Глава 15
Выбор
Свободного времени у Марк-Антуана было с избытком, и он предавался разнообразным развлечениям, в которых в Венеции даже в те дни недостатка не было. Он посещал театры и казино, зачастую в компании Вендрамина, охотно занимавшего у него деньги и не спускавшего с него глаз.
Вендрамин относился к нему настороженно, так как не мог избавиться от подозрений, что между Марк-Антуаном и Изоттой существует какая-то особая внутренняя связь. Он ничего не знал о политической деятельности Марк-Антуана, но его частые визиты в Ка’ Пиццамано не давали Вендрамину покоя. Совершались совместные прогулки по морю в Маламокко, время от времени они посещали Доменико в форте Сант-Андреа, и все это с непременным участием Марк-Антуана, а как-то в сентябре, когда несколько британских военных кораблей стояли на рейде порта Лидо, Марк-Антуан с Изоттой и ее матерью отправились на один из них в гости к его другу-капитану.
Нередко Вендрамин встречал его и у виконтессы де Со в Ка’ Гаццола. Это было источником дополнительного беспокойства – хотя бы потому, что Марк-Антуан, прекрасно осведомленный о связи Вендрамина с виконтессой, мог сообщить об этом Изотте. Вендрамин не без оснований боялся реакции, которую этот факт мог вызвать у девушки из семьи венецианских патрициев, выросшей вдали от несовершенств мира. До сих пор он вел с Изоттой весьма расчетливую игру. Напускал на себя строгость, которая должна была импонировать ее девическому уму. Следил за тем, чтобы Пиццамани ничего не узнали о виконтессе де Со, но особых усилий для этого не требовалось, поскольку они вращались в абсолютно разных сферах. Круг общения Изотты был очень узок, она даже ни разу не была в казино. То же самое можно было сказать и о ее родителях, а Доменико в последнее время чаще находился в своем гарнизоне.
Но возможность предательского шага со стороны человека, в котором он чувствовал соперника, заставляла Вендрамина выискивать меры, чтобы лишить Марк-Антуана этой возможности.
Поглощенный подобными мыслями, он зашел как-то в конце сентября в Ка’ Пиццамано, где швейцар сообщил ему, что его превосходительство граф находится наверху, а монна Изотта в саду. Влюбленный жених выбрал сад.
Он нашел там Изотту, прогуливавшуюся с Марк-Антуаном.
Ревность обладает свойством подпитываться чем угодно. Поскольку в этот осенний день небо было серым и дул прохладный ветер, Вендрамину, разумеется, показалось странным, что эти двое предпочли беседовать на свежем воздухе. Он, разумеется, предположил, что они хотели быть наедине и избегали помещений, где их могли подслушать. И хотя Марк-Антуан был близким другом семьи, Вендрамин, разумеется, усмотрел в этом нарушение приличий.
Подобное ощущение, хотя и не столь сильное, было и у самой Изотты, воспитанной в строгости. Она вышла в сад, чтобы срезать несколько роз, еще не отцветших в высоком закрытом цветнике из самшита. Марк-Антуан заметил ее из окна второго этажа и выскользнул вслед за ней, оставив графа и графиню в обществе Доменико, свободного в этот день от несения службы.
Изотта взглянула на него робко, чуть ли не со страхом. Они скованно поговорили о садах и розах, о запахе растущей повсюду вербены, о прошедшем лете и прочих предметах, далеких от того, о чем они оба думали. Затем, зажав белые и красные розы в руке, обтянутой плотной перчаткой, она хотела вернуться в дом.
– Изотта, вы спешите меня покинуть? – упрекнул он ее.
Она посмотрела на него со своим обычным, привитым воспитанием спокойствием, которое ей к этому моменту удалось восстановить.
– Так будет лучше, Марк.
– Лучше? Бросить меня? Нам так редко удается побыть наедине.
– Зачем напрасно бередить сердце?.. Ну вот! Я уже говорю то, чего говорить не следовало бы. Все хорошее уже хранится в наших воспоминаниях. Эти разговоры ничего к нему не прибавляют.
