2
Здравствуй, Сара.
Я молча смотрела на него. Как давно это было? Канун Дня благодарения, 1945 год. Четыре года тому назад. Боже правый, четыре года. И все это время его призрак преследовал меня. Не проходило и дня, чобы я не думала о нем. Не задавалась вопросом: где он, что с ним? И увижу ли я его кргда-нибудь? И были ли те слова на открытке — Прости… Джек — прощальными?
Четыре года. Разве могли они пролететь так быстро? Не успела глазом моргнуть, как вчерашняя выпускница колледжа стала жительницей Нью-Йорка. А в следующий момент — разведенной женщиной двадцати восьми лет, вдруг столкнувшейся лицом к лицу с человеком, который был любовью одной ночи… но с тех пя незримо присутствовал в ее жизни.
Я вглядывалась в его лицо. Он был все тем же, настоящим ирландцем. Румянец на щеках, квадратная челюсть. Только на этот раз красавчик был без военной бормы. На нем были темно-коричневое пальто, толстые кожаные перчатки, матерчатая кепка. На первый взгляд, Джек Малоун был точной копией того парня, которого я встретила в 1945 году.
Вы знакомы?
Это произнесла женщина. Точнее, его жена. Ее голос был теплым, в нем не было и тени подозрительности или недоверия — несмотря на двусмысленность сцены, разыгравшейся на ее глазах. Я окинула ее взглядом. Да, она определенно была моей ровесницей — и довольно миловидной. На ней было ярко-синее пальто с меховым воротником. И перчатки в тон. Короткие светло-русые волосы были собраны черной бархатной лентой. Она была такой же высокой, как и Джек, — почти пять футов десять дюймов, прикинула я, — и совсем не полная. Даже тяжелое пальто не добавляло объема ее стройной фигуре. Вытянутое лицо, слегка суровое, напомнило мне портреты первых поселенцев Колонии Массачусетского залива. Я легко могла представить себе, как эта женщина мужественно борется с тяготами бостонской жизни тридцатые годы семнадцатого века. Хотя она мило улыбалась мне, я чувствовала, что, если потребуется, она может быть твердой, как скала.
Младенец спал. Собственно, это был уже не младенец — мальчику было года три. Просто он был миниатюрным. И очень красивым, как все маленькие мальчики. В ярко-синем комбинезоне и крохотных варежках, крепившихся к комбинезону металлическими застежками. Цвет его одежды гармонировал с пальто матери. Как трогательно. И как восхитительно — подобрать себе и ребенку одежду в тон. Какая роскошь — хотя вряд ли она считала это роскошью. В самом деле, ведь у нее есть муж, ребенок. У нее есть он, черт возьми. Он… и здоровая матка. Впрочем, я не сомневалась в том, что она воспринимает это как нечто само собой разумеющееся, принадлежащее ей по праву. Священному праву Материнства, принадлежности этому Мужчине. Этому омерзительному, ненавистному, самоуверенному, красивому ирландцу…
О боже, если бы ты меня услышал!..
Да, — прозвучал его голос, — конечно, мы знакомы. Правда, Сара?
Я вернулась к реальности.
Да, мы знакомы, — выдавила я из себя.
Сара Смайт… моя жена Дороти.
Она улыбнулась и кивнула мне. Я ответила тем же.
И конечно, наш сын Чарли, — добавил он, похлопав по коляске.
Сколько ему?
На днях исполнилось три с половиной, — сказала Дороти. Я быстро произвела в уме кое-какие арифметические подсчеты и в упор уставилась на Джека. Он отвел взгляд в сторону.
Три с половиной? — переспросила я. — Какой чудный возраст.
Да, вы правы, — сказала Дороти, — тем более что он теперь начал говорить. Настоящий болтунишка, не так ли, дорогой?
Это точно, — сказал Джек. — А как твой брат, ныне такой знаменитый?
Процветает, — ответила я.
Вот откуда мы с Сарой знакомы, — объяснил он Дороти. — Мы встретились на вечеринке у ее брата… когда же это было?
Канун Дня благодарения, сорок пятый год.
Господи, у тебя память куда лучше, чем у меня. И как звали того парня, с которым ты была в тот вечер?
О, да ты ловкач. Заметаешь следы, как заправский воришка.
Дуайт Эйзенхауэр, — ответила я.
На мгновение воцарилась гробовая тишина, которую вскоре нарушил нервный смех Джека и Дороти.
Ты по-прежнему самая остроумная женщина Западного полушария, — сказал Джек.
Постойте, — вмешалась Дороти, — вы случайно не та Сара Смайт, что пишет для журнала «Суббота/Воскресенье»?
Да, это она, — ответил Джек.
Обожаю вашу колонку, — сказала она. — Считайте, что я ваша преданная поклонница.
Я тоже, — добавил Джек.
Спасибо, — сказала я и опустила глаза.
Она подтолкнула мужа:
Ты никогда не говорил мне, что знаком с самой Сарой Смайт.
Джек лишь пожал плечами.
И верно ли то, что я прочитала у Винчелла, — продолжала Дороти, — будто ваш брат — один из авторов шоу Марти Маннинга?
Он самый главный у Маннинга, — уточнил Джек. — Ведущий автор.
Избегая встречаться взглядом с Джеком, я сказала:
Ты, похоже, следишь за нашим творчеством.
Да нет, просто, как все, читаю газеты. Но это здорово — видеть, что вы оба добились успеха. Пожалуйста, передай Эрику привет от меня.
Я кивнула. Подумав: «Ты не забыл, что он от тебя не в восторге?»
