Господин де Бац снова предстал перед регентом – в той же простой комнате того же шале в Хамме. Он стоял перед письменным столом его высочества в ромбе солнечного света, падавшего через витражное окно на крашеный пол. Плотно закрытые окна и дверь не пропускали свежего воздуха, и комнату наполнял тяжелый земляной дух горевшего в глиняной печи торфа. Утром началась оттепель, и с карнизов частыми каплями падала талая вода.

Помимо барона, на встрече присутствовали еще трое. Исполненный изящества граф д’Аваре, английскую внешность которого подчеркивали простой синий сюртук для верховой езды, лосины и высокие сапоги с отворотами, сидел в центре комнаты, слева от барона. Рядом с ним восседал смуглолицый, энергичный граф д’Антрег. Брат регента, худощавый и утонченный граф д’Артуа, беспокойно мерил шагами комнату. Его пригласили сразу же, как только стало понятно, куда клонит барон со своими предложениями.

Де Бац закончил свою речь, и в комнате повисла тишина. Регент в задумчивости покусывал кончик гусиного пера. Наконец он пожелал выслушать мнение господина д’Антрега по поводу только что высказанных предложений. Д’Антрег не потрудился скрыть свое презрение.

– Дикая затея. Совершенно безнадежная. Ход азартного игрока.

Господин д’Артуа остановился. Он умел напустить на себя умный вид, хотя в действительности умом не отличался. Вот и сейчас он хранил многозначительное молчание.

Регент поднял взгляд на де Баца.

– Согласен, – невозмутимо сказал барон. – Совершенно справедливо. Но смертельную болезнь нельзя вылечить обычными средствами.

– Не стоит называть эту болезнь смертельной, – угрюмо поправил его граф д’Артуа. – До этого еще далеко.

– Я имею в виду положение августейших узников, монсеньор. Я думаю, вы согласитесь с тем, что это положение – отчаянное, и время работает против них. Если мы хотим спасти ее величество от ужасной участи, которая выпала покойному королю, нельзя терять ни дня. Господин д’Антрег называет мой замысел диким. Допустим. Но что господин д’Антрег может предложить взамен?

Господин д’Антрег нетерпеливо пожал плечами и закинул ногу на ногу.

– Думаю, вам следовало бы ответить, – сказал граф д’Артуа холодным, ровным тоном.

Д’Антрегу пришлось подчиниться.

– Что касается попытки спасения ее величества, я не вижу оснований, почему бы ее не предпринять. Я даже сказал бы, что господин де Бац совершит героический поступок, если он готов рискнуть своей головой. Но что до других, более широких вопросов, которые затронул господин де Бац, то тут я должен сказать честно: его вмешательство серьезно осложнит работу моих агентов в Париже.

– Другими словами, – задумчиво произнес Месье, – вы советуете нам уполномочить барона на действия по спасению королевы, но не давать ему санкции на более масштабные инициативы?

– Именно так, монсеньор.

На этом обсуждение, возможно, и закончилось бы, если бы не тихое замечание д’Аваре. Он редко позволял себе высказывать собственное мнение, но его слова никогда не ускользали от внимания регента.

– Но что, если возможность для смелого удара представится сама? – вопросил он. – Неужели ею следует пренебречь?

Д’Антрег подавил раздражение, вызванное вмешательством фаворита, которого он ненавидел, хотя и не осмеливался высказывать открыто свою неприязнь. Он заговорил самым сдержанным тоном, на какой был способен.

– Если такая возможность представится, мои люди будут начеку. Могу заверить вас, господа, я дал им самые подробные указания.

Но неожиданная поддержка господина д’Аваре воодушевила барона.

– А что, если они не увидят возможности, которая представится мне? И в этом случае я все-таки должен буду пренебречь ею? Мне кажется, неразумно упускать благоприятный случай, монсеньор. И потом, я не понимаю, как могут повредить агентам господина д’Антрега мои действия, пусть даже они окончатся неудачей.

– Меры, которые они принимают, могут быть аналогичны вашим! – вскричал д’Антрег, не дожидаясь, когда ему будет позволено высказаться. – Ваши неуклюжие действия вызовут настороженность властей, направят их внимание в самую нежелательную для нас сторону, и в итоге мы можем потерпеть поражение.

Так начался спор, который тянулся битый час. Господин де Бац оставался внешне спокойным, в то время как господин д’Антрег все больше горячился, и несколько раз его опрометчивость в выборе аргументов позволила противнику нанести ему довольно чувствительные удары.