– Зря вы отказываетесь от всякой надежды, – вздохнул он.
– Какой смысл надеяться? – ответила она с улыбкой. – Чтобы больнее было разочарование?
Он решил подойти с другой стороны.
– Как вы думаете, почему я застрял в Венеции? Ту задачу, которая была мне поручена, я выполнил – как мог. Или, говоря точнее, я ничего не сделал, поскольку поделать все равно ничего нельзя. У меня нет иллюзий на этот счет. Выстоит Венеция или нет, зависит теперь не от тех, кому доверено править ею, а от того, кто победит – французы или австрийцы. Поэтому мне кажется, что Вендрамин не имеет права требовать вознаграждение за подвиги, к которым его даже не призовут.
Она печально покачала головой:
– Это софистика, Марк. Он все равно потребует, чтобы выполнили обещание, и нарушить его было бы бесчестно.
– Но это обещание было своего рода сделкой. Доменико, например, это понимает, я уверен. Если у Вендрамина не будет возможности выполнить то, что он обязался сделать, договор теряет силу. Поэтому я остаюсь в Венеции и жду. Я не теряю надежды. У вас очень бледный и усталый вид в последнее время, Изотта, – произнес он с такой нежностью, что ей было мучительно слышать это. – Вы слишком рано отчаиваетесь, дорогая. Я давно уже хочу вам это сказать, ведь я не все время трачу впустую, не просто жду и наблюдаю. Задачи, которые я как тайный агент решаю в Венеции, касаются не только судьбы монархии.
Она встрепенулась при этих словах и схватила его за руку:
– Чем вы занимаетесь? Вы что-то можете сделать? Скажите мне.
В ее голосе послышалась нотка надежды, которую, по ее утверждению, она утратила. Он тоже сжал ее руку:
– Пока я не могу сказать вам больше. Но от всей души умоляю вас не считать проигранной битву, которая еще даже не началась.
Тут-то их и настиг Вендрамин. Он увидел, что они стоят, соединив руки и неотрывно глядя друг другу в глаза; холодная и величественная Изотта находилась в таком возбуждении, какого при нем никогда не испытывала.
Он сдержался, понимая, что здесь не салон виконтессы и он не может дать волю чувствам. Изотта, которой он побаивался – пока она не была его женой, – не потерпела бы саркастических замечаний или намеков с его стороны. Поэтому, проглотив обиду и подозрения, он принял обычный жизнерадостный вид.
– В такую ветреную погоду – и в саду! Разумно ли это? Для нашего друга Марка это, возможно, не опасно, холодный климат его родины закалил его. Но вы-то, моя дорогая Изотта! И куда только смотрит ваша матушка, позволяя вам так рисковать?
С этими заботливыми упреками он погнал их в дом, излучая радость и дружелюбие и внутренне сгорая от ревности. А вдруг то, чего он так боялся, уже произошло и этот пронырливый англичанин рассказал Изотте о его отношениях с француженкой? Он с тревогой всматривался в ее лицо и находил ее даже более замкнутой, чем обычно.
Он решил, что с этим неопределенным положением пора покончить.
Поэтому, против обыкновения, он дождался, пока Марк-Антуан уйдет, чтобы переговорить с графом. Пиццамано проводил его в маленькую комнату, где он хранил документы и занимался делами, и пригласил пойти с ними Доменико. Это Вендрамина не устраивало, и он напомнил графу, что просил его о беседе наедине.
Но граф лишь рассмеялся:
– Ну вот еще! Чтобы потом мне пришлось пересказывать все Доменико? Нет уж. У меня нет секретов от сына, ни семейных, ни политических. Идемте.
Они уселись за закрытыми дверями в душном и тесном помещении. Манеры Пиццамано-старшего были, как всегда, величественны и властны, но настроен он был дружелюбно. Младший выглядел очень импозантно в синем мундире с желтой отделкой, обтягивавшем его фигуру, и жестком военном галстуке. Вид у него был заинтересованный, но он сохранял холодное достоинство, чем очень напоминал Вендрамину его сестру.
