Самый прекрасный и самый удивительный город мира предстал перед Марк-Антуаном в золотистом сиянии майского утра. Ночь он провел в Местре, откуда выехал утром на гондоле, и при приближении к Канареджо ему стало казаться, что перед ним – не город, а сказочный драгоценный камень, сплав мрамора и золота, кораллов, порфира и слоновой кости, обрамленный сапфировой синевой лагуны и неба. Черная гондола обогнула Канареджо и заскользила по Большому каналу мимо роскошных дворцов, в которых искусство Востока и Запада сливалось в ослепительном великолепии, поражавшем глаз северянина. Выглядывая из-под тента, он любовался красотой дворца Ка’ д’Оро и аркой моста Риальто со множеством лавок, царившим в них оживлением и сверканием красок.

Гондола проплыла, подобно черному лебедю, по водной глади мимо Эрберии – зеленного рынка, где шумная толпа сновала среди фруктовых нагромождений и цветочных зарослей, а рядом шла разгрузка баржи. Затем свернула в более спокойное и узкое русло канала Рио-дель-Беккери и доставила пассажира к омываемым волнами ступеням Остерии-дель-Спаде, или, иначе, «Гостиницы мечей», заявлявшей о себе вывеской с перекрещенными клинками.

Марк-Антуан высадился и перепоручил себя самого и свой багаж заботам румяного маленького хозяина Баттисты, многословно приветствовавшего его на венецианском диалекте, который показался Марк-Антуану смесью плохого французского с плохим итальянским.

Ему отвели просторную, скудно обставленную гостиную в бельэтаже, с холодным каменным полом и аляповато расписанным потолком, на котором страдающие от ожирения купидоны бесчинствовали среди несметного множества овощей. К гостиной примыкала спальня с широкой кроватью под балдахином и дверью в туалетную комнату.

Марк-Антуан распаковал свой багаж и послал за цирюльником.

В Венецию он приехал прямо из Турина, и дорога заняла у него всего два дня, что было удивительным везением, ибо его вполне могло задержать перемещение остатков разбитых австрийских войск на восточном берегу Минчо. Но с австрийцами он не встретился, хотя безобразных следов их прохождения имелось сколько угодно. Он достиг Местре без всяких помех, и теперь в мирной, беспечной и полной достоинства Венеции ему казалось, что война с ее уродствами и ужасами ведется где-то за тысячу миль отсюда. Пока приводили в порядок прическу Марк-Антуана, через открытые окна до него долетали с канала скрип уключин, журчание воды вокруг обитых железом носов гондол, веселые голоса и обрывки песен, свидетельствовавшие о беззаботном нраве жителей лагун.

Взяв на себя роль убитого Лебеля, он должен был бы немедленно отправиться в Милан, где Бонапарт только что с триумфом обосновался со своим штабом. Но он предпочел уклониться от столь рискованной поездки и ограничился письмом к французскому командующему. Таким образом, указания Барраса были переданы генералу, и директор вполне мог предположить, что это сделано при личной встрече.

Спустя три часа после прибытия Мелвилла в Венецию его туалет был закончен, блестящие черные волосы тщательно расчесаны и уложены, хотя и не напудрены, и он, спустившись к воде, подозвал гондолу и велел доставить его во французскую миссию.

Расположившись в тени кабинки-фелцы, он проделал путь по Большому каналу в западном направлении, где с приближением полудня движение заметно оживилось, затем на север по целой сети более узких каналов, терявшихся в тени высоких темных дворцов, к Фондамента Мадонна делл’Орто. Ступив на набережную, он прошел узким переулком на Корте-дель-Кавалло, маленькую площадь не больше внутреннего дворика. В одном из углов площади находилась резиденция французского посла, палаццо Веккио, – довольно большое, хотя по венецианским меркам скромное здание.