Вы обязательно должны прийти к нам в гости, — сказала Дороти. — Вы живете где-то неподалеку отсюда?
В общем-то, да.
Мы тоже, — сказал Джек. — Твенти-Вест, 84-я улица — как раз с западной стороны Центрального парка.
Что ж, мы с Джеком будем счастливы видеть вас и вашего мужа…—
Я не замужем, — сказала я. И снова Джек отвел взгляд.
Прошу прощения, — сказала Дороти. — Я как-то неудачно выразилась.
Не стоит извиняться, — успокоила я ее. — Я была замужем.
О, в самом деле? — воскликнул Джек. — И долго?
Нет, совсем недолго.
Мне так жаль, — сказала Дороти.
Да бросьте вы. Это была ошибка. Скоропалительная ошибка.
Ошибки случаются, — сказал Джек.
Да. Это правда, — ответила я.
Мне не терпелось закончить эту беседу, поэтому я взглянула на часы.
Боже, сколько времени! — воскликнула я. — Мне надо бежать.
Так вы навестите нас? — спросила Дороти.
Конечно, — заверила я.
И как можно с тобой связаться? — спросил Джек.
Моего телефона нет в справочнике.
Еще бы, — заметила Дороти. — Такая знаменитость…
Никакая я не знаменитость.
Ну а нас можно найти в телефонной книге, — сказал Джек. — Или ты всегда можешь застать меня в моем офисе.
Джек работает в «Стал энд Шервуд», — уточнила Дороти,
Связи с общественностью? — спросила я у него. — Кажется, ты был журналистом?
Был, пока шла война, о которой можно было писать. А сейчас деньги можно заработать только в пиаре. И кстати, имей в виду: если тебе понадобится специалист по имиджу… наша компания как раз этим занимается.
Я все поражалась его самообладанию, тому, как ловко он притворялся, будто мы случайные знакомые. А может, для него я и была лишь случайной знакомой? Дороти снова игриво подтолкну, его.
Послушал бы ты себя, — сказала она. — Все выгоду ищешь.
Я серьезно. Наша компания может здорово помочь молодой колумнистке вроде Сары. Мы могли бы создать тебе совершенно другой имидж.
С анестезией или без? — спросила я. Джек и Дороти дружно рассмеялись.
Господи, ты действительно самая остроумная женщина 3ападного полушария, — повторился он. — Приятно было встретить тебя через столько лет.
Я едва сдержалась, чтобы не ляпнуть: «Мне тоже».
Рада была познакомиться, Дороти, — сказала я.
О, а для меня это такая честь. Вы действительно моя самая любимая журналистка.
Я польщена.
С этим словами я махнула рукой на прощание, развернулась и пошла в сторону главной аллеи. Там я припала к первому фонарному столбу, и мне не сразу удалось успокоиться. Вскоре я услышала приближающиеся голоса — супруги явно возвращались тем же маршрутом. Я поспешила к выходу на 77-ю улицу. По пути я разу не обернулась, опасаясь обнаружить их у себя за спиной. Мне хотелось убраться отсюда, и поскорее.
Выйдя из ворот парка, я поймала такси, на котором доехала до Риверсайд-драйв. Прибежав домой, я захлопнула дверь, скинула пальто прямо на диван и начала расхаживать из угла в угол. Да, я была в бешенстве. Да, я была вне себя. Да, я была глубоко, глубоко несчастна.
Негодяй. Этот негодяй разбил мое сердце.
Сколько ему?
На днях исполнилось три с половиной.
Три с половиной. Какой чудный возраст.
Это означало, что Чарли родился в начале лета сорок шестого года. Если ему «на днях исполнилось три с половиной», выходит, зачат он был в…
Я начала лихорадочно загибать пальцы. Июнь, май, апрель, март, февраль, январь, декабрь, ноябрь, октябрь…
Октябрь сорок пятого.
О, да ты самый подлый сукин сын. Она уже была беременна, когда ты отрабатывал на мне свои дешевые приемы соблазнителя.
И подумать только — подумать только! — как по-идиотски, по-девчоночьи я поддалась на твою игру. Тысячи напрасных слов я излила в своих письмах к тебе. Долгие месяцы провела в бессмысленном ожидании твоего ответа. И потом… после всего этого!.. скучая открытка.
Прости.
Теперь все стало понятно. И как оказалось, все эти годы он следил за моей карьерой. Он знал, что я пишу для «Субботы/Воскресенья», как знал и об успехах Эрика. Он мог без труда разыскать меня через редакцию журнала. Впрочем, нет, вряд ли такому опытному ловеласу пришло бы в голову действовать столь прямолинейно и открыто.
Я пнула ногой стол. Принялась ругать себя за то, что оказалась такой дурой, что реагирую слишком эмоционально, что по-прежнему нахожу его чертовски привлекательным. Я пошла на кухню. Достала из шкафа бутылку. Налила себе виски, залпом выпила, подумав: «Я еще никогда не выпивала при дневном свете». Но мне нужно было принять что-то крепкое. Потому что в хаосе мыслей и чувств ярким пятном выделялось одно: страсть к этому мужчине. Я хотела ненавидеть его, презирать за обман, предательство. Еще больше мне хотелось навсегда вычеркнуть его из памяти — равнодушно пожать плечами и уйти. Но что же творилось на самом деле? Не прошло и получаса после встречи с ним, и я уже не владела собой. Я была в ярости, я была готова убить его. И я так хотела его! Наверное, и жизни было мало, чтобы распознать причину обрушившейся на меня лавины чувств, когда я увидела его в парке. Да, потрясение и гнев были понятны. Но внезапный прилив желания совершенно обескуражил меня. И потребовал еще виски.