В конце концов их высочества крайне неохотно согласились выслушать в подробностях план низвержения революционного правительства. Всем своим видом они демонстрировали, что оказывают господину де Бацу высочайшую милость, снисходя до его объяснений. И тут барон едва не лишил себя счастья рискнуть своей шеей на службе у неблагодарных принцев. Он заявил, что предпочел бы раскрыть свои планы в присутствии человека, который в значительной мере является их автором и будет его ближайшим помощником в их воплощении.

Месье властно потребовал, чтобы барон назвал имя этого человека. Когда господин де Бац удовлетворил его любопытство, принцы и двое их советников недоуменно переглянулись. Господин д’Артуа выразил мнение, что им следовало бы побольше узнать об этом господине Моро, прежде чем наделять его полномочиями действовать в их интересах.

Господин де Бац по-прежнему не выказал никаких признаков нетерпения, что достаточно красноречиво свидетельствовало о его самообладании. Он отправился за Андре-Луи, который находился неподалеку, ожидая приглашения.

Их высочества безо всякого энтузиазма разглядывали опрятную, подтянутую фигуру Андре-Луи. Господин д’Артуа, который не помнил имени молодого человека, но узнал его в лицо, молчаливо нахмурился.

Первым заговорил регент:

– Господин де Бац рассказал нам, сударь, о вашей готовности содействовать ему в осуществлении миссии, которая, по его расчетам, послужит нашим интересам во Франции. Он сообщил нам, что вы приняли участие в составлении плана, на основе которого он предлагает действовать. Но мы пока что не знаем подробностей. – Он повернулся к господину де Бацу. – Ну-с, господин барон, мы вас слушаем.

Барон был краток:

– Наш план призван не столько очистить авгиевы конюшни, сколько показать их зловоние народу Франции, с тем чтобы он восстал и сам выполнил необходимую работу. – И затем он бегло изложил основные принципы, которыми они с Моро руководствовались при составлении плана, и некоторые из предлагаемых мер. – Если все пойдет как задумано, – заключил он, – мы добьемся того, что продажность нынешних правителей больше невозможно будет скрывать.

Господин д’Артуа заинтересовался. Тонкое лицо д’Аваре озарилось воодушевлением. Д’Антрег продолжал держаться с холодной враждебностью. Месье переводил серьезный взгляд с одного на другого, словно искал подсказку в выражении лиц приближенных.

Господин д’Артуа пересек комнату и встал у кресла брата. Месье вопросительно поднял на него глаза.

– Замысел подкупает своей смелостью, – сказал младший принц. – Иногда смелость приводит к успеху. Что еще тут скажешь?

– Насколько я понимаю, – заговорил регент, – не существует причин, по которым такую попытку не следовало бы предпринимать. Что скажете, д’Антрег?

Граф пожал плечами.

– Разве что те, о которых я уже имел честь сообщить вашему высочеству. Но если бы я мог послать с господином бароном своего человека, то был бы до известной степени уверен, что действия господина де Баца не вступят в противоречие с работой моих агентов в Париже.

Месье с важным видом кивнул.

– Что скажет на это господин де Бац?

Барон улыбнулся.

– Я буду рад любому помощнику – при условии, конечно, что он обладает мужеством и умом, необходимыми для такой работы.

– Других я не привлекаю, сударь, – высокомерно заявил д’Антрег.

– Разве я мог допустить такую нелепую мысль, сударь?

Но тут вмешался господин д’Артуа, который до сих пор хранил хмурое молчание:

– Для выполнения этого задания необходимо еще одно качество. Не знаю, обладает ли им господин Моро.

Регент, на губах которого играла задумчивая улыбка, вскинул взгляд, словно испытал внезапный испуг. Но его брат ничего не заметил – он не отводил холодного, неприязненного взора от Андре-Луи.

– Господин Моро, я припоминаю один разговор, который мы с вами вели в Шенборнлусте. Тогда вы назвали себя поборником конституционной монархии. До сих пор я неукоснительно требовал от наших сторонников большей чистоты идеалов. Мы не ставим перед собой цели восстановить монархию во Франции, если это будет конституционная монархия. Мы выступаем за монархию в той форме, которая освящена веками. Мы убеждены, что, если бы наш несчастный брат не отступил от нее, нынешнее плачевное положение вещей никогда не возникло бы. Вы должны понять, господин Моро, что, вдохновляясь подобными идеалами, мы вправе сомневаться в потенциальном союзнике, который не вполне их разделяет. Вы улыбаетесь, господин Моро?

