Глава 8

На следующей неделе Нейт привел Ханну к себе. На лестничных площадках третьего и четвертого этажа перегорели лампочки, и им пришлось подниматься в почти полной темноте. Дверь, когда он толкнул ее, издала жалобный мультисиллабический стон.

– Надеюсь, ты не ждешь слишком многого.

Ханна заглянула в кухню, потом прошла по узкому коридорчику в спальню. Нейт потянулся за ней. Готовясь к визиту, он занимался уборкой, но и прибранной квартира выглядела неубедительно, как профессиональный бандит, выряженный адвокатом для суда. На подоконнике валялась тряпка, которой он протирал стол и шкаф. Один из ящиков шкафа, забитый вещами под завязку, закрыть полностью не получилось. Постель Нейт успел застелить, но из-под одеяла все равно предательски высовывался бросающийся в глаза уголок черно-белой простыни.

– Симпатично, – протянула Ханна, глядя на стену над письменным столом. – Мне нравится картина.

Эстамп картины Эль Греко «Вид Толедо» Нейт купил случайно, на улице. Синее грозовое небо и зеленый холмистый пейзаж города задевали в его душе какие-то струны. Рамку он прикрепил к стене клейкой лентой.

– Спасибо.

Нейт подошел к ней сзади. Положил руки на закованные в джинсы бедра. Наклонился, закрыл глаза и вдохнул запах ее волос…

В пятницу, после концерта в парке, они пообедали, а потом отправились к ней. Там Нейт и задержался до конца уик-энда. В субботу они сходили на завтрак, а потом погуляли по району и выпили по «кровавой мэри» в марокканском ресторанчике с работающим кондиционером и почти пустом в промежутке между бранчем и обедом. Вечером у нее были свои планы. Нейт поболтался какое-то время в компании трех подружек по журналистской школе, но пропустил вечеринку, на которой предполагалось присутствие едва ли не половины тех, кто был на презентации в книжном магазине. В воскресенье, после полудня, Ханна практически вытолкала его из квартиры.

– Я планировала как следует поработать в эти выходные и, если ничего не успею, то так и буду до конца жизни писать о новостях здравоохранения.

Раз в неделю Ханна составляла обзор таких новостей для веб-сайта «Таймс», и эта работа была одной из нескольких постоянных в ее фрилансерском наборе.

Ханна расслабилась, откинулась назад, прижалась к нему бедрами. Нейт ощутил прилив желания. В тот уик-энд, что они провели в ее квартире, она сама сняла запрет на секс.

В принципе, Нейт остался при своем мнении насчет желательности отношений. Но теперь, познакомившись с Ханной, узнав ее получше и придя к выводу, что она ему нравится, он уже не представлял, как может быть по-другому, и, с удовольствием отвергнув цинизм, убедил себя в том, что Ханна не похожа на других знакомых ему женщин. Хотя она и вышла из того же верхнего среднего класса, что и большинство людей из круга его общения, он находил ее более здравомыслящей и рассудительной и не такой ограниченной, как прочие. Она не блистала, но и не таилась. Была умной, рассуждала свободно и с юмором. Выражая свое мнение, не ставила в конце вопросительный знак. Просмотрев ее материалы в онлайне, Нейт удивился, что не замечал их раньше. Ее обзоры и эссе отличались ясностью изложения, информативностью и зачастую тонкой язвительностью. У нее был свой голос, и в этом голосе мощно звучало моральное негодование, умеренное иронией и теплым юмором. И начитана она была почти так же, как Джейсон и Питер и даже сам Нейт. (Откровенно говоря, для него это стало сюрпризом.) К тому же с ней было легко и весело.

А еще ей каким-то образом удавалось создать впечатление, что она не решила, как быть с ним дальше. Казалось, Ханна оценивает его на соответствие неким придуманным ею самой стандартам. Нейт уважал ее за это, инстинктивно чувствуя, что и стандарты эти хороши, и сама она в целом хорошая женщина. Хорошая – не в том смысле, что добра к сиротам и котятам, и не в том, что стремится облагодетельствовать человечество, как Кристен, а в каком-то другом. Хорошая – то есть честная, справедливая, без снобистских замашек…

С улицы донесся треск выстрелов. Похоже, кто-то пустил в ход фейерверки, оставшиеся с прошедшего несколькими днями ранее Дня Независимости. «Стрельба» прекратилась, и ее сменили крики и пронзительный вой автомобильной сигнализации.