Опрокинув следующую дозу спиртного, я убрала бутылку и вышла из дома. Я заставила себя пообедать в местном кафе, потом решила отвлечься на двойном сеансе в кино. Фильмом второй категории была какая-то подзабытая военная картина с Корнеллом Уайлдом и Уордом Бондом. Но в основной программе показывали «Ребро Адама» с Хепберн и Трейси, и это был полный восторг. Фильм умный, дерзкий, современный (не говоря уже о том, что действие разворачивалось в декорациях журнального мира, что лично мне было особенно интересно). В кино звездам достаются не только главные роли, но и романтические дилеммы, которые неизбежно разрешаются к лучшему… или оборачиваются красивыми трагедиями. Для нас же, простых смертных, четких и ясных решений не припасли. И мы обречены на неразбериху и путаницу.
Я вернулась домой около шести вечера. Едва я переступила порог квартиры, как раздался телефонный звонок. Я сняла трубку.
Ну здравствуй, — сказал он.
Сердце пропустило один удар.
Ты меня слышишь, Сара? — спросил Джек.
Да. Я здесь.
Должен тебе сказать, что твой телефон все-таки значится в справочнике.
Я промолчала.
Не думай, я вовсе не упрекаю тебя в том, что ты слегка приврала.
Джек… я действительно не хочу с тобой разговаривать.
Я знаю почему. И я этого заслуживаю. Но если бы я мог хотя бы…
Что? Объяснить?
Да, я бы хотел попытаться объяснить.
Я не хочу слышать твоих объяснений.
Сара…
Нет. Никаких объяснений. Никаких оправданий. Ничего.
Я виноват. Ты даже не представляешь, как я…
Поздравляю. Ты заслуживаешь чувства вины. За то, что обманул меня. За то, что обманул ее. Она ведь была в твоей жизни, когда ты познакомился со мной, не так ли?
Молчание.
Так что, была?
Все это очень не просто.
О, прошу тебя…
Когда я встретил тебя, я не…
Джек, как я уже сказала, я ничего не хочу знать. Поэтому просто оставь меня в покое. Нам больше нечего сказать друг другу.
Ты ошибаешься… — взволнованно произнес он. — Потому что последние четыре года…
Я кладу трубку…
…последние четыре года я думал о тебе каждый день, каждый час.
Долгое молчание.
Зачем ты мне сейчас все это рассказываешь? — наконец спросила я.
Потому что это правда.
Я тебе не верю.
Я не удивлен. И да, да… я знаю, что нужно было написать… Нужно было ответить на все твои потрясающие письма. Но…
Я действительно больше не хочу ничего слышать, Джек.
Пожалуйста, встреться со мной.
Это исключено.
Послушай, я сейчас на углу Бродвея и 83-й улицы. Я могу быть у тебя через пять минут.
Откуда, черт возьми, ты знаешь, где я живу?
Справочник.
А жене ты, наверное, сказал, что вышел за сигаретами и заодно подышать воздухом. Я угадала?
Да, — неохотно признался он. — Что-то в этом роде.
Какой сюрприз. Лжи становится все больше.
Позволь хотя бы пригласить тебя на чашку кофе. Или выпьем по коктейлю…
Прощай.
Сара, прошу тебя… дай мне шанс.
Я уже это сделала один раз. Или ты забыл?
Я повесила трубку. Телефон тут же взорвался очередным звонком. Я ответила.
Всего десять минут твоего времени, — сказал Джек. — Это все, о чем я прошу.
Я отдала тебе восемь месяцев своего времени… и что ты с ними сделал?
Я совершил ужасную ошибку.
Наконец-то начался процесс самопознания. Но все это мне неинтересно. Оставь меня в покое и больше никогда не звони,
Я повесила трубку и отключила телефон.
Я боролась с искушением снова глотнуть виски. Через нескольку минут раздался звонок домофона. О господи, он явился сюда. Я зашла на кухню, сняла трубку и прокричала:
Я же сказала, что больше не хочу тебя видеть.
На углу есть кафе, — прорвался сквозь помехи хриплый к Джека. — Я буду ждать тебя там.
Не трать время, — сказала я. — Я не приду.
И повесила трубку.
Следующие полчаса я пыталась чем-то себя занять. Перемыла всю грязную посуду. Сварила себе кофе. Принесла чашку на письменный стол. Села и попыталась править четыре колонки, написанные в последние дни. Все кончтлось тем, что я схватила пальто и выбежала из дома.
До закусочной «Гитлитц» было две минуты ходьбы. Он сидели кабинке у двери. На столе перед ним стояла чашка кофе, в пепельнице уже скопилось четыре окурка. Когда я вошла, он как раз закуривал очередную сигарету «Лаки Страйк». Увидев меня, он вскочил, и на его лице появилась тревожная улыбка.
Я уже начал терять надежду…
Надежду действительно можешь оставить, — сказала я, скользнув в кабинку. — Потому что через десять минут меня здесь не будет.
Это так здорово — снова увидеть тебя, — сказал он, усаживаясь напротив. — Ты даже не представляешь…
Я прервала его:
Можешь предложить мне чашку кофе.
Конечно, конечно. — Он сделал знак официантке. — А что ты съешь?
Ничего.
Ты уверена?
Нет аппетита.
Он потянулся к моей руке. Я отстранилась.