Посол Лаллеман работал в просторном помещении на втором этаже, где он устроил свой кабинет. Работу прервал Жакоб, энергичный, неряшливо одетый секретарь средних лет семитской наружности. Он бережно хранил воспоминание о периоде междуцарствия, когда три года назад он в течение одного сезона исполнял обязанности французского посланника.

Жакоб подал послу сложенный лист бумаги, который был передан ему привратником Филиппе.

Лаллеман поднял голову от документов. Это был уже немолодой человек солидной комплекции, с полным, добродушным и довольно бледным лицом грушевидной формы, расширявшимся книзу и сужавшимся кверху. Двойной подбородок наводил на мысль об апатичности, но этому противоречил острый проницательный взгляд больших, черных, чуть навыкате глаз.

Развернув записку, он прочитал: «Камилл Лебель, полномочный представитель со специальным заданием, просит принять его».

Нахмурившись на секунду, посол пожал плечами:

– Зовите.

Полномочный представитель оказался человеком выше среднего роста, с располагающей внешностью, худощавым, но широкоплечим, в элегантном длинном черном сюртуке, безупречных лосинах и сапогах с отвернутыми голенищами. Он носил пышный белый шейный платок, под мышкой держал треуголку; манеры у него были решительные и властные.

Посол, поднявшись, изучающе оглядел вошедшего.

– Добро пожаловать, гражданин Лебель. Мы были предупреждены о вашем прибытии письмом гражданина директора Барраса.

– «Мы»? – нахмурился тот. – Можно узнать, сколько человек вы подразумеваете под этим местоимением множественного числа?

Лаллемана неприятно поразил резкий тон и холодный, неодобрительный взгляд серых глаз представителя.

– Я употребил его просто так, обобщенно, – ответил он в смущении. – Кроме меня, никому не было известно, что вы должны прибыть, и никому не известно, что вы прибыли.

– Вот и позаботьтесь о том, чтобы так и оставалось, – сухо отозвался Лебель. – Не хватает только, чтобы меня нашли однажды утром плавающим в одном из этих живописных каналов с кинжалом в спине.

– Ну, этого, я уверен, вы можете не бояться.

– Я не боюсь ничего, гражданин посол. Просто это не входит в мои планы. – Оглянувшись, он взял стул, пододвинул его к столу посла и сел. – Присаживайтесь, – добавил он тоном гостеприимного хозяина, – и взгляните на это письмо, оно расставит все по своим местам. – Он положил письмо перед Лаллеманом.

Из письма послу стало ясно, что Директория наделила Лебеля чрезвычайными полномочиями, но это не уменьшило его раздражения, вызванного дерзкими манерами и командным тоном посетителя.

– Откровенно говоря, гражданин, я не вполне понимаю, какие такие задания вы должны здесь выполнить, с которыми я сам не справился бы. Если вы…

Его прервало внезапное появление молодого человека цветущего вида, стремительно ворвавшегося в комнату и говорившего на ходу:

– Гражданин посол, я хотел спросить, не будете ли вы против… – При виде незнакомца молодой человек запнулся и изобразил глубокое смущение. – О, прошу меня извинить! Я думал, вы один… Наверное, я лучше зайду позже…

Тем не менее он не уходил и продолжал в нерешительности топтаться на месте, внимательно разглядывая Марк-Антуана.

– Поскольку вы уже здесь, Доменико, то, может быть, объясните, в чем дело?

– Если бы я знал, что вы не один…

– Да-да, это я уже слышал. Так что вы хотели?

– Я хотел спросить, не разрешите ли вы мне взять с собой Жана на Сан-Дзуане. Я собираюсь…

– Конечно, можете взять его с собой, – прервал его Лаллеман. – Не было никакой необходимости вламываться из-за этого сюда.

– Да, но дело в том, что мадам Лаллеман нет дома, и я…

– Я уже сказал, что разрешаю. Я занят. Оставьте нас.

