15

Йенни ухаживала за стариками почти десять лет и за это время находилась рядом со многими смертельно больными до самого последнего дня. Когда между санитаркой и пациентом завязывались тесные отношения, то после смерти родственники иногда предлагали выбрать какую-нибудь вещь покойного на память. Разумеется, сберкнижки, ценные бумаги, коллекции, украшения, часы и, конечно, наличные наследники оставляли себе. А что было делать с остальным хламом, Йенни абсолютно не представляла. Куда ей было девать все эти чашки и тарелки, большей частью с трещинами, просиженные диваны, альпийские фиалки, вышедшие из моды лампы, китчевые картины и тем более шмотки чьей-нибудь бабули? Однажды от почившего охотника ей досталось ручное зеркало с ручкой из рога серны. Родственники другого с самыми добрыми побуждениями поднесли ей конверт с пятьюдесятью евро. И нужно заметить, что за всю ее практику этот случай стал высшим проявлением чувств.

Она остолбенела от удивления, увидев на берлинском блошином рынке знакомое старое барахло – вещи, которым, по ее мнению, место на помойке или на заводе по переработке крупногабаритного мусора. К великому удивлению Йенни, Мицци реально тащилась от фарфоровых бокалов с портретами кошек и от проеденных жуками картинных рам. Ясмин подыскала себе лисий воротник для непромокаемого пальто. Макс долго копался в ящике с компакт-дисками, но как-то вяло – содержимое ящика не побуждало в нем охотничьего азарта.

– Пойдем, – шепнула ему Йенни. – Все это мне неинтересно. Мы не могли бы присесть на минутку? Мне надо с тобой срочно поговорить!

Они оглянулись вокруг в поисках тихого местечка и у соседней торговой палатки утонули в плюшевом в цветах канапе, из которого тут же поднялось облако пыли. Торговец заговорщически им подмигнул:

– Решили за ручки подержаться, а?

Макс обнял Йенни за плечи.

– Послушай, Фалько на самом деле зовут Хорст Мюллер, – начала она, но прервалась, чтобы дважды чихнуть. – Видимо, он меня разыскал. Он точно хотел проверить, не осталась ли я у тебя на ночь. Мне так жаль, что твоей маме пришлось пострадать!

– Ах, Йенни, для начала успокойся, – сказал Макс. – Все не так, как ты думаешь. Я тоже знаком с Фалько.

И он поведал ей большую часть своих неприятных взаимоотношений с этим человеком.

Йенни слушала и не переставала изумляться.

– Поделом ему, что он сломал ногу, – заключила она злорадно. – А что об этом думают твои родители? Они вообще в курсе твоих дел?

Они думают, что он шантажист. Отец недавно получил анонимное письмо с угрозами, а маме угрожали по телефону. Возможно, Фалько к этому вообще непричастен. Честно говоря, я боюсь им обо всем этом рассказывать. Отец и без того считает меня бездарем. И в целом он прав: я был таким кретином!

– Я тоже, – поддержала его Йенни. Она торопилась закончить свое признание: – Тогда я была как бы наивной. Фалько задумал воспитать меня для своих целей и впутал в нечистые дела. С судимостью как несовершеннолетняя я не могла больше мечтать о том, чтобы получить место в полиции. Он и меня замарал, паскуда!

– А что еще?

– В Гейдельберге еще как минимум две женщины и один мужчина носят на спине знак сокола. Он задумал завести «Эрос-центр» и дать ему название «Соколиное гнездо». К счастью, его раньше посадили.

Йенни поглядела вслед проехавшему мимо велосипедисту, у которого на багажнике была закреплена желтая вертушка.

– Глянь, как забавно! – сказала она и смахнула слезы.

Но тут их подняли подошедшие Мицци с Ясмин и пригласили на бранч в артистическое кафе.

Утром в понедельник Вилли Кнобель растерянно смотрел на поднос с завтраком, который поставила перед ним куда-то очень спешившая Петра: кофе, ополовиненный стаканчик с мармеладом, салфетка и чайная ложечка. Он, конечно, понимал, что все это надо было употребить, но ему пока не приходило в голову, как и в какой последовательности. Только правая рука сама собой медленно поползла к подносу, но ее целью, очевидно, была чашка. Рука в самом деле взяла чашку и приподняла над блюдцем. После момента испуга, казалось, тянувшегося целую вечность, старик как будто преодолел приступ робости и поднес чашку к губам.

Что это, первые признаки старческого слабоумия или еще хуже – болезнь Альцгеймера, и в скором времени он уже не сможет самостоятельно положить пищу в рот? Прощай, жизнь гомо сапиенса, на очереди превращение в овощ, а дальше – в полное забвение? От испуга и растерянности на глаза у старика навернулись слезы; и пусть он лишь на мгновение представил эту ужасающую бессознательную пустоту, пусть никто из ближних ничего за ним не заметил, и все же это был тревожный звонок. «Я должен опекать дом, пока еще в силах, – подумал он. – Макс вместо меня свяжется с нотариусом. Хорошо, что парень уже сегодня вечером вернется из Берлина, а через несколько минут придет Елена и будет забавлять его своими безобидными шуточками и отвлечет его от мрачных мыслей».

