Вообще-то Андре-Луи сомневался в необходимости и желательности своего участия в этой аудиенции, но уступил вежливой настойчивости господина де Керкадью. Он вошел следом за остальными в просторный светлый зал с колоннами и очень высокими окнами. Бледный солнечный луч, пробившийся сквозь тяжелые тучи, коснулся яркого узора на толстом обюссонском ковре, блеснул на богатой позолоте мебели и рассыпался искрами в огромной хрустальной люстре, подвешенной к живописному потолку.

В позолоченном кресле, по сторонам которого стояли полукругом придворные мужи и дамы, Андре-Луи увидел краснолицего человека лет тридцати с лишним, одетого в мышиного цвета бархат с золотым шитьем, с синей лентой ордена Святого Духа на груди.

Граф Прованский пока не превзошел тучностью своего брата Людовика XVI, но и сейчас его дородность уже внушала уважение. Без сомнения, он унаследовал ее вместе с другими фамильными чертами – грушевидным лицом с узким лбом, большим бурбоновским носом, безвольным двойным подбородком и пухлыми, надменно кривившимися губами сластолюбца. Голубые глаза навыкате влажно блестели под слегка изогнутыми густыми бровями. Весь его облик говорил об осторожности, не сопровождавшейся большим умом, и о значительности, никак не связанной с достоинством. Разглядывая принца, Андре-Луи безошибочно угадал в нем тщеславного глупца и упрямца.

По правую руку от его высочества стояла графиня Прованская – тощая особа в синих и белых шелках, с какой-то матерчатой тыквой на голове. Надменно-брезгливое выражение делало ее лицо, и без того обделенное привлекательностью, просто отталкивающим. Слева от кресла стояла женщина помоложе. Хотя назвать графиню де Бальби красавицей тоже было затруднительно, ее ладная фигурка и живое лицо могли объяснить, почему эта дама добилась статуса официальной любовницы его высочества.

Господин де Плугастель вывел свою супругу вперед. Месье склонил напудренную голову и с выражением смертной скуки в глазах пробормотал слова приветствия. Впрочем, когда ему представили мадемуазель де Керкадью, глазки его загорелись, и, оценив ее свежесть и очарование, граф оживился.

– Мы рады приветствовать вас, мадемуазель, – изрек он, раздвинув в улыбке пухлые губы. – Надеемся вскоре пригласить вас на прием при дворе, более достойном вашей природной красоты.

Мадемуазель ответила реверансом, пролепетала «монсеньор» и собралась было удалиться, но ее задержали. В своем тщеславии его высочество мнил себя до известной степени поэтом и теперь решил, что настал подходящий момент продемонстрировать собственное дарование.

– Как допустили небеса, – вознамерился узнать он, – что столь прекрасный бутон из цветника французского дворянства до сих пор не пересажен в сад, которому покровительствует корона?

Алина с похвальной скромностью отвечала, что пять лет назад провела несколько месяцев в Версале под опекой своего дядюшки Этьенна де Керкадью.

Его высочество выразил досаду на себя и на скупую в милостях судьбу, позволившую ему остаться в неведении об этом факте. Он воззвал к небесам, недоуменно вопрошая, как подобное событие могло ускользнуть от его внимания. Потом Месье помянул дядюшку Этьенна, которого глубоко чтил и кончину которого, по его словам, не переставал оплакивать. Эта часть его речи была довольно искренней. Слабый характер заставлял принца искать в своем окружении какую-нибудь сильную личность, на которую он мог бы опереться. Такой человек становился его фаворитом и был столь же необходим графу Прованскому, сколь и любовница. Одно время эту роль при нем играл Этьенн де Керкадью, который, будь он жив, наверное, и сейчас продолжал бы ее играть, ибо у Месье имелись и такие добродетели, как верность и постоянство в дружбе.

Его высочество еще довольно долго занимал мадемуазель де Керкадью пустопорожним разговором. Приближенные, зная за принцем обыкновение прятать под маской любезности низменные помыслы, изнывали от нетерпения, ожидая услышать парижские новости от спутников Алины.

Ее высочество принцесса с кислой улыбкой прошептала что-то на ухо своей чтице, пожилой госпоже де Гурбийон. Графиня де Бальби тоже улыбнулась, правда не кисло, а снисходительно и добродушно: она, конечно, не питала никаких иллюзий, но и в злобной ревности не видела проку.