Бормоча извинения, молодой человек попятился из комнаты, но продолжал изучать взглядом фигуру Марк-Антуана, начиная с начищенных сапог и кончая ухоженными волосами.

Когда дверь за ним наконец закрылась, губы Лаллемана скривились в презрительной улыбке. Он посмотрел через плечо на другую дверь, ведущую в маленькую комнату позади него:

– Я как раз хотел пригласить вас в то помещение, но вы поторопились устроиться здесь. – Посол чуть насмешливо указал на раскрытую дверь. Гость в некотором недоумении подчинился.

Лаллеман оставил дверь между двумя помещениями открытой, так что, сидя в маленькой комнате, они могли видеть все, что происходит в большой. Посол пододвинул гостю стул:

– Здесь мы можем говорить, не боясь, что нас подслушают. В той комнате не стоит обсуждать важные дела. Этот молодой человек, который так трогательно заботится о моем сыне, – шпион, приставленный ко мне Советом десяти. К вечеру инквизиция будет знать о вашем визите и о том, как вы выглядите.

– И вы терпите его присутствие? Позволяете ему свободно разгуливать по дому?

– В этом есть свои преимущества. Он выполняет роль курьера, доставляя мою корреспонденцию, развлекает сына и жену и часто сопровождает ее, когда она выходит из дому. А поскольку мне известно, чем он занимается в действительности, я время от времени посвящаю его в те или иные политические секреты – если желательно, чтобы инквизиция поверила в их достоверность.

– Понятно, – протянул Марк-Антуан, решив, что поторопился с выводом о флегматичности посла. – Понятно.

– Я не сомневался, что вы поймете. Поверьте, он никогда не узнает ничего такого, что могло бы быть использовано против нас. – Лаллеман выпрямился в кресле. – А теперь, гражданин представитель, я к вашим услугам.

Лже-Лебель объяснил, в чем заключается его миссия. Начал он с того, что поздравил всех французов, и в том числе себя, со славными победами, одержанными французской доблестью и французским оружием в Италии. Эти успехи упрощали его собственную задачу. Однако до окончательной победы было еще далеко. Австрия располагала большими ресурсами, и можно было не сомневаться, что она использует их с целью восстановить свое положение в Ломбардии. Отношение венецианцев к Франции было не вполне дружественным, и французский представитель должен был позаботиться о том, чтобы оно не стало еще хуже. Необходимо было любой ценой сохранить невооруженный нейтралитет Венеции.

– Разве что, – прервал его Лаллеман, – ее можно будет сделать союзницей в борьбе с Империей.

– Это невозможно, – холодно осадил его полномочный представитель.

– Генерал Бонапарт так не считает.

– Генерал Бонапарт? А он какое отношение к этому имеет?

Лаллеман опять насмешливо улыбнулся:

– Он велел мне сделать именно такое предложение Коллегии.

– С каких это пор подобные вопросы решают военные? – заносчиво бросил французский представитель. – Я полагал, что функции генерала Бонапарта заключаются в руководстве войсками на поле сражения. Позвольте спросить вас, гражданин посол, как вы относитесь к подобному предложению?

– Откровенно говоря, я придерживаюсь мнения, что это как нельзя лучше отвечает нашим интересам.

– Понятно. – Полномочный представитель поднялся и укоризненно произнес: – Значит, вы, гражданин Лаллеман, аккредитованный посланник французского правительства, намерены выполнять приказы полевого командира! Из этого следует, что я прибыл сюда как нельзя кстати.

Лаллеман сдержал раздражение:

– Почему бы и не выполнить приказ, если он служит интересам Франции?

– Повторяю, я прибыл как нельзя кстати. Союз предполагает взаимные обязательства, которые впоследствии приходится выполнять. Франция занимает совершенно определенную позицию в отношении государственного устройства Венеции. С господством аристократии пора кончать. Наш священный долг осветить ее земли факелом свободы и разума. Мы не можем вступать в союз с правительством, которое собираемся сместить. Наша задача, ради которой меня и прислали сюда, – следить за тем, чтобы Венеция придерживалась невооруженного нейтралитета до тех пор, пока не наступит момент покончить с правлением аристократов. Не забывайте об этом, гражданин посол.

