Андре-Луи злился; нет, не кипел от злости – это вообще было ему несвойственно, – но пребывал в состоянии холодной, горькой ярости. Если принять во внимание, кем были его слушатели, то выражения, в которых он дал ей выход, вряд ли можно назвать тактичными.

– Чем больше я наблюдаю дворянство, тем сильнее сочувствую черни; чем ближе узнаю членов королевской семьи, тем больше восхищаюсь простолюдинами.

Андре-Луи, Алина и господин де Керкадью сидели в длинной узкой комнате, занятой сеньором де Гаврийяком на втором этаже гостиницы «Три короны». Отделка комнаты была типично саксонской: вощеные полы без ковров, стены, обшитые полированной сосной и украшенные охотничьими трофеями – полудюжиной оленьих голов с меланхоличными стеклянными глазами, маской, изображавшей медведя с огромными клыками, охотничьим рогом, старомодным охотничьим ружьем и еще несколькими предметами в том же роде. На дубовом столе, с которого недавно унесли остатки завтрака, стояла хрустальная ваза с большой охапкой роз, перемежавшихся несколькими лилиями.

Эти цветы и были одной из причин дурного настроения Андре-Луи. Часом ранее их принес из Шенборнлуста чрезвычайно элегантный, завитый и напомаженный господин, который представился господином де Жокуром. Он вручил букет мадемуазель де Керкадью с выражениями почтения от Месье. В записке его высочества была высказана надежда, что цветы оживят обстановку комнаты, которую украшала своим присутствием мадемуазель, покуда ей подыскивают другое, более достойное жилище. В другой записке, также доставленной господином де Жокуром, пояснялось, о каком жилище шла речь, и это явилось второй причиной раздражения Андре-Луи. В этой записке ее высочество извещала, что мадемуазель де Керкадью пожаловано звание фрейлины. Радостное оживление, охватившее Алину при известии о столь высокой и неожиданной чести, послужило еще одним источником досады Андре-Луи.

В продолжение визита господина де Жокура молодой человек с вызывающей неучтивостью простоял у окна спиной к собравшимся. Он смотрел на пелену дождя, на пенившуюся грязь Кобленца и не потрудился повернуться, даже когда господин де Жокур, церемонно откланявшись, распрощался и господин де Керкадью открыл удалявшемуся посланцу дверь.

И только после ухода визитера Андре-Луи соизволил наконец заговорить. Беспокойно меряя шагами унылую, сырую и холодную комнату, он вдруг перебил восторженную болтовню Алины своим безапелляционным заявлением.

Девушка замерла в изумлении. Ее дядя тоже был шокирован. В былые дни он пришел бы в ярость от куда более безобидных слов, набросился бы на крестника с упреками и попросту выгнал бы его за порог. Но путешествие подействовало на сеньора де Гаврийяка угнетающе: он как будто впал в летаргию, его дух был подавлен. Страшные события десятидневной давности внезапно состарили господина де Керкадью. Тем не менее он вскинул свою большую голову и в меру сил дал гневный отпор чудовищному попранию сословной гордости:

– Пока ты находишься под защитой этого самого дворянства, будь любезен воздерживаться от этих республиканских дерзостей.

Алина, слегка нахмурившись, пристально посмотрела на возлюбленного.

– Что с тобой, Андре? Ты чем-то расстроен?

Она сидела за столом, и, взглянув на ее свежее, нежное, невинное лицо, такое прекрасное в обрамлении высокой прически с выбившимся из нее и упавшим на белоснежную шею золотистым локоном, Андре-Луи почувствовал, что его негодование остывает, уступая место благоговейному восторгу.

– Я боюсь всякого, кто приближается к вам, не сознавая, по какой священной земле он ступает.

– А, теперь нас будут потчевать Песнью песней, – поддел крестника господин де Керкадью. В глазах Алины засветилась нежность, а ее дядя продолжал добродушно подшучивать над Андре-Луи: – Ты полагаешь, что господину де Жокуру, перед тем, как он вошел в это святилище, следовало снять башмаки?

