Марк-Антуан велел слуге сообщить виконтессе де Со о своем прибытии, после чего прождал довольно долго. Виконтесса была в смятенных чувствах и сначала совсем не хотела его принимать, но затем передумала.

Гостя, одетого со всей элегантностью, требовавшейся для светского визита, провели в изысканный будуар, стены которого покрывали гобелены и ткани золотистого оттенка. На их фоне мебель черного дерева с инкрустацией из слоновой кости выглядела очень эффектно. Виконтесса не стала напускать на себя притворную веселость, что позволило ей начать разговор прямо с беспокоившего ее вопроса:

– Друг мой, вы пришли в печальный момент. Я в отчаянии.

Он склонился над ее тонкой белой рукой:

– Тем не менее позвольте мне попытаться утешить вас.

– Вы слышали новость?

– О том, что Австрия перебрасывает войска из Тироля, чтобы освободить Мантую?

– Нет, я имею в виду Рокко Терци. Он исчез, и ходят слухи, что его арестовали. А что говорят об этом на Пьяцце?

– А, да-да. Рокко Терци, друг Вендрамина. Говорят, что инквизиция действительно арестовала его.

– Но за что? Вы не знаете?

– Я слышал, что его подозревают в связях с генералом Бонапартом.

– Это абсурд! Бедный Рокко! Это же невинная жизнерадостная бабочка, чьей единственной заботой были удовольствия. С ним было так весело. А не говорят, какого рода были эти связи?

– Вряд ли мы когда-нибудь узнаем об этом. Инквизиция не раскрывает свои секреты.

Она содрогнулась:

– Это больше всего и пугает.

– Пугает? Вас? Но вам-то чего бояться?

– Я боюсь за бедного глупенького Рокко.

– Вы так участливы к нему, что заставляете других ревновать.

Слуга объявил о приходе Вендрамина, и он в тот же момент появился в комнате. Марк-Антуан уже не в первый раз замечал, что синьора Леонардо ни мало не интересует, хотят его принять или нет.

Вендрамин вошел небрежной походкой и при виде Марк-Антуана нахмурился. Приветствие его было колким:

– Сэр, это становится невыносимым. У вас появилась способность быть вездесущим.

– Пока небольшая, но надеюсь, что мне удастся ее развить, – дружески улыбнулся Марк-Антуан. – Я стараюсь. – Он перешел к новости дня: – До меня дошло печальное известие о вашем друге Терци.

– Какой он мне друг? Вероломный предатель! Я выбираю друзей осмотрительно.

– Фи, Леонардо! – воскликнула виконтесса. – Отрекаться от человека в такой момент! Это некрасиво.

– Давно уже пора было это сделать. Знаете, в чем его обвиняют?

– Нет. Скажите мне.

Но Вендрамин разочаровал ее, повторив лишь то, что уже было ей известно.

– Только подумать, что такой человек общался с нами как ни в чем не бывало! – кипятился он.

– Однако пока достоверно известно только то, что его арестовали, остальное лишь слухи, – возразил Марк-Антуан.

– Мне не нужны друзья, которые дают повод для подобных слухов!

– Но как пресечь молву? Повод тут может быть самый невинный. Говорили, к примеру, что Рокко Терци купается в роскоши, однако известно, что у него нет больших средств. При этом неизбежно возникают предположения о незаконных источниках наживы. Может быть, причиной его ареста и были подобные подозрения?

От компанейских манер Вендрамина не осталось и следа. Намек на то, что положение Рокко Терци напоминало его собственное, был ему явно не по душе. Он дал понять Марк-Антуану, что его общество нежелательно, и тот вскоре ушел. Синьор Леонардо тут же вернулся к затронутому Мелвиллом вопросу:

– Ты слышала, Анна, что сказал этот чертов англичанин? Что Рокко, возможно, арестовали за то, что он сорил деньгами. Ты знаешь, где он их брал?

– Откуда я могу это знать?

Он вскочил с кушетки, на которой сидел, и стал мерить шагами гостиную.

– Все это дьявольски странно. Очевидно, эти слухи верны. Ему платило французское правительство. Его, наверное, будут пытать, чтобы он сознался. – Вендрамина передернуло. – Инквизиция ни перед чем не остановится. – Он застыл на месте, глядя на нее. – А если предположить, что я…

Он запнулся, боясь озвучить свою мысль, да в этом и не было необходимости. Виконтесса ответила на его невысказанный вопрос:

– Ты пугаешься собственной тени, Леонардо.

