Наутро Лаллеман постарался сделать все, что считал нужным, в пределах, установленных Вийетаром. Посланник Бонапарта находился при нем и следил, чтобы посол не переступил эти пределы, в остальном не препятствуя ему. Они договорились, что оставят чеки у себя, а Вендрамин должен удовлетвориться тем, что они пообещают ему не использовать их против него, если он сам их на то не спровоцирует.

Вендрамин, со своей стороны, действовал не менее решительно. Он размышлял всю ночь и был твердо намерен добиться своего. Если бы, став предателем, он не освободился от пут, в которых Мелвилл держал его, он отказался бы от своего намерения.

Лаллеману он повторил, что не будет работать на них без твердых гарантий и что его удовлетворит только возвращение ему чеков после того, как он выполнит работу.

С этим он хотел удалиться, как вдруг Вийетар предложил пойти на уступки.

– Лаллеман, раз он придает этому такое большое значение, давайте не будем вставлять ему палки в колеса.

Лаллеман, со вздохом подавив внутренний протест, был вынужден подчиниться.

Когда в тот же день Марк-Антуан зашел в посольство, чтобы узнать, удалось ли завербовать Вендрамина, Лаллеман, испытывая неловкость, тем не менее находчиво вышел из положения.

– Не сомневаюсь, что он придет к этому, – ответил он и сменил тему.

Посол упростил задачу Вендрамина, связав его с оставшимся в живых пособником Сартони. Тот привел с собой еще двоих венецианцев, согласных выполнить работу. Но поскольку судьба их предшественников продемонстрировала, с каким риском эта работа связана, они потребовали солидное вознаграждение.

У Вендрамина не возникало сложностей в сотрудничестве с посольством. Лаллеман был сговорчив и не скупился. Он не только согласился выплатить рабочим все, что они требовали, но и добавил пятьдесят дукатов лично Вендрамину, когда тот с самого начала стал жаловаться на временные финансовые затруднения.

Благодаря этому, а главное, стремясь поскорее получить компрометирующие его чеки, Вендрамин принялся за работу с редкостным и неослабевающим усердием.

Каждое утро Дзанетто, командовавший нанятыми рабочими, приносил ему список сделанных за ночь замеров, и Вендрамин в течение нескольких часов тщательно переносил все цифры на схему.

Это, однако, не мешало ему почти ежедневно посещать палаццо Пиццамано, демонстрируя все возрастающий патриотический пыл. Но сложившаяся обстановка почти не давала возможности проявить его на практике. Бонапарт приобрел большую силу, эрцгерцог Карл в Удине активно готовился к войне, и тем не менее в Венеции упорно держался обнадеживающий слух, что вот-вот начнутся переговоры о мире.

Однако Вендрамин обнаружил проницательность и не разделял общего оптимизма, полагая, что дальнейшие события подтвердят его правоту. Он объявил, что этим слухам противоречит усилившаяся подпольная деятельность французов. В Венеции, говорил он, полно французских шпионов и тайных агитаторов, которые наносят республике огромный вред.

Однажды, встретив в Ка’ Пиццамано Катарина Корнера, он с сожалением высказался о том, что инквизиция действует недостаточно активно.

– Незаметное проникновение якобинских идей подрывает сами устои государства, это, возможно, даже бо́льшая угроза, чем пушки Бонапарта, – заявил он. – Проповедники Свободы, Равенства и Братства надеются, что, если они не смогут победить венецианскую олигархию силой оружия, ее погубит якобинская зараза.

Корнер заверил его, что инквизиция вовсе не дремлет. Если нет ощутимых всеми признаков ее деятельности, это не значит, что она сидит сложа руки. Просто тройка государственных инквизиторов старается не оставлять следов. Если бы усилия людей, отвечающих за оборону, составляли хотя бы половину того, что она делает, сегодня республике ничто не угрожало бы.

Вендрамин не одобрил чрезмерной секретности в момент опасности. По его мнению, открытая демонстрация силы со стороны инквизиции явилась бы действенным средством устрашения вражеских агентов.

Граф Пиццамано, слушавший их разговор, был полностью согласен с ним, и таким образом синьор Леонардо поднял себя в глазах графа, а отчаяние Изотты еще больше возросло.

Она в последнее время была бледна и апатична, и отношение к ней Вендрамина не способствовало улучшению ее состояния. Внешне он оставался любезным кавалером, но в его любезностях проскальзывала непонятная ирония, скрытая, едва уловимая, но Изотта, с ее тонкой восприимчивостью, не могла ее не ощущать.

