8
История получила продолжение на страницах утренних газет. Как и следовало ожидать, грязь вывалил великий патриот Уолтер Винчелл. Это была заметка всего в пять строчек в его колонке в «Дейли миррор».
Возможно, он и лучший сценарист шоу Марта Маннинга… но у него красное прошлое. И вот теперь Эрик Смайт, отказавшийся сотрудничать с федералами, — никто. Пусть он мастерски сочиняет анекдоты, зато он не умеет петь «Боже, храни Америку». И как понравится то, что Смайт, который никогда не был женат, держит романтического компаньона в своем притоне в Хемпшир-Хаус? Неудивительно, что Эн-би-си указала ему на дверь.
Колонка Винчелла уже к полудню была у всех на устах. Часом позже Эрик позвонил мне домой.
Я все еще пребывала в глубоком шоке от этой убийственной статьи, но не знала, успел ли ее прочесть брат. Разумеется, пока не услышала его голос. Он срывался от волнения.
Ты читала?
Да. И я уверена, ты можешь подать в суд на этого подлеца Винчелла за оскорбление личности.
Мне только что вручили уведомление о выселении.
Что?
Письмо подсунули под дверь. Администрация Хемпшир-Хаус просит освободить квартиру в течение сорока восьми часов.
На каком основании?
Как ты думаешь? На основании пассажа Винчелла о «романтическом компаньоне», которого я держу в своем «притоне».
Но ведь администрация была в курсе, что Ронни живет у тебя.
Конечно. Просто я ничего не говорил, а они ни о чем не спрашивали. Но теперь, когда этот говнюк Винчелл раскрыл им глаза, они вынуждены принять меры… выселить извращенца.
Не называй себя так.
А почему нет? Теперь для всех я — извращенец. В конце концов, он ведь прав в том, что этот Смайт никогда не был женат? Не надо быть Лайонелом Триллингом, чтобы уловить скрытый смысл этой фразы.
Позвони Джоэлу Эбертсу — попроси подготовить запрет на выселение, а потом подавай на этих негодяев в суд.
А смысл? Они все равно выиграют, а я еще глубже увязну в долгах.
Я оплачу судебные издержки. И в конце концов, услуги мистера Эбертса не такие уж дорогие…
Но мы говорим о судебной тяжбе длиною в полгода… которую я в любом случае проиграю. Я не собираюсь опустошать твой банковский счет своими проблемами. Тем более что деньги тебе понадобятся. Благодаря мне твои позиции в журнале, вероятно, тоже пошатнутся.
Не говори глупости. Они же не станут приплетать родственников.
Но я ошибалась. Наутро после опубликования пасквиля Винчелла мне позвонила Имоджин Вудс, мой редактор из журнала «Суббота/Воскресенье». Она старалась говорить спокойно и непринужденно, но я почувствовала, что она нервничает. Она предложила встретиться за чашкой кофе. Когда я сказала, что выбилась из графика — еще бы, в такой нервотрепке — и не смогу с ней встретиться раньше следующего понедельника, ее тон изменился.
Боюсь, что дело срочное, — сказала она.
О… — я вдруг разволновалась, — что ж, может, поговорим сейчас?
Нет. Пожалуй, это не телефонный разговор… если ты понимаешь, о чем я.
Я поняла. И теперь была всерьез обеспокоена.
Хорошо. Говори, где и когда мы встретимся.
Она предложила бар отеля «Рузвельт» возле Центрального вокзала через час.
Но у меня сегодня днем крайний срок сдачи рукописи, — сказала я.
Подождет.
Я подъехала к отелю «Рузвельт» в назначенный час, в одиннадцать. Имоджин уже сидела за столиком, перед ней стоял бокал с «Манхэттеном». Она натянуто улыбнулась, увидев меня. Поднялась, поцеловала меня в щеку. Потом предложила мне выпить. Я сказала, что в столь ранний час предпочитаю кофе.
Выпей, дорогая, — сказала она, излучая тревогу.
Ну хорошо, — согласилась я, теперь уже чувствуя, что алкоголь, наверное, не помешает. — Виски с содовой.
Она сделала заказ. Коротко рассказала о том, что вчера вечером была на бродвейской премьере пьесы Гарсона Канина
Винчелл тоже там был, — сказала она, вглядываясь в мое лицо и изучая реакцию.
Я сохраняла невозмутимость.
Я думаю, что он чудовище, — продолжила она.
Я тоже так думаю.
И я просто хотела сказать, что вчера я тебе искренне посочувствовала, когда прочла эту заметку Винчелла.
Спасибо тебе… хотя их мишенью был мой брат.
Послушай, я хочу, чтоб ты знала: лично я полностью на вашей стороне…
У меня в голове настойчиво зазвучал сигнал тревоги.
Приятно слышать, — ответила я, — но, как я уже сказала, сейчас хуже всего приходится Эрику, а не мне.
Сара…
Что-то случилось, Имоджин?
Сегодня рано утром мне позвонил главный. Похоже, вчера вечером состоялось ежемесячное заседание редакционного совета, и одной из тем обсуждения стала шумиха вокруг твоего брата. Давай начистоту: дело даже не в его политических взглядах. Боюсь, их больше огорчили обстоятельства его частной жизни.
Ты верно заметила. Это его частная жизнь. Его прошлые политические взгляды. Но не мои.
Мы знаем, что ты никогда не увлекалась политикой…
Кто это мы?
Его Светлость Ральфа Джей Линклейтера вчера посетил некто по имени Свит из ФБР. Он сказал, что они проводят тщательное расследование политического прошлого твоего брата. Длится оно уже несколько месяцев. Совершенно естественно, что у них возник интерес и к твоей персоне.
Не могу поверить. С чего вдруг им интересоваться мной?
Дело в том, что, как и твой брат, ты персона публичная…
Я пишу очерки о кино, веду легкомысленную колонку, в которой рассуждаю о всяких пустяках…
Сара, прошу тебя… я — всего лишь передаточное звено. — Потом, оглядевшись по сторонам, она подалась вперед и прошептала: — Лично я считаю это расследование полным идиотизмом. И куда более антиамериканским, чем та антиамериканская деятельность, которую они выявляют. Но я невольно вовлечена в это, как и все остальные.
Я никогда, никогда не была коммунисткой, — прошипела я. — В сорок восьмом я голосовала за Трумена, а не за Уоллеса. Господи, да я, наверное, самый аполитичный человек во всей Америке.
То же самое федералы сказали Линклейтеру.
Тогда в чем проблема?
Проблем на самом деле две. Первая — это твой брат. Если бы он согласился сотрудничать с Эн-би-си, все было бы в порядке. Тот факт, что он не стал этого делать, создает проблему для тебя и для нашего журнала.
Но почему? Я ведь ему не нянька
Послушай, если бы Эрик повел себя по-другому, статья Винчелла никогда бы не появилась, и инцидент был бы исчерпан. Но теперь на твоем брате клеймо бывшего коммуниста и человека, у которого… как бы это сказать?… нетрадиционная частная жизнь. Из того, что я узнала сегодня утром от Линклейтера, поняла, что редакционный совет очень обеспокоен тем, что его проблемы каким-то образом бросают тень и на тебя…
Всё, прекратим этот треп, Имоджин, — громко произнесла я. — Из того, что ты сказала, я поняла, что журнал боится иметь колумнистку, чей брат — коммунист в прошлом и гомосексуалист в настоящем…
В баре воцарилось зловещее молчание. По выражению лица Имоджин можно было догадаться, что она готова провалиться сквозь землю.
Да, — тихо сказала она. — В этом суть их дилеммы. — Она сделала мне знак наклониться к ней. — Но все усугубляется еще одной проблемой. Его Светлость знает о тебе и женатом мужчине.
Я откинулась на спинку стула, ошарашенная этой новостью.
Кто ему сказал? — наконец вымолвила я.
Тот парень из ФБР.