Ты выглядишь потрясающе, Сара.
Я бросила взгляд на часы:
Девять минут, пятнадцать секунд. Твое время уходит, Джек.
Ты ненавидишь меня?
Я проигнорировала его вопрос, снова взглянув на часы:
Восемь минут, сорок пять секунд.
Я неудачно выразился.
Слова ничего не стоят… как говорят в Бруклине.
Он поморщился и глубоко затянулся сигаретой. Подошла официантка с моим кофе.
Ты права, — сказал он. — Тому, что я сделал, нет оправданий.
Все, что тебе нужно было сделать, это ответить на одно мое письмо. Ты ведь их все получил, не так ли?
Да, они были просто фантастическими, необыкновенными. Настолько, что я сохранил их все до единого.
Я тронута. Дальше ты, наверное, скажешь, что показал их своей… как ее зовут, напомни?
Дороти.
Ах да, Дороти. Прямо как из «Волшебника страны Оз». Ты, случайно, познакомился с ней не в Канзасе, где она была со своей собачкой Тото… — Я прикусила язык. — Пожалуй, мне лучше уйти.
Не уходи, Сара. Я так виноват перед тобой…
Я написала тебе, наверное… сколько их было?
Тридцать два письма, сорок четыре открытки, — ответил он.
Я внимательно посмотрела на него:
Какой у тебя строгий учет.
Мне дорого каждое из них.
О, умоляю. Ложь я еще могу вытерпеть. Но сентиментальную ложь…
Это правда.
Я тебе не верю.
Она была беременна, Сара. Я этого не знал, когда встретил тебя.
Но совершенно очевидно, что ты знал ее, когда встретил меня. Иначе она вряд ли могла забеременеть от тебя. Или это я тоже неправильно поняла?
Он тяжело вздохнул, выпуская изо рта густое облако дыма.
Я познакомился с ней в августе сорок пятого. «Старз энд Страйпс» как раз откомандировала меня в Англию после того задания в Германии. Мне предстояло три месяца проработать в их главном европейском бюро, которое размещалось в штабе союзнических войск под Лондоном. Дороти работала в штабе машинисткой. Она только что закончила колледж и пошла добровольцем в армию. «У меня была романтическая идея сделать хоть что-нибудь для победы, — призналась она мне потом. — Я видела себя хемингуэевской героиней, работающей в военном госпитале». Вместо этого армия послала ее секретаршей в Лондон. Однажды, во время перерыва на кофе, мы разговорились с ней в столовой. Она очень тосковала за своей машинкой. Я скучал, переписывая репортажи других журналистов. Мы стали встречаться после работы. Потом стали близки. Это не была любовь. И не была страсть. Это было просто… от нечего делать. Способ убить время в скучнейшей столице Англии. Конечно, мы нравились друг другу. Но мы знали, что для нас обоих это всего лишь мимолетный роман, у которого нет будущего.
Спустя пару месяцев, в начале ноября, мне сказали, что я буду освещать начало послевоенного восстановления Германии… но сначала могу съездить в короткий отпуск в Штаты. Когда я сообщил ей о своем отъезде, она слегка расстроилась… но была реалисткой. Да, наш роман был приятным. Мы симпатизировали друг другу. И я искренне считал ее шикарной девчонкой. Черт возьми, я ведь ирландский католик из Бруклина, в то время как она потомственная аристократка и принадлежит к англиканской церкви. Я ходил в бруклинскую среднюю школу Эрасмус. Она училась в элитной школе Розмари Холл и колледже Смита. Я был ей неровня. И она тоже это знала — хотя была слишком вежлива, чтобы говорить со мной об этом. В какой-то степени мне льстило, что она вообще снизошла до меня. Но такие истории не редкость в военное время. Он, она, здесь и сейчас… почему бы нет?
Как бы то ни было, я отплыл из Англии десятого ноября, не думая увидеть Дороти снова. Спустя две недели я встретил тебя. И…
Он запнулся, принялся выбивать из пачки новую сигарету. Потом закурил.
И что? — тихо спросила я.
Я сразу понял…
Молчание.
Это случилось внезапно и с первого взгляда. Потрясение. Но я сразу все понял.
Я смотрела в свою чашку. И молчала. Он снова потянулся к моей руке. Я не стала отдергивать ее. Его пальцы коснулись моих. И я почувствовала, что дрожу. Мне захотелось убрать руку. Но я не могла пошевелиться. Когда он снова заговорил, его голос звучал почти тертом.
Всё, что я говорил тебе в ту ночь, я говорил искренне. Всё, Сара.
Я не хочу это слышать.
Нет, хочешь.
Я все-таки убрала руку:
Нет, не хочу.
Ты тоже это знала, Сара.
Да, конечно, знала, — прошипела я. — Тридцать два письма, сорок четыре открытки… и ты спрашиваешь меня, знала ли я. Я не просто скучала по тебе. Я не могла жить без тебя. Я этого не хотела, но ничего не могла с собой поделать. И когда ты не ответил…
Он полез в карман своего пальто, достал два конверта и положил их передо мной на стол.
Что это? — спросила я.
Два письма, которые я написал тебе, но так и не отправил.
Я уставилась на них. Конверты были проштампованы штемпелем американской армии. Выглядели они потертыми и пожелтевшими от времени.