– Почему итальянский мужчина меньше немецкого? – спросила его Елена с хитроватым прищуром, и старик, еще не зная ответа, заранее заулыбался. – Потому что мама ему говорит: когда вырастешь, пойдешь работать!

Дома Харальд попросил Петру в который раз пересказать в подробностях историю вторжения грабителя. Посвящать мужа в свой хитроумный план убийства натертыми полами она, разумеется, не стала. В понедельник Харальд позвонил Рональду Мельфу. С шефом криминальной полиции с необычным лицом, напоминающим собачью морду, они были знакомы многие годы.

– Странная история, – поделился мыслями Мельф. – Личность Хорста Мюллера нам известна, но я бы не назвал его опасным преступником, скорее – всем известным неисправимым мелким воришкой. Обычно он попадался на краже имущества, однажды был осужден за пособничество при подделке денежных знаков; а вот в роли шантажиста он еще себя не пробовал. Кроме того, у него действительно не было никаких мотивов бойкотировать строительство большого подземного гаража – как-никак он живет в Рорбахе. К сожалению, мы до сих пор не выяснили, по чьему заданию он действовал. Сегодня его прооперируют, и нам придется оставить его на некоторое время в покое, вероятно, завтра тоже.

– Это мне не поможет, – вздохнул Харальд.

– Собственно, я исхожу из предположения, что мы имеем дело с совершенно заурядной попыткой кражи со взломом, – сказал комиссар. – Права народная мудрость: плохо не клади, вора в грех не вводи. Хорст Мюллер по воле случая обнаружил открытую балконную дверь и, будучи профессионалом, мгновенно сообразил, что забраться в дом через нее не составит труда.

Харальду осталось довольствоваться версией полиции. И все-таки жаль, что они схватили не шантажиста!

После беседы с приятелем-криминалистом он позвонил Петре, чтобы хоть как-то утешить.

– Рональд берет дело под личный контроль, – гордо заявил он жене, похваляясь своим влиянием в полиции.

Петра к тому времени успела рассказать не одному посетителю про неудачную попытку вторжения в дом, и с каждым разом история обрастала все большим количеством красочных подробностей. Оставшись в доме совершенно одна, не считая хворого дедушки, она с честью вышла из опасной передряги: одним прицельным пинком отправила убийцу кубарем вниз по ступенькам и полностью обезвредила. Едва ли наша героиня думала, что придется описывать свое ночное приключение любовнику. Был бы он тогда с ней рядом, имел бы удобный случай продемонстрировать мужество и силу. Увы, он предпочел бренчать на гитаре в какой-то мюнхенской пивной.

Макс вернулся из Берлина в понедельник поздно вечером. Разумеется, родителям не терпелось как можно скорее услышать рассказ о Мицци, о ее дипломной работе, о том, что собой представляет общежитие, как одевается Ясмин и готовила ли Мицци сама. Макс в последние дни мало спал и потому был лаконичен. К тому же из головы у него не выходило вторжение Фалько. Как бы найти подходящий момент, чтобы признаться родителям в знакомстве с преступником? Он решил отложить все неприятное на завтра и лег спать.

Во вторник Максу нужно было пораньше выйти из дома, чтобы закупить продукты для дедушки. Ранний подъем дался ему с трудом, а тут еще дед, который тоже рассчитывал на личный отчет о поездке.

Часов в одиннадцать, когда родители и Елена давно ушли из дома, раздался телефонный звонок. Макс с раздражением взял трубку – не иначе звонит мать, чтобы продиктовать длиннющий список необходимых покупок.

– Слушай внимательно, у меня мало времени, – прозвучал голос Фалько. – Мне недолго оставаться одному в комнате. Что ты сказал полиции?

– Ничего, так как они меня не спрашивали, – ответил Макс. – Я только вчера вернулся из Берлина.

– Тогда почему они говорят о вымогательстве и шантаже?

– Без понятия.

– Так утверждают твои родители. Что вообще им известно обо мне?

– До сих пор и они ничего не знали, но в скором времени…

Фалько тяжело вздохнул:

– Вчера меня кое-как заштопали. Чертовски было больно, а эти чертовы анальгетики не действуют. Попробуй-ка звонить с мобильного одной левой! Скажи родителям, что мы друзья и что я заходил тебя повидать…

– О дружбе пока и речи не идет, – ответил Макс.

– Называй как хочешь, но сделай, как я сказал! Понятно, что за это можешь рассчитывать на компенсацию.

– Это были краденые часы, новенькие, с ценниками, а вовсе не наследство!

– Откуда тебе про это знать? Моя бабушка держала часовой магазин!

– Довольно, Фалько. Если ты еще раз заведешь разговор про свою бабушку, я вспомню, что тебя зовут Хорст! А деньги раз и навсегда выброси из головы, – выпалил Макс, собрав воедино все мужество.