Я всё не могла прийти в себя от удивления.
Но откуда, черт возьми, он узнал?
Я так думаю, что, когда они два месяца тому назад приступили к расследованию в отношении твоего брата, решили покопаться и в твоем прошлом. Никакой политики они в нем не нашли, зато установили твою связь с женатым парнем…
Но они могли это сделать, только если шпионили за мной. Или прослушивали мой телефон. Или…
Не знаю, как им это удалось. Но факт остается фактом: они знают. И рассказали об этом Линклейтеру… а уж Линклейтер информировал редакционный совет.
Но… но… это моя личная жизнь. Она никоим образом не отражается на моей колонке. Я хочу сказать, я ведь не из тех, кто светится на публике. Ты же знаешь, я даже запретила помещать мою фотографию в журнале. Никто не знает, кто я такая. И меня это устраивает. Так почему… почему?., кого-то должно волновать, с кем я живу?
Думаю, теперь, после разоблачения твоего брата, Линклейтер обеспокоен тем, что просочится информация и о твоей частной жизни. То, что Эрика вызовут повесткой в Комиссию по расследованию, — вопрос времени. Естественно, его показания станут достоянием прессы. Если он по-прежнему будет отказываться от сотрудничества, его заклеймят позором и наверняка впаяют срок. Это вызовет еще больший резонанс. И кто поручится за то, что федералы не сольют Винчеллу или любому другому прохвосту пикантные подробности о тебе и твоем женатом друге? Могу себе представить, что напишет эта сволочь: «Оказывается, интересная личная жизнь не только у красного Эрика Смайта. Его одинокая сестра Сара — та, что ведет популярную колонку „Будни" в журнале „Суббота! Воскресенье", — тоже не теряет времени даром в компании своего дружка с обручальным кольцом на безымянном пальце. А я-то всегда думал, что „Суббота/'Воскресенье" — это семейный журнал».
Но это же бред…
Я знаю… но именно так будет думать обыватель. У меня есть брат, он преподает химию в Беркли. И ректорат недавно попросил его подписать клятву лояльности — да-да, настоящий документ, в котором он клянется, что не состоит ни в какой подрывной организации, угрожающей безопасности Соединенных Штатов. Каждого преподавателя университета вынудили подписать такую бумагу. По мне, так все это возмутительно. Так же, как и то, что происходит с твоим братом. И с тобой.
А что происходит со мной, Имоджин?
Она выдержала мой взгляд:
Они хотят на время закрыть обе твои колонки.
Другими словами, вы меня увольняете.
Нет, мы не увольняем тебя, ни в коем случае.
Тогда как это называется, черт возьми?
Выслушай меня. Главный действительно очень хорошо к тебе относится, Сара, как и все мы. Мы не хотим тебя терять. Мы просто думаем, что, пока не разрешится ситуация вокруг твоего брата, тебе лучше залечь на дно.
Иначе говоря, убраться куда подальше.
Можно и так сказать — и в сложившихся обстоятельствах я не считаю это самым плохим вариантом. В следующем номере журнала мы анонсируем, что ты взяла творческий отпуск на полгода. Мы будем по-прежнему выплачивать тебе жалованье двести долларов в неделю. Пройдет полгода, и мы вернемся к этому разговору.
А если к тому времени у моего брата не кончатся неприятности?
Давай решать проблемы по мере их поступления.
Что, если я решу бороться? Выступлю публично с обвинениями в том, как вы дружно прогибаетесь под давлением этих…
Я бы на твоем месте не затевала этого. Ты не выиграешь в одиночку, Сара. А если попытаешься бороться, они тебя просто уволят, и ты останешься ни с чем. По крайней мере, в той ситуации, которую я тебе предлагаю, ты сохранишь и лицо, и источник дохода. Считай это оплачиваемым творческим отпуском, подарком от журнала. Съезди в Европу. Возьмись за роман. Все, о чем просит Его Светлость, это…
Я знаю… мое полное и безоговорочное молчание. — Я встала из-за стола. — Я ухожу.
Пожалуйста, не делай резких движений, — попросила она. — Хорошенько обо всем подумай.
Я кивнула. Имоджин тоже встала. Взяла меня за руку.
Мне очень жаль, — прошептала она.
Я отдернула руку.
А мне стыдно за тебя, — ответила я.
Я вышла из отеля «Рузвельт». Пошла вверх по Мэдисон-авеню, против течения толпы. Я находилась в состоянии, близком к ярости, и могла бы отгрызть голову любому, кто посмел бы толкнуть меня. В ту минуту я ненавидела весь мир. Ненавидела его мелочность, враждебность, злобу. Но больше всего ненавидела то, как люди используют страх для обретения власти над другими. Мне так хотелось сесть на ближайший поезд до Вашингтона, ворваться в кабинет Дж. Эдгара Гувера и спросить его напрямую, чего он добивается преследованием моего брата. Вы говорите, что защищаете наш образ жизни, сказала бы я ему. Но на самом деле вы лишь усиливаете свою власть. Информация — это знание. Знание — это контроль. Контроль основан на страхе. Вы победитель, потому что вы запугали всех нас. И мы, как овцы, можем винить в этом только себя, потому что сами дали вам эту власть.
Я так раскипятилась, что незаметно для себя прошла почти двадцать кварталов, прежде чем осознала, где нахожусь. Я подняла голову и увидела уличный указатель: Ист, 59-я улица. Я была в пяти минутах ходьбы от дома Эрика. Но знала, что не могу встречаться с ним в таком состоянии. И уж тем более пересказывать ему свой разговор с Имоджин Вудс… хотя и понимала, что, как только он прочтет в следующем номере журнала объявление о моем «творческом отпуске», он будет винить во всем себя.
Я прислонилась к телефонной будке, задаваясь вопросом, что делать дальше. Решение пришло мгновенно: я зашла в будку, опустила в прорезь монетку и сделала то, что клялась не делать никогда: позвонила Джеку на работу.
Он должен был вернуться из Бостона сегодня утром и вечером собирался заехать ко мне по дороге домой. Мне было необходимо увидеть его немедленно. Но когда я позвонила ему в офис, секретарь сказала, что он на совещании.
Передайте ему, пожалуйста, что звонила Сара Смайт.
Он знает, по какому вопросу?
Да, я его старинная приятельница, соседка. Скажите, что я сейчас на Манхэттене и хотела бы пригласить его на ланч в «Лин-дис». Я буду там в час дня. Если он не сможет вырваться, попросите его позвонить мне туда.
Джек вошел в «Линдис» ровно в час. Он выглядел очень взволнованным. Поскольку мы никогда не встречались днем, тем более в йодном месте, он не поприветствовал меня поцелуем. Вместо этого он сел напротив меня и под столом нашел мои руки.
Я видел заметку Винчелла, — сказал он.
Я рассказала ему все, что произошло в эти дни: об отказе Эрика назвать имена, о колонке Винчелла, о выселении из Хемпшир-Хаус, о моем разговоре с Имоджин Вудс. Когда я подошла к тому, что ФБР информировало руководство журнала о моих отношениях с женатым мужчиной, Джек напрягся.
Не волнуйся, — сказала я. — Сомневаюсь, что это получит огласку. Во всяком случае, я этого не допущу.
Не могу поверить. Даже не представляю, как…
Он запнулся. Отпустил мои руки и нервно похлопал по-карманам пиджака в поисках сигарет.
С тобой все хорошо?
Нет, — сказал он, доставая пачку «Честерфилда» и зажигалку.
Обещаю тебе, Джек… твое имя никогда не будет связано с…
Да черт с ним, с моим именем. Эрика и тебя вымазали гря-вю. И эти… эти ублюдки… они…
Он не мог говорить. Его отчаяние, вызванное нашими неприятностями, тронуло меня до глубины души. В эту минуту я любила его еще сильнее.
Мне очень жаль, — наконец сказал он. — Мне так горько, черт возьми. Как Эрик? Держится?