Сеньор де Гаврийяк стоял чуть позади Алины и, заложив руки за спину, терпеливо ожидал своей очереди. Он согласно кивал большой головой, и его рябое, отмеченное следами оспы лицо светилось удовольствием от сознания великой чести, которой удостоила его племянницу столь высокородная особа. Андре-Луи, с мрачным видом стоявший подле него, мысленно проклинал наглость графа, его самодовольную ухмылку и плотоядные взгляды, которые тот в открытую бросал на Алину. Только отпрыск королевской семьи, подумал он, может позволить себе наплевать на скандал, который способно спровоцировать его поведение.

Сеньор де Гаврийяк наконец дождался представления, и принц пожелал услышать последние новости из столицы. Собеседник обратился к его высочеству с просьбой переадресовать это пожелание своему крестнику. Возможно, тут сыграло свою роль негодование, кипевшее в душе Андре-Луи, но его холодность и невозмутимость показались присутствующим настолько вызывающими, что едва не привели их в смятение. Поклон молодого человека в ответ на кивок Месье был почти небрежен. Выпрямившись, Андре-Луи бесстрастным тоном, не стараясь смягчать выражения, поведал о чудовищных парижских событиях:

– Неделю назад, десятого августа, население столицы, приведенное в бешенство манифестом герцога Брауншвейгского, повергнутое в отчаяние известием о вторжении чужеземных войск, обратило свой гнев против соотечественников, приветствовавших интервенцию. Толпа штурмовала дворец Тюильри и в слепой ярости загнанного в угол зверя перебила швейцарских гвардейцев и дворян, оставшихся защищать его величество.

Крик ужаса прервал рассказ Андре-Луи. Месье с трудом поднялся на ноги. Щеки принца утратили немалую часть своего яркого румянца.

– А… король? – с дрожью в голосе спросил он.

– Его величество с семьей взяло под свою защиту Законодательное собрание.

Воцарившееся испуганное молчание прервал нетерпеливый окрик Месье:

– Дальше! Что еще, сударь?

– В настоящее время секции Парижа оказались, по существу, хозяевами государства. Крайне сомнительно, что Законодательное собрание способно им противостоять. Они манипулируют населением, направляя ярость народа в желательную для себя сторону.

– И это все, что вам известно, сударь? Все, что вы можете нам сказать?

– Все, монсеньор.

Выпученные глаза графа Прованского продолжали буравить молодого человека – без враждебности, но также и без симпатии.

– Кто вы, сударь? Как ваше имя?

– Моро, ваше высочество. Андре-Луи Моро.

Плебейское имя не вызвало отклика в сознании легкомысленного благородного общества, обладавшего, на свою беду, короткой памятью.

– Ваше положение, сударь?

Керкадью, Алина и госпожа де Плугастель затаили дыхание. Что стоило Андре-Луи дать уклончивый ответ, не раскрываясь до конца! Но он презирал увертки.

– До недавнего времени – всего лишь неделю назад – я представлял в Законодательном собрании третье сословие Ансени.

Он скорее ощутил, чем заметил, как каждый из присутствующих в ужасе старается отстраниться от него.

– Патриот! – произнес его высочество таким тоном, словно речь шла о бубонной чуме.

Господин де Керкадью, ни жив ни мертв, поспешил на помощь крестнику:

– Да, Месье, но патриот, осознавший ошибочность своего пути. Патриот, объявленный своими бывшими единомышленниками вне закона. Он пожертвовал всем ради долга передо мной, своим крестным отцом, и избавил нас с графиней де Плугастель и моей племянницей от ужасов кровавой бойни.

Принц посмотрел исподлобья на сеньора де Гаврийяка, на графиню и, наконец, на Алину. Он заметил, что взгляд мадемуазель де Керкадью исполнен горячей мольбы, и, похоже, решил сменить гнев на милость.

– Мадемуазель, вы, кажется, хотите что-то добавить? – вкрадчиво осведомился он.

Алина, не сразу подобрав слова, ответила:

– Пожалуй… Пожалуй, только то, что я надеюсь на снисходительность вашего высочества к господину Моро, памятуя о его жертве и о том, что теперь он не может вернуться во Францию.

Месье склонил массивную голову набок.

– Что ж, мы будем помнить только то, что мы перед ним в долгу. А уж как мы рассчитаемся, когда вскоре наступят лучшие времена, будет зависеть от самого господина Моро.