– Извини, – Нейт отпустил Ханну и прикрыл окно. – Для моих соседей независимость Америки – дело очень серьезное.

Она подошла к стеллажу из молочных ящиков у кровати и стала рассматривать стоящие на нем книги.

– Хочешь вина? – спросил Нейт.

– Конечно.

По пути в кухню Нейт зевнул. Время было позднее, и они уже пообедали.

Вино, купленное заранее в «Тэнглд вайн», стояло на столе в пластиковом пакете. Нейт вытащил пробку, взял два бокала и, держа их за ножки в одной руке, вернулся в комнату.

Ханна стояла на том же месте посредине комнаты. Нейт поставил бокалы и бутылку на полку и подошел к ней.

Первое – да и второе – общее утро выдались суматошными, беспокойными, и на этот раз Нейту не хотелось спешить.

Он поцеловал Ханну. Она была почти одного с ним роста. Ему даже почти не пришлось наклоняться. Руки соскользнули с талии под рубашку. Спина у нее была крепкая, жилистая. Он нащупал застежку бюстгальтера и почувствовал ее руки у себя на спине – пальцы, мягко разминая поясницу, двигались по кругу под резинкой трусов-боксеров. Полному удовольствию мешало осознание того, что он поправился, слегка раздался в боках и спереди. Нейт попытался подтянуться, напрячь мышцы.

Он подтолкнул Ханну к кровати, выключил настольную лампу, придававшую комнате сходство с учреждением, и начал расстегивать пуговицы на рубашке. Глаза уже привыкли к темноте, и он увидел, что Ханна смотрит на него с кровати. Поймав его взгляд, она стащила через голову блузку.

Нейт налил вина в бокал и подал ей. Пока Ханна пила, он сидел рядом, поглаживая ее груди. Она отдала ему бокал и расстегнула джинсы. Нейт отставил бокал, толкнул Ханну на спину и, стянув джинсы, прижался к ней…

Как и в прошлые разы, водоворот нахлынувших чувств захватил его почти мгновенно и с удивительной силой. Последние перед Ханной – с тех пор прошло несколько месяцев – встречи с женщинами, которых он едва знал и не имел желания видеть снова, проходили до странности равнодушно, как будто он занимался мастурбацией.

Ни он, ни она никаких изысков в сексе не искали, довольствуясь непритязательной «миссионерской» позицией, и его это вполне устраивало. Ханну, похоже, тоже. Ее тело отзывалось на каждое прикосновение, и именно это нравилось Нейту больше всего. Это и еще – полное отсутствие искусственности: не надо притворяться, играть роль, подстраиваться под чьи-то ожидания. И острота ощущений, при всей ее загадочности, и временное забвение были настоящими, реальными. Кончив, он замер, прижавшись лицом к ее шее, вздрагивая от прокатывающихся через него волн нежности…

Несколько минут они лежали молча, обнимая друг друга. Первым начал приходить в себя Нейт. В голову полезли банальные мысли: надо встать, выбросить презерватив, принять душ.

Когда он вернулся, Ханна еще лежала, раскинувшись, на кровати.

– У тебя такое красивое тело. Ты, наверно, постоянно это слышишь.

Мышцы живота напряглись, Ханна рассмеялась.

– Да, мне уже надоело это слушать, – она повернулась на бок. – Если женщины и устают от чего-то, так это от комплиментов. Мы же так уверены, что чудесно выглядим.

Нейт налил еще вина. Разговор почему-то перекинулся на ее экс-бойфренда, Стива, с которым она была вместе четыре года. Нейту хотелось знать подробности. Ему нравилось, как Ханна описывает людей – умно, ярко, по-книжному.

– В нем была такая культурно-консервативная жилка. Он много читал. Юрист, но увлекался и философией, и беллетристикой, даже поэзией. Я относилась к этому с уважением, но через какое-то время вся эта игра в джентльментство стала действовать на нервы. Он как будто пытался воссоздать что-то, как будто ностальгировал по прошлому, по аристократии, классовым привилегиям.