Сейчас занят поисками нового жилья. Эту квартиру он должен освободить до шести вечера завтрашнего дня.
Передай ему, что если что-нибудь… что угодно… всё, что в моих силах…
Неожиданно для себя я наклонилась и поцеловала его.
Ты хороший человек, — сказала я.
Ему нужно было возвращаться в офис. Но он обещал позвонить мне вечером, по пути домой. Он сдержал свое обещание — и позвонил не только мне, но и Эрику, предложив ему свою помощь. На следующий день, в пять пополудни, он появился в Хемпшир-Хаусе, чтобы помочь моему брату перевезти вещи в «Ансонию» на пересечении Бродвея и 74-й улицы. «Ансония», гостиница с постоянными жильцами, была популярна среди представителей шоу-бизнеса с невысоким достатком. Новая квартира Эрика была темным однокомнатным номером с видом на задворки. Зеленые цветастые обои местами отслоились, потертый зеленый ковер пестрел ожогами от сигарет, крохотная кухонька вмещала лишь электрическую плитку и неисправный холодильник. Но аренда была дешевой: двадцать пять долларов в неделю. Да и администрация, похоже, не совала нос в личную жизнь постояльцев. Главное было вовремя платить за апартаменты и не нарушать покоя окружающих, а остальное предпочитали не знать.
Эрик ненавидел свою новую квартиру. Ненавидел мрачную атмосферу безысходности, что царила в «Ансонии». Но выбирать не приходилось. Ведь он был практически на мели. После недавнего мотовства в магазинах у него в кармане не было и сотни баксов. Вместе с уведомлением о выселении из Хемпшир-Хаус пришел и счет на четыреста долларов, покрывающий расходы на рум-сервис и прочие гостиничные услуги. Когда Эрик сообщил управляющему, что не сможет оплатить счет до отъезда, ему было сказано, что иначе арестуют все его личные вещи. Пришлось нам с Ронни идти в «Тиффани» и сдавать подаренные бриллиантовые серьги и серебряный портсигар, за что нам возместили семьсот двадцать долларов. Из этих денег Эрик оплатил счет Хемпшир-Хауса, а оставшихся трехсот двадцати долларов хватило на внесение депозита и оплату двух месяцев проживания в «Ансонии». Джек настоял на том, чтобы взять на себя организацию переезда Эрика на новую квартиру. Он же договорился с двумя малярами, чтобы ободрали унылые обои и оживили комнату свежё покраской.
Мы с Эриком были поражены великодушием Джека.
Знаешь, ты ведь не должен всем этим заниматься, — сказала я Джеку, стоя у плиты. Был понедельник, Эрик уже переехал на новое место, и в этот же день маляры приступили к работе.
Нанять пару рабочих на два дня — это не разорительно. Тем более что мне удалось подзаработать на бонусах. Совершенно неожиданно мне вручили чек на восемьсот с лишним долларов. Благодарность от «Стал энд Шервуд» за нового клиента в лице очередной страховой компании. Согласись, если у тебя дела складываются удачно, ты же можешь помочь другим?
Конечно. Но я всегда думала, что когда дело касается Эрика…
Черт, все это в прошлом. Что до меня, то я давно считаю его членом своей семьи. И сейчас он в беде. Представляю, как бы я себя чувствовал, если бы мне пришлось переезжать из Хемпшир-Хауса в «Ансонию». Так что; если несколько слоев свежей краски хоть немного оживят его новую обитель и поднимут ему настроение, значит, деньги потрачены не зря. К тому же мне отвратительно то, что произошло с тобой.
Я справлюсь, — сказала я, но это прозвучало не слишком убедительно.
Ты так и не появлялась на работе после встречи со своим редактором?
Нет.
Ты должна принять их предложение, Сара. Твой редактор права — если ты станешь бороться с журналом, ты проиграешь. Соглашайся на деньги, дорогая. Сделай передышку. Через месяц-другой эта кампания стихнет. Потому что дело зашло слишком далеко. Все довели до абсурда.
Мне очень хотелось верить Джеку, верить в то, что весь этот кошмар с «черными списками» скоро закончится. Точно так же мне хотелось отказаться от предложенных журналом отступных в виде сохранения недельного жалованья в двести долларов. Потому что это была своего рода фаустовская сделка: деньгами они хотели загладить свою вину за временное отстранение меня от работы… из-за нелепого страха, что их так называемый «семейный» журнал будет выглядеть не слишком «семейным», если обнаружат, что одна из его колумнисток делит постель с женатым мужчиной, а ее брат, бывший коммунист, практикует нетрадиционную любовь.
Главный действительно очень хорошо к тебе относится, Сара, как и все мы. Мы не хотим тебя терять. Мы просто думаем, что, пока не разрешится ситуация вокруг твоего брата, тебе лучше залечь на дно.
Имоджин явно чувствовала себя не своей тарелке, когда делала мне это предложение. Но вряд ли ее можно было винить, ведь над ней тоже висела угроза. Не выполни она «приказ», ее точно так же могли отлучить от профессии. И возможно, ей пришлось бы отвечать на вопросы об ее преданности Богу и Стране. Самое страшное в «охоте на ведьм» было то, что людей запугивали, пробуждали в них первобытный инстинкт: выжить самому… любой ценой.
Соглашайся на деньги, дорогая.
В конце концов я так: и сделала. Джек был прав: в этой войне я была обречена на поражение. К тому же я знала, что меня могли запросто уволить, без объяснения причин. Принимая их вариант, я хотя бы получала гарантированную зарплату на ближайшие полгода — а эти деньги были как нельзя кстати, чтобы поддержать Эрика на плаву.
Заметка Винчелла спровоцировала не только изгнание Эрика из Хемшпир-Хауса. Постепенно, один за другим, рестораны и магазины, некогда привечавшие его как постоянного клиента (и, памятуя о его расточительстве, охотно кредитовали), теперь захлопнули перед ним двери. Спустя несколько дней после переезда в «Ансонию» он договорился встретиться с Ронни в клубе «Сторк». Но когда он зашел в клуб, метрдотель дал ему понять, что его присутствие нежелательно. Эрик знал этого парня по имени («Черт возьми, я ведь каждую неделю давал ему по десять баксов на чай»). Он стал умолять, чтобы его впустили.
Извините, мистер Смайт, — сказал метрдотель. — Не я устанавливаю правила. И боюсь, руководство немного обеспокоено тем долгом, что остался за вами.
На следующий день прислали счет из клуба «Сторк»: семьсот сорок четыре доллара и тридцать восемь центов. Оплатить его надлежало в течение двадцати восьми дней, а не то…
Вслед за этим счетом посыпались и другие: из «Алфред Данхилл», «21», «Эль Марокко», «Сакс», — и все требовали оплаты в течение четырех недель или угрожали судебными исками.
Никогда не думала, что так много людей читают Уолтера Винчелла, — сказала я, просматривая стопку писем с угрозами.
О, этот подонок пользуется огромной популярностью. Еще бы, такой великий патриот Америки.
Неужели ты действительно потратил сто семьдесят пять долларов на пару ботинок ручной работы? — удивилась я, наткнувшись на один из счетов.
Дурак быстро расстается с деньгами.
Кто это сказал?.. Дай-ка угадаю: Бад Эббот или, может, Лу Костелло? Ну уж никак не Оскар Уайльд.
Не думаю, хотя в последнее время этот джентльмен стал мне духовно близок. Тем более что я вполне смогу написать свою «Балладу Редингской тюрьмы» после того, как суд отправит меня за решетку.
Умоляю, давай не будем торопить события. Тебя еще не вызывали повесткой.