Хотя Вендрамин продумал заранее начало беседы, приступить к ней никак не решался.
Он сел на предложенный графом стул, но, заговорив, опять поднялся и стал расхаживать взад и вперед, глядя в основном на узорчатый паркет.
Для начала он высказал свои горячие патриотические чувства и посетовал на то, что потратил много сил, агитируя своенравных барнаботто, пока ему не удалось обуздать их и направить в нужное русло, в результате чего на последнем знаменательном заседании Большого совета был достигнут такой выдающийся успех. Он говорил со все большей страстностью и выразил надежду, что никто не будет подвергать сомнению его достижения.
– Дорогой мой, – произнес граф успокаивающим тоном, – к чему с такой горячностью отстаивать то, что никто не оспаривает? Безусловно, ваши усилия и ваш патриотизм заслуживают самой высокой похвалы, и мы ценим их.
– Да, конечно. Суть моей жалобы не в этом.
– Ах, так у него жалоба, – сухо прокомментировал Доменико.
Граф взглядом остановил сына.
– Мы слушаем вас, Леонардо.
– Синьор, похвалы и выражения признательности – это лишь слова. Я нисколько не сомневаюсь в их искренности, но одними словами сыт не будешь. У меня, как вы знаете, есть определенные стремления, которые вы одобрили, определенные заветные желания, ради исполнения которых… Короче говоря, было бы даже странно, если бы я не проявлял нетерпения.
Граф, небрежно откинувшись в кресле и скрестив ноги, милостиво улыбнулся. Возможно, если бы Вендрамин остановился на этом, то и достиг бы своей цели. Но он испытывал потребность выговориться. Его последние успехи на политической арене убедили его, что он владеет даром красноречия.
– В конце концов, – продолжил он, – необходимо признать, и я признаю, что брак – это своего рода контракт или договор, согласно которому каждая из сторон должна внести свой вклад. Я беден, синьор, как вы знаете, так что не могу внести необходимый вклад, который обычно требуется. Но моим богатством является способность послужить своей стране, и, как вы сами признали, эта способность покрывает недостаток других средств. Если бы это мое, так сказать, абстрактное богатство проявлялось только в торжественных заявлениях, я не посмел бы… выражать сейчас перед вами свое… нетерпение. – Тут Вендрамин несколько замялся, но затем с воодушевлением продолжил: – Но подтверждением его была моя деятельность, плоды которой уже возложены на алтарь нашей родины.
Он встал в картинную позу, положив руку на сердце и откинув голову.
Доменико криво ухмыльнулся, но граф произнес все так же благосклонно:
– Так, так. Вы обратили в нашу веру сомневающихся. Продолжайте, продолжайте.
Это одобрительное замечание едва не выбило почву из-под ног синьора Леонардо. Для максимального эффекта ему нужно было какое-нибудь возражение, против которого он мог бы ополчиться. За отсутствием такового он с разочарованием чувствовал, что запал его истрачен впустую.
– И если вы, синьор, – сказал он, – так милостиво соглашаетесь, что я свои обязательства выполнил, то, я уверен, вы не отвергнете мое требование, чтобы и вы выполнили свои.
И граф, и синьор Леонардо слегка вздрогнули, когда, воспользовавшись паузой, Доменико резко бросил:
– Вы сказали «требование»?
Это замечание несколько испортило тот эффект, какой должна была произвести благородная осанка Вендрамина, выдвигавшего свое требование. Однако его нелегко было сбить с взятого курса.
– Ну да, требование. Естественное требование, порожденное нетерпеливостью. – Поддержав таким образом свое достоинство, он мог позволить себе пойти на уступки. – Возможно, конечно, что это не очень удачное слово и оно неточно выражает то, что я чувствую, однако…
– Да нет, слово очень удачное и подходит как нельзя лучше, – сказал Доменико.