Стив был человеком практичным и организованным, критиковал ее за небрежность, выставляя при этом какой-то испорченной девчонкой. Со временем отношения скатились к серии сражений за контроль.

– В наш последний год вместе у меня было такое чувство, словно он постоянно меня инспектирует. Оторванная пуговица или крошечное пятнышко, и вот уже – ага! – момент истины, изобличение моей полной несостоятельности как личности. – Она поиграла локоном. – Но нет, я несправедлива. Правда в том, что в конце я поступала с ним так же – собирала улики, чтобы доказать, какой он нетерпимый, вульгарный, грубый. Он постоянно ставил мне в укор, что я закатываю глаза и насмехаюсь над ним. Наверно, так и было.

Прошел час. Вина уже не хотелось. Нейт сходил на кухню и принес два стакана воды.

И заговорил о Келли Кребс, девушке, с которой потерял невинность между первым и вторым годом в колледже:

– Мы познакомились на пляже. В Оушн-Сити. Я таких девушек почти не знал – средний класс, стопроцентная американка, не еврейка. Умом не блистала и нисколько по этому поводу не переживала. Удивлялась, что я поступил в Гарвард. Думаю, ее это смущало.

Из-за длинного носа, а еще потому, что она посещала второразрядный местный колледж, его друзья называли Келли деревенщиной. («Они ей это в лицо говорили?» – ужаснулась Ханна. «Нет, конечно. Только мне», – заверил ее Нейт.) Вся эта история характеризовала не столько Келли, сколько его друзей, типичных провинциальных евреев. Всех «неевреев» они валили в одну кучу (кроме очень богатых, из числа которых исключались сенаторы и президенты). Келли не была деревенщиной. Ее отец служил бухгалтером, а мать подрабатывала в бутике. Братьев и сестер у нее было хоть отбавляй. По крайней мере, так казалось Нейту, единственному ребенку в семье. В их доме, в Тоусоне, соседнем пригороде, всегда валялось разное спортивное оборудование – из стоек для зонтиков торчали хоккейные клюшки, на кофейном столике лежали наколенники, – повсюду наличествовали очевидные знаки женского присутствия. Открытые флакончики с лаком для ногтей – их содержимое вылилось на страницы модных журналов. Наверху кто-то постоянно сушил волосы феном. В сравнении с этим родной дом казался погребальной конторой. Кребсы были радушные и приветливые. Счастливая семья. Нейту они нравились. Особенно мистер Кребс, дородный бородач, шумный, громогласный. Он тренировал местные детские команды по бейсболу и футболу и постоянно загонял кого-то из детей на спортивные соревнования или таскал с собой в торговый центр. Таких добродушных, жизнерадостных отцов Нейт встречал нечасто.

Кребсы гордились собой, считали себя солью земли, настоящими американцами, простыми, искренними, доброжелательными. Милые люди, они просто источали самодовольство и самоуспокоенность. Нейт сравнивал их с родителями, гордившимися своим книжным интеллектом, рассудительностью и самоограничением.

– Я спрашивал себя тогда, все ли делают то же самое: берут какое-то свое, отдельное качество, провозглашают его самым важным и уже на нем строят чувство превосходства?

Нейт лежал на спине, глядя в потолок.

– И я решил, что ответ – да.

Ханна слушала его, подперев ладонью подбородок.

– Похоже на зачатки релятивизма.

Нейт принялся ласкать ее груди. Пока он рассказывал про Кребсов, Ханна потянулась за рубашкой. Он шлепнул ее по руке.

– Не надо, пожалуйста. Ты не представляешь, какое наслаждение – смотреть на твои груди.

Она спросила, что же случилось с Келли.

– Келли бросила меня ради парня из ее колледжа. Сказать по правде, я даже немножко обрадовался.

На часах было около трех. Ханна рассказала, что одно время встречалась с писателем, сильно, на ее взгляд, переоцененным. Он был сыном очень известного журналиста.

– Может, тебе просто не нравилось то, что нравилось другим? Или все, что тебе не по вкусу, это доказательство масштабного заговора больших боссов, зажимающих хороших, талантливых, трудолюбивых авторов, таких, как… хмм, Ханна Лири, чтобы продвигать своих родственничков?