Ошибаешься. — Он поднял документ с обшарпанного карточного столика, который временно служил ему рабочим местом писателя. — Хорошие новости всегда приходят разом. Эту принесли сегодня утром. Федералы не поленились прислать официального представителя, который и вручил мне ее лично в руки. Теперь я даже знаю точную дату своей явки для дачи показаний: двадцать первое июля. Кажется, в июле в Вашингтоне повышенная влажность? То же самое творится, наверное, и в пенитенциарных заведениях.
Ты не сядешь в тюрьму, Эрик.
Еще как сяду! Потому что Комиссия обязательно потребует назвать имена. Разумеется, под присягой. А когда я откажусь предоставлять им эту информацию, меня, скорее всего, отправят за решетку. Вот как это происходит.
Надо позвонить Джоэлу Эбертсу. Тебе нужен совет адвоката.
Нет, ничего не нужно. Потому что все предельно ясно: сотрудничаешь — гуляй на свободе; отказываешься сотрудничать — становись гостем одной из лучших тюрем правительства Соединенных Штатов.
Ладно, Эрик, начнем с главного. Давай мне все счета.
Ни в коем случае.
У меня есть наличные в банке. И мне это совсем не в тягость…
Я не позволю тебе расплачиваться за мою глупость.
Но это всего лишь деньги, Эрик.
Я был транжирой.
Еще это называется щедростью. Так что позволь мне тоже побыть щедрой. На сколько там тянет твой долг? Тысяч на пять?
Мне так стыдно.
Тебе будет еще более стыдно, когда тебя привлекут к суду за неуплату счетов. А так ты будешь чист хотя бы перед кредиторами. Одной заботой меньше. Тебе и так есть чем заняться.
Ладно, — сказал он, швыряя мне пачку счетов. — Играй в доброго самаритянина. Но при одном условии: эти пять тысяч засчитаем как долг. Я его выплачу, как только устроюсь на работу.
Если тебе так легче, что ж, назови это долгом. Но я все равно никогда не возьму у тебя деньги.
Я просто не выдержу такого великодушия.
Я расхохоталась:
Наверное, тебе все-таки придется распрощаться с мизантропией и смириться с тем, что есть немало приличных людей, которые искренне заботятся о тебе.
На следующий день я заплатила долги Эрика. А еще я позвонила Имоджин Вудс и сообщила ей, что согласна принять предложение журнала о творческом отпуске. Она заверила меня в том, что через полгода я снова буду с ними.
Пожалуйста, не держи на меня зла, — сказала она. — Я просто стала заложницей опасной ситуации.
Все оказались заложниками, не так ли?
Чем ты собираешься заняться в эти полгода?
Прежде всего, попытаюсь оградить брата от тюрьмы.
На самом деле моей первой целью было вырвать Эрика из депрессии, в которую он быстро погружался. Депрессия углубилась, когда Ронни предложили трехмесячный тур по стране в составе оркестра «Каунт Бейзи». Предложение поступило через неделю после того, как он переехал в «Ансонию» вместе с Эриком. По секрету Ронни признался мне, что, хотя перспектива играть в оркестре «Бейзи» очень заманчива, ему совсем не хочется уезжать на гастроли. Его беспокоило душевное состояние Эрика.
Мы сидели за чашкой кофе в закусочной «Гитлитц», когда Ронни сказал мне:
Он совсем не спит и каждую ночь выпивает по бутылке джина «Канэдиен Клаб».
Я поговорю с ним, — пообещала я.
Удачи тебе. Он совсем не идет на контакт.
Ты уже сказал ему о предложении «Бейзи»?
Конечно. «Поезжай, — ответил он. — Я прекрасно обойдусь без тебя».
Ты ведь хочешь получить эту работу?
Ну для меня это шанс сыграть с «Каунт»… конечно, я хочу.
Тогда соглашайся.
Но… я нужен Эрику. И, чем ближе день его вызова в Комиссию, тем больше он будет нуждаться во мне.
Но я буду рядом..
Я боюсь за него.
Не надо бояться, — солгала я. — Как только он найдет новую работу, все придет в норму.
Надо отдать должное Эрику: после увольнения из Эн-би-си он активно искал работу. Стучал во все двери. Поначалу он оптимистично оценивал свои шансы на трудоустройство. В конце концов, он был Эрик Смайт — ведущий автор шоу Марти Маннинга; в Нью-Йорке его считали настоящим новатором комедии в только что зародившейся медийной среде под названием «телевидение». Более того, у него была репутация профессионала высочайшей пробы. Он был умен, остроумен, работал легко и быстро. Ни разу он не позволил себе сорвать срок сдачи материала, причем всегда свежего и оригинального. Как признавали все, кто крутился в этом бизнесе, Эрик был ценным приобретением.
Но теперь никто не желал нанимать его. И даже встречаться с ним. Едва устроившись в «Ансонии», Эрик начал обзванивать своих многочисленных знакомых, пытаясь договориться о встречах с продюсерами и агентами по всему городу.
Вчера я сделал десяток звонков, — сказал он, когда я заглянула к нему с пакетом продуктов. — Люди, которым я звонил, в прошлом бегали за мной, зазывая писать для них. А сейчас никого из них не оказалось на месте. Трое были на совещании, четверо на ланче, остальных просто не было в городе.
Ну, может, просто неудачный день, — попробовала утешить я.
Спасибо тебе, Луиза Мэй Олкотт, за то, что всегда смотришь на светлую сторону жизни.
Я просто хочу сказать, что пока не стоит поддаваться панике.
Однако назавтра, ближе к вечеру, паника разразилась нешуточная. Эрик вновь обзвонил тех же продюсеров и агентов. И снова никто из них не удосужился поговорить с ним.
Знаешь, что я решил сделать? — сказал он мне по телефону. — Я решил смотаться на Бродвей и заглянуть на ланч к Джеку Демпси, где каждый день собирается добрая половина комедийных агентов Нью-Йорка. Так вот, когда я туда зашел, за столом сидело человек шесть этих ребят. Все они прекрасно меня знали. Все они в свое время пытались заполучить меня в качестве клиента… хотя я и был одним из тех наглецов, что всегда твердят, будто не нуждаются в агентах. Как бы то ни было, стоило мне приблизиться к их столику, как сразу стало понятно, что в городе буйствует проказа. Половина ребят вообще не захотели говорить со мной. Остальным приспичило срочно куда-то бежать. Через пару минут после моего появления стол был пуст. Остался только этот старикан, Моэ Кантер. Ему, должно быть, года семьдесят два. Он начинал еще в эпоху водевилей. Честный он парень, этот Моэ. Как только все смылись, он предложил мне сесть и заказал мне кофе. После чего сразу перешел к делу: «Эрик, ну что я могу тебе сказать? Люди в нашем бизнесе напуганы. Все боятся оказаться в каком-нибудь черном списке Конгресса — и готовы брата родного продать, лишь бы остаться в профессии, Так что на данный момент, думаю, тебе стоит рассмотреть другие варианты работы. Поскольку после заметки Винчелла ты стал изгоем. Мне очень жаль, но так бывает».
Потом он сказал, насколько восхищен тем, что я не стал стучать на своих друзей. Знаешь, что я ему ответил? «Любимый герой — это мертвый герой».
Я тяжело вздохнула. Попыталась как-то успокоить его.
Ничего, ничего, — сказала я, — все это, конечно, плохо, но…
Плохо? Да это катастрофа. Моей карьере капут. Твоей тоже. И в этом полностью моя вина.
Не говори так. И не списывай себя раньше времени. Вспомни: заметка Винчелла появилась всего лишь неделю назад. Она еще свежа в памяти у всех. Но пройдет месяц…
Ты права. Все забудут о статейке Винчелла. Зато сосредоточатся на публикациях о процессе, который будет вершить надо мной Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности. И я уверен, что после моего выступления перед конгрессменами предложения о трудоустройстве просто валом повалят.
Я расслышала, как он наливает стакан.
Что ты там пьешь?
«Канэдиен Клаб».
Ты теперь начинаешь пить в три пополудни?
Нет, сегодня я начал в два.
