Занялась заря, осветив равнину Фамагусты, покрытую дымящимися руинами. В эту ночь пушка била без остановки, и звук выстрелов, отражаясь от стен старых домов осажденного города, прокатывался по узким улочкам, заваленным грудами обломков.

Постепенно выступил из темноты огромный турецкий лагерь. Мириады и мириады шатров простирались до самого горизонта, одни высокие, разноцветные, яркие, увенчанные длинными шестами с полумесяцем наверху и конским хвостом под ним, другие поменьше.

Посреди этого хаоса возвышался самый высокий и просторный шатер визиря, главнокомандующего огромным войском. Шатер был из красного шелка, с развевающимся зеленым знаменем ислама на макушке. Уже один вид этого флага превращал неверных в фанатиков и делал из них истинных разъяренных львов Аравийской пустыни.

На краю лагеря толпилось множество людей, пеших и конных, и в первых лучах солнца сверкали их доспехи, шлемы и кривые турецкие сабли. Налитыми кровью глазами они с подозрением посматривали на Фамагусту, явно удивляясь, отчего это гнездо христиан до сих пор не уничтожено после такой неистовой ночной бомбардировки.

Капитан Темпеста, вернувшись от коменданта крепости, которого он предупредил о ссоре, произошедшей между ним и поляком, разглядывал поле из ниши между двумя зубцами стены, чудом устоявшими против огромных каменных ядер, которые усыпали обломками и осколками весь бастион.

В нескольких шагах от него поляк с помощью оруженосца пытался зашнуровать кирасу и ругался на чем свет стоит, потому что она все никак не садилась как следует. Он был немного бледен и явно нервничал, несмотря на то что, к его чести будь сказано, ему уже не впервые доводилось сражаться с неверными.

Перпиньяно и один из солдат держали под уздцы двух прекрасных лошадей, помесь итальянской и арабской пород, то и дело осматривая подпруги и бормоча про себя:

– Бывают случаи, когда плохо затянутый ремень может стоить человеку жизни.

Канонада смолкла с обеих сторон. Из неприятельского лагеря доносились голоса муэдзинов, возглашавших утреннюю молитву, которая заканчивалась призывом истребить гяуров, то есть этих псов-христиан.

Венецианцы завтракали на эскарпах Фамагусты оливками и остатками несъедобного хлеба. Провизия была на исходе, и бедные жители города, чтобы не умереть с голоду, были вынуждены питаться сушеными травами и вываренной в воде кожей.

Едва муэдзины закончили молитву, как из лагеря турок выехал всадник и галопом поскакал к стенам Фамагусты, вернее, к бастиону Сан-Марко. За ним ехал солдат, который держал легкое копье с платком белого шелка, привязанным между полумесяцем и конским хвостом.

Всадник, юноша лет двадцати четырех – двадцати пяти, был роскошно одет и хорош собой: белокожий, с черными усами и живыми, сверкающими глазами. Гребень его шлема, на манер тюрбана, был обвязан ярко-красным шелковым платком, а вершину тюрбана венчало белое страусовое перо. Грудь закрывала сверкающая узорчатая кираса, украшенная серебром, руки защищали стальные нарукавники. На плечах красовался длинный белый плащ с кистями и широкой голубой полосой по подолу.

Шелковые шальвары турецкого покроя были заправлены в короткие сафьяновые сапоги, почти целиком скрытые в широких стременах черненой стали.

В руке он держал кривую турецкую саблю, а на поясе висел легкий, чуть искривленный ятаган.

Оказавшись шагах в трехстах от бастиона, он сделал знак оруженосцу, и тот воткнул копье в землю. Осажденные должны были видеть, что воин находится под защитой белого флага. Затем, с непревзойденным искусством прогарцевав несколько минут на своем белом арабском скакуне с длинной гривой, украшенной лентами и кистями, крикнул громким голосом:

– Мулей-эль-Кадель, сын паши Дамаска, в третий раз вызывает христианских капитанов сразиться с ним. Оружие холодное. Если они снова не примут вызов, я сочту их гнусными шакалами, недостойными сражаться с доблестными воинами Полумесяца! Пусть по одному выходят на поединок, если у них в жилах течет настоящая кровь! Мулей-эль-Кадель ждет!