Ханна рассмеялась, а его порадовало, что она не стала ни обижаться, ни дуться.

– Может быть, ты в чем-то и прав. Может, у меня сработал своего рода защитный механизм.

Нейт поймал прядь ее волос и осторожно потянул, привлекая Ханну к себе. Они еще немного поласкались…

Потом она стояла у окна, обнаженная, спиной к нему, а он смотрел и смотрел, сохраняя образ в памяти, чтобы навсегда запомнить ее такой. Спутанные волосы темнели на разгоряченной коже, и оранжевый огонек сигареты задумчиво мерцал в полумраке.

Они уснули, должно быть, около четырех. Нейт – уткнувшись носом в ее волосы, положив руку ей на грудь; она – прижавшись задом к его поникшему члену.

Последующие недели слились в почти непрерывную череду разговоров и секса, прерывавшуюся лишь работой и сном. Работалось хорошо, продуктивнее обычного. Нейт написал эссе о коммодификации сознания и отправил ее в журнал, проявлявший интерес к такого рода темам. Но и часы за компьютером, и нечастые вечера в одиночестве, с пиццей и книгой, и футбол по выходным в парке воспринимались, как продолжения сна. Реальным было время, проведенное с Ханной и заполненное рассказами о жизни, воспоминаниями, обменом мнениями, сексом.

Нейт рассказал Ханне о своей книге, о том, как менялся замысел за те годы, что он работал над ней. Первоначальная задумка была такая: написать что-нибудь язвительно-обличающее о жизни в пригороде, поставив в центр сюжета иммигрантскую семью с единственным ребенком. Сыном. Именно ему, этому самому сыну, и надлежало стать главным действующим лицом, с уст которого будет изливаться сдобренная остроумием мудрость, и борьба которого – за девушек и популярность – пробудит в читателях симпатию и сочувствие. Но складываться по-настоящему роман начал лишь тогда, когда этот «несносный» тип ушел в сторону, уступив место родителям, их непростому, со скрытыми проблемами, браку и неуместными, но в определенном смысле верными реакциями на американскую жизнь. Ханна сказала, что подростком чувствовала себя недооцененной.

– Считается, что девочка из хорошей семьи среднего класса должна быть умной, но что под этим понимается? Красивый почерк, аккуратный шкафчик и вовремя выполненные домашние задания. От нее не ждут идей, не ждут глубоких мыслей.

Для Ханны писательство всегда было способом быть услышанной.

Как-то вечером они отправились на вечеринку к хорошей знакомой Нейта.

Франческа жила в Нижнем Истсайде и, едва увидев гостей, бросилась к Нейту и обняла:

– Я хочу познакомить тебя с моим другом Николасом.

Нейт спросил, помнит ли она Ханну.

– Ханна, точно. Так рада тебя видеть!..

Франческа снова повернулась к Нейту:

– Николас – твой большой поклонник. С нетерпением ждет твою книгу.

Франческа потащила его через комнату. Ханна осталась.

– Он большой человек в Канаде, – шепнула Франческа.

Николас оказался усатым здоровяком с незажженной сигаретой в губах. Они перебросились парой фраз, и Франческа тронула Нейта за плечо:

– Что бы ты хотел выпить?

Что-то в ее улыбке навело Нейта на мысль, что джин с тоником гостям разливает не она сама.

Модная писательница, Франческа была на несколько лет старше. Большой успех пришел к ней с первой книгой, написанной в юном возрасте. Потом дела пошли похуже, но ее уже знали. А она поставила целью – знать всех. Нейт в число «всех» попал лишь недавно. В те времена, когда он был всего лишь нуждающимся автором-фрилансером и подрабатывал пруфридингом, Франческа лишь удостаивала его вежливой улыбкой.

В те времена Нейта частенько приводили в смятение и даже пугали женщины – не только Франческа, но и многие другие, – чьи ножки, как двери эксклюзивного клуба, раскрывались только перед успешными мужчинами. Теперь, когда он оказался на другой стороне, та же самая тенденция угнетала его уже по другой причине. Было в голодном взгляде Франчески что-то такое, что сводило к нулю всю ее привлекательность.

