И вот в день своего возвращения в Нью-Йорк я просто вышвырнула их — разыграла финальный акт расправы. Почему я не прочла их сразу, как только он прислал их? Зачем мне понадобилось устраивать ему такое наказание? Наказание, которое отныне будет преследовать меня. Потому что я буду постоянно задавать себе вопрос: если бы я прочла эти письма вскоре после смерти Эрика, может, я смогла бы понять? Нашла бы в себе силы простить его? И мы нашли бы дорогу друг к другу?

Что было после того, как тебя выгнала Дороти?

Полгода я прожил на раскладном диване в квартире Мег.

Мег. Ее письмо ко мне зимой пятьдесят третьего:

Но нет, я не хотела сдавать позиций. На моей стороне была справедливость. Он был достоин вечного приговора. Он сам создал себе проблему (как едко я написала Мег). И должен был жить с ней. Один.

В конце концов Мег взяла на себя деликатную миссию посредника и все уладила с Дороти, — продолжал Джек. — В глубине души моя жена всегда была прагматична. И причина, подтолкнувшая ее к решению принять меня обратно, была исключительно практической: жить одной с маленьким ребенком было трудно. «Что касается меня, — сказала она, — то я тебя рассматриваю исключительно как вторую пару рук, не более того. Разумеется, речь не идет о Чарли. Ему нужен отец. Отцом ты вполне можешь быть».

И ты все равно вернулся после того, как она сказала такое? — спросила я.

Да. Я вернулся. К браку без любви. Но в свое время, вступая в этот брак, я давал клятву. Принимал на себя обязательство. Скажу тебе честно, чувство вины для католика свято. Хотя истинной причиной моего возвращения был Чарли. Я не мог жить вдали от него.

Я уверена, ты нужен ему.

А он мне. Без Чарли мне, наверное, не удалось бы прожить эти последние два года… — Он вдруг раздраженно покачал головой: — Извини, извини, все это звучит как мелодрама.

С тобой все в порядке?

Лучше не бывает, — сказал он, нервно затягиваясь сигаретой.

Ты выглядишь слегка… нездоровым.

Нет. Я выгляжу дерьмово.

Ты болен?

Его пальцы снова сомкнулись вокруг чашки с кофе. Он по-прежнему избегал смотреть мне в глаза.

Я был болен. Острый приступ гепатита. Дам тебе совет: никогда не ешь ракушки в Сити-Айленд.

Это был обычный гепатит? — спросила я, стараясь приглушить тревожные нотки.

Еще одна нервная затяжка.

Что, я выгляжу настолько плохо?

Ну…

Можешь не отвечать. Но гепатит действительно здорово выбивает из колеи.

Ты не работаешь?

Уже полгода.

О боже…

В «Стал энд Шервуд» отнеслись с пониманием. Полностью оплатили первые три месяца болезни, с тех пор платят половину. Так что пришлось немного ужаться, тем более что в нашей жизни появилась Кейт. Но ничего, справляемся.

У вас с Дороти все наладилось?

Кейт многое изменила. Теперь хотя бы нам есть о чем поговорить. Ну кроме Чарли, конечно.

Должно быть, в ваших отношениях наступила оттепель, если вы решились на второго, — сказала я, кивая на коляску.

Не могу сказать. Просто случился вечер, когда мы оба перебрали с виски, и Дороти на какое-то мгновение забыла о том, что не любит меня.

Надеюсь, Кейт делает вас обоих очень…

Он не дал мне договорить. Его тон вдруг стал жестким.

Да, спасибо за дежурные слова с открытки.

Я действительно желаю вам счастья, Джек.

Ты уверена?

Я никогда не хотела тебе зла.

Но и не простила.

Ты прав. Очень долгое время мне было трудно простить то, что ты сделал.

А сейчас?

Прошлое есть прошлое.

Но я не в силах изменить того, что уже сделано.

Я знаю.

Он потянулся к моей правой руке. Накрыл ее своей ладонью. Его прикосновение отозвалось во мне разрядом электрического тока… того же накала, что и в нашу первую ночь сорок пятого года. Я накрыла его руку своей ладонью.