Капитан Лащинский, который наконец надел свою кирасу как надо, шагнул вперед, поднялся на стену бастиона и, театральным жестом вытащив из ножен меч, прорычал голосом, похожим на рев быка:

– Мулей-эль-Кадель больше не явится бросить вызов христианским капитанам, потому что минут через пять я пригвозжу его к коню, как обезьяну. Мы оба поклялись тебя прикончить, неверный пес!

– Пусть выйдут по одному, – ответил турок, продолжая гарцевать на своем белом коне, словно показывая, какой он искусный наездник, – и померяются со мной силами.

– Мы готовы, – рявкнул поляк.

Потом, обернувшись к Капитану Темпесте, который садился на своего скакуна, сказал с иронией, не укрывшейся от герцогини:

– Ведь мы его убьем, правда?

– Правда, – холодно ответил он.

– Сначала бросим жребий, кому первому выходить на бой с этим негодяем.

– Как пожелаете, капитан.

– У меня в кармане завалялся цехин. Орел или решка?

– Выбор за вами.

– Я предпочитаю орла: это будет хороший знак для меня и плохой – для турка. А первым на бой выйдет тот, кому выпадет решка.

– Бросайте.

Поляк подбросил цехин и выругался.

– Решка, – сообщил он. – Теперь вы.

Капитан Темпеста взял монету и тоже подбросил.

– Орел, – сказал он своим обычным холодным тоном. – Вам первому выпало сразиться с сыном паши Дамаска.

– Да я его проткну, как сыча, – отозвался поляк. – А если промажу, то, надеюсь, вы отомстите за меня ради чести капитанов Фамагусты и всего христианского мира. Хотя я сомневаюсь и в вашем мужестве, и в твердости вашей руки.

– В самом деле? – насмешливо воскликнул Капитан Темпеста.

– Я доверяю только своей шпаге.

– А я – своей. Вперед!

Поляк вскочил на коня, железную решетку крепостных ворот подняли по приказу коменданта, воины выехали на равнину и пустили коней в галоп.

Защитники и жители Фамагусты, которым объявили, что христианские полководцы приняли вызов турка, столпились на разрушенных стенах города, с тревогой ожидая трагического поединка.

Женщины тихонько молились Мадонне, прося победы для поборников христиан, а венецианские воины и словенские солдаты надели свои шлемы и железные морионы на шпаги и алебарды и орали во все горло:

– Задайте жару этим туркам!

– Покажите неверным, чего стоят венецианские капитаны!

– Проткните дерзкого выскочку!

– Да здравствует Капитан Темпеста!

– Да здравствует капитан Лащинский!

– Принесите нам голову неверного! Да здравствует Венеция! Да здравствуют сыны республики!

Юная герцогиня и поляк ехали рядом, направляясь к сыну паши Дамаска, который поджидал их, не двигаясь с места и проверяя, насколько остро заточена сабля.

Герцогиня сохраняла хладнокровие и спокойствие, удивительное для женщины. Кондотьер же, напротив, несмотря на все свое фанфаронство, нервничал более обычного и ругал коня, чья сбруя, по его мнению, сидела не так, как надо, невзирая на усилия синьора Перпиньяно.

– Уверен, что это глупое животное сыграет со мной какую-нибудь скверную шутку как раз в тот момент, когда я насажу турка на меч. Что вы на это скажете, Капитан Темпеста?

– Мне кажется, ваш конь ведет себя, как подобает настоящему боевому скакуну, – отвечал тот.

– Вы в конях не разбираетесь, вы ведь не поляк.

– Может, и так, – отозвалась герцогиня. – Я лучше разбираюсь в ударах шпаги.

– Хм! Если я не избавлю вас от этой дубовой башки, уж не знаю, как вы ее добудете. Я в любом случае сделаю все возможное, чтобы отправить его в мир иной, и спасу вместе с вашей и свою шкуру, причем буду стараться сохранить ее в целости.

– Вот как! – только и сказала герцогиня.

– Но если он меня всего лишь ранит…

– Что тогда?

– Приму ислам и стану капитаном у турок. Для этих идиотов достаточно отречься от Креста, что же до меня, то я бы и от родины отрекся, только бы перебирать в пальцах выигранные цехины.

– Хорош христианский капитан! – произнес Капитан Темпеста, презрительно на него покосившись.

– Я кондотьер, рыцарь удачи, и мне что сражаться за Крест, что за Полумесяц – все едино. И совесть моя не страдает, – цинично заявил поляк и осклабился. – А ведь для вас все по-другому, не так ли, синьора?