– Но и против Рокко не было, по-моему, ничего, кроме тени. Такой же, какую отбрасываю и я. Мои средства так же скудны, как у Рокко, и вместе с тем я, подобно ему, не испытываю ни в чем недостатка. А что, если меня тоже начнут пытать, чтобы выяснить источники моего дохода, и я сознаюсь, что это ты… что ты…

– Что я давала тебе деньги. Ну и что? Я не французское правительство. Они, возможно, состроят презрительную мину, узнав, что ты живешь за счет женщины, но не повесят же тебя за это.

Ее слова заставили его поежиться и покраснеть.

– Ты же знаешь, что я только беру у тебя в долг, Анна, – раздраженно бросил он. – Я не живу за твой счет. Я верну тебе все до последнего сольдо.

– Когда женишься на этой богачке, – усмехнулась она.

– Ты смеешься над этим? И не ревнуешь? Ты что, никогда не ревнуешь?

– Почему бы и нет. Ты ревнив за двоих. Ты, похоже, думаешь, что исключительное право на ревность принадлежит тебе. Во всяком случае, ведешь себя ты именно так, к тому же совершенно игнорируя чувства других.

– Анна, Анна!.. – Он обнял ее за плечи, опершись коленом на кушетку. – Как ты можешь так говорить? Ты же знаешь, что я женюсь потому, что должен. От этого зависит все мое будущее.

– Ну да, ну да, я знаю, – устало согласилась она.

Он, наклонившись, поцеловал ее в щеку, к чему она отнеслась весьма равнодушно.

Вендрамин почувствовал, что отклонился от интересующей его темы.

– Как ты сказала, ты не французское правительство. Однако давала ты мне чеки, выписанные на банк Виванти Лаллеманом.

– Ну и что? – раздраженно откликнулась она. – Сколько раз я говорила тебе, что Лаллеман мой кузен и ведает моими финансами. Когда мне нужны деньги, он дает их мне.

– Я знаю, любовь моя. Но что, если это раскроется? Этот несчастный случай с Рокко не дает мне покоя.

– Как это может раскрыться? Не будь дураком. Какое значение имеют деньги? Думаешь, меня волнует, отдашь ты их мне или нет?

Сев рядом с ней, Вендрамин обнял ее:

– Как я люблю тебя за то, что ты мне доверяешь!

Это не произвело на виконтессу особого впечатления.

– Но женишься при этом на мадемуазель Изотте.

– Ну почему ты вечно иронизируешь над этим, мой ангел? Ты же говорила, что ни за что не выйдешь больше замуж.

– Уж во всяком случае не за тебя, Леонардо.

– Это почему? – возмутился он.

Она в раздражении оттолкнула его:

– Господи помилуй! Другого такого тщеславного бездельника не найти! Ты любишь, кого хочешь, и женишься, на ком хочешь, а те, кого ты осчастливил своим драгоценным поцелуем, должны вечно хранить тебе верность! Тебе досадно, что я не выйду за тебя при первой возможности, в то время как сам ты ни за что не рискнешь жениться на мне. – Она поднялась, напоминая хрупкий изящный росток благородного гнева. – Знаешь, Леонардо, порой меня просто тошнит от тебя.

Он в испуге поспешил раскаяться. Он оправдывался, называя себя беспомощной игрушкой безжалостной судьбы. Он должен быть продолжателем знатного рода, а это можно осуществить, лишь заключив выгодный брак. Она знает, как он любит ее, – он не раз доказывал это, – и с ее стороны жестоко бросать ему в лицо обвинение в его несчастьях. Он чуть не расплакался. Наконец она смилостивилась над ним. Во время последовавшего за этим примирения он забыл о судьбе Рокко Терци и о своих страхах, убедив себя, что он действительно пугается собственной тени.

Однако не все имели возможность заглушить беспокойство, вызванное судьбой Рокко Терци, с помощью подобных услаждающих средств. К ним относился и Лаллеман.

Марк-Антуан застал его крайне встревоженным этим происшествием.

– Я только что был у виконтессы, – объявил полномочный представитель Директории. – Она очень расстроена из-за ареста одного из ее друзей, Рокко Терци. – Он понизил голос. – Это не тот человек, который чертил схемы каналов?