Первое письмо было написано на корабле, по пути в Германию, — сказал он. — Я собирался отправить его тебе сразу, как только мы пришвартуемся в Гамбурге. Но когда мы туда прибыли, меня дожидалось письмо от Дороти, в котором она сообщила о своей беременности. Я тотчас попросил дать мне увольнительную на уик-энд и отправился на пароме в Лондон. По дороге туда я решил сказать ей, что при всей моей к ней симпатии жениться на ней я не могу. Потому что… — снова глубокая затяжка, — потому что не люблю ее. И потому что я встретил тебя. Но когда я добрался до Англии, она…
Что? Упала в твои объятия? Расплакалась? Сказала, что так боялась, что ты ее бросишь? А потом призналась, что любит тебя?
Да… все именно так, как ты сказала. И еще добавила, что семья отречется от нее, если она родит ребенка без отца. После знакомства с ними я понял, что тогда она говорила правду. Не осуждай ее…
Какого черта я стану ее осуждать? Будь я на ее месте, я бы сделала то же самое.
Я почувствовал, что у меня нет выбора. Сразу вспомнилось: ты в ответе за свои деяния… от грехов плоти не уйти… и прочая католическая ересь о чувстве вины, вынудившая меня сказать ей «да» и дать обещание жениться.
Весьма ответственный поступок.
Она порядочная женщина. У нас нет особых проблем. АУ как-то ладим. Я бы сказал, что у нас… дружеские отношения.
Я промолчала. Он коснулся одного из конвертов и сказал:
Я написал тебе второе письмо по дороге в Гамбург. В нем я объяснил…
Мне не нужны твои объяснения, — сказала я, отпихивая конверты.
Хотя бы возьми их домой и прочитай…
А смысл? Что случилось — то случилось… и прошло уже четыре года. Да, мы провели вместе одну ночь. Я думала, что это может стать началом чего-то. Я ошиблась. С'еst la vie. Конец истории. Я не сержусь на тебя за то, что ты «исполнил свой долг» и женился на Дороти. Просто… ты мог бы избавить меня от многих страданий и боли, если бы объяснился со мной, рассказал, что происходит.
Я хотел это сделать. Собственно, об этом мое второе письмо. Я написал его, когда возвращался на пароме в Гамбург. Но когда я туда прибыл и обнаружил, что меня дожидаются три твоих письма, я запаниковал. Я просто не знал, что делать.
И ты решил, что лучший выход — не делать вообще ничего. Проигнорировать мои письма. Держать меня в подвешенном состоянии. Или, может, ты надеялся, что я наконец уловлю намек и просто исчезну из твоей жизни?
Он уставился в свою чашку и замолк. Говорить пришлось мне.
Еgо te absolvo… этих слов ты ждешь от меня? Я могла бы простить тебе свой позор. Могла бы смириться с твоей виной. Даже с правдой. Но ты выбрал молчание. После того как клялся мне в любви — а что может быть выше? — ты не смог разобраться с простейшей этической проблемой — объясниться со мной.
Я не хотел причинять тебе боль.
О господи, не надо кормить меня этими избитыми фразами, — воскликнула я, чувствуя, что закипаю от злости. — Ты сделал мне гораздо больнее, оставив в неизвестности. И когда ты все-таки снизошел до того, чтобы послать мне открытку… что ты написал? «Прости». После восьми месяцев, что я забрасывала тебя письмами, это все, что ты смог мне сказать? Как же я презирала тебя, когда получила эту открытку.
Иногда мы сами не ведаем, что творим.
Он снова выбил из пачки сигарету. Хотел закурить, но передумал. Он выглядел растерянным и печальным — как будто не знал, что делать дальше.
Мне действительно пора, — сказала я.
Я поднялась из-за стола, но он удержал меня за руку:
Я точно знал, где ты живешь последние два года. Я читая всё, что ты писала в журнале. Я каждый день порывался позвонить тебе.
Но не позвонил.
Потому что не мог. До сегодняшнего дня. Когда я увидел тебя в парке, я сразу понял, что…
Я отдернула руку и перебила его:
Джек, это бессмысленно.
Пожалуйста, позволь мне снова увидеть тебя.
Я не встречаюсь с женатыми мужчинами. А ты женат, не забыл еще?
Я развернулась и быстро вышла из кафе, не оглянувшись посмотреть, идет ли он следом. Вечерний январский воздух обжег лицо, словно пощечина. Я хотела двинуться обратно к дому, но боялась, что он может снова позвонить. Поэтому я поспешила в сторону Бродвея, по дороге нырнув в лобби-бар отеля «Ансония». Я села за столик у двери. Выпила виски. Заказала еще.
Иногда мы сами не ведаем, что творим.
Как я, влюбившись в тебя.
Я оставила на столе мелочь. Встала и вышла из бара. На улице поймала такси. Попросила таксиста ехать в центр. Когда мы доехали до 34-й улицы, я попросила его вернуться назад. Водителя удивила столь резкая перемена маршрута.
Леди, вы вообще-то знаете, куда вам нужно? — спросил он.
Понятия не имею.
Таксист высадил меня у подъезда моего дома. К моему облегчению, Джек не слонялся под окнами. Но он все-таки заходил, потому; что два конверта ждали меня у порога квартиры. Я подняла их. Зашла к себе. Сняла пальто. Прошла на кухню и поставила на плиту чайник. Оба письма я швырнула в мусорное ведро. Заварила себе чаю. Вернулась в гостиную. Врубила Моцарта, К 421, в исполнении Будапештского струнного квартета. Устроившись на диване, я попыталась вслушаться в музыку. Но уже через пять минут встала, пошла на кухню и достала письма из мусорного ведра. Я села за кухонный стол. Положила перед собой конверты. Долго смотрела на них, призывая себя не вскрывать их. Звучала музыка Моцарта. Я все-таки взяла в руки первый конверт. На нем был указан адрес моей старой квартиры на Бедфорд-стрит. Буквы были слегка смазаны, как будто конверт побывал под дождем. Сам конверт был мятым, пожелтевшим, старым. Но был по-прежнему запечатан. Я надорвала бумагу. Внутри оказался сложенный листок фирменной бумаги «Старз энд Страйпс». Почерк Джека был аккуратным и разборчивым.