Ты меня беспокоишь.
Тебе не о чем беспокоиться. Черт возьми, я всегда могу заработать на жизнь сочинением сонетов. А может, я монополизирую рынок древнескандинавского эпоса. Наверняка туда еще не добрались с «черными списками». Все, что мне потребуется, это оживить свой исландский и…
Я сейчас приеду, — сказала я.
Не надо, Эс. У меня все в ажуре.
Я буду через пять минут.
А меня не будет. У меня сегодня важная встреча…
С кем это?
С кинотеатром на 84-й улице. Там сегодня потрясающий двойной сеанс: «Внезапный страх» с Джоан Кроуфорд, Глорией Грэм и очаровательным Джеком Пэлэнсом, а следом «Стальная ловушка» с Джо Коттоном. Так что меня ждут несколько часов черно-белого блаженства.
По крайней мере, позволь нам с Джеком вытащить тебя сегодня на обед.
Обед? Постой-ка, я должен заглянуть в свой светский ежедневник… Нет, боюсь, я ангажирован на сегодняшний вечер.
Что ты собираешься делать?
Согласно моему календарю, я напьюсь. В одиночку.
Почему ты избегаешь меня?
Я хочу побыть один, дорогая, — сказал он, копируя какой-то немыслимый акцент.
Ну давай встретимся хотя бы за чашкой кофе.
Поговорим завтра, дорогая. И пожалуйста, не перезванивай, потому что я отключу телефон.
Он повесил трубку. Естественно, я тут же набрала его номер снова. Линия была занята. Я схватила пальто и выбежала из дома, помчавшись в сторону отеля «Ансония», который находился в трех кварталах от меня. Когда я подошла к убогой стойке администратора, клерк сообщил мне, что мой брат только что вышел из здания. Я на ходу вскочила в такси и помчалась на 84-ю улицу. Заплатив семьдесят пять центов за билет, я зашла в кинотеатр. Оглядела ряды партера, ложу, балкон. Моего брата нигде не было. Уже крутили «Внезапный страх», а я все искала его глазами. Когда до меня дошло, что Эрика здесь нет, я плюхнулась в кресло. На экране Джоан Кроуфорд вела диалог с Джеком Пэ-лэнсом.
«Помнишь, что сказал Ницше? Ты должен сжечь себя в своем собственном пламени».
«А ты знаешь, что стало с Ницше?»
«Что?»
«Он умер».
Я ушла из кинотеатра. Вернулась домой. Позвонила в «Ансонию». В комнате Эрика никто не отвечал. Джек пришел домой с работы. Он весь вечер просидел со мной у телефона. Каждые полчаса я звонила в «Ансонию». От моего брата по-прежнему не было вестей. В девять Джек вышел на улицу и прошелся по местным барам, а я осталась у телефона. Он вернулся через час, так и не отыскав Эрика. В полночь Джек сказал, что все бесполезно, и лег спать. Я все сидела у телефона в гостиной. В конце концов я задремала.
Когда я очнулась, на часах было полседьмого утра. Джек, уже одетый, протягивал мне чашку кофе.
Представляю, как хорошо ты себя чувствуешь, — сказал он.
Я бы сказала, чертовски хорошо.
Я быстро отхлебнула кофе и снова позвонила в «Ансонию». «Извините, — произнесла телефонистка после десятка звонков. — На том конце провода не отвечают».
Я повесила трубку.
Может, мне позвонить в полицию?
В последний раз ты разговаривала с ним вчера днем, верно?
Я кивнула.
Ну так копы не будут искать человека, пропавшего менее суток назад. Подожди хотя бы до сегодняшнего вечера. Если к тому времени от него не будет известий, тогда и начнем бить тревогу. Договорились?
Я позволила ему поднять меня с дивана и заключить в крепкие объятия.
Тебе надо как следует выспаться, — сказал он. — И если я тебе понадоблюсь, звони мне в офис.
Ты уверен?
Скажи, что ты мисс Олсон из «Стандарт лайф», Хартфорд, — и моя любопытная секретарша ничего не заподозрит.
А кто такая мисс Олсон?
Я ее только что придумал. Постарайся не слишком волноваться из-за Эрика, хорошо? Я уверен, что с ним все в порядке.
Ты столько для меня сделал в эти дни.
Он покачал головой:
Не так много, как хотелось бы.
Я рухнула в постель. Когда я проснулась, было начало первого пополудни. Я схватила телефонную трубку и позвонила в «Ансонию». На этот раз мне повезло. В трубке раздался заспанный голос Эрика.
Слава богу, — выдохнула я.
Чему это ты так радуешься?
Тому, что ты цел и невредим. Где ты был?
Как всегда, мотался по ночному городу, а закончилось все в кинотеатре «Нью либерти» на 42-й улице. Мы с местными бродягами отлично проспали все фильмы.
Знаешь, я ведь искала тебя вчера в кинотеатре на 84-й улице.
Я так и понял, что ты туда примчишься, поэтому решил отправиться в «Нью либерти».
Почему ты избегаешь меня? Ты всегда был откровенен со мной, Эрик.
Ну все когда-нибудь случается в первый раз. Послушай, я хочу отоспаться. Поэтому телефон отключаю. Больше не звони. Мы сами тебе позвоним… как теперь принято говорить в Нью-Йорке.
Разумеется, я снова пыталась дозвониться ему. Но линия была постоянно занята. Я с трудом поборола искушение сейчас же отправиться в «Ансонию» и устроить ему хорошую взбучку. Но вместо этого я притворилась мисс Олсон и позвонила Джеку. Он дал мне разумный совет: «Отстань от него. Пусть хотя бы несколько дней побудет один».
Он должен сам все осмыслить и привыкнуть к новой ситуации, — сказал Джек.
Но он сейчас в таком состоянии, что его опасно оставлять одного.
Он ведь не тронулся умом, так?
Нет, но он много пьет, по ночам шляется неизвестно где.
Он страдает. То, что случилось с ним, смерти подобно. И ты не мешай ему сейчас. Что бы ты ни сказала, это не покажется ему убедительным. Потому что сейчас он ни в чем не видит смысла.
Я не звонила Эрику три дня. Дождалась вечера пятницы. Как ни странно, его голос был бодрым и трезвым.
У меня новая работа, — сказал он.
Правда? — радостно воскликнула я.
Абсолютно. По сути, это даже больше чем работа — это вновь обретенное призвание.
Рассказывай.
Отныне я профессиональный скиталец.
Эрик…
Выслушай меня. Это такая фантастическая работа, такой продуктивный способ времяпрепровождения. Что я делаю весь день — это скитаюсь по городу. От кинотеатра к кинотеатру. Перекусываю за двадцать пять центов в «Автомате». Потом брожу в «Метрополитен» и Музее национальной истории, хожу, хожу, хожу. Поверишь: вчера я прошел пешком от 74-й улицы до Вашингтон-хайтс? И это заняло у меня около трех часов. Меня так и подмывало дойти до Клойстерса, но поскольку было три часа ночи…
Ты ночью дошел до Вашингтон-хайтс? Ты в своем уме?
Я всего лишь выполнял свою работу скитальца.
Ты много выпил?
Пока я сплю, я вообще не пью. Но это еще не все новости с трудового фронта.
Неужели?
Да, есть еще одна, и потрясающая. Я решил не связываться с агентами, открыл телефонную книжку и предложил свои услуги пятерым знакомым комикам. И знаешь что? Все они отказались от моих предложений. А ведь это отнюдь не комики первой величины. Так, середнячки, которые выступают в третьесортных клубах. В общем, мои ставки упали так низко, что даже посредственности не желают со мной знаться.