– Тот, тот, – ответил Лаллеман с необычной для него сухостью.

Он сидел за столом, наклонившись вперед и сверля представителя взглядом. И взгляд его, и тон недвусмысленно говорили о том, что Марк-Антуан в опасности.

Мелвилл с хмурым видом потер подбородок.

– Серьезное дело, – проговорил он.

– Еще какое серьезное, Лебель, – с той же резкой лаконичностью отозвался посол.

Марк-Антуан быстро шагнул к столу и понизил голос до шепота, в котором, однако, чувствовалось негодование:

– Слушайте, я же говорил вам о том, что нельзя использовать это имя! – Он кинул взгляд на дверь, затем снова вперил его в широкое лицо Лаллемана. – У вас в доме шпион, а вы не соблюдаете никакой осторожности! Черт побери, вы думаете, я хочу кончить так же, как Рокко Терци? Вы уверены, что Казотто не подслушивает нас в этот момент?

– Уверен. Его сейчас нет в доме.

Марк-Антуан вздохнул с демонстративным облегчением:

– А он был здесь в тот день, когда вы сообщили мне о Терци?

– Не имею понятия.

– Ах, вот как! Вы даже не знаете, когда он уходит и приходит? – Марк-Антуан перехватил инициативу. – Ну, здесь он или не здесь, я предпочитаю разговаривать во внутреннем помещении. Вы удивительно беспечны.

– Я не беспечен, друг мой. Я знаю, что делаю. Но будь по-вашему. – Он поднялся, и они перешли в дальнюю комнату.

Это позволило Марк-Антуану собраться с мыслями, что было необходимо ему, как никогда. Он понимал, что ему грозит разоблачение и что он должен задушить подозрения Лаллемана в зародыше, совершив какой-нибудь ультраякобинский поступок.

Он вспомнил последнее письмо Барраса, и оно подсказало ему, как надо действовать. Хотя план действий был довольно гнусным, Марк-Антуан был вынужден прибегнуть к нему, чтобы восстановить свою пошатнувшуюся репутацию.

– Вы знаете, – пошел в атаку Лаллеман, – мне представляется необычайно странным одно обстоятельство. Стоит нам с вами обсудить какой-либо секретный вопрос, как он немедленно становится достоянием гласности. Вы объяснили мне, почему поставили тогда в известность сэра Ричарда Уорзингтона. Но теперь ваше объяснение кажется мне менее убедительным.

– И почему же? – Марк-Антуан держался так же сухо и высокомерно, как во время их первой встречи.

– Из-за этой истории с Рокко Терци. Ни одна живая душа в Венеции, кроме него и меня, не знала, чем он занимается. Но как только я рассказал вам об этом, его в ту же ночь забрали вместе с чертежами. Насколько я знаю инквизиторские методы, к настоящему моменту его, скорее всего, уже задушили.

Это было прямое обвинение.

Марк-Антуан выпрямился с надменным видом:

– Вы говорите, ни одна душа не знала? А как насчет виконтессы, которой вы платили, чтобы она подкупила Терци? Ее вы не принимаете в расчет?

– Какой мудрый и смелый выпад! Так вы ее обвиняете?

– Я никого не обвиняю, а просто указываю на неточность ваших утверждений.

– Никакой неточности. Виконтесса не знала, для чего мне нужен Терци. Не знала, слышите вы? Вы полагаете, я посвящаю в свои дела всех агентов? Она была не в курсе.

– Вы всегда так уверены в себе и ни в чем не сомневаетесь? Откуда вы знаете, что Терци не рассказал ей, чем он занимается?

– Это невозможно.

– Почему? Потому что вы считаете это невозможным? Здравое рассуждение, нечего сказать! А разве не мог проговориться один из тех, кого нанимал Терци? Вряд ли они не понимали, что делают.

Лаллеман стал терять терпение.

– Им хорошо платили. Чего ради они лишили бы себя источника легкого заработка?

– Кто-нибудь из них мог испугаться. В этом не было бы ничего удивительного.

– Кого еще вы подозреваете? – спросил Лаллеман.

– А вы кого предпочитаете подозревать? – Голос Марк-Антуана зазвенел.

Лаллеман проглотил комок в горле. Глаза его метали молнии, но он колебался.

– Я жду ответа! – потребовал Марк-Антуан.

