О рисе и людях

В 1990 году рис и любовь навсегда переплелись в моем сознании. Мужчина, с которым я встречалась десять лет, разорвал наши отношения, и моей реакцией на горе было желание научиться готовить ризотто. Несколько месяцев спустя я пошла на свидание «вслепую» с Алессандро, а через некоторое время оказалась во Флоренции, где состоялось мое знакомство с будущей свекровью, любимым блюдом которой было ризотто. Рис и любовь.

Когда прервались мои длительные отношения, я жила в крошечной квартирке в кампусе для аспирантов в Нью-Хейвене, Коннектикут. В свободное время я стряпала, плакала и читала. Моей любимой поваренной книгой была «Кухня Chez Panisse» Пола Бертолли, где был и рецепт ризотто. Я стояла над кастрюлей, помешивая ее содержимое, как рекомендует Поль, одновременно читая роман из публичной библиотеки и проливая слезы, если у героинь жизнь складывалась лучше, чем у меня. Через пару месяцев такого времяпрепровождения я научилась очень хорошо готовить ризотто и начала более благосклонно подумывать о мужчинах. Это привело к свиданию «вслепую» с Алессандро, который тогда был аспирантом итальянского отделения, с черными кудрями и фигурой пловца. Он пригласил меня к себе домой на обед. На мне было очень короткое черное платье и зеленые замшевые сапоги до колена. Вечер удался, и я в ответ пригласила Алессандро к себе. Ему понравилось мое ризотто. И только спустя годы, когда я ела восхитительное ризотто его матери, я поняла, что эта маленькая деталь была решающей для всей нашей дальнейшей жизни.

Хотя существует множество рецептов ризотто, я советую прочесть книгу Бертолли. Для его ризотто требуются лук, немного чеснока, рис, чашка белого вина и домашний бульон. Но этот рецепт как любовь: вы должны смаковать каждый шаг. Когда запах лука возвестит, что он стал мягким, но еще не подрумянился, добавьте чеснок. Почувствовав аромат чеснока, всыпьте рис и помешивайте, пока он не приобретет матовый блеск. Когда из кастрюли вам в нос ударит запах вина, наконец влейте бульон. Поль прав: бульон нужно добавлять медленно, ложку за ложкой. Все время помешивайте. Я теперь слушаю плеер, помешивая ризотто, а не читаю романы, как когда-то, но это не меняет дело: кастрюля на медленном огне — и я помешиваю и снова помешиваю.

Ризотто Бертолли явилось, когда у меня было разбито сердце, и привело прямо к итальянцу, обожающему ризотто, в которого я влюбилась и за которого вышла замуж. А это, в свою очередь, привело к его матери с ее деревянной ложкой и страстью к бульону, и к моей дочери, любимая еда которой — ризотто с жареными кабачками.

У Луки очень требовательный учитель истории, который предпочитает метод Сократа. Естественно, как только он объявляет, что сейчас будет interrogazione, все ученики отпрашиваются в туалет. Укрывшись в кабинке, Лука спросил друга: «Кого вызвали?» — и получил ответ: «Только начинает». Лука: «Он закончил?» Молчание. Лука не мог оставаться в туалете вечно, так что в конце концов вернулся в класс и увидел, что его бедный друг с несчастным видом мается у доски.

«Он настолько француз, — сказал Алессандро о Флоране сегодня, вернувшись с их собеседования. — Он все говорит и говорит о Полин: какая это безумная страсть и как он влюблен. Но сказал ли он ей об этом? Нет». По словам моего мужа, если бы Флоран был не французом, а итальянцем, то уже давно регистрировался бы в отеле в свой медовый месяц. Вспомнив о стиле ухаживаний Алессандро, я с этим согласилась.

Вчера вечером воздух был такой теплый и чудесный, что мы с Алессандро совершили гораздо более долгую прогулку, чем обычно — мы шли мимо джентльменов с претензией на аристократизм, которые наслаждались шампанским на лужайках Лувра, через Тюильри, к Опере… и наконец приземлились в «Кафе де ла Пэ», где позолоченный потолок несколько аляповатый, но красивый. Я заказала шоколад, и мне принесли два серебряных кувшинчика: в одном был шоколад, темный и густой, как лава, во втором — горячее молоко, от которого шел пар. Божественно!

В прерии Миннесоты ночное небо освещают лишь звезды. Иногда мы даже видели северное сияние. А в Париже никогда не бывает темно. В нашей спальне портьеры из переливчатой синей тафты начинаются у потолка и спадают до пола. Но по ночам свет с улицы проникает в комнату и напоминает мне, что я в городе, в окружении людей. И это мне очень нравится.

Первое мая — французский День труда. У нас дома по этому случаю бывает парад, а здесь — грандиозный марш протеста. Люди тысячами стекаются в Париж. У каждого профсоюза своя собственная музыка. Я испытывала гордость оттого, что многие профсоюзные группы шли под американский хип-хоп. Были тут и оркестры, исполнявшие традиционную французскую музыку. Некоторые скандировали стихи, которые в основном состояли из таких восклицаний, как «Саркози — да!».

В этот майский день парижане не только протестуют, но и покупают ландыши, завернутые в бумагу, и дарят их друг другу. Алессандро купил мне букетик, а один на редкость милый француз подарил на улице еще один, и теперь на письменном столе передо мной стоит стакан, полный маленьких чепчиков фей с нежными завитушками — словно я в густом лесу. На языке цветов ландыши как будто означают возвращение счастья. Я чувствую себя более счастливой, чем если бы это были бриллианты.