Я уже не раз говорила тебе, что поначалу придется очень трудно. Но как только пройдут слушания Комиссии…
И я отсижу годик за решеткой…
Хорошо, предположим, что так. Предположим, тебя посадят. Это будет ужасно, но ты справишься. И когда закончится эта «охота на ведьм», тебя будут уважать не только за то, что ты никого не выдал, но и…
И когда же все это закончится? Ты хотя бы слышишь себя? Шансы на то, что «охота на ведьм» закончится, равны моим шансам стать госсекретарем. Даже если эта кампания будет дискредитирована, грязь все равно уже налипла. Меня всегда будут воспринимать как бывшего коммуниста, который никогда не был женат. И на работу меня никто не возьмет.
Его совершенно невозможно было переубедить. С таким же упрямством он отказывался встретиться со мной. Мне опять пришлось бежать в «Ансонию». И опять он ушел до того, как я там появилась. Прошли еще одни сутки, прежде чем я решилась снова позвонить ему. На этот раз я не стала выпытывать, где он провел ночь и день. Я старалась говорить по делу.
Как у тебя с деньгами? — спросила я,
Купаюсь в них. Раскуриваю кубинские сигары от пятидолларовых банкнот.
Рада слышать. Я оставлю на ресепшн конверт для тебя, там будет пятьдесят долларов.
Спасибо, не надо.
Эрик, я знаю твою финансовую ситуацию.
Ронни перед отъездом оставил мне наличные.
Сколько?
До фига.
Я тебе не верю.
Это твои проблемы, Эс.
Почему ты мне не разрешаешь помочь тебе?
Потому что ты и так уже заплатила непомерно высокую цену за мой идиотизм. Всё, мне пора идти.
Я хотя бы увижу тебя за обедом в этот уик-энд?
Нет, — сказал он. И повесил трубку.
Я положила в конверт пятьдесят долларов и вручила его клерку на стойке регистрации «Ансонии». На следующее утро я нашла этот конверт на коврике у своей двери — имя Эрика было зачеркнуто, а имя Сара вписано карандашом отчетливым почерком моего брата. В тот день я оставила для него, должно быть, десяток сообщений. Ответа не последовало. В отчаянии я разыскала по телефону Ронни, в отеле Кливленда. Он пришел в ужас, когда я рассказала ему о все более непредсказуемом поведении Эрика.
Я звоню ему два раза в неделю, — сказал Ронни, — и голос его кажется вполне трезвым.
Он сказал, что ты оставил ему какие-то деньги…
Да, около тридцати баксов.
Но ты уехал на гастроли десять дней назад. Должно быть, он уже на нуле. Почему же он отказывается взять у меня деньги?
Он не возьмет — из чувства вины за то, что случилось с тобой в «Субботе/Воскресенье».
Но он же знает, что мне сохранили недельное жалованье в двести долларов. И у меня нет ни долгов по кредиту, ни иждивенцев. Так почему бы ему не взять эти пятьдесят баксов? Я же не обеднею от этого…
Наверное, нет необходимости рассказывать тебе о том, по каким принципам живет твой брат? У этого парня гипертрофированная совесть и избыток упрямства. Сочетание не слишком удачное..
А от тебя он примет деньги?
Да, возможно. Но я вряд ли смогу заработать пятьдесят баксов за неделю.
У меня идея.
В тот же день я отправилась в отделение «Вестерн Юнион» и послала Ронни в Кливленд пятьдесят долларов. На следующий день он переправил их телеграфом Эрику в «Ансонию». Ночью я позвонила Ронни в его следующий пункт остановки: Цинциннати.
Мне пришлось выдумать для Эрика, будто в «Бейзи» всем музыкантам выплатили надбавку, — сказал он, — но он, кажется, ничего не заподозрил. Думаю, ему действительно очень нужны деньги. Потому что он сказал, что сейчас же сходит в «Вестерн Юнион» с квитанцией и снимет наличность.
Что ж, по крайней мере, теперь у него каждую неделю будет по пятьдесят долларов, и он сможет нормально питаться. Мне бы еще как-нибудь уговорить его встретиться со мной.
Он встретится с тобой, как только будет готов к этому. Я знаю, что он скучает по тебе.
Откуда ты знаешь?
Он сам мне говорил, вот откуда.
Следуя совету, я держалась на расстоянии от брата. Правда, ежедневно звонила ему, узнавала, как дела. Иногда мне везло, и я заставала Эрика трезвым и рассудительным. Однако чаще всего он был либо пьян, либо с похмелья и, конечно, не в духе. Я перестала расспрашивать его о поисках работы. Вместо этого я слушала его монологи о фильмах, которые он смотрел накануне. Или о книгах, которые он читал в библиотеке на 42-й улице (он стал завсегдатаем тамошнего читального зала). Или о бродвейском шоу, куда он прорвался вчера без билета.
Попасть на второй акт совсем несложно, — рассказывал он. — Ты стоишь у театра, ждешь первого антракта. Когда все выходят выкурить сигаретку, ты смешиваешься с толпой, просачиваешься внутрь, находишь себе пустующее местечко в задних рядах партера. И смотришь следующие два акта совершенно бесплатно. Хитро придумано, а?
Фантастика, — нарочито бодрым голосом сказала я, прикинувшись, будто считаю подобное жульничество занятием, достойным сорокалетнего мужчины.
Чего мне на самом деле хотелось — так это вмешаться в его судьбу, примчаться в «Ансонию», затолкать Эрика в машину и увезти в Мэн на пару месяцев. Я как-то закинула эту идею в телефонном разговоре, сказав, что ему не помешает какое-то время пожить вдали от Нью-Йорка, зарядиться новыми эмоциями.
О, я все понял, — ответил он. — После недели одиноких прогулок по пустынному пляжу мои душевное равновесие и вера в человечество восстановятся, и на Комиссию конгресса я прибуду в идеальной форме.
Я просто подумала, что смена обстановки пойдет тебе на пользу.
Извини… ничего не получится.
Я перестала просить его о встрече. Вместо этого я нашла одного клерка в «Ансонии» — Джо, — который за пять долларов в неделю согласился сообщать мне обо всех передвижениях Эрика. Я понимала, что это своего рода слежка, но мне было необходимо знать о его моральном и физическом состоянии. У Джо был номер моего домашнего телефона, на всякий случай. За неделю до явки в Комиссию по расследованию мой телефон зазвонил в три часа ночи. Джек, спавший рядом со мной, резко вскочил. Я тоже. Я потянулась к трубке, ожидая худшего.
Мисс Смайт, это Джо из «Ансонии». Прошу прощения, что тревожу вас среди ночи, но вы сами просили, чтобы я звонил в любое время, если возникнут проблемы…
Что случилось? — не на шутку перепугалась я.
Не волнуйтесь, ваш брат жив. Но он вернулся минут пятнадцать назад, вдрызг пьяный. Скажу вам прямо, он едва держался на ногах, так что нам с ночным охранником пришлось вытаскивать его из такси. Как только мы подняли его наверх, ему стало плохо. Его рвало с кровью…
Вызовите «скорую».
Уже вызвали. Они будут через пару минут.
Я еду.
Мы с Джеком оделись и пулей выскочили из дома. Поймали такси до «Ансонии». У входа уже стояла карета «Скорой помощи». Когда мы вбежали в вестибюль, Эрика выносили на носилках. За те три недели, что мы не виделись, он постарел лет на десять. Его лицо было изможденным, высохшим. Чахлая бородка слиплась от засохшей крови. Его волосы заметно поредели, руки стали костлявыми, под нестрижеными ногтями чернела въевшаяся грязь. Он выглядел худым и бледным, как мертвец Но больше всего пугали его глаза. Красные, налитые кровью, стеклянные — как будто он находился в постоянном шоке от жизни. Я взяла его за руку. Он безучастно уставился на меня. Я заплакала. Джек — бледный от волнения — поддерживал меня, пока санитары грузили носилки в карету.
Нам разрешили поехать с ним. «Скорая» резко сорвалась с места и помчалась по Бродвею. Я держала Эрика за руку все пять минут, что мы ехали до госпиталя Рузвельта. В глазах щипало от слез. Всю дорогу я не переставала корить себя.