Посол нервно встал и прошелся по комнате, задумчиво обхватив рукой двойной подбородок. Разгневанный вид полномочного представителя его смущал. Его раздирали сомнения.

– Ответьте мне честно и прямо на один вопрос, – сказал он наконец.

– Задавайте свой вопрос, только тоже прямой.

– С какой целью вы вместе с графом Пиццамано ходили во Дворец дожей в понедельник вечером? С кем вы там встречались?

– Вы что, посылаете своих людей шпионить за мной, Лаллеман?

– Ответьте сначала на мой вопрос, а потом уже я отвечу на ваш. Что вы делали во Дворце дожей за несколько часов до ареста Терци?

– Я пошел туда, чтобы встретиться с инквизиторами.

Такая откровенность уже во второй раз сразила Лаллемана.

– С какой целью? – спросил он, придя в себя. Однако от его агрессивности уже мало что осталось.

– Как раз об этом я и хотел сегодня с вами побеседовать. Сядьте, Лаллеман. – Марк-Антуан заговорил властным тоном авторитетного официального лица. – Сядьте! – повторил он более резко, и Лаллеман автоматически подчинился.

– Если бы вы лучше соображали и занимались тем, что действительно представляет интерес для нации, вместо того чтобы тратить силы и средства на всякие мелочи, то давно уже сделали бы то, что пришлось делать за вас мне. Вам должны были встречаться законники с куриными мозгами – да наверняка встречались, их повсюду полно, – которые с кудахтаньем носятся за каждым зернышком информации, упуская из виду главное. Вы ведете себя так же, Лаллеман. Вы самодовольно плетете здесь дурацкие маленькие интриги и не замечаете важных вещей.

– Например? – прорычал Лаллеман. Лицо его приобрело багровый оттенок.

– Сейчас объясню. В Вероне засел жирный боров, так называемый граф Прованский, который называет себя Людовиком Восемнадцатым и содержит двор, что уже само по себе является оскорблением Французской республики. Он ведет обширную переписку со всеми деспотами Европы и строит козни с целью подорвать доверие к нам. Он представляет для нас реальную угрозу. И тем не менее он уже несколько месяцев беспрепятственно пользуется гостеприимством венецианцев. Неужели вы не сознаете, какой вред он нам причиняет? По-видимому, не сознаете, раз мне приходится выполнять за вас вашу работу.

Он смотрел на Лаллемана в упор, чуть ли не гипнотизируя его своим взглядом, и ему удалось, по крайней мере, сбить посла с толку.

– Тут нам представился шанс убить одним ударом двух зайцев. Во-первых, положить конец нестерпимому вмешательству, а во-вторых, выразить в связи с этим протест Светлейшей республике и создать тем самым предлог для решительных действий, которые наша армия в скором времени, возможно, предпримет. Конечно, одного письменного ультиматума для этого недостаточно, но об остальном мы позаботимся позже. Он же является необходимым первым шагом, и мы сделаем этот шаг сегодня же. Но перед этим, как мне представлялось, надо было встретиться с инквизиторами и проверить, насколько они посвящены в монархические планы этого так называемого Людовика Восемнадцатого.

– Вы хотите сказать, – прервал его Лаллеман, – что встретились с ними под своим настоящим именем, как представитель Французской республики Лебель?

– Поскольку я жив и разговариваю с вами, то, разумеется, я был там не под своим именем, а представился дружески настроенным посредником, которого вы послали к ним с целью предупредить о том, что собираетесь предпринять меры в отношении этого типа. Поэтому я попросил содействия графа Пиццамано. Понимаете?

– Нет. Пока еще не вполне понимаю. Но продолжайте.

– Инквизиторы заявили, что человек, которому они предоставили убежище в Вероне, известен им только как граф де Лилль. Я вежливо возразил, что имя может быть изменено, но личность остается при этом прежней, и добавил, что, как дружественный наблюдатель, имеющий поручение британского правительства, должен указать на то ложное и опасное положение, в какое их ставит этот изгнанный из своей страны интриган. Я сообщил им, что, насколько мне известно, Франция собирается в самое ближайшее время предъявить им ультиматум по этому поводу, и посоветовал, в их же интересах, согласиться с условиями ультиматума и тем самым умиротворить Францию.