Я так виноват перед тобой, — сказал он.

Все нормально, — сказала я.

Нет, — тихо произнес он, — уже никогда не будет нормально.

Я вдруг расслышала собственный голос:

Я прощаю тебя.

Молчание. Мы молчали очень долго. Потом в коляске завозилась Кейт — и кряхтение вскоре сменилось ревом. Джек подошел к коляске и принялся рыться в ней, пока не нашел пустышку, которую она выплюнула. Как только пустышка заняла свое место во рту, Кейт снова выплюнула ее и продолжала плакать.

Боюсь, она просит есть, — сказал Джек. — Надо везти ее домой.

Хорошо, — сказала я.

Он торопливо присел напротив.

Могу я снова тебя увидеть? — спросил он.

Я не знаю.

Понимаю…

Нет, никого у меня нет.

Я не об этом.

Просто… я пока не знаю… я еще не разобралась в своих чувствах.

Не будем торопиться. В любом случае, я должен буду уехать из города на неделю. Это по работе. В Бостон. По новому проекту, который «Стил энд Шервуд» хочет мне поручить, когда я приступлю к работе в следующем месяце.

А ты хорошо себя чувствуешь, чтобы путешествовать?

Я выгляжу хуже, чем себя чувствую.

Плач Кейт становился все требовательнее.

Тебе лучше идти, — сказала я.

Он сжал мою руку:

Я позвоню тебе из Бостона.

Хорошо. Звони.

Он встал из-за стола. Поправил одеяло в коляске. Снова обернулся ко мне. Я встала. Вдруг он притянул меня к себе и поцеловал. Я ответила на его поцелуй. Он длился всего мгновение. Когда наши губы разомкнулись, он прошептал:

Прощай.

Потом взялся за ручку коляски и вышел с ней на улицу.

Я осталась в кабинке. Сложив руки на столе, я уронила на них голову. И так сидела очень долго.

Всю следующую неделю я прожила на автопилоте. Я делала свою работу. Смотрела кино. Встречалась с друзьями. И постоянно прокручивала в голове тот поцелуй. Я не знала, что с этим делать. Я больше ничего не знала.

Он сказал, что позвонит. Он не позвонил. Но написал мне. Короткую открытку, с бостонской почтовой маркой. Там было всего несколько слов, написанных дрожащим почерком.

Я перечитывала эту открытку снова и снова, пытаясь расшифровать ее тайный смысл. В конце концов я решила, что никакого тайного смысла нет. Он все еще в Бостоне. То, чем он занимается, скоро закончится. Он любит меня.

И я по-прежнему любила его.

Но я ничего не ожидала. Потому что уже давно усвоила: если ничего не ждешь, то все обращается в сюрприз.

Прошла еще неделя. Ни звонков. Ни открыток. Я оставалась спокойной. В понедельник утром, пятнадцатого апреля, я выбежала из дома, торопясь на кинопросмотр для прессы. Я опаздывала, на Бродвее была пробка, поэтому я решила не садиться в автобус, а спуститься в метро. Быстрым шагом я дошла до станции подземки на 79-й улице, по пути прихватив в газетном киоске свежий номер «Нью-Йорк таймс». Я села в поезд. Привычным беглым взглядом пробежалась по страницам газеты. Когда я дошла до отдела некрологов, то обратила внимание на заглавную новость о смерти исполнительного директора страховой компании из Хартфорда, который когда-то работал с моим отцом. Я быстро прочитала заметку и уже собиралась перевернуть страницу, когда мой взгляд застыл посреди колонки.

Я прочитала некролог всего один раз. Опустила газету на колени. И уставилась прямо перед собой. Я ничего не видела. Я ничего не слышала. Я не заметила, сколько прошло времени. Пока ко мне не подошел мужчина в форме и не спросил:

С вами все в порядке, леди?

Только тогда я поняла, что поезд стоит. В вагоне никого нет.

Где мы? — прошептала я.

Конечная станция.