– Я предпочел бы, чтобы он просто держался подальше. Господин де Жокур – возлюбленный госпожи де Бальби, любовницы Месье. Не знаю, каковы в силу данного обстоятельства отношения этих господ, но, думаю, их рога вполне могли бы стать украшением этой стены. – И он махнул рукой в сторону глядевших на них рогатых оленьих голов.

Сеньор де Гаврийяк переменил положение в кресле.

– Тебе стоило бы выказывать моей племяннице хотя бы половину той почтительности, которой ты требуешь от других, – произнес он и сурово добавил: – Ты опустился до дурно пахнущих сплетен!

– Опустился? Нет нужды опускаться – эти сплетни и так бьют в самые ноздри.

Невинная Алина, наконец понявшая его намек, покраснела и отвела взгляд. Андре-Луи меж тем продолжал развивать тему:

– Госпожа де Бальби – фрейлина ее высочества. А теперь, сударь, эту честь оказали вашей племяннице и моей будущей жене.

– Боже! – воскликнул господин де Керкадью. – На что ты намекаешь? Это чудовищно!

– Согласен с вами, сударь. Это чудовищно. Вам остается только спросить себя, можно ли считать это дурное подобие королевского двора подходящим окружением для вашей племянницы.

– Это было бы невозможно – если бы я тебе поверил.

– Вы мне не верите? – Андре-Луи выглядел удивленным. – А собственным глазам и ушам? Вспомните, как эти люди приняли вчера сообщенные мною новости. Известия, которые должны были вызвать бурю, подняли только легкую рябь на поверхности этого болота.

– Воспитанные люди не выставляют свои чувства напоказ.

– Но они по крайней мере воспринимают сказанное всерьез. Вы заметили в них что-либо подобное, когда миновал их первый испуг? А вы, Алина? – Не дав ей времени ответить, он продолжал: – Месье некоторое время занимал вас беседой – полагаю, дольше, чем это могло понравиться госпоже де Бальби…

– Андре! Что ты такое говоришь? Это возмутительно!

– Отвратительно! – подхватил ее дядюшка.

– Я только хотел спросить, о чем с вами разговаривал принц? Об ужасах прошедшей недели? О судьбе короля, своего брата?

– Нет.

– Тогда о чем же? О чем?

– Я толком не запомнила. Он говорил о… Ах, да ни о чем. Принц был очень любезен, пожалуй, даже льстив… Он говорил… О чем говорит галантный кавалер, беседуя с дамой? Обо всяких пустяках. Кажется, так и было.

– Вам кажется! – мрачно повторил Андре-Луи. Скулы и нос по-волчьи выдавались на его узком лице. – Вы дама и не раз вступали в беседу с галантными кавалерами. Они вели себя так же?

– Ну… приблизительно. Андре, что у вас на уме?

– Да, во имя всего святого – что? – рявкнул господин де Керкадью.

– Ничего. Просто я считаю, что в такое время Месье мог бы найти и другие занятия, нежели галантные беседы с дамами.

– Вы выводите меня из терпения, – не выдержал господин де Керкадью. – Когда первое потрясение от услышанного прошло, его высочество успокоился. Да и о чем ему тревожиться? Через месяц союзники войдут в Париж и освободят его величество.

– Если до того эта провокация не вызовет возмущение народа и народ не убьет Людовика. Вот о чем следовало бы тревожиться его брату. Как бы то ни было, я считаю, что Алина не должна принимать лестное предложение оказаться в кругу придворных дам, включающем госпожу де Бальби.

– Но, ради бога, Андре! – вскричал сеньор де Гаврийяк. – Как мы можем отказаться? Ведь это не предложение, это назначение.

– Ее высочество не королева. Пока.

– Здесь она на положении королевы. Месье – регент de posse, а вскоре может стать им и de facto.