27 ноября, 1945 г.
Моя красавица Сара!
Вот и я — где-то у берегов Новой Шотландии. Мы в море вот уже два дня. Впереди еще неделя пути, прежде чем мы пришвартуемся в Гамбурге. Мой «личный кубрик», мягко говоря, тесноват (десять на шесть — короче, размером с тюремную камеру). Конечно, ни о какой приватности говорить не приходится, поскольку я делю каюту с пятью ребятами, двое из которых отчаянные храпуны. Пожалуй, только у военных достанет смекалки запихнуть шестерых солдат в чулан. Неудивительно, что мы победили в этой войне.
Когда пару дней назад мы подняли якорь в Бруклине, мне едва удалось побороть искушение сигануть за борт, доплыть до берега, впрыгнуть в вагон метро, чтобы оказаться на Манхэттене и постучать в дверь твоей квартиры на Бедфорд-стрит. Но это могло бы стоить мне года на гауптвахте, в то время как нынешний мой приговор грозит лишь девятью месяцами разлуки с тобой. И тебе все-таки лучше встречать меня на бруклинских верфях в сентябре… иначе я могу совершить какое-нибудь губительное безрассудство, вступлю, чего доброго, в орден христианских братьев.
Ну что я могу вам сказать, мисс Смайт? Только одно: все говорят о пресловутой любви с первого взгляда. Сам я никогда в это не верил… и считал, что все это сказки из плохого кино (чаще всего с Джейн Уаймен в главной роли).
А не верил, наверное, потому, что со мной такого никогда не было. Пока я не встретил тебя.
Тебе не кажется, что жизнь замечательна в своей абсурдности! В мою последнюю ночь в Нью-Йорке я попадаю на вечеринку, где не должен был оказаться, и… там же появляешься ты. Увидев тебя, я сразу подумал: я женюсь на ней.
И я женюсь на тебе… если ты меня дождешься.
Согласен, я слишком опережаю события. Согласен, наверное, меня слегка занесло. Но любовь на то и любовь, что делает тебя нетерпеливым и сумасшедшим.
Старший сержант зовет нас в кают-компанию, так что на этом мне придется закончить. Это письмо я отправлю сразу, как только мы прибудем в Гамбург. А пока я буду думать о тебе день и ночь.
С любовью,
Джек.
Едва дочитав письмо, я кинулась перечитывать его. Снова и снова. Как мне хотелось быть недоверчивой, скептичной, упрямой. Но вместо этого я испытывала лишь грусть. Оттого что та ночь подарила ощущение счастья, но оно ускользнуло.
Я взяла в руки другой конверт. Такой же съежившийся от высохших капель воды, такой же затертый. Словно напоминание о том, что бумага — как и люди — заметно старится за четыре года.
3 января, 1946 г.
Дорогая Сара!
Сегодня я провел кое-какие математические подсчеты и обнаружил, что прошло тридцать семь дней с тех пор, как я простился с тобой в Бруклине. В тот день я сел на корабль с мыслью: я встретил любовь всей своей жизни. Весь долгий путь через Атлантику я только и делал, что выстраивал схемы, как законным путем вырваться из лап военной журналистики и вернуться к тебе на Манхэттен.
По приходе в Гамбург меня ожидало письмо. Письмо, которое стало для меня роковым.
Дальше он рассказывал историю своего знакомства с американской машинисткой по имени Дороти, объяснял, что это был мимолетный роман, окончившийся в начале ноября.
Но вот — по прибытии в Гамбург — он получил от нее известие о том, что она беременна. Он навестил ее в Лондоне. Дороти разрыдалась, увидев его — она боялась, что он ее бросил. Но он был не из тех, кто бросает.
Все поступки имеют свои последствия. Иногда нам везет, и удается увильнуть от последствий. Иногда приходится расплачиваться. Собственно, что я сейчас и делаю.
Это самое трудное письмо в моей жизни — потому что оно адресовано женщине, с которой я хотел бы прожить до конца своих дней. Да, я в этом абсолютно уверен. Откуда я знаю? Просто знаю, и всё.
Но я не могу ничего сделать, чтобы изменить ситуацию. Я должен исполнить свой долг. Должен жениться на Дороти.
Мне хочется биться головой об стену, ругать себя последними словами за то, что потерял тебя. Потому что твердо знаю: с этой минуты и до конца жизни твой образ будет следовать за мной по пятам.
Я люблю тебя.
Я очень виноват перед тобой.
Постарайся как-нибудь простить меня.
Джек.
О, какой же ты дурак. Самый большой дурак. Какого черта ты не отправил это письмо? Я бы поняла. Я бы тебе поверила. Я простила бы тебя в тот же миг. Я бы справилась со своей болью. И смогла бы жить дальше. Без ненависти к тебе.
Но ты боялся… чего? Обидеть меня? Унизить? Или попросту признаться в том, что между нами была всего лишь интрижка?
Пожалуй, труднее всего в жизни признаться в ошибке, в ложном обвинении, в том, что виноват. Особенно если вдруг биологическая случайность загоняет тебя в угол, как это произошло с Джеком.