– Как вы сказали? – спросил, нахмурив брови, Капитан Темпеста.

– Синьора, – повторил поляк. – Слава богу, я не такой тупица, как остальные, и я не мог не заметить, что знаменитый Капитан Темпеста – капитан в юбке. Я давно уже хочу вызвать вас на дуэль, чтобы добрым ударом шпаги разорвать вашу стальную кольчугу. Не обязательно вас ранить, просто показать всем, кто вы есть на самом деле. Вот будет смеху!

– А может, слез? – глухо спросила юная герцогиня. – Я ведь умею убивать, и, может быть, лучше вас.

– Ха! Женщина? Убивать?

– Ладно, коли уж вы узнали мою тайну, капитан Лащинский, то, если турок вас не заколет, после поединка мы устроим для жителей Фамагусты еще один спектакль.

– Какой?

– Дуэль между двумя христианскими капитанами, как между двумя смертными врагами, – холодно ответила герцогиня.

– Пусть так, однако я, со своей стороны, учитывая, что вы женщина, обещаю нанести вам как можно меньше вреда. Мне достаточно порвать вашу кольчугу.

– А я, со своей стороны, постараюсь проткнуть вам глотку, чтобы вы никому не выдали мою тайну, которая принадлежит только мне.

– Продолжим нашу беседу чуть позже, синьора, похоже, турок начал проявлять нетерпение.

Потом, после некоторого колебания, прибавил со вздохом:

– Хотя, сказать по правде, я был бы счастлив дать свое имя такой отважной женщине.

Герцогиня не удостоила его ответом и придержала лошадь.

Сын паши Дамаска теперь был не далее чем в десяти шагах от них и внимательно изучал обоих капитанов, словно оценивая их силы.

– Кто первым выйдет на поединок с молодым Дамасским Львом? – спросил он.

– Медведь Польских Лесов, – ответил Лащинский. – Если у тебя длинные и острые когти, как у зверя, что живет в пустыне или среди диких лесов твоей страны, то у меня косолапая мощь жителя болот. Я тебя разрублю надвое одним ударом меча.

Турок, видимо, решил, что это шутка, и, со смехом подняв в воздух кривую саблю, вытащил из-за пояса ятаган.

– Мое оружие ждет. Посмотрим, кто из нас прав: молодой Дамасский Лев или старый Польский Медведь.

На воинов глядели более ста тысяч глаз, ибо все огромные фаланги неверных, все как одна, выстроились вдоль края поля. Всем не терпелось увидеть, чем закончится этот рыцарский поединок.

Поляк крепко держал поводья коня левой рукой, а турок взял их в зубы, оставив руки свободными. Оба противника несколько секунд пристально глядели друг на друга, словно желая загипнотизировать.

– Поскольку Лев не атакует, атакует Медведь, – сказал капитан Лащинский, прокрутив мечом несколько мулине. – Не люблю долго ждать.

Он так резко пришпорил коня, что тот заржал от боли, и ринулся на турка, который не двинулся с места и стоял как скала, только прикрыл грудь и голову саблей и ятаганом.

Увидев, что на него несется рыцарь удачи, он одним легким движением колен неожиданно развернул своего белого арабского скакуна и так сильно рубанул саблей, что горе было бы противнику, если бы она его достала.

Поляк, должно быть, ожидал подобного сюрприза и был готов отразить атаку с удивительной ловкостью. Он начал теснить араба, нанося удар за ударом.

Оба сражались с одинаковой храбростью и мастерством, одновременно припадая к головам коней, чтобы не вылететь из седла.

Кондотьер атаковал неистово, яростно, по своему обыкновению ругаясь на чем свет стоит, чтобы если не напугать турка, то произвести на него впечатление, и клянясь при этом, что разрубит его надвое, как лягушку.

Его меч обрушивал яростные удары на саблю турка, норовя ее сломать, и несколько раз задевал доспехи противника. Но Мулей-эль-Кадель в долгу не оставался, и его сабля, скрещиваясь с мечом поляка, высекала искры.

Зрители подбадривали воинов оглушительными криками.

– Жми, капитан Лащинский! – кричали с эскарпов венецианцы, видя, что турок отступает под яростными ударами кондотьера.

– Убей гяура! – неистово орали бесчисленные отряды неверных, когда Мулей, в свою очередь, наступал, заставляя своего скакуна совершать газельи прыжки.