– Значит… – медленно, запинаясь, выговорил Андре, – значит, вы не откажетесь от этого назначения?

Алина грустно посмотрела на него, но ничего не сказала. Андре резко поднялся и снова подошел к окну. Став возле него, он подавленно глядел на заунывный дождь и барабанил пальцами по раме. Де Керкадью, хмурый и раздосадованный, хотел было что-то сказать, но Алина жестом остановила его.

Она встала, подошла к Андре-Луи, обвила его шею затянутой в кисею рукой и, притянув к себе его голову, прижалась к нему щекой.

– Андре! Ну почему ты иногда такой глупый? Неужели ты ревнуешь меня к Месье? Это же нелепо!

Ощутив ее ласку, Андре-Луи смягчился. Их помолвка состоялась всего неделю назад, и каждое ее прикосновение, благодаря новизне и остроте чувств, казалось ему упоительным.

– Моя дорогая, ты так много для меня значишь, что я постоянно за тебя боюсь. Меня пугает этот двор, где испорченность стала едва ли не предметом гордости, и то, какое влияние он может оказать на твою жизнь.

– Но я и раньше жила при дворе, – напомнила ему Алина.

– То было в Версале, но здешний двор не Версаль, хотя и притворяется им изо всех сил.

– А мне ты уже не веришь?

– Ах, что ты! Конечно, я тебе верю!

– Тогда в чем же дело?

Андре-Луи, хмурясь, пытался найти слова, способные выразить то, что он чувствовал, но так и не сумел.

– Не знаю, – признался он. – Наверное, любовь превратила меня в перепуганного глупца.

– В таком случае оставайся им подольше, – со смехом сказала Алина и поцелуем в щеку положила конец спору.

В тот же день мадемуазель де Керкадью приступила к своим почетным обязанностям, и, когда господин де Керкадью с крестником, прибыв в Шенборнлуст, смешались с толпой придворных в той же бело-золотой приемной зале, Алина, очаровательное видение в кораллового цвета тафте с серебряной тесьмой, рассказала им о любезном приеме, который оказала ей графиня Прованская, и о снисходительности Месье.

– Между прочим, Андре, он расспрашивал меня о тебе.

– Обо мне? – насторожился Андре-Луи.

– Ты вчера возбудил его любопытство. Он спросил, какие отношения нас связывают. Я рассказала о нашей помолвке. Он, кажется, удивился, и тогда я поведала ему твою историю: как ты когда-то представлял своего крестного в Генеральных штатах Бретани и проявил себя там как самый блестящий защитник дворянства; как убийство твоего друга, Филиппа де Вильморена, склонило тебя на сторону революционеров; как в конце концов ты пожертвовал своими убеждениями и своим положением ради нашего спасения и вывез нас из Франции. Он выслушал все это с большой благосклонностью, Андре.

– Это он так сказал?

Алина кивнула.

– Он сказал, что ты ведешь себя решительно и он считает тебя храбрым и упорным.

– Он хотел сказать, что я дерзок и не знаю своего места.

– Андре! – с упреком произнесла Алина.

– И он прав. Я действительно его не знаю и не хочу знать, пока оно не стоит того, чтобы им гордиться.

К собеседникам спокойной, уверенной походкой приблизился высокий худощавый господин в черном, лет тридцати пяти на вид. Его прорезанные глубокими морщинами щеки были впалыми, как порой случается при отсутствии зубов. Вкупе с близко посаженными глазами это придавало его не лишенному привлекательности лицу несколько зловещее выражение. Подошедший объявил, что хотел бы познакомиться с господином Моро. Алина представила его как господина графа д’Антрега – к тому времени имя этого смелого, решительного агента роялистов и прожженного интригана уже пользовалось широкой известностью.