– Не беспокойся, я знаю, где кухня. Приятно познакомиться, Николас.

Нейт не нашел Ханну в кухне, но в квартире было заднее окно, которое выходило на пожарную лестницу.

Вдоль крыши тянулась ниточка белых рождественских огней, подключенных к удлинителю в квартире. С одной стороны к дому Франчески подступало высокое, напоминающее крепость строение, с других – ряды приземистых зданий.

Ханна стояла у края крыши и разговаривала с Юджином Ву. Нейт подошел к ней и обнял за талию.

– Привет.

Ханна едва заметно покраснела и отстранилась, а Нейт вдруг понял, что это, наверно, первый с его стороны публичный жест признания их двоих парой. Большую часть времени они проводили вдвоем. Странно, что она скрытничает. Он чмокнул ее в лоб.

Ханна никак не отреагировала.

– Юджин говорит, что йога – это новый ориентализм. Хорошо, что я занимаюсь пилатесом.

На крыше соседнего здания включился кондиционер, и Нейту пришлось напрячь слух, чтобы понять, о чем говорит Ханна.

– Систему пилатес изобрел американец, – сказал Юджин. – В 1920-х.

Нейт удивленно уставился на него:

– А ты откуда это знаешь?

Юджин протянул руку:

– Посмотрите. Как думаете, почему я остаюсь таким худым?

Через минуту, когда Ханна отошла поговорить с подругой, с которой давно не виделась, Юджин, сложив на груди руки, повернулся к Нейту:

– Не знал, что ты с ней встречаешься.

Судя по тону, он и сам подбивал клинья к Ханне, но получил от ворот поворот. Юджин давно горел желанием познакомиться с какой-нибудь начитанной девушкой из литературных кругов, и симпатичная, умная, приятная во всех отношениях Ханна – сногсшибательная красотка, по его стандартам – была естественным объектом вожделения.

– Мы недавно начали.

– Хмм-м… Что ж, буфера у нее видные.

Хотел ли Юджин дать понять, что нисколько не завидует, или же просто, как говорится, плевал в его чашку, Нейт не знал. Юджин жил в состоянии постоянной агрессивности и считал своим долгом ущипнуть каждого, кому повезло больше. Его задевало, что Нейт учился в Гарварде, а теперь еще и продал книгу и вел себя так, словно деньги, девушки и писательская работа достались ему в придачу к диплому. В профессиональном отношении они долгое время шли наравне, пока несколько лет назад Нейт не начал заниматься рецензиями на постоянной основе, а потом еще и продал книгу. И все же Юджин был умен и гораздо более серьезен, чем многие из тех, кого Нейт знал. А еще – он не был только карьеристом.

– А что ты, Юджин? – спросил Нейт. – Встречаешься с кем-нибудь?

– Подумываю выйти в онлайн, – признался Юджин.

Удивленный, Нейт постарался сохранить по возможности нейтральное выражение, чтобы Юджин со всей его обидчивостью и вспыльчивостью не обнаружил чего-то, что счел бы насмешкой.

– Почему бы и не попробовать. Хуже не будет, верно?

Вернулась Ханна. Со стороны пожарной лестницы появился большой силуэт Джейсона. Секунду-другую Джейсон стоял, оглядываясь, потом тяжело двинулся по направлению к ним.

Когда, отвечая на признание Нейта, что он встречается с Ханной, Джейсон изрек избитое «что ж, похоже, симпатичная девчонка», внутри у Нейта все закипело – настолько банально это прозвучало, – а в голове запрыгала ненавистная семерка, которой Джейсон оценил Ханну. Он проклял себя за молчание, но тут же возненавидел еще больше, услышав, словно со стороны, собственный, прошитый ноткой отчаяния голос, перечисляющий достоинства Ханны: «Она – классная! Веселая! Умная!» Джейсон кивнул, не добавив ничего такого, за что Нейт мог бы зацепиться, однако же что-то в его улыбке вызвало ассоциацию с надменной, голубых кровей хозяйкой, снисходительно делающей вид, что не заметила допущенное гостем отступление от этикета.

– Ханна, – Джейсон с притворной вежливостью протянул руку.