Капитан Темпеста молча сидел на коне, не двигаясь с места и внимательно следя за выпадами и парированиями противников, главным образом изучая манеру молодого Дамасского Льва на случай, если придется с ним биться.

Она была ученицей своего отца и снискала себе славу первой шпаги Неаполя, города, где воспитывались самые знаменитые фехтовальщики. Неаполитанская фехтовальная школа почиталась во всей Европе. И сейчас герцогиня чувствовала себя вполне в состоянии сразиться с турком и победить, не подвергая себя большому риску.

Дуэль между тем продолжалась и становилась все яростнее. Поляк, который рассчитывал больше на свою силу, чем на ловкость, понял, что Дамасский Лев обладает стальной мускулатурой и невероятной выносливостью. И тогда он решил применить один из секретных приемов, которым обучали воинов в те времена.

На этом он и проиграл. Турок тоже, скорее всего, владел этим приемом. Он очень быстро увернулся от клинка и ответил таким молниеносным ударом сабли, что у бедного кондотьера не было времени его парировать. Лезвие поразило его в шею над кирасой, оставив справа глубокую рану.

– Лев победил Медведя! – крикнул турок, и сто тысяч голосов приветствовали эту неожиданную победу оглушительными воплями.

Поляк выронил меч. Короткий миг он прямо держался в седле, зажав рукой рану, словно хотел остановить кровь, струившуюся по кирасе, потом рухнул на землю, гремя доспехами, и застыл у ног коня, который сразу остановился.

Капитан Темпеста и глазом не моргнул. Он поднял шпагу, подъехал к победителю и холодно сказал:

– Начнем, пожалуй, синьор!

Турок посмотрел на юную герцогиню с удивлением и симпатией, потом сказал:

– Но вы же еще мальчик!

– Что вам за забота, синьор. Желаете немного передохнуть?

– В этом нет нужды. С вами я быстро разделаюсь. Вы слишком слабы, чтобы сразиться с Дамасским Львом.

– Зато шпага крепка, – ответила герцогиня. – Берегитесь, я вас убью!

– Значит, вы тот львенок, что будет опаснее Польского Медведя?

– Не исключено.

– Скажите же, по крайней мере, ваше имя.

– Меня зовут Капитан Темпеста.

– Оно для меня не новость.

– Так же как и ваше имя для меня.

– А вы храбрец.

– Не знаю. Берегитесь: я атакую.

– Я готов, хотя мне и придется убить красивого мальчика, такого честного и храброго.

– Говорю вам: следите за концом моей шпаги. За святого Марка!

– За пророка!

Герцогиня, которая, помимо искусства владения шпагой, была еще и непревзойденной наездницей, ослабила поводья и со шпагой в вытянутой руке, как ураган, понеслась на турка.

Тот едва успел закрыться саблей, а она сделала резкий выпад в направлении горла, чтобы не затупить шпагу о кирасу.

Мулей-эль-Кадель был начеку и быстро отразил удар, но не до конца. Шпага отважной девушки, поднятая довольно высоко, поразила его в гребень шлема. Шлем упал с головы и откатился шагов на десять.

– Блестящая посылка, – сказал Дамасский Лев, удивленный молниеносным броском. – Этот мальчик бьется лучше Польского Медведя.

Капитан Темпеста проскакал еще метров двадцать, потом быстро развернул коня и точно так же, со шпагой в вытянутой руке, снова ринулся в атаку, готовый нанести удар.

Он объехал турка слева, ловко отразив удар сабли, и принялся кружить вокруг него, постоянно пришпоривая коня, чтобы тот двигался быстрее.

Мулею-эль-Каделю, которого удивил подобный маневр, было нелегко выдерживать натиск проворного противника. Его арабский скакун ошалело вставал на дыбы, чтобы оказать сопротивление коню юного Капитана, у которого внутри, казалось, горел огонь.

И турки, и христиане надрывались от крика, подбадривая своих бойцов:

– Прижми его, Капитан Темпеста!

– Виват защитник Креста!

– Убей гяура!

– Аллах! Аллах!

Шпага отважной девушки, поднятая довольно высоко, поразила его в гребень шлема.

Герцогиня, сохранявшая удивительное спокойствие, принялась понемногу теснить турка. Ее огромные черные глаза сверкали, лицо раскраснелось, яркие губы дрожали, ноздри расширились, вбирая терпкий запах пыли.

Она все быстрее кружила вокруг турка, сужая круги, и его белый скакун, вынужденный вертеться на месте, быстро терял силы.