Алина и Андре-Луи завели с графом учтивую беседу, которую прервало появление графини Прованской. Подойдя к ним, она с глупой, фальшивой улыбкой игриво упрекнула мужчин в том, что они отвлекают молодую фрейлину от новых обязанностей, и увела девушку с собой. Но господин граф и Андре недолго оставались вдвоем. Минуту-другую спустя они увидели, как к ним не спеша направляется граф д’Артуа, тридцатипятилетний красавец столь изящного телосложения, что трудно было поверить в его принадлежность семейству, из которого вышли его дородные братья, король Людовик и граф Прованский.

Господина д’Артуа сопровождала свита из нескольких человек. Двое были облачены в богатые камзолы с золотым шитьем и алыми воротниками – мундиры личной гвардии графа. В числе прочих лиц Андре-Луи заметил презрительно-насмешливую физиономию господина де Баца, встретившего его беглой, но дружеской улыбкой. Подошел и напыщенный господин де Плугастель, который приветствовал молодого человека сухим кивком.

Граф д’Артуа с учтивой серьезностью выразил удовлетворение счастливыми обстоятельствами, что привели сюда господина Моро. После комплиментов графа в беседу снова вступил господин д’Антрег. Андре-Луи заподозрил, что весь разговор заведен с каким-то умыслом. Д’Антрег пустился в подробные расспросы о положении дел в Париже и о ближайших планах революционеров.

Андре-Луи отвечал правдиво и обстоятельно, не испытывая неприятного чувства, будто он предает единомышленников. Он полагал, что сообщаемые им сведения способны повлиять на ход событий не больше, чем прогнозы предсказателей погоды – управлять стихиями. Искренность Моро заставила его слушателей думать, что он готов служить делу монархистов, и граф д’Артуа не преминул похвалить молодого человека:

– Господин Моро, позвольте мне выразить радость оттого, что человек ваших способностей понял наконец свои заблуждения и сделал правильный выбор.

– Как это ни прискорбно, дело вовсе не в моих заблуждениях, – ответил тот.

Сухость ответа удивила собравшихся.

– Тогда чем же вызвано ваше решение? – столь же сухо осведомился брат короля.

– Безответственностью людей, долгом которых было исполнение конституции, обретенной с таким трудом. Они не имели права выпускать власть из своих рук, нельзя было позволять, чтобы она попала в руки негодяев, которые, заручившись поддержкой всякого сброда, используют ее для достижения собственных корыстных целей.

– Стало быть, вы обратились лишь наполовину, господин Моро? – задумчиво произнес его высочество и вздохнул. – Жаль. На мой взгляд, разница между двумя партиями черни очень незначительная. Я собирался предложить вам должность в войсках, но, поскольку их целью является умиротворение любого сброда без разбора, включая и ваших друзей – поборников конституции, я не стану огорчать вас таким предложением.

Он резко повернулся на каблуках и удалился. Его свита последовала за ним, за исключением Плугастеля и де Баца. Господин де Плугастель сразу дал понять, что хочет высказать порицание.

– Вы поступили неблагоразумно… – начал он с мрачным самодовольством.

– Приехав в Кобленц, сударь? – быстро уточнил Андре-Луи.

– Нет, избрав этот тон в разговоре с его высочеством. Это… недальновидно. Вы погубили свое будущее.

– А-а. Ну, мне не привыкать.

Принимая во внимание то, что Андре-Луи совсем недавно погубил свое революционное будущее и что одной из тех, ради кого он это сделал, была госпожа де Плугастель, выпад, содержавшийся в его словах, был хотя и скрытым, но весьма ощутимым. Господин де Плугастель слегка смутился и поспешил сбавить тон:

– О, конечно, конечно, сударь. Всем нам известно ваше благородство, но сейчас… Сейчас не имело смысла вести себя так вызывающе. Немного такта, чуть больше сдержанности, вы могли бы…

Андре-Луи посмотрел на него в упор.

– Я проявляю сдержанность прямо сейчас, сударь.