Ханна вопросительно шевельнула бровями, но улыбнулась и, приняв предложенный тон, кивнула:

– Джейсон. Рада тебя видеть.

– Чудесно выглядишь. Как всегда.

– Спасибо.

Нейт потер колючий подбородок. Что тут поделаешь? Джейсон либо начнет задираться – у него это называлось «встряхнуться», – либо не начнет. Нейт решил отвлечься, вступив в совершенно бессодержательный спор с Юджином о либертарианстве. Через несколько минут он снова повернулся к Джейсону:

– Можно воспользоваться твоим телефоном? Надо кое-что посмотреть.

– Вот еще! Свой заведи. Ты, наверно, последний, у кого нет смартфона.

– Господи…

Ханна открыла сумочку:

– Возьми мой.

Нейт взял у нее телефон и посмотрел на Джейсона:

– Видишь? Оказывается, можно оказать услугу и без комментария.

Джейсон расплылся в улыбке:

– Комментарии – моя работа. Если не забыл, я и есть социальный комментатор.

Некоторое время назад Си-Эн-Эн взяло у Джейсона интервью по поводу его заметки на тему ожирения.

Ханна скептически хохотнула:

– Ты выговорил Нейту за то, что у него нет телефона, и это, по-твоему, социальный комментарий?

Нейт удивленно взглянул на нее. Та самая неловкость, которой он опасался, пришла, откуда не ждали. За него вступилась «подружка». Жаль. Уж лучше бы промолчала.

– Ханна, Ханна, Ханна.

Джейсон прислонился к поручню и принял элегантную позу – развел руки и скрестил ноги в лодыжках. Когда он улыбнулся, его широкий подбородок как будто трансформировался в неоправданно большой холст для мясистых губ. На верхней, более узкой, более изысканно вылепленной половине лица затрепыхались, изображая притворную, столь же лицемерную, как и повернутые вверх уголки губ, любезность, брови.

– Дело ведь вот в чем… – Джейсон оторвался от поручня и подался вперед, как выскочившая из часов кукушка. – Когда та или иная технология становится частью мейнстрима, она перестает быть чем-то необязательным. Это социальное явление, диагностировать ее – все равно, что диагностировать нарциссизм в 1970-х. Момент смартфононасыщения или, выражаясь иначе, культурной транссубстанциации, наступил примерно в августе 2008-го, по крайней мере, для людей нашего поколения…

– Это смеш… – попытался вставить Нейт.

– После этого, – продолжал Джейсон, – не иметь телефона – есть своего рода заявление. Тем более что наш друг Нейт, – широкий жест в сторону Нейта, – вовсе не беден. По крайней мере, уже не беден.

Прежде, чем повернуться к другим, Джейсон одарил Нейта короткой, недоброй усмешкой.

– Говоря, что у него нет смартфона, наш друг во всеуслышание объявляет, что он не желает быть тем колышком, для которого уже намечена соответствующая ямка. А это, – тут Джейсон в упор посмотрел на Ханну, – есть адресованное другим членам клана приглашение – пристыдите меня! Вот так и поддерживается общественный порядок.

– То есть, делая выговор Нейту, ты на самом деле воплощаешь репрессивный общественный порядок? – насмешливо вскинув брови, спросила Ханна. Язвительный тон, однако, плохо сочетался с выражением лица, заинтересованным и даже чуточку кокетливым.

– Ты как тот парень, который нашил А на платье Эстер Принн. – Она повернулась к Нейту и Юджину и покачала головой:

– И это его защита?

Нейт расслабился. Ханна была великолепна.

Джейсон обреченно пожал плечами:

– Служителя порядка не любит никто. Наверно, так уж устроен мир…

Нейт привлек к себе Ханну. Гордость за нее неким образом распространялась и на него самого.

– Какая жалость: Эстер пришила букву сама на себя, – прокомментировал Юджин.

– Спасибо, Умник Смурф. Уж в чем, а в общественном порядке Джейсон разбирается. – Ощущая приятное возбуждение, он положил руку на бедро Ханны, туда, где кончались джинсы. – Считает, что этой концепции не повезло…

– … из-за Гитлера и Муссолини, – вставил Юджин.

– Значит, социальный порядок, да? – Ханна посмотрела на Джейсона.