Он помолчал и, наблюдая за возбужденным и растерянным Лаллеманом, презрительно скривил губы:

– Вот зачем я посетил Дворец дожей. Надеюсь, теперь вы понимаете, что давно уже должны были сделать это сами?

– Как я мог предпринять столь серьезный шаг без прямого указания из Парижа? – возмутился Лаллеман.

– Посол, обладающий всеми полномочиями, не нуждается в особых указаниях, чтобы действовать в интересах его правительства.

– Я не уверен, что это в наших интересах. По-моему, так совсем наоборот. Это оттолкнет от нас венецианцев, вызовет возмущение. Если правительство Венеции удовлетворит наши требования, это покроет их позором.

– Какое нам дело до этого?

– Нам будет дело до этого, и еще какое, если они воспротивятся. В каком положении мы окажемся в этом случае?

– Я как раз и нанес этот предварительный визит в инквизицию, чтобы определить, насколько реальны шансы, что они окажут активное сопротивление. Я не вижу оснований для этого. Я принял решение. Ультиматум должен быть послан немедленно. Сегодня же.

Лаллеман взволнованно вскочил. Его широкое крестьянское лицо раскраснелось. Подозрения, первоначально владевшие им, развеялись. Теперь он был убежден, что они необоснованны. Этот Лебель оказался экстремистом, одним из тех непримиримых революционеров, которых смели вместе с Робеспьером. Если он был способен додуматься до подобного ультиматума, смешно было подозревать его в отсутствии республиканских убеждений. Хотя Лаллеман еще не вполне понял рассуждение Лебеля о мотивах, побудивших его нанести визит инквизиторам, этот вопрос теперь его даже не интересовал. Ему вполне хватало волнений по поводу последствий подобных шагов.

– Вы хотите, чтобы я послал этот ультиматум? – спросил он.

– Разве это не ясно?

Тучный посол стоял, набычившись, против Марк-Антуана:

– Сожалею, гражданин, но я не могу подчиняться вашим приказам.

– Вам же известны полномочия, возложенные на меня Директорией, – с достоинством обронил Марк-Антуан.

– Да, известны. Но проявлять инициативу в принятии столь неординарных мер я не могу. Я считаю, что предъявление этого ультиматума – опрометчивый и провокационный шаг. Это противоречит данным мне указаниям поддерживать мир со Светлейшей республикой. Нет никакой необходимости подвергать венецианское правительство унижению. Без прямого приказа Директории я не стану брать на себя такую ответственность и подписывать этот документ.

Марк-Антуан посмотрел на посла в упор, затем пожал плечами:

– Хорошо, я пощажу ваши чувства. Возьму на себя ответственность, которой вы избегаете. – Он начал стаскивать перчатки. – Будьте добры позвать Жакоба.

Лаллеман в удивлении воззрился на него.

– Ну что ж, раз вы берете на себя такую ответственность… – произнес он наконец. – Но должен честно признаться, что я воспрепятствовал бы этому, если бы это было в моих силах.

– Директория будет благодарна вам за то, что вы не воспрепятствовали. Так где Жакоб?

Маленький смуглолицый секретарь явился, и Марк-Антуан продиктовал ему свое резкое послание, в то время как Лаллеман вышагивал взад и вперед по комнате, кипя сдерживаемым негодованием.

В послании, адресованном дожу и сенату Светлейшей Венецианской республики, говорилось:

«Имею честь сообщить вам, что Французская директория с большим неодобрением относится к тому, что так называемому графу де Лиллю, или графу Прованскому, предоставлено в Вероне убежище, где он имеет средства для организации заговоров и интриг против Французской республики, единой и неделимой. В качестве доказательств этой деятельности графа мы готовы представить вашим светлостям его письма к русской императрице, перехваченные нами на прошлой неделе. В связи с этой деятельностью мы рассматриваем пребывание так называемого графа Прованского в Вероне как разрыв дружеских отношений, существовавших между нашими республиками, и вынуждены потребовать немедленного изгнания его с территории Светлейшей Венецианской республики».

Когда Жакоб кончил писать, Марк-Антуан взял у него перо и поставил подпись: «Камилл Лебель, полномочный представитель Французской директории».

– Нужно доставить это во Дворец дожей не откладывая, – бросил он. – Слышите, Лаллеман?

– Да, конечно, – угрюмо ответил посол и повторил: – Под вашу ответственность.