Он недоумевал, почему муж его родной матери вызывает в нем столь сильную неприязнь. Первой же мимолетной встречи с ним оказалось достаточно, чтобы Андре-Луи понял и простил неверность госпожи де Плугастель этому человеку. Скучный, напыщенный, ни разу в жизни не отступивший от принятых в обществе стереотипов, раб чужих мнений, чуравшийся всякой независимой мысли, Плугастель не мог претендовать на истинную привязанность женщины. Удивительным было не то, что госпожа де Плугастель вступила в любовную связь, а то, что эта связь осталась единственной. По-видимому, подумал Андре-Луи, это свидетельствует о врожденной душевной чистоте его матери.

Между тем господин де Плугастель напустил на себя чрезвычайно нелепый вид оскорбленного достоинства.

– Я подозреваю, сударь, что вы надо мной смеетесь. Я слишком многим вам обязан и не вправе возмущаться. Вам следует помнить об этом, сударь, следует помнить. – Свое негодование он подчеркнул поспешным уходом.

– Неблагодарное это занятие – давать советы, – иронически заметил барон де Бац.

– Слишком неблагодарное, чтобы предаваться ему без приглашения.

Де Бац опешил, пристально посмотрел на собеседника, потом от души рассмеялся.

– А вы за словом в карман не лезете. Временами, как, например, сейчас, ваши реплики даже чересчур стремительны. Но излишняя стремительность порой так же вредна, как и излишняя медлительность, – будучи учителем фехтования, вы должны это знать. Секрет успеха в жизни, как и в обращении со шпагой, – в умении улучить момент.

– Многозначительное замечание, которое тоже смахивает на совет, – сказал Андре-Луи.

– Ну нет, советов я давать не собирался. Я никогда их не даю, если не уверен, что их примут с благодарностью.

– Надеюсь, вы не обманываетесь.

– Право слово, я на это надеюсь тоже. А вы опасный человек. Вы ухитряетесь так повернуть любой разговор, что он неизбежно приводит к ссоре. Мне это нравится.

– Едва ли это нравится другим. Так вы хотите ссоры, господин де Бац?

– О! Вовсе нет, уверяю вас. – Гасконец улыбнулся. – Однако я хотел спросить о другом. Из вашей беседы с господином д’Артуа я заключил, что вы все-таки монархист. Я прав?

– В той мере, в какой меня вообще можно кем-то назвать, в чем я порой сомневаюсь. Конечно, я сотрудничал с людьми, стремившимися дать Франции конституцию и учредить конституционную монархию по английскому образцу. И в этом не было ничего враждебного королю. Более того, его величество всегда открыто одобрял эту идею.

– Да, и тем вызвал неудовольствие своих братьев и аристократии, – подхватил барон. – И вот около тридцати тысяч поборников абсолютизма и дворянских привилегий эмигрировали из страны и основали здесь новый двор. Французский трон сегодня напоминает папский престол тех времен, когда у католиков было две столицы: одна в Риме, а другая в Авиньоне. Вы враг абсолютизма и даже не считаете нужным это скрывать, а Кобленц – его оплот, так что вам здесь нечего делать. По сути, именно это и сказал вам господин д’Артуа. Только, согласитесь, в нынешние времена способному и предприимчивому молодому человеку негоже оставаться в стороне от происходящего. А монархисты в настоящий момент дожидаются своего часа.

Барон выдержал паузу, испытующе глядя в глаза Андре-Луи.

– Пожалуйста, продолжайте, сударь.

– Вы очень любезны, сударь.