«Кто не улыбнулся бы, – подумал про себя Андре-Луи, – услышав такое напыщенное обращение из уст принца Безземельного к человеку, который предлагает сложить голову на службе его августейшим интересам?» Однако он мгновенно напустил на себя серьезный вид.

– Монсеньор, – ответил он, – даже если допустить, что это безнадежное предприятие увенчается успехом, мы всего лишь уничтожим существующий режим и откроем путь к реставрации. В какой форме будет реставрирована монархия, едва ли зависит от нас…

– Возможно, возможно, – холодно перебил его принц. – Но мы все же должны проявлять разборчивость, даже щепетильность при вербовке агентов. Это наш долг перед самими собой, перед достоинством нашего положения.

– Понимаю, – в свой черед ледяным тоном отозвался Андре-Луи. – Чистота ваших идеалов требует чистоты оружия, которое вы используете.

– Вы очень удачно выразили мою мысль, господин Моро. Благодарю вас. Вы должны понять, что у нас нет иной гарантии честности наших агентов.

– Осмелюсь думать, монсеньор, что я в состоянии предоставить подобную гарантию в отношении себя самого.

Такой ответ, казалось, удивил господина д’Артуа.

– Сделайте милость, – сказал он.

– Лучшая гарантия честности человека – его личная заинтересованность в деле, которому он служит. Реставрация монархии означает возвращение дворянам конфискованных владений. Среди них и мой крестный, господин де Керкадью, который получит обратно Гаврийяк. По его настоянию я вынужден ждать, когда это произойдет, прежде чем осуществится моя заветная мечта, а именно женитьба на мадемуазель де Керкадью. Теперь вы понимаете, монсеньор, насколько я заинтересован в том, чтобы способствовать делу монархии: послужив ему, я послужу собственным интересам, которые являются главным предметом моей заботы.

С подобными речами не принято обращаться к принцам, а ни один принц не придавал своему высокому происхождению большего значения, чем граф д’Артуа. И потому, когда он отвечал, его голос дрожал от холодной ярости:

– Я прекрасно понял вас, сударь. Ваши слова объяснили все то, что я до сих пор считал неясным в побуждениях человека с вашей биографией и взглядами, которые сами по себе не заслуживают доверия.

Андре-Луи отвесил церемонный поклон.

– Полагаю, мне отказано.

Господин д’Артуа надменно кивнул. Де Бац в ярости прищелкнул языком. Но не успел он дать выход своему негодованию – что, несомненно, лишь усугубило бы положение, – как регент, ко всеобщему удивлению, соблаговолил вмешаться. Он заметно волновался, его обычно багровое лицо слегка побледнело. Пухлая рука, которую он вскинул, призывая присутствующих к вниманию, зримо дрожала.

– Ах, подождите! Подождите, господин Моро! Одну минуту, прошу вас.

Брат воззрился на его высочество в гневном изумлении. Он не мог поверить, что это говорит регент Франции. Месье, обыкновенно столь хладнокровный, корректный, церемонный, исполненный такого величия и настолько щепетильный в вопросах этикета, что даже здесь, в этой бревенчатой избе, надевал для аудиенций ленту ордена Святого Духа и шпагу, казалось, совершенно забылся. Иначе он не стал бы обращаться с подобной почти что просительной интонацией к человеку, позволившему себе держаться оскорбительно и вызывающе. Для господина д’Артуа это было концом света. Нет, тут речь шла не о троне. Ради трона брат не стал бы так унижаться.

– Монсеньор! – воскликнул он, охваченный смятением и ужасом.

Но регент, казалось, утратил остатки своего царственного величия. Он заговорил вкрадчивым, примирительным тоном:

– Мы должны быть великодушны. Мы должны иметь в виду, что услуги, которые предлагает нам господин Моро, потребуют от него исключительного мужества. – Похоже, принц только сейчас начал осознавать это обстоятельство. – С нашей стороны было бы неблагородно отвергать их или слишком пристально вглядываться в… э… соображения, которыми господин Моро… э… руководствуется.

– Вы так полагаете? – язвительно поинтересовался господин д’Артуа. Его брови сошлись у основания крупного бурбоновского носа.