Ты действительно веришь в его историю? — спросил Эрик, когда я позвонила ему вечером.
Она кажется правдоподобной и объясняет…
Что? Что он оказался трусом, который даже не удостоил тебя правды?
Он же признался мне в том, что совершил ужасную ошибку.
Все мы совершаем ужасные ошибки. Иногда их прощают, иногда нет. Вопрос в том, хочешь ли ты простить его?
После долгой паузы я ответила:
Но разве от прощения не становится легче всем?
Эрик тяжело вздохнул:
Конечно. Ты просто мастер создавать себе проблемы.
Спасибо.
Ты хотела знать мое мнение — я его высказал. Послушай, Эс, ты уже большая девочка. Если хочешь — верь ему. Но ты знаешь, что от него можно ждать. Ради твоего же блага, я надеюсь, что больше этого не повторится. Короче, мой тебе совет: caveat emplor.
Здесь нечего покупать, Эрик. Он женат.
С каких это пор узы брака стали препятствием для походов налево?
Я не собираюсь играть в эти игры, Эрик.
Мне действительно не хотелось совершать глупости. В три часа ночи, окончательно сдавшись бессоннице, я села за стол и напечатала письмо.
6 января, 1950 г.
Дорогой Джек!
Кто это сказал, что все мы умны задним умом? Или что не стоит наступать на одни и те же грабли? Я рада, что прочлa твои письма… которые теперь тебе возвращаю. Они многое прояснили. И опечалили меня… потому что я, также как и ты, после той ночи была почти уверена в том, что мы всегда будем вместе. Но у всех есть прошлое… и твое стало препятствием на пути нашего будущего. Я не злюсь на тебя из-за Дороти. Мне просто очень жаль, что тебе не хватило смелости отправить эти письма.
Ты признался, что у тебя довольно неплохой брак. Поскольку мой брак оказался кошмаром, для меня «довольно неплохой» звучит как удачный. Так что ты можешь считать себя счастливчиком.
На прощание я хочу пожелать тебе и твоей семье всего самого доброго.
Твоя…
И я подписалась: Сара Смайт. Мне хотелось верить, что он поймет написанное между строк: «Прощай».
Я отыскала в справочнике адрес компании «Стал энд Шервуд». Потом запечатала письмо в почтовый конверт и адресовала письмо на имя Джека. Я наспех оделась, бросилась к почтовому ящику на углу Риверсайд-драйв и 77-й улицы, оттуда бегом вернулась домой. Быстро разделась и юркнула под одеяло. Теперь я могла уснуть.
Но мне не удалось поспать допоздна. Потому что в восемь утра начал трезвонить домофон. Я побрела на кухню, чтобы снять трубку. Это был курьер из местного цветочного магазина. Мое сердце затрепетало. Я открыла дверь. Посыльный вручил мне дюжину красных роз. В букете была карточка:
Я люблю тебя.
Джек.
Я поставила цветы в воду. Разорвала карточку. Весь день я провела в городе — слонялась по кинотеатрам, смотрела премьеры этого месяца, отбирая материал для своей колонки. Вернувшись вечером домой, я с облегчением обнаружила, что на коврике у порога нет писем.
Однако назавтра, ровно в восемь утра, раздался звонок домофона
Цветочный магазин Хэнделмана.
О боже…
На этот раз я получила дюжину розовых гвоздик. И разумеется, с карточкой:
Пожалуйста, прости меня. Пожалуйста, позвони.
С любовью,
Джек.
Я поставила цветы в воду. Порвала карточку. Я молила Бога, чтобы мое письмо дошло в его офис сегодня утром, чтобы он получил его и оставил меня в покое.
Но на следующее утро, ровно в восемь… домофон.
Цветочный магазин Хэнделмана.
Что сегодня? — спросила я у посыльного.
Дюжина лилий.
Отнесите обратно.
Прошу прощения, леди, — сказал он, всучив мне букет. — Доставка есть доставка.
Я нашла свою третью (и последнюю) вазу. Выставила букет. Раскрыла вложенную открытку.
Я на распутье.
И я по-прежнему люблю тебя.
Джек.
Черт. Черт. Черт. Я схватила пальто и помчалась в сторону Бродвея — к отделению «Вестерн Юнион» на 72-й улице. Там я подошла к стойке, взяла бланк телеграммы и обгрызенный карандаш. Написала:
Больше никаких цветов. Никаких пошлых фраз. Я не люблю тебя.
Уйди из моей жизни. И не ищи встреч со мной.
Сара.
Я подошла к окошку, протянула клерку телеграмму. Бесцветным голосом он зачитал мне вслух текст, произнося «Тчк» каждый раз, когда доходил до проставленной мною точки. Дочитав до конца, он поинтересовался, какой тариф я предпочитаю — обычный или скоростной.
Как можно быстрее.
Стоимость составила один доллар и пятнадцать центов. Телеграмму должны были доставить Джеку в офис в течение двух часов. Когда я полезла в кошелек, чтобы расплатиться, моя рука заметно дрожала. По пути домой я зашла в закусочную и долго сидела там, уставившись в чашку с кофе, пытаясь убедить себя в том, что поступила правильно. Моя жизнь — уговаривала я себя — наконец-то наладилась. Я добилась профессиональных успехов. Материального достатка. Из бракоразводного процесса я вышла не замаранной. Да, конечно, сознание того, что детей у меня никогда не будет, по-прежнему отравляло существование… но ведь от него никуда уже не деться, с кем бы я ни связала свою жизнь. Тем более женатый мужчина. И с ребенком.