После длительных поисков у меня теперь есть рецепт идеального торта. Он должен быть очень маленьким, чуть ли не на один укус, с маслянистой рассыпчатой корочкой, кремом и миниатюрной башенкой из ягод малины. Одна-две ягоды должны быть увенчаны съедобным золотым листиком, чтобы создалась иллюзия, будто за столом сидит Мария-Антуанетта в белом парике, отщипывая кусочки от пирожных.

Я много месяцев ходила под сверкающими позолотой статуями Пегасов (каждый в паре с одной из нимф, размахивающих мечом), то есть по мосту Александра III, — и только сегодня заметила нечто весьма любопытное. У этих лошадей мощная эрекция. Вот так-то.

После уроков я повела Николь и Анну в итальянское кафе-мороженое «Аморино». На большой доске у входа перечислены разные сорта с указанием размера порций. Я не обратила на это внимания, и девочкам удалось уговорить меня, чтобы я заказала «грандиссимо». Во-первых, это стоило безумно дорого; во-вторых, я никогда не видела таких гигантских порций. Сердясь на себя и на девчонок, я сказала, что им придется съесть все. Когда они почти закончили, я добавила еще одно условие: «Смотрите, чтобы вас не стошнило — я не разрешаю». Анна доела свое мороженое, но Николь неохотно признала, что второе условие перевесило первое, и оставила пару ложек.

Я в третий раз ходила по Музею Нассим де Камондо и слушала аудиогида (правда, теперь я уже и сама могла бы водить экскурсии). На этот раз я задержалась в столовой, рассматривая бронзовый «Бюст негритянки» начала девятнадцатого века. Очевидно, это была часть скульптурной группы, предназначенной для фонтана: черная рабыня, отлитая из темной бронзы, льет воду на свою белую госпожу, высеченную из мрамора. Тут можно о многом поразмыслить, и мысли эти не очень-то приятные.

Днем я проходила через маленький парк у площади Согласия, в котором полно цветущих конских каштанов с белыми лепестками вокруг вишневой сердцевины. Накануне была буря, и мне пришлось пробираться через сугробы из лепестков, которые сгребли в кучи, словно опилки.

Вот постоянный рефрен Анны: «Я терпеть не могу рыбу, если это не окунь». Дело в том, что когда-то, в одно давнее безмятежное лето в Миннесоте, ее брат поймал в озере окуня, и она все еще помнит, с каким удовольствием ела эту рыбу. Но матери изобретательны: каждая рыба, которую я готовлю, — окунь (независимо от того, как ее называет владелец рыбной лавки).

Мы открыли чудесную блинную, «Кафе Бриж», в которой делают классические бретонские блинчики из темной гречневой муки. Меню удивительно разнообразно — от острого до сладкого. Я ела блинчик с апельсиновым мармеладом и «Куантро» — естественно, в пламени. Рядом сидел дедушка со своим внуком, которому было лет восемь-девять. Оба они ели классические блинчики, просто посыпанные сахарной пудрой. Когда они покончили с этими блинчиками, дедушка подозвал официанта: еще два таких же! Они говорили о львах и о том, какие они быстрые и яростные. Я подумала о добром дедушке-льве, который лежит под баобабом и делится с львенком костями и историями.

Экзамены по математике — ужасающая перспектива для Луки. Раз в неделю он занимается с репетитором и часто сидит с Алессандро допоздна, ломая голову над задачами. Несколько дней назад Лука вернулся домой расстроенный: была контрольная, и, сравнив после урока свои ответы с ответами других, он обнаружил, что ни у кого не получились такие же цифры, как у него. Но сегодня объявили оценки. И угадайте-ка, кто в классе был вторым по баллам?

Мой любимый отец теряет память. Сегодня я получила от него письмо с правильным адресом, но без моего имени — да и вообще без всякого имени. К счастью, наш почтальон рассудил, что письма из Соединенных Штатов, вероятно, адресованы нам. Папа вложил в письмо копию своего красивого стихотворения, только что опубликованного в «Нью-Йоркере»: «У меня есть дочери, и у меня есть сыновья». Я так боюсь того дня, когда больше не будет ни стихов, ни писем.

На уроках Луки по литературе только что закончили читать «Илиаду» Гомера, древнюю историю о воинах, штурмовавших Трою. Его друзья дали одному из своих одноклассников прозвище Ахиллес, потому что он всегда сердит и склонен к разрушению: в гневе опрокидывает в классе столы и стулья. И вдруг Алессандро вспомнил мальчика, вместе с которым учился в средней школе. Его прозвали «быстроногим Ахиллесом» из-за его скорости. Можно сделать кое-какие выводы о падении культуры на основании этих двух примеров…

На прошлой неделе я написала, как пробиралась через сугробы из лепестков, а сегодня узнала, что у Клода было то же самое. Лепестки покрыли землю, как «белая пена», и его глаза внезапно наполнились слезами из-за «необузданной души красоты». Пожалуй, мне нужно прекратить читать его книгу. Высокопарное краснобайство Клода вызывает у меня раздражение и сознание собственного превосходства, а это никудышное сочетание. Я подозреваю, что меня злит не его сентиментальность, а то, что он мой предшественник, если не прототип: мы описываем одни и те же лепестки, пусть и с интервалом в сто лет. Мне не очень-то приятно думать, что в один прекрасный день моя двоюродная внучка будет хихикать над моим краснобайством, но я подозреваю, что это неизбежно.