– Я так полагаю, – последовал отрывистый ответ, в категоричном тоне которого явственно слышалось желание напомнить, кто занимает трон и чья воля поэтому является священной. – Я лично весьма признателен господину Моро за готовность служить нам, невзирая на опасность, которую невозможно недооценивать. Если, как все мы надеемся, предприятие окажется успешным, я не поскуплюсь в выражении ему своей благодарности. Степень моей щедрости будет зависеть только от политических взглядов, которых господин Моро будет придерживаться к тому времени. Он должен понимать, что это неизбежно. Но до тех пор его прошлые взгляды или действия не должны нас беспокоить. Повторяю, с нашей стороны было бы неблагородно принять другое решение.

Изумлению присутствующих не было предела. Это беспрецедентное и неожиданное великодушие поразило всех, за исключением, возможно, хитроумного и проницательного господина д’Антрега, который решил, что ему понятна причина беспокойства его высочества.

Лицо господина д’Артуа сделалось пунцовым. Его самолюбие было глубоко уязвлено этим публичным, хотя и неявным выговором.

– В повторении нет никакой необходимости, – надменно заявил он. – Едва ли я способен забыть такое сильное слово, как «неблагородно». Я не стану сейчас подробно останавливаться на этом. Поскольку наши взгляды по этому вопросу так разительно несхожи, я не могу принимать дальнейшего участия в обсуждении. – С этими словами он резко повернулся на каблуках и шагнул к двери.

Регент нахмурился.

– Монсеньор! – вскричал он. – Вы не должны забывать, что я занимаю место короля!

– Ваше высочество не позволяет мне забыть об этом, – с горечью ответил младший принц, выказав тем самым непочтительность и к регенту, и к покойному суверену. С этими словами он вышел, хлопнув дверью.

Месье предпринял неуклюжую попытку сгладить неловкое впечатление, которое произвел уход господина д’Артуа.

– Мой брат, господа, занимает в подобных вопросах бескомпромиссную позицию, которую нам надлежит уважать, даже если мы ее не разделяем. – Он вздохнул. – Господин д’Артуа всегда проявлял твердость во всем, что касается его идеалов, очень возвышенных, очень благородных. – Принц сделал паузу, а потом заговорил другим тоном: – Думаю, остается сказать немногое. Я уже выразил, господин де Бац, свою высокую оценку замыслу, который вы и господин Моро попытаетесь осуществить. Если вам что-нибудь понадобится, господин д’Антрег к вашим услугам. Я рад, что между вами установилось взаимопонимание.

– Остается один вопрос, монсеньор, – сказал де Бац. – Средства.

Его высочество испуганно всплеснул руками.

– Во имя неба, господин де Бац! Вы просите у нас денег?

– Нет, монсеньор. Только полномочий раздобыть их. – И барон многозначительно улыбнулся в ответ на озадаченный взгляд регента. – Обычным способом, монсеньор.

Было ясно, что его высочество понял, о чем идет речь. Но он по-прежнему чувствовал себя неуютно. Он посмотрел на д’Антрега, словно надеялся получить у него подсказку.

Д’Антрег важно выпятил губу.

– Вы же знаете, монсеньор, у нас уже были сложности. И потом, вы взяли на себя определенные обязательства…

– Но они действительны только за границей, – осмелился вставить господин де Бац. – Не во Франции.

Регент поразмыслил, потом кивнул.

– Вы даете мне слово, господин барон, что будете использовать эти ассигнации только во Франции?

– Охотно, монсеньор. У меня осталось довольно золота, чтобы добраться на другую сторону Рейна.

– Что ж, замечательно. Поступайте, как сочтете нужным. Но вы сознаете, насколько это опасно?

Де Бац непринужденно улыбнулся.

– Это самая меньшая опасность из всех, с которыми нам предстоит столкнуться. Кроме того, у моего художника очень искусная рука, монсеньор.

На этом Месье закончил аудиенцию. Он произнес на прощание несколько напутственных слов и милостиво протянул двум смельчакам руку для поцелуя.

Когда они вышли наружу и зашагали по рыхлому, подтаявшему в солнечных лучах снегу, гасконец наконец дал выход своей досаде, разразившись целым потоком богохульств:

– Эх, если бы я не ценил игру превыше всяких ставок, то послал бы без церемоний к дьяволу его высочество вместе с этим проклятым сводником д’Антрегом! Боже милосердный! На коленях умолять о чести рискнуть своей шеей ради этих ничтожеств!

Его ярость вызвала у Андре-Луи улыбку.