Господин де Бац огляделся. Они стояли посреди залы, их огибал поток фланирующих придворных. Справа, у огромного, облицованного мрамором камина сидел, лениво развалившись в кресле, Месье, облаченный в темно-синий костюм, со сверкающей бриллиантовой звездой на груди. Принц праздно тыкал металлическим наконечником трости во внутреннюю сторону своей левой туфли и развлекал дамское общество беседой, чересчур веселой и оживленной для этих трагических дней. Смех принца то и дело прокатывался по зале – громкий, безудержный смех глупца, подобный тому, которым его брат Людовик XVI некогда оскорбил тонкие чувства маркизы де Лаж. Тонкий слух Андре-Луи уловил в этом смехе фальшь, и он подумал, что не следует доверять уму и сердцу человека, который так смеется. В центре кружка, между графиней де Бальби, герцогиней де Келюс и графиней де Монлеарт, Андре-Луи с досадой заметил Алину. Его невесте явно льстила благосклонность августейшего принца, который то и дело задерживал на ней довольный взгляд.

Господин де Бац взял Андре-Луи под руку.

– Давайте отойдем в сторону, туда, где мы не будем ни у кого стоять на пути и где никто не помешает нашей беседе.

Андре-Луи позволил отвести себя к окну, выходившему во двор, где стояли экипажи различных видов и размеров. Дождь прекратился, и, как и накануне в этот час, солнце силилось пробиться сквозь тяжелые облака.

– Положение короля, – продолжил разговор барон, – становится крайне опасным. Скоро он поймет, что эмиграция его братьев и знати, которую он когда-то осудил, была разумным шагом. Да он, собственно, уже осознал это, когда попытался последовать за ними, но был задержан в Варенне. Следовательно, теперь он будет рад вырваться за пределы Франции, если мы сумеем это организовать. И вы, господин Моро, как монархист, должны желать, чтобы монарх оказался вне опасности. Готовы ли вы принять участие в осуществлении подобного замысла?

Андре-Луи помедлил с ответом.

– За такое дело, вероятно, будет назначено солидное вознаграждение.

– Вознаграждение? Значит, вы не считаете, что добродетель – сама себе награда?

– Опыт подсказывает мне, что добродетельные люди, как правило, заканчивают свои дни в нищете.

Барон выглядел разочарованным.

– Вы удивительно циничны для своих лет.

– Вы хотите сказать, что мои суждения не замутнены чувствами?

– Я хочу сказать, сударь, что вы непоследовательны. Вы объявляете себя монархистом, но остаетесь равнодушным к судьбе монарха.

– Просто мои монархические взгляды не привязаны к личности Людовика Шестнадцатого. Для меня важно правление, а не правитель. Король Людовик может умереть, но во Франции все равно будет король – даже если он не правит.

Смуглое лицо де Баца посуровело.

– Сударь, вы сказали очень много слов, вместо того чтобы просто ответить «нет». Вы меня разочаровали. Я считал вас человеком действия, способным на смелые поступки, а вы всего-навсего… теоретик.

– Всякая практика основывается на теории, господин де Бац. Я не вполне понимаю, что и как вы предлагаете осуществить. Но в любом случае это дело не по мне.

Полковник поморщился.

– Что ж, быть посему. Не стану скрывать, что я сожалею о вашем отказе. Возможно, вас не удивит, сударь, – хотя это и выглядит невероятно, – что я не нашел здесь и дюжины дворян, готовых принять участие в этом рискованном деле. Когда вы назвали себя монархистом, я было воспрянул духом, так как, по мне, вы один стоите двух десятков этих бездельников. Даже исколесив всю Францию вдоль и поперек, я вряд ли найду человека, более подходящего для моих планов.

– Господин де Бац, вы мне льстите.

– Нисколько. Вы обладаете качествами, необходимыми для выполнения подобной задачи. Кроме того, в Париже у вас есть друзья, облеченные властью. Они могли бы помочь вам выпутаться из затруднительного положения, если бы вы в него попали.

Андре-Луи покачал головой.

– Вы переоцениваете и мои способности, и мое влияние на недавних товарищей. Как я уже сказал, сударь, это дело не по мне.

– А жаль! – холодно заключил де Бац и удалился, оставив Андре-Луи с ощущением потери единственного шанса обрести друга здесь, в Шенборнлусте.