Граф вопросительно посмотрел на сына. Доменико объяснил, что он имеет в виду:
– Вы сами справедливо заметили, Леонардо, что ваша помолвка с моей сестрой носит характер контракта. Поэтому сторона, выполнившая свои обязательства по контракту, вправе требовать от другой стороны того же. Так что не стоит придираться к словам, которые так точно описывают ситуацию.
Вендрамин чувствовал, что за этим приятным началом последует нечто гораздо менее приятное. И чувствовал он это не зря. Доменико обратился к графу:
– Мне кажется, отец, вы должны оценить фактическую сторону дела: можно ли считать, что Леонардо полностью выполнил свои обязательства?
Все с тем же добросердечным видом граф приподнял брови и снисходительно улыбнулся:
– Разве есть какие-то сомнения в этом, Доменико?
– Совсем не уверен, что их нет. Но судить вам, синьор. Видите ли, поскольку Леонардо совершенно точно определил эту помолвку как сделку…
– Сделку?! – негодующе прервал его Вендрамин. – Я не употреблял этого грубого слова. Я говорил о контракте, договоре – вот подобающий термин.
– Но ведь контракт и подразумевает сделку. Он является ее письменным оформлением.
– Вы искажаете мои слова, мессер. Я имел в виду…
– Что вы имели в виду, стало понятно, когда вы потребовали от нас выполнения обязательств в обмен на выполнение ваших.
Взгляд, который кинул Вендрамин на своего предполагаемого шурина, не выражал родственных чувств. Однако он попытался обратить все в шутку:
– Честное слово, Доменико, вам надо было идти в законоведы.
Граф вмешался в перепалку, наклонившись вперед:
– К чему спорить о словах? Не все ли равно, какое из них употребить?
Доменико не сдавался. Он сражался за свою сестру.
– А вы не думали, синьор, что патриотический пыл Леонардо после свадьбы может угаснуть и он не захочет управлять своими барнаботто?
– Это уже чересчур, – запротестовал Вендрамин. – Вы не имеете права оскорблять меня подобными предположениями.
– При чем тут оскорбление? Мы говорим об условиях сделки. Ваши обязательства могут считаться выполненными только после того, как наша тяжелая борьба будет доведена до конца.
Вендрамин криво усмехнулся:
– Слава богу, мессер, что ваш отец не разделяет этих узких злопыхательских взглядов.
Тут уж граф не мог не вступиться за сына:
– Злопыхательство здесь ни при чем, Леонардо. Поймите, что, не говоря обо всем остальном, патриотизм требует самых прочных гарантий. Если бы речь шла только о наших личных интересах, я был бы менее придирчив. Но тут затронуты интересы Венеции, и поэтому мы обязаны убедиться, что вы сделали все, что от вас требуется, прежде чем вознаградим ваши усилия.
В гневе Вендрамин забыл о всяком благоразумии:
– Вы требуете гарантий? А почему бы тогда и мне не потребовать их от вас? Гарантий того, что я не напрасно направляю мнение барнаботто в нужное вам русло?
Опершись рукой о колено, граф искоса взглянул на высокую, импозантную фигуру Вендрамина:
– Не хотите ли вы сказать, что могли бы направить его и в другую сторону?
Вендрамин был так раздражен, что опять поспешил с ответом:
– А почему бы и нет? Раз у меня нет гарантий, что со мной поступят справедливо, то я вполне мог бы пустить дело на самотек и позволить им придерживаться якобинских взглядов, которые для них более естественны.
Доменико поднялся, презрительно скривив губы:
– Так вот каков ваш патриотизм! Вас возмутило слово «сделка», а оказывается, что Венеция для вас ничего не значит? Что же вы за человек, Вендрамин?
У Вендрамина было чувство, что он попался в ловушку, и, как пойманный зверь, он всеми силами старался из нее выбраться.