Лаллеман сердито взглянул на него и раздраженно пожал плечами:

– Поскольку Директория прислала вас для того, чтобы вы заварили тут всю эту кашу, я умываю руки. Только скажите, что мне ответить генералу Бонапарту?

– Скажите ему, что перепоручили этот вопрос мне. Я разберусь с Бонапартом.

– Разберетесь? Ха! А вы хоть представляете, что это за человек?

– Я представляю, каковы его полномочия. Если он превысит их, я могу поставить его на место.

– Вы оптимист. Не так-то легко поставить на место человека, который во главе беспорядочной толпы солдат смог за два месяца одержать несколько убедительных побед над хорошо обученными и оснащенными армиями, вдвое превосходящими его войско по численности.

– Я не собираюсь умалять достоинств, проявленных этим молодым человеком на поле боя, – надменно ответил представитель. – Но давайте все-таки относиться к нему трезво.

– Хотите, я расскажу вам кое-что? – расплылся Лаллеман в улыбке. – Я слышал это от самого Бертье. Когда этот маленький корсиканец отправился в Ниццу, чтобы, согласно распоряжению Барраса, взять на себя командование, генералы Итальянской армии были в ярости, что ими будет командовать какой-то двадцатисемилетний мальчишка. Они называли его выскочкой-артиллеристом, чьи военные заслуги сводились к тому, что в Париже он разогнал толпу роялистов картечью. Поговаривали даже – тут я лишь повторяю чужие слова, – что он получил это назначение в благодарность за то, что сделал честной женщиной одну из любовниц Барраса. Генералы собирались устроить ему такой прием, после которого ему вряд ли захотелось бы остаться в этой армии. Особенно усердствовал в этом отношении Ожеро, который обещал быстро поставить выскочку на место. Прибыл Бонапарт. Вы знаете, как он выглядит. Этакий заморыш, бледный, как на последней стадии чахотки. Войдя в помещение, он без лишних слов нацепил на себя пояс командующего, отдал резким тоном несколько необходимых распоряжений и вышел, не дав им даже рта раскрыть. Все они почувствовали в нем силу, дать отпор которой ни у одного из них не хватило пороха. Вот таков Бонапарт. С тех пор он выиграл десяток сражений и разбил австрийцев наголову при Лоди. Можете себе представить, как легко поставить его на место теперь. Если вам это удастся, гражданин, вас ждет великое будущее.

Но на его собеседника это не произвело особого впечатления.

– Это не я буду укрощать его, а власть, представителем которой я являюсь. А что касается его предложений, то вы можете больше об этом не заботиться.

– Буду счастлив снять с себя эту ответственность, гражданин представитель, – саркастически заявил посол.

– Видите, значит, меня все-таки прислали в Венецию не напрасно, – с неменьшим сарказмом отозвался представитель. Затем он опять сел, скрестив ноги, и, несколько сбавив тон, перешел к вопросу, который поверг Лаллемана в еще большее удивление, чем все услышанное им до сих пор.

Он объявил, что для успеха своей миссии и лучшего ознакомления с замыслами венецианских властей он намеревается проникнуть во вражеский лагерь, притворившись тайным британским агентом. Он заверил посла, что вполне справится с этой ролью, даже перед английской аудиторией.

Но это лишь отчасти убедило Лаллемана.

– А вы представляете, что будет, если они разоблачат вас?

– Постараюсь, чтобы этого не произошло.

– Матерь Божья! Храбрый вы человек.

– Храбрый или нет – не знаю, но голова на плечах у меня есть. Я сразу же сообщу, что связан с вами…

– Что-что?