Ее спина слегка касалась плеча Нейта. Язык тела, разворот в сторону от группы указывал, что она готова отойти в тень и с удовольствием перенаправить внимание на Джейсона. Последний шумно вздохнул, хотя ничто не доставляло ему такого удовольствия, как возможность сыграть главную роль, даже если это роль фигляра.

– Как сказал Аристотель, человек – политическое животное…

– Я хочу выпить, – сказал Юджин.

– Сам по себе человек ничего не стоит, – продолжал Джейсон. – Безволосое, дрожащее, физически слабое существо, он бессилен перед другими животными и перед стихиями природы. Человек поднялся только посредством коллективного разума, посредством общества. Люди совершают ошибку, рассматривая человеческую эволюцию с точки зрения отдельной личности. Счастье одного, говоря языком эволюции, иррелевантно, важно лишь здоровье общества.

Обняв Ханну за талию, Нейт наклонил голову и коснулся лбом ее лба. Ее бедро задело его бедро, ее волосы задели его подбородок. Ему хотелось быть еще ближе к ней, но он и без того уже слишком разгорячился. Нейт сделал несколько глубоких вдохов.

Вверху, над ними, белые ниточки рождественских огоньков разрезали по диагонали темнеющее небо; внизу, слева и справа, проплывали светящиеся точки – автомобили. Рядом бубнил что-то свое Джейсон.

Когда они вернулись в квартиру Ханны, Нейт первым делом извинился за Джейсона:

– Он не хотел никого задеть. Он просто хвастун. У одних есть гольф, у других подружки, у Джейсона – язык.

– Вообще-то, он мне понравился. Он такой… увлеченный.

– Увлеченный? – Нейт улыбнулся. – Я ему передам. Он обрадуется.

Они лежали на кровати, глядя в потолок, как глядят на звезды. Нейт сказал, что в колледже у него было меньше общего с Джейсоном, чем с его другом Питером, но с годами баланс изменился.

– Джейсон странный, особенно с женщинами, но он неплохой парень. Он более… не знаю, как точнее выразиться… более настоящий, чем многие другие. Он не оглядывается с опаской, как Марк: что скажут люди?..

Ханна знала Марка – он редактировал ее материалы в онлайновом журнале, где работал когда-то.

– Марк, конечно, отличный парень. И дело свое знает, и забавный, но у него на первом месте всегда будет репутация.

Ханна поинтересовалась, что представляет из себя Питер?

– Умный. Одиночка. Вот кому нужна подружка! Живет в Уотертауне, это Мэн. Работает учителем. И – да, с женщинами у него не очень получается.

Нейт лишь сейчас понял, что в последние две недели они с Ханной говорили о многом и самом разном, но мало бывали с друзьями.

– А твои друзья? Кто они?

Ханна сказала, что самые близкие ее друзья – те, с кем она сошлась в журналистской школе и потом, когда работала репортером в газете. Они писали о политике и бизнесе. И хотя у них с Нейтом было немало общих друзей и знакомых, своей в его литературном кругу она себя не чувствовала. Последние годы, после разрыва со Стивом, Ханна ощущала себя немного одинокой в интеллектуальном плане. Многие из ее друзей-журналистов не понимали – как понимал Нейт, – почему она, работая фрилансером и берясь за самые разные темы, задумала еще и написать книгу.

Нейт погладил ее по щеке:

– Трогательная история. Знаешь, я даже рад, что могу тебе помочь. Понять, почему ты это делаешь. Уверен, так и надо. И книга будет потрясающая.

Она поцеловала его в подбородок:

– Спасибо. Очень мило с твоей стороны.

Желание, которое Нейт сдерживал с самой вечеринки, всколыхнулось снова, и он принялся ласкать ее грудь через топ. Но через какое-то время понял, что ее мысли где-то далеко.

– О чем ты думаешь?

Ханна повернулась на бок, так что теперь они лежали лицом друг к другу. Она ответила не сразу.

– Вообще-то ни о чем. Только о том, что ты в эти последние недели был великолепен, – она дотронулась до его груди. – Я… я была по-настоящему счастлива.

Он накрутил на палец прядь ее волос.

– И я тоже.