Да, допустим, я по-прежнему любила его. Но любовь не может существовать без прагматической основы. А в этой ситуации не было никакой основы. Такая любовь завела бы нас — меня — в тупик, где живет только грусть.
Так что, да, я все сделала правильно, отослав телеграмму. Разве нет?
Остаток дня я провела в городе. Когда вечером я вернулась домой и открыла дверь своей квартиры, то испытала горькое разочарование оттого, что меня не дожидалась телеграмма от Джека. Я проспала почти до полудня. Резко проснувшись, я бросилась вниз по лестнице проверить, нет ли почты от мистера Малоуна. Почты не было. В голове пронеслась мысль: сегодня и цветов нет. Может, я так крепко спала, что не услышала звонок домофона…
Я позвонила в цветочный магазин Хэнделмана.
Прошу прощения, мисс Смайт, — сказал мистер Хэнделман, — но сегодня, видимо, не ваш день.
Не мой день был и назавтра. И послезавтра. И после послезавтра.
Прошла неделя, а от Джека не было ни слова. Уйди из моей жизни. И не ищи встреч со мной. О боже, он поверил мне на слово.
Снова и снова я пыталась убедить себя в том, что решение было мудрым и правильным. Но тут же ловила себя на том, что сгораю от тоски и желания.
И вот, спустя девять дней после отправки той телеграмм нен пришло письмо. Оно было коротким.
Сара!
Это второе тяжелейшее письмо в моей жизни. Но, в отличие от того, первого, это я отправлю.
Я уважаю твое желание. Больше ты никогда не услышишь обо мне. Только знай одно: ты всегда будешь со мной — потому что я никогда тебя не забуду. И потому что ты — любовь всей моей жизни.
Я не порвала это письмо. Возможно, потому, что потрясение было слишком сильным. В то же утро я взяла такси до Пенсильванского вокзала и села на поезд до Чикаго: местный женский клуб давно приглашал меня побеседовать за ланчем с его членами. За часовую работу платили двести долларов плюс все мои расходы. Я предполагала задержаться там на четыре ночи. Вместо этого я приехала в Чикаго в разгар снежной бури, каких не было в городе вот уже тридцать лет. Как я быстро обнаружила, на фоне чикагской пурги аналогичное климатическое явление на Манхэттене больше напоминало мягкое порхание снежинок. Чикаго не просто встал — он оказался парализован. Температура упала до десяти градусов ниже ноля. Ветер с озера Мичиган резал, словно скальпель. Снегопад не прекращался. Мою беседу отменили. Обратный поезд тоже. Высунуться на улицу было невозможно. На восемь дней я была заточена в отеле «Амбассадор» на Норт-Мичиган-авеню, где проводила время за своим «ремингтоном», пописывая очередные репортажи для колонки «Будней», или читала дешевые детективы. Думая: это не американский Средний Запад, это дурной сон про Россию.
Не проходило и часа, чтобы я не пыталась убедить себя в том, что поступила правильно, отправив Джеку ту телеграмму. Однажды он уже разбил мое сердце. И я не могла позволить ему проделать это снова. Во всяком случае, за этими оправданиями скрывалось мое непреодолимое желание избавиться от мысли, что я совершила самую ужасную ошибку в своей жизни.
Наконец движение поездов восстановилось. Достать обратный на Нью-Йорк оказалось невероятно трудно. После двух суток напряженных усилий консьержу отеля «Амбассадор» удалось задать мне место, но сидячее. Так что пришлось провести всю ночь в вагоне-ресторане, где я глушила черный кофе, пытаясь читать последний роман Дж. Ф. Марканда (чувствуя, что уже сыта по горло мнимым, духовным кризисом, который переживает его крахмаленный бостонский герой-банкир), периодически проваливалась в дрему — и с затекшей шеей встретила рассвет, разливавшийся над красавцем Ньюарком, штат Нью-Джерси.
На Манхэттене было холодно, но ясно. Я устроилась в такси и проспала всю дорогу до Бродвея. На коврике у порога моей квартиры меня поджидала груда почты. Я быстро просмотрела ее. Ничто не напоминало почерк Джека. Да, он внял моим просьбам. Я вошла в дверь. Проверила содержимое холодильника, шкафчиков и вновь убедилась, что с запасами провизии у меня плоховато. Я позвонила в «Гристедес» и заказала внушительный список продуктов. Поскольку было раннее утро, посыльного обещали прислать в течение часа.
Я распаковала свои вещи и приняла ванну. Я как раз растиралась полотенцем, когда зазвонил домофон. Я накинула халат, навертела на голове тюрбан, бросилась на кухню, схватила трубку и сказала:
Открываю.
Я выбежала в прихожую. Распахнула входную дверь. На пороге стоял Джек. Мое сердце пропустило удара четыре. Он взволнованно улыбался.
Здравствуй, — сказал он.
Здравствуй, — безучастным голосом произнесла я.
Я вытащил тебя из ванной.
Да.
Извини. Я зайду попозже.
Нет, — сказала я. — Заходи сейчас.
Я впустила его в квартиру. Как только за ним закрылась дверь, я повернулась к нему лицом. И уже в следующее мгновение мы были в объятиях друг друга. Поцелуй длился целую вечность. Когда наши губы разомкнулись, он произнес мое имя. Я заставила его замолчать, обхватив за голову и снова целуя его. Это был долгий и глубокий поцелуй. Слова были не нужны. Я просто хотела держать его. И не отпускать.