– Берегитесь, Мулей-эль-Кадель! – крикнула она вдруг.

Не успела она произнести предупреждение, как ее шпага вонзилась турку в правую подмышку, в то место, что не было защищено кирасой.

Мулей-эль-Кадель вскрикнул от гнева и боли, а орды варваров оглушительно взревели, как ревет приливная волна в узком проливе в бурную ночь.

А на эскарпах Фамагусты венецианские воины размахивали флагами и платками, поднимали на копьях и алебардах свои шлемы и кричали что было мочи:

– Да здравствует наш юный Капитан! Лащинский отомщен!

Вместо того чтобы наброситься на раненого и добить его, на что она имела полное право, герцогиня остановила коня и с гордостью и сочувствием посмотрела на молодого Дамасского Льва, который неимоверным усилием держался в седле.

– Вы признаете себя побежденным? – спросила она, подъехав к нему.

Мулей-эль-Кадель попытался поднять саблю, чтобы продолжить поединок, но силы неожиданно оставили его.

Он зашатался, сидя в седле, вцепился в гриву коня и упал на землю, так же как и поляк, с гулким звоном стальных доспехов.

– Убейте его! – ревели воины Фамагусты. – Никакого сочувствия этому псу, Капитан Темпеста!

Герцогиня спешилась, держа в руке шпагу с окровавленным концом, и подошла к турку, который с трудом поднялся на колени.

– Я победила, – сказала она.

– Убейте меня, – отозвался Мулей-эль-Кадель, – это ваше право.

– Капитан Темпеста не убивает тех, кто не может защищаться. Вы храбрый воин, и я дарую вам жизнь.

– Никогда не думал, что христиане так добры, – еле слышно ответил Дамасский Лев. – Благодарю. Я не забуду великодушия Капитана Темпесты.

– Прощайте, синьор, желаю вам поскорее выздороветь.

Герцогиня направилась к своему коню, но тут ее остановил дикий рев.

– Смерть гяуру! – кричали сотни голосов.

Восемь или десять всадников с саблями наголо во весь опор скакали с турецкой стороны, чтобы наброситься на Капитана Темпесту и отомстить за поражение Дамасского Льва.

С эскарпов Фамагусты раздались возмущенные крики христиан:

– Скоты! Предатели!

Мулей-эль-Кадель из последних сил поднялся на ноги, он был бледен, глаза сверкали гневом.

– Презренные ничтожества! – громко крикнул он, повернувшись к соотечественникам. – Что вы делаете? Остановитесь, или я завтра же прикажу вас всех посадить на кол как недостойных принадлежать к честным и доблестным воинам!

Смущенные и напуганные всадники остановились. В этот момент с бастиона Сан-Марко грохнули два выстрела кулеврины, и туча картечи поразила их, опрокинув семерых из них на землю вместе с конями.

Остальные поспешили ретироваться и бешеным аллюром поскакали к турецкому лагерю под хохот и свист своих же товарищей, которые явно не одобрили эту неожиданную выходку.

– Вы заслужили этот урок, – сказал Дамасский Лев, которого поддерживал оруженосец.

Турецкая артиллерия не ответила на залпы кулеврин христиан.

Капитан Темпеста, все еще со шпагой в руке, готовый дорого отдать свою жизнь, сделал Мулей-эль-Каделю прощальный знак левой рукой, вскочил на коня и поскакал к Фамагусте. Христиане приветствовали его шквалом рукоплесканий.

Тем временем поляк, который был всего лишь ранен, медленно поднял голову и следил глазами за удаляющейся всадницей.

– Надеюсь, мы еще увидимся, девочка, – пробормотал он.

Это движение не укрылось от Мулея-эль-Каделя.

– А ведь он не умер, – сказал он оруженосцу. – Значит, живуч Польский Медведь?

– Прикончить его? – спросил оруженосец.

– Подведи меня к нему.

Опираясь на солдата и зажав рукой рану, из которой ручьем текла кровь, он подошел к капитану.

– Хотите меня прикончить? – прохрипел Лащинский. – Теперь я ваш единоверец… потому что я отрекся от креста. Вы убьете мусульманина.

– Я прикажу, чтобы вас лечили, – ответил Дамасский Лев.

– Этого я и хотел, – прошептал про себя искатель приключений. – Ну, Капитан Темпеста, ты мне за все заплатишь!