Нельзя было оставлять его одного, — говорила я.
Ты делала всё, что могла.
Всё? Взгляни на него, Джек. Я предала его.
Прекрати, — твердо сказал он. — Ты никого не предавала.
В госпитале Эрика сразу повезли в реанимацию. Прошел час Джек сходил в ночное кафе за углом и вернулся с булочками и кофе. Он беспрерывно курил. Я ходила из угла в угол по комнате ожидания, мучаясь от неизвестности. Наконец усталый доктор в белом халате вышел из распашных дверей реанимации. На вид ему было лет тридцать, в углу рта у него дымилась сигарета.
Здесь кто-нибудь ждет мистера… — он заглянул в карту, — Эрика Смайта?
Мы с Джеком тут же бросились к доктору. Он спросил, кем я прихожусь мистеру Смайту. Я сказала.
Что ж, мисс Смайт… у вашего брата целый букет недугов: истощение, алкогольное отравление и прободение язвы двенадцати-перстной кишки, которое могло бы убить его часа через два, если бы его не доставили в госпиталь. Как, черт возьми, его угораздило так отощать?
Я услышала собственный голос:
Это моя вина.
Джек тут же вмешался и объяснил:
Не слушайте ее, доктор. Мистер Смайт переживает сложные проблемы с карьерой и сознательно решил загубить себя. Его сестра сделала всё, что могла…
Доктор перебил его:
Я здесь не для того, чтобы искать виновных. Я просто хочу знать, что довело его до такого состояния. Потому что нам пришлось срочно оперировать его…
О боже, — сказала я.
Когда происходит прободение язвы, здесь только два варианта: либо хирургия, либо смерть. Но думаю, нам удалось вовремя вмешаться. Следующие два часа будут критическими. Пожалуйста, можете располагаться здесь, как дома. Или, если вы дадите нам свой телефон, мы позвоним…
Я остаюсь, — сказала я. Джек кивнул в знак согласия.
Доктор ушел. Я опустилась в кресло, пытаясь взять себя в руки. Джек устроился рядом. Обнял меня за плечи.
Он справится, — сказал он.
Как я могла это допустить…
Это не твоя вина.
В том-то и дело, что моя. Я не должна была оставлять его одного.
Я не собираюсь слушать, как ты казнишь себя…
Он для меня всё, Джек. Всё… — Я уткнулась ему в плечо. — Прости, я не так выразилась…
Конечно. Я понимаю.
Теперь и тебя обидела.
Прекрати, — тихо произнес он. — Не надо ничего объяснять.
К семи утра о состоянии Эрика так ничего и не было известно — кроме того, что из реанимации его перевели в палату. Джек предложил позвонить в офис и сказаться больным, но я настояла на том, чтобы он шел на работу. Он взял с меня обещание, что я буду звонить ему каждый час и сообщать новости — даже если их не будет.
Как только он ушел, я вытянулась на диване в комнате ожидания и провалилась в сон. Очнулась я от того, что медсестра трясла меня за плечо:
Мисс Смайт, вы можете увидеть брата.
Сон как рукой сняло.
С ним все в порядке?
Он потерял много крови, но сейчас его жизнь вне опасности. Он только что пришел в себя.
Меня проводили в темную переполненную палату в дальнем крыле госпиталя. Эрик лежал на кровати в самом конце ряда из двадцати коек. Шум здесь стоял оглушительный — о чем-то спорили пациенты, дежурные врачи давали указания, и все кричали, чтобы быть услышанными. Эрик был сонным после наркоза, но в сознании. Он лежал на спине, и две толстые внутривенные трубки с плазмой и прозрачным раствором тянулись от капельницы и скрывались под простынями. Какое-то время он молчал. Я поцеловала его в лоб. Погладила по лицу. Я старалась не заплакать. Мне это не удалось.
Теперь-то уж это совсем глупо.
Что глупо?
Плакать… как если б я умер.
Пару часов назад ты выглядел так, будто умер.
Сейчас я в полном порядке. Забери меня отсюда, Эс.
Мечтать не вредно.
Я имею в виду… в отдельную палату. Эн-би-си оплатит…
Я не ответила ему — было очевидно, что он бредит.
Переведи меня в отдельную палату, — снова попросил он. — Эн-би-си…
Давай сейчас не будем об этом, — сказала я, продолжая гладить его по лбу.
Мою страховку никто ведь не отменял…
Что?
В моем бумажнике…
Я поймала санитара, который по моей просьбе принес бумажник Эрика (он был заперт в сейфе госпиталя вместе с его часами и семью долларами наличности). В бумажнике был полис «Мьючел лайф», на обороте которого значился телефон страховой компании. Я позвонила — и, как оказалось, Эрик до сих пор был в корпоративном списке Эн-би-си на медобслуживание.
Да, мне удалось поднять его досье, — сказал клерк, с которым меня соединили. — И мы знаем о том, что мистер Смайт больше не является сотрудником Эн-би-си. Но по условиям полиса срок страхования его жизни и здоровья до 31 декабря 1952 года
Значит, я могу перевести его в отдельную палату госпиталя Рузвельта?
Думаю, что да.
В течение часа Эрика перевели в маленькую, но довольно уютную палату на верхнем этаже госпиталя. Он все еще находился в полусонном состоянии.
Что? Никакого вида из окна? — так отреагировал он на изменение окрркающей обстановки, прежде чем снова отключился.
В четыре пополудни я позвонила Джеку и заверила его в том, что жизни Эрика ничто не угрожает. Потом я отправилась домой и проспала до утра. Проснувшись, я обнаружила рядом с собой спящего Джека. Я обняла его. Трагедии удалось избежать. Эрик выжил И рядом со мной в постели был необыкновенный мужчина.
Ты тоже для меня всё, — прошептала я. Но он мирно похрапывал.
Я встала, приняла душ, оделась и принесла Джеку завтрак в постель.
Как всегда, он закурил после первого же глотка кофе.
Как ты, пришла в себя? — спросил он.
Знаешь, мир всегда кажется лучше после двенадцати часов сна.
Чертовски верно подмечено. Когда ты теперь собираешься в госпиталь?
Через полчаса. Ты со мной?
У меня утром встреча в Ньюарке…
Что ж, не проблема.
Но ты передай ему от меня наилучшие пожелания. И скажи, что я всегда к его услугам…
По дороге в госпиталь мне в голову пришла мысль: а ведь Джек сумел выстроить особые отношения с моим братом. С тех пор, как началась вся эта вакханалия с «черными списками», он был безупречно корректен (и великодушен) по отношению к Эрику, при этом сохраняя безопасную дистанцию. Он избегал общения лицом к лицу. Я не винила его в этом… тем более что его имя тоже фигурировало в списках ФБР, где он значился как мой любовник, и он об этом знал. Меня восхищало в нем то, что он остался с Эриком в этот кризисный период… в то время как многие испуганно шарахались от него, отрицая даже факт знакомства.
К моему приходу Эрик уже проснулся. Хотя он по-прежнему выглядел изможденным и больным, на его щеках проступил едва заметный румянец. И соображал он куда лучше, чем вчера.
Я выгляжу так же плохо, как себя чувствую?
Да.
Прямой ответ.
Ты заслуживаешь прямого ответа. Что ты с собой вытворял, черт возьми?
Просто пил много.
И конечно, не ел?
Еда мешает выпивке.
Тебе повезло, что в «Ансонии» дежурил Джо…
Я действительно хотел умереть, Эс.
Не говори так.
Это правда. Я не видел выхода..
Я тебе говорила не раз и повторю снова: ты справишься. Но только при условии, что позволишь мне помочь тебе в этом.
Я не стою той цены, что ты платишь…
Знаешь, что я тебе скажу? Все эти разговоры не стоят выеденного яйца.
Он выдавил из себя улыбку. Я взяла его за руку:
Что у нас есть, кроме жизни?