Макс попал в самую точку! Фалько не догадывался, что Максу известно его настоящее имя. Но и выставлять себя дураком ему тем более не хотелось. И злодей перешел на резкий язвительный тон:

– Если ты это так видишь, то и я могу начать говорить по-другому. Ты, наверное, еще помнишь Пита Булля? Я попрошу его…

Разговор внезапно прервался. Видимо, в комнату кто-то вошел.

Макс признался возлюбленной во всем, кроме одной важной детали. Главным образом потому, что, к сожалению, что у него самого совесть была нечиста. Если он во всем признается отцу и уважаемому господину Мельфу, то придется открыть, что он выплачивал Фалько деньги из дедовских сбережений – от страха перед грубой физической расправой. Способна ли полиция защитить его от Пита Булля и ему подобных?

В любом случае родители узнают не только о том, что он обманул доверие деда, но и о подлой краже денег из сейфа в дедовском доме в Доссенхайме. А если они под таким углом выложат факты деду, то о будущих денежных подарках можно будет забыть навсегда. Не исключено, что родители вышвырнут его из дома. И Макс повторит отцовскую судьбу. Вот тогда и поглядим, как он выкрутится без гроша в кармане.

Однако его занимал и другой вопрос: насколько надежным другом была Йенни? До настоящего времени она не хотела, чтобы его родители и тем более ее начальница узнали об их отношениях. Она даже с сестры взяла обещание не проболтаться. К счастью, Мицци живет далеко, и ей будет нетрудно помалкивать.

Надо ли говорить дедушке, что он ездил в Берлин с Йенни? Старик хоть и с пониманием относился к амурным делам внука, но чего доброго мог не удержаться от парочки пикантных замечаний, например своей любимице Елене. Йенни это было бы неприятно.

К тому же Максу было бы любопытно, когда и как долго Йенни была с Фалько, и есть ли у этого типа еще какие-то права на нее. В конце концов Фалько был женат, у него есть сын. Знала ли она об этом? Стоило Максу только подумать, что этот подлец хотел принудить Йенни к занятию проституцией, как все его нутро начинало пылать святой ненавистью. За проступок, виновником которого однозначно был Фалько, бедная Йенни подверглась наказанию для несовершеннолетних преступников. Хотелось верить, что это не было связано с его проектом «Соколиное гнездо».

Макс сидел в трусах на краешке кровати и, погрузившись в мысли, что-то рисовал синим фломастером у себя на голом, почти без растительности бедре. В результате вышла дикая татуировка в стиле уличных граффити: летучая мышь, кометы, одуванчики и НЛО – все они искусно сплетались в одно целое. Этот сюжет он нарисовал еще в школе в тетрадке по математике – от скуки. Почему бы не стать татуировщиком? Сокол на спине Йенни сделан убого и топорно, Макс нарисовал бы в три раза лучше. Может быть, он зарабатывал бы этим побольше, чем санитар по уходу за престарелыми.

Интересно, что Йенни о нем думает? Считает ли она в порядке вещей, что родители оплачивают все его потребности, и у него, по-видимому, всегда достаточно денег в личном распоряжении, чтобы заткнуть глотку какому-то там Хорсту Мюллеру? Макс рассказал, что Фалько каждый месяц требует от него по четыреста евро. Находит ли она нормальным, что он выкладывает эту сумму без проблем? Держит ли она его втайне за ленивого неудачника и труса? Как бы то ни было, он ухаживает за дедушкой, а кому, как ни Йенни, знать, какой это изнурительный труд.

Между тем запросы старика росли день ото дня. Теперь он пожелал, чтобы Макс привез из его дома в Доссенхайме написанную маслом большую картину и зеленый садовый стульчик для балкона. Удивительно, как положительно на дедушку действовала весна: с каждым днем он становился все подвижнее и как-то раз, стоя на балконе, выкурил половину сигары. С тех пор, как он стал чаще покидать свое основное место, кровообращение в руках и ногах восстанавливалось, и по ним растекалось приятное тепло. Намедни Вилли Кнобель удивил всех тем, что заказал букет тюльпанов, причем, не обыкновенных белых или желтых, а коралловых. Другим сюрпризом для окружающих стала покупка дорогой туалетной воды, рекламу которой он видел по телевизору и где утверждалось, что она обладает ярко выраженным мужским ароматом.

В комнате старика отныне висел не запах мокрой собаки, а витал дух парфюма, дорогого пряного табака и тонкий аромат цветов, проникавший из окрестных садов через открытую балконную дверь. По радио дедушка слушал уже не только новости, но частенько искал песни.

– Это из «Вольного стрелка», – пояснил он вошедшему Максу. – Помнишь эту арию?

Макс радушно кивнул, хотя и понятия не имел, какой такой «стрелок».

– Итальянская, да? – спросил он, так как знал, что большую часть опер написали итальянцы.

Старик в ответ печально покачал головой.

– Чему вас только сегодня учат в школе? Ни латыни не знаете, ни грамматики, ни немецких опер эпохи романтизма. Парень, у тебя серьезные пробелы в образовании. Vita brevis, ars longa! Жизнь коротка, искусство вечно…

О чем он говорит, подумал Макс, в девятнадцать лет все еще впереди.