Когда вместе с ними был Марк-Антуан, она замечала порой слабую ухмылку Вендрамина, которая вовсе не походила на тайную насмешку более удачливого соперника, а в его взгляде мелькала порой такая злоба, что ей становилось не по себе. Она не знала о дуэли двух мужчин, оба предпочитали умалчивать в этом доме о своей вражде. Тот факт, что они относились друг к другу без любви, невозможно было скрыть, но оба, по крайней мере, держались с холодной учтивостью.

Иногда Вендрамин рассыпал ей комплименты, но на его губах была улыбка, заставлявшая ее внутренне содрогнуться. Он завел привычку отзываться о ее целомудрии и неведении творившегося в мире зла в таких преувеличенных выражениях, за которыми нельзя было не почувствовать совершенно необъяснимый сарказм. Она, естественно, ничего не знала о горечи, растравлявшей его душу, и о вспыхивавшей в нем порой ненависти к женщине, которая, по его мнению, так подло обманывала его. Это, однако, не мешало ему добиваться брака с ней, чтобы приобрести положение в обществе и покончить с необеспеченной жизнью. Женитьба удовлетворила бы его честолюбивые помыслы, но он не мог простить ей, что она лишила его всего остального, на что он имел законное право, включая даже возможность отыграться, сказав ей, что ее величественное спокойствие и холодная целомудренная строгость – лишь возмутительная маска, скрывающая грязное нутро. Но эта возможность ждала его впереди, а в настоящий момент он мог наказать ее, нанеся удар по ее любовнику, и разом отомстить обоим. Это будет хоть каким-то утешением, думал он.

Ради этой цели он трудился так усердно, что уже через две недели после начала работы, явившись однажды под покровом темноты во французское посольство, положил на стол перед Лаллеманом законченные схемы каналов.

Два француза тщательно изучили их. У Лаллемана сохранились некоторые данные, которые ему успел передать Рокко Терци, и, сравнив с ними результаты, полученные Вендрамином, он убедился, что последние точны.

Французы были щедры. Достав из сейфа чеки, погашенные банком Виванти, Лаллеман передал их венецианцу вместе с сотней золотых дукатов, которые были ему обещаны в виде дополнительного вознаграждения по окончании работ.

Прежде всего Вендрамин пристроил в кармане увесистый мешочек с золотом, затем внимательно рассмотрел чеки. Вийетар, наблюдавший за ним со своей постоянной циничной улыбкой, произнес:

– Теперь вы знаете, где можно неплохо заработать, и, возможно, захотите оказать нам еще какие-нибудь услуги.

Вендрамина покоробили и тон Вийетара, и само предложение.

– Больше я вам в руки не дамся.

Циничная улыбка Вийетара стала еще шире.

– Мне не раз встречались жулики, говорившие очень гордо и возвышенно. Мы видим вас насквозь, дорогой мой. Это обычные приемчики опытного политикана. Вы еще вспомните о моем предложении.

Вендрамин вышел, внутренне кипя и чувствуя себя оскорбленным этими наглыми инсинуациями. Но радость, вызванная получением чеков, быстро взяла верх. Он словно сбросил оковы, он был свободен и мог, не боясь последствий, поквитаться с Мелвиллом – или, как он формулировал это для себя, отстоять свою честь.

Он принялся за дело незамедлительно и целеустремленно направился на площадь Сан-Марко.

На уплату долгов пришлось бы истратить всю сотню дукатов. Но Вендрамин не помышлял ни об уплате долгов, ни даже о том, чтобы попытать счастья в «Казино дель Леоне», чем он в другой раз, скорее всего, и занялся бы, невзирая на все обязательства. Но в данный момент у него была более желанная цель.

Он прошелся вдоль Прокураций, вглядываясь в лица посетителей «Флориана» и отвечая на кивки и приветственные жесты своих братьев-барнаботто, пришедших подышать весенним воздухом и угоститься вином за чужой счет. Ему долго не попадался тот, кого он искал. Пройдя до конца Пьяццы, Вендрамин повернул обратно и направился к собору Святого Марка. Наконец он заметил человека средних лет с крепкой фигурой и потускневшим лицом, который прогуливался, заложив руки за спину. В руках он крутил тросточку, на боку была пристегнута шпага.

Синьор Леонардо остановился на его пути. Они обменялись приветствиями, и Вендрамин пристроился рядом со знакомым.

– Есть одно дельце, Контарини, – сказал он. – Если возьмешься, пятьдесят дукатов твои плюс тридцать двум твоим знакомым, которые тебе помогут.

На землистом лице Контарини, имевшем голодное выражение, не отразилось никаких эмоций.

– Непременно нужны трое? – спросил он.

– Я хочу исключить какие-либо случайности. И вас будет не трое, а четверо, потому что я тоже участвую.