Алкоголь.
Возможно… но вынуждена тебя огорчить. Я поговорила с врачом, и он сказал, что пьяные денечки для тебя закончились. Твоя двенадцатиперстная кишка висит на волоске. Со временем она должна восстановиться. Но даже после этого твой желудок не сможет воспринимать алкоголь. Сожалею, что приходится говорить тебе об этом…
А я-то как сожалею.
Еще врач сказал, что тебе придется пробыть здесь недели две, не меньше.
Что ж, по крайней мере, за это расплатится Эн-би-си.
Хоть это радует.
Как же насчет моей явки в Комиссию на следующей неделе'
Я попрошу Джоэла Эбертса похлопотать об отсрочке слушаний.
Бессрочной, если можно.
Но мистеру Эбертсу удалось отложить слушания всего на месяц. За это время Эрик смог «просохнуть» и восстановиться. После двухнедельного пребывания в госпитале я выпросила у него разрешение снять для нас коттедж в Сагапонаке. В те годы эти уголок Лонг-Айленда был еще не тронут цивилизацией. Сагапонак оставался крохотной рыбацкой деревушкой — с просоленными баркасами, простецкими барами, где можно было сплевывать на пол, и колоритными рыбаками. Хотя местечко находилось в го в трех часах езды на поезде от Манхэттена, это была настоя глушь. Наш двухкомнатный коттедж представлял собой видавшую виды постройку, фасадом обращенную к пустынному побережью. Поначалу Эрик мог лишь сидеть на песке, наблюдая за бушующими волнами пролива Лонг-Айленд-Саунд. К концу нашего пребывания он каждый день уже проходил по миле и даже больше вдоль берега. Хотя он по-прежнему был на строгой диете (я стала непревзойденным мастером приготовления макарон с сыром), ему все-таки удалось прибавить в весе. И что особенно радовало, так это то, что ночью он стал спать по восемь — десять часов. В течение дня мы предпочитали бездельничать. В доме была книжная полка с дешевыми детективами, и мы просто смаковали их. Не было ни радио, ни телевизора. Все две недели мы жили без прессы. Эрику хотелось чувствовать себя отрезанным от внешнего мира. Я не возражала. После кошмара последних двух недель мне тоже хотелось отгородиться от этого хаоса под названием «жизнь». Конечно, я ужасно скучала по Джеку. Я приглашала его приехать к нам на несколько дней, но он говорил, что очень загружен работой… а про уик-энды и речи не было, поскольку это время было посвящено Дороти и Чарли. В коттедже не было телефона. Два раза в неделю я ходила в деревню и ждала на почте телефонного звонка от Джека. Заранее согласованное время было три часа пополудни по вторникам и четвергам. Он всегда был пунктуален. Местная почтальонша, она же телефонистка, оказалась весьма любопытной дамочкой — так что в разговорах с Джеком я старательно избегала темы «черных списков» или его семьи. Если она подслушивала (а я не сомневалась, что так оно и было), то ее ушам был доступен лишь диалог двух влюбленных, тоскующих в разлуке. Но каждый раз, когда я пыталась уговорить его приехать хотя бы на день и ночь, Джек упорно твердил, что на работе просто завал.
Две недели пролетели как счастливый миг. Вечером накануне отъезда мы с Эриком устроились на берегу, чтобы наблюдать заход солнца над проливом. Когда берег погрузился в сумеречную дымку, Эрик сказал:
В такие мгновения я мысленно говорю себе: «Наступает время коктейля».
Радуйся тому, что ты жив и еще можешь наблюдать такие мгновения.
Да, пожалуй, они гораздо лучше, чем джин с мартини. В предстоящие недели я наверняка начну скучать по алкоголю.
Все образуется.
Нет. Через четыре дня я предстану перед этой чертовой комиссией.
Ты справишься.
Посмотрим.
Следующим утром мы возвращались в город. В полдень мы уже прибыли на Пенсильванский вокзал и оттуда вместе поехали на такси. Я высадила Эрика у «Ансонии».
Мы договорились завтра в девять встретиться за завтраком, а потом отправиться в офис Джоэла Эбертса.
А это обязательно — встречаться с Эбертсом? — спросил он, пока носильщик из «Ансонии» выгружал из багажника его сумку,
Он твой адвокат. Он будет с тобой, когда ты в пятницу предстанешь перед комиссией. Так что будет лучше, если вы заранее продумаете стратегию.
Какая может быть стратегия в таких делах.
Давай подождем до завтра, не будем волноваться раньше времени, — сказала я. — А теперь иди к себе и позвони Ронни. Где он сегодня выступает?
Не знаю. Я куда-то задевал расписание его гастролей.
Так найди и обязательно позвони. Я уверена, ему до смерти охота услышать твой голос.
Спасибо тебе за эти две недели. Нам стоит почаще это проделывать.
Так и будет.
Ты имеешь в виду, после того, как я выйду из тюрьмы?
Я поцеловала его на прощание. Села в такси и поехала к себе домой. Остаток дня я разбирала накопившуюся почту. Пришел увесистый пакет из журнала «Суббота/Воскресенье» — с подборкой писем от читателей, которые увидели объявление о моем так называемом творческом отпуске и желали мне скорейшего возвращения на страницы журнала.
«Я буду скучать по вас», — написала некая мисс М. Медфорд из Саут-Фэлмута, штат Мэн. Я испытала некоторую горечь, прочитав эти строчки. Потому что — хотя я никогда не признавалась в этом Эрику и Джеку — мне безумно не хватало моей работы.
Часа в четыре пополудни я вышла из дома за покупками. Вернулась ближе к пяти. Минут через десять в замке повернулся ключ. Я распахнула дверь и втащила Джека в квартиру. Через минуту мы уже были в постели. Только спустя полчаса мы наконец заговорили.
Кажется, я соскучилась по тебе.
Мне кажется, я тоже.
Потом мы встали. Я приготовила ужин. Мы поели, выпили бутылку кьянти, вернулись в постель. Я не помню, в котором часу мы уснули. Помню только, что я резко проснулась. Кто-то звонил в дверь. До меня не сразу дошло, что дело происходит среди ночи. В четыре восемнадцать, как показывали часы на прикроватной тумбочке. Снова звонок домофона. Джек зашевелился под одеялом.
Какого черта… — сонно произнес он.
Я сама.
Я встала, накинула халат и прошла на кухню. Сняла трубку домофона. Нажав кнопку обратной связи, пробормотала сонное «алло».
Это Сара Смайт? — прозвучал грубый голос.
Да. Кто вы?
Полиция. Прошу открыть дверь.
О нет. Только не это.
На какое-то мгновение я оцепенела от ужаса. В трубке снова зазвучал тот же голос:
Мисс Смайт… вы меня слышите?
Я нажала кнопку, отпирающую дверь подъезда. Через пару секунд стучали уже в мою дверь. Но я не могла заставить себя открыть. Стук становился все громче. Я услышала, как Джек вскочил с постели. Он вышел на кухню, на ходу завязывая пояс халата. Он застал меня застывшей возле пульта домофона.
Господи, что происходит? — спросил он.
Пожалуйста, открой дверь.
Стучали уже настойчиво.
Кто это, черт возьми?
Полиция.
Он побледнел. Вышел в прихожую, Я услышала, как он открывает дверь.
Здесь Сара Смайт? — произнес все тот же голос.
В чем дело, офицер? — спросил Джек.
Нам необходимо поговорить с мисс Смайт.
В следующее мгновение в кухню вошли двое полицейских в форме. Позади маячил Джек. Один из копов приблизился ко мне. Ему было лет пятьдесят, у него было большое рыхлое лицо и встревоженный взгляд человека, который принес плохие новости.
Вы Сара Смайт? — спросил он.
Я кивнула.
У вас есть брат по имени Эрик?
Я не ответила. Я просто осела на пол, заливаясь слезами.