– Вы опять неправильно поняли меня, причем намеренно. О господи! Как я могу взвешивать свои слова, когда вы заставляете меня все время отбиваться от обвинений, Доменико?
– Слова, которые не взвешены, лучше всего раскрывают суть.
– Но в данном случае слова не выражают того, что я думаю.
– Дай бог, чтобы было так, – холодно обронил граф. Насколько благосклонно он держался до сих пор, настолько же суров был теперь.
– Так и есть, синьор! Я был возбужден и говорил, не думая, что мои слова будут поняты превратно. Клянусь Богом, я буду драться за Венецию так же яростно, как Брагадин за Фамагусту. Против меня тут выдвигают столько несправедливых обвинений, что я уже говорю то, что не соответствует моим мыслям. Единственное, чего я хотел, синьор, так это попросить вас подумать, не является ли все уже сделанное мной доказательством моего рвения, достаточным, чтобы допустить меня к тому счастью, к тому блаженству, о котором, как вы знаете, я мечтаю.
Доменико хотел ответить, но отец остановил его. Граф говорил вежливым и спокойным, но довольно холодным тоном:
– Если бы вы ограничились просьбой, Леонардо, мне трудно было бы устоять против нее. Но то, что вы наговорили…
– Я уже объяснил, синьор, что мои опрометчивые слова не выражают моих взглядов. Клянусь, что это так!
– Если бы я вам нисколько не верил, то отказал бы от дома сегодня же. Но что сказано, то сказано, и это пошатнуло мое доверие к вам и заставило меня осознать, что ваш брак с Изоттой следует отложить до тех пор, пока мы не доведем нашу трагическую борьбу до конца. Я должен так поступить не только из-за своих принципов, но и ради Венеции.
Вендрамин проклинал коварство Доменико, который, как он знал, его недолюбливал, и собственную несдержанность, помешавшую ему добиться цели. Но, во всяком случае, он сохранял позиции, которые занимал до сегодняшней попытки, и оставалось только отступить на них без ощутимых потерь. Он понурил голову.
– Признаю, что я сам виноват, а ваше решение справедливо, синьор. Я постараюсь принять эту отсрочку со смирением, которое загладит мою сегодняшнюю нетерпеливость. Надеюсь, что заслужу этим ваше доверие.
Граф подошел к нему и легонько похлопал по плечу:
– Я понимаю вас, Леонардо. Мы забудем этот инцидент.
Однако разговор, состоявшийся после ухода Вендрамина, показал, что инцидент не забыт. Граф Пиццамано сидел в кресле, погрузившись в мрачные мысли. Доменико некоторое время наблюдал за ним, затем спросил:
– Надеюсь, теперь вы видите, отец, за кого собираетесь отдать свою дочь?
– Я и до этого видел его недостатки, но считал, что его искренний патриотизм перевешивает их, – устало ответил граф. – Но ты своим неожиданным замечанием сегодня заставил его раскрыться, и стало ясно, что его патриотизм – это притворство ради собственной выгоды, что он человек без убеждений и без совести. Да, Доменико, я все вижу, я не дурак. Однако я должен забыть все это, как обещал ему. Он высказал угрозу, а его дальнейшие попытки отказаться от своих слов ничего не значат. Он дал понять, что в случае, если я расторгну его помолвку с Изоттой, он вместе со своими дармоедами-барнаботто перейдет на сторону размножившихся в последнее время обструкционистов, франкофилов, якобинцев. А если это случится, то ты и сам понимаешь, что при таком доже, как этот слабак Лодовико Манин, судьба Светлейшей республики будет решена. Даже если Бонапарта разгромят или он не станет захватывать наши земли, Венецию будет ждать та же участь, какая постигла Реджио и Модену. Наши традиции будут вырваны с корнем, наше достоинство будет втоптано в грязь, от бывшей славы Венеции не останется ничего. Будет установлено демократическое правление, а на площади Святого Марка посадят Древо Свободы. Вот альтернатива, которую нам предлагает этот подонок. Но она для нас неприемлема.