– Вы не понимаете, какая это честь – погибнуть за их дело. Будьте к ним снисходительны. Они всего-навсего актеры в пьесе. А судьба предназначила им слишком великие роли для их немощных мозгов. К счастью для нашего самоуважения, Месье под конец проявил благосклонность.

– Да, и это самое удивительное событие сегодняшнего утра. До сих пор я считал его наиболее упрямым и самодовольным в парочке августейших братцев.

Андре-Луи отмахнулся от этой загадки.

– А, ладно! Я доволен, что он не подтвердил отказ господина д’Артуа. У меня свои интересы в этом деле. Ведь я Скарамуш, помните? Скарамуш, а не странствующий рыцарь.

Но когда господин де Керкадью и Алина услышали, какое отчаянное предприятие ему поручено, они сочли Андре-Луи именно странствующим рыцарем. Алина могла думать только об опасности, угрожавшей ее возлюбленному, и вечером, после ужина, когда они ненадолго остались вдвоем, она дала выход своему страху.

Андре-Луи тронуло это новое доказательство любви невесты, хотя он и расстроился при виде ее горя. Он принялся успокаивать девушку, объяснять, что осмотрительному человеку в Париже нечего опасаться. При этом он вольно цитировал де Баца, который не раз высказывался на данную тему. Но упоминание имени барона лишь подстегнуло страхи Алины.

– Этот человек! – воскликнула она с нескрываемым осуждением в голосе.

– О, он очень храбрый господин, – вступился за гасконца Андре-Луи.

– Безрассудный сорвиголова, представляющий опасность для всех, кто с ним имеет дело. Он пугает меня, Андре. Он не принесет тебе удачи. Я чувствую это. Я знаю.

– Интуиция? – шутливо спросил Андре-Луи, глядя в ее лицо, обращенное к нему.

– О, не насмехайся, Андре. – Алина, которая вообще-то редко плакала, сейчас от волнения едва сдерживала слезы. – Если ты любишь меня, Андре, пожалуйста, не уезжай!

– Я еду именно потому, что люблю тебя. Я еду, чтобы наконец обрести возможность назвать тебя своей женой. Почести, несомненно, тоже будут, как и более существенные блага. Но они ничего для меня не значат. Я еду завоевывать тебя.

– Какая в этом необходимость? Разве ты меня уже не завоевал? А с прочим мы могли бы подождать.

Как мучительно было Андре-Луи отвечать отказом на мольбу этих милых глаз! Он мог лишь напомнить невесте, что связан словом, данным регенту и барону. Он просил ее быть мужественной и разделить хотя бы отчасти его веру в себя.

В конце концов она обещала, что попытается, но тут же добавила:

– А все-таки, Андре, я знаю, что, если ты уедешь, я больше никогда тебя не увижу. У меня какое-то дурное предчувствие.

– Милое дитя! Это только фантазия, порожденная твоей тревогой.

– Нет. Ты нужен мне. Нужен здесь, рядом. Чтобы защитить меня.

– Защитить тебя? Но от чего?

– Не знаю. Я чувствую какую-то опасность. Она угрожает мне – угрожает нам, если мы расстанемся.

– Однако, дорогая, когда я уезжал в Дрезден, у тебя не было таких предчувствий.

– Но Дрезден рядом. В случае необходимости я могла бы вызвать тебя запиской или сама приехала бы к тебе. Но если ты уедешь во Францию, то будешь отрезан от всего мира, ты словно окажешься в клетке. Андре! Андре! Неужели уже и впрямь слишком поздно?

– Слишком поздно для чего? – поинтересовался господин де Керкадью, который в этот момент вошел в комнату.

Алина ответила ему прямо. Ее ответ потряс и разгневал господина де Керкадью. Неужели ей настолько недостает лояльности и чувства долга, что она способна в эти страшные времена ослаблять героическую решимость Андре всякой сентиментальной чепухой? Впервые господин де Керкадью по-настоящему вознегодовал. Он обрушился на племянницу с таким неистовством, какого она еще ни разу не видела в нем за все годы, что находилась на его попечении.

Она ушла к себе пристыженная и напуганная, а на следующее утро Андре-Луи верхом покинул Хамм и взял курс на Францию.

С ним рядом скакали господин де Бац и господин Арман де Ланжеак, молодой дворянин из лангедокского рода, которого отрядил к ним господин д’Антрег.

Все трое старались поддерживать в себе приподнятое настроение. Но в ушах Андре-Луи непрестанно звенел тревожный крик Алины: «Я знаю, Андре, что, если ты уедешь, я больше никогда тебя не увижу».