– Я скажу, что представился вам как французский агент. Буду вести себя с ними точь-в-точь как вы с их шпионом, обитающим в вашем доме: сообщать им кое-какую информацию о французах, на первый взгляд ценную и правдоподобную, а на самом деле бесполезную и даже ложную.

– И вы полагаете, что они на это клюнут?

– А почему нет? Нет ничего нового в том, чтобы тайный агент работал на две стороны. Да, по сути дела, без этого ни одному из них не удалось бы выполнить свою задачу или выжить. Венецианское правительство так поднаторело в искусстве шпионажа, что воспримет это как нечто само собой разумеющееся. Но если они узнают, что я Камилл Лебель, тайный агент Директории, то тогда моя карьера, небесполезная для Франции, действительно может завершиться в одном из каналов. – Помолчав, он бросил взгляд через открытую дверь в большую комнату и добавил, придав голосу значительность: – А потому, Лаллеман, мое настоящее имя должно остаться между нами, и никто, включая вашу жену, не должен знать, что я Лебель.

– Хорошо, хорошо, – произнес Лаллеман подчеркнуто терпеливым тоном. – Если вам так угодно…

– Да уж, пусть будет так, как мне угодно. Речь идет о моей жизни и смерти, и вы согласитесь, что я сам должен выбрать линию поведения.

– Дорогой мой гражданин Лебель…

– Забудьте это имя. – Представитель Директории неожиданно поднялся и произнес с пафосом: – Пусть оно больше не звучит, даже в частном разговоре. Если таковой вообще возможен в доме, где есть шпионы Совета десяти. Я буду выступать в Венеции под именем Мелвилла, бездельника-англичанина. Запомнили? Мелвилла.

– Конечно, мистер Мелвилл. Но если вы окажетесь в трудном положении…

– Если я окажусь в трудном положении, то уже никто не сможет мне помочь. Так что постарайтесь не создать такое положение по неосторожности. – Серые глаза полномочного представителя сурово вперились в растерянного посла, который лишь покорно склонил голову. – Ну вот, на данный момент, я думаю, это все.

– Вы должны остаться на обед, – вскочил на ноги Лаллеман. – Никого не будет, кроме моей жены, сына и Жакоба, моего секретаря.

– Благодарю за приглашение, – покачал ухоженной головой Мелвилл, – но не хочу вас стеснять. Как-нибудь в другой раз.

Лаллеман принял разочарованный вид, но его стремление снискать расположение гостя не могло скрыть неискренность разочарования, чувствовалось, что он рад избавиться от посетителя со столь властным характером.

Перед уходом Мелвилл поинтересовался, каковы успехи французских агентов, пытающихся завербовать сторонников якобинства.

– Не могу добавить ничего нового к тому, что я уже сообщал в последнем отчете гражданину Баррасу, – ответил посол. – Агенты знают свое дело, особенно виконтесса. Она проявляет большое рвение и постоянно расширяет сферу своего влияния. Ее последнее завоевание – этот барнаботто Вендрамин.

– А это большое достижение? – вяло поинтересовался Мелвилл.

Посол посмотрел на него в изумлении:

– Это вы меня спрашиваете?

Почувствовав, что едва не совершил промах, Мелвилл сделал вид, что сомневается не случайно:

– Да, знаете, я иногда думаю, такая ли уж он важная птица.

– После того, что я о нем писал?

– Ну, один лишь папа непогрешим.

– Да и без папы известно, каким авторитетом пользуется Вендрамин. А виконтесса окрутила его очень быстро. – Посол цинично усмехнулся. – Гражданин Баррас умеет избавляться от бывших любовниц и пристраивать их с пользой для государства – как и для себя самого.

– Бог с ними, с этими пикантными подробностями, – отозвался Мелвилл, беря треуголку. – Я дам вам знать, как продвигаются дела. Вы можете найти меня в «Гостинице мечей». – С этими словами он удалился, гадая, что это за виконтесса и кто такой барнаботто Вендрамин.