Андре-Луи промолчал. Придворным, враждебно глядевшим на него со всех сторон, показалось оскорбительным такое невозмутимое спокойствие. Однако пара глаз разглядывала его с интересом и без неприязни. Это были глаза сухопарого человека среднего роста, одетого в простой костюм без мишурных украшений. Судя по его внешности, ему было не больше тридцати. Из-под густых бровей смотрели быстрые, живые глаза, длинный нос нависал над насмешливо искривленными губами и воинственно выдававшимся подбородком.

Вскоре придворные разбились на отдельные группки и принялись обсуждать страшные вести. Андре-Луи, предоставленный самому себе, встал возле одной из оконных ниш. Длинноносый человек подошел к нему, держа левую руку на эфесе узкой шпаги, а в правой зажав треуголку с белой кокардой.

– Господин Моро! Или правильнее – гражданин Моро?

– Как вам будет угодно, сударь, – настороженно ответил Андре-Луи.

– «Господин» в этом обществе как-то привычнее. – Незнакомец говорил с небольшим акцентом, глотая отдельные звуки, точно испанец, что выдавало его гасконское происхождение. – Если память мне не изменяет, одно время вас чаще называли паладином третьего сословия, не правда ли?

Андре-Луи не смутился.

– Это было в восемьдесят девятом году, во времена spadassinicides.

– О! – Гасконец улыбнулся. – Ваше признание подтверждает впечатление, которое у меня сложилось о вас. Я принадлежу к тем людям, которых восхищает храбрость, кто бы ее ни проявлял. К смелым врагам я питаю слабость ничуть не меньшую, чем презрение к трусливым друзьям.

– А еще вы питаете слабость к парадоксам.

– Если угодно. Вы вынуждаете меня сожалеть о том, что я не был членом Учредительного собрания, – в этом случае мне представилась бы возможность скрестить с вами клинки, когда вы столь воинственно защищали третье сословие.

– Вы устали от жизни? – полюбопытствовал Андре-Луи, начавший подозревать незнакомца в отнюдь не безобидных намерениях.

– Напротив, приятель. Я люблю ее так неистово, что мне необходимо ощущать всю ее остроту. А это возможно лишь тогда, когда ставишь ее на карту. А иначе… – Он пожал плечами. – Иначе можно было с тем же успехом родиться и прожить мулом.

«Сравнение, которое превосходно сочетается с акцентом этого человека», – подумал Андре-Луи.

– Вы из Гаскони, сударь, – заметил он.

– Po’Cap de Diou! – воскликнул его собеседник, словно не желая оставлять никаких сомнений насчет своего происхождения, и изобразил на лице гротескно-свирепую гримасу. – В ваших словах мне слышится некий выпад.

– Что ж, я всегда к вашим услугам. Если это поможет вам в ваших исканиях.

– В моих исканиях? Помилуй Бог, но в каких?

– В поисках жизни, полной тревог и волнений, каковая, по вашему мнению, невозможна, если не ставить ее на карту.

– Так вы решили, что я ищу именно этого? – Гасконец коротко хохотнул и начал обмахиваться шляпой. – Вы едва не вывели меня из себя, сударь. – Он улыбнулся. – Я понял ход вашей мысли: этот вражеский лагерь, всеобщее неприятие ваших взглядов, которое не умеряет даже ваш великодушный поступок. Да, благородство при дворе не в чести. Любому остолопу, как только его глаза попривыкнут к здешнему наружному блеску, это сразу станет ясно. Вероятно, вы уже догадались, что я не из придворных. К этому позвольте добавить, что я также никоим образом не задира на побегушках у какой-нибудь партии. Мне захотелось познакомиться с вами, сударь, только и всего. Я монархист до мозга костей, и мне ненавистны ваши республиканские взгляды, однако же я восхищаюсь вашей защитой третьего сословия гораздо больше, чем ненавижу причину, по которой вы это делаете. Парадокс, как вы выразились? Пусть так. Но вы держитесь так, как на вашем месте желал бы держаться я. В чем же тут, к дьяволу, парадокс?

Андре-Луи рассмеялся.

– Вы слишком снисходительно отнеслись к моей глупости, сударь.

Гасконец фыркнул.

– Это не снисходительность. Просто я хотел познакомиться с вами поближе. Мое имя де Бац, полковник Жан де Бац, барон д’Армантье, из Гонтса в Гаскони, вы верно угадали. Хотя, черт возьми, один Бог знает, как вы угадали.

К собеседникам не спеша приближался господин де Керкадью. Барон поклонился, прощаясь.

– Сударь!

– К вашим услугам! – с ответным поклоном произнес Андре-Луи.