Черная неблагодарность
3 сентября 1814 года. Пьер Лафит все еще прикован к стене тюремной камеры в Новом Орлеане. В этот день перед Баратарией появляется бриг под флагом британского Королевского флота. Корсары не успевают поднять тревогу, как «англичанин» стреляет в упор из орудия по флибустьерскому паруснику у входа в бухту. Получив пробоину в корпусе, парусник садится на мелководье. А «англичанин» спокойно отходит на три кабельтовых от берега, вне пределов досягаемости батареи. Он словно бы ожидает чего-то.
От берега отваливает шлюпка – Жан Лафит направляется к необычному визитеру. Бриг спускает на воду ялик под парламентерским флагом. Обе лодки сходятся вплотную. Англичане подают голос первыми:
– Где мистер Лафит?
– На берегу.
Жан Лафит отвечает решительно, не задумываясь ни секунды.
– У нас для него пакет.
– Передайте мне.
Англичанин отдает пакет с наказом вручить его адресату в собственные руки.
– Не беспокойтесь. Впрочем, если угодно, можете убедиться сами, что пакет доставлен по назначению. Прошу следовать за мной.
Англичане гребут к берегу. Когда до него остается метров пятьдесят, глава баратарийцев сообщает:
– Жан Лафит – это я. Буду иметь честь принять вас в своем доме.
На острове англичан тут же окружила вопящая, разъяренная толпа. Похоже по всему, баратарийцам не пришелся по нраву выстрел из пушки: подобное начало не предвещает хорошего знакомства. Если бы не решительность боса, гостям было бы несдобровать.
«Нас ждал весьма изысканный прием у мистера Лафита», – писали они затем в отчете. Хозяин жил на затерянном среди болот и проток песчаном острове на широкую ногу. Были поданы великолепные французские вина. Мы забыли упомянуть, что гостями в тот день были командовавший бригом капитан первого ранга Локкайер, имевший при себе в качестве переводчика пехотного капитана Маквильямса. На врученном Жану Лафиту пакете значился написанный по-французски адрес: «Месье Ла Фиту, командующему Баратарией, либо персоне, возглавляющей флибустьеров на острове Большая Земля, что у побережья Луизианы».
– Пакет, – сказал Локкайер через переводчика, – направлен вам командующим войсками ее величества во Флориде генералом Николсом. Не угодно ли вскрыть его и ознакомиться с вложенной корреспонденцией?
Лафит вытащил первое письмо, распечатал его и мельком взглянул на текст:
– Оно написано по-английски.
С начала разговора Жан делал вид, что не понимает ни слова на этом языке. Он протянул письмо переводчику, и тот начал читать:
«Ставка в Пенсаколе, 31 августа 1814 года. Сэр, я прибыл во Флориду с намерением начать военные действия против единственного врага Англии. Как вам известно, Франция и Англия вновь стали дружественными державами…»
Для уяснения последующих событий напомним, что война между Соединенными Штатами и Англией тянулась уже почти полтора года. Англичане разработали стратегический план захвата богатой Луизианы; первым объектом нападения должен был стать город Мобил. Опытный Николс высадился во Флориде, принадлежавшей в то время испанцам. Испанский губернатор наотрез отказался сотрудничать с англичанами, но это не смутило Николса. Он решил прощупать настроение жителей Флориды и Луизианы по отношению к американцам и нанять лоцманов, хорошо знающих побережье. Его письмо Жану Лафиту преследовало именно эти цели.
Николс предлагал Лафиту и его «храбрым сподвижникам» поступить на службу британской короне. За это главе баратарийцев был обещан чин капитана первого ранга. А после заключения мира всем участникам военных действий обещались земельные участки – в зависимости от их звания и заслуг.
Баратарийская флотилия должна была поступить в распоряжение британского командующего; в случае ущерба владельцам судов гарантировалась компенсация из английской казны.
«Ожидаю немалую пользу от нашего сотрудничества, – писал в заключение Николс. – Прошу вас не медлить с решением. Податель сего даст вам любые разъяснения касательно данного предприятия. В ожидании скорейшего ответа остаюсь ваш преданный слуга Э. Николс, командующий войсками Ее Величества по Флориде».
Жан Лафит выслушал перевод с большим вниманием, не проронив ни слова. Когда капитан закончил чтение, он сделал знак слугам наполнить бокалы.
– Второй документ, – сказал Локкайер, – представляет собой обращение к населению Луизианы. Мы только что отпечатали его в Пенсаколе. Капитан Вильямс прочтет вам.
«Жители Луизианы! – начал декламировать переводчик. – Мы обращаемся к вам с призывом помочь освободить земли ваших предков из-под власти глупого и бесчестного правительства. Испанцы, французы, итальянцы и англичане! Я призываю вас принять участие в справедливом деле освобождения провинции от американских узурпаторов, после чего земли будут возвращены их законным владельцам…»
Далее следовал аналогичный призыв к жителям штата Кентукки, где уже шли военные действия. Лафит выслушал все с прежней невозмутимостью.
– Я вижу здесь еще один документ, – сказал он.
– Это уже не столь важно, – чуть замявшись, сказал Локкайер. – Протест капитана брига «Гермес» Генри Перси. Он жалуется на захват вашими людьми нескольких своих матросов. Прошу вас не обращать внимания на форму письма. Капитан Перси – старый морской волк, не привыкший к церемониям…
Жан Лафит все же попросил прочесть ему письмо. Тон его действительно был грубым и даже угрожающим. Желая разрядить неловкость, Локкайер осведомился, что Лафит думает о предложении генерала Николса.
– Предложение весьма лестно и почетно, – добавил англичанин. – Столь высокое воинское звание редко когда дается иностранцу. Кроме того, я уполномочен сообщить вам еще одно условие, не упомянутое в письме.
Лафит оставался непроницаем. Локкайер кашлянул и продолжил:
– Лично вы получите сумму в тридцать тысяч долларов. Выплата по вашему выбору может быть произведена в Пенсаколе или Новом Орлеане.
Глава Баратарии молчал. Гости, переглянувшись, заговорили разом, один по-английски, второй по-французски. Ей-богу, предложение Николса настолько привлекательно, что человек в здравом уме не станет отказываться. Целое состояние плюс почетное звание капитана королевских военно-морских сил! Англичане не скупясь расхваливали сделку. Такой шанс выпадает раз в жизни.
– Мне нужно время, чтобы подумать, – промолвил наконец Жан Лафит.
– Полноте, что тут думать! Вы ведь француз, а значит, друг Англии. К тому же американский губернатор объявил вас вне закона, подверг всяческому позору и поношению, а ваш брат коварным образом заточен в тюрьму, где его держат в цепях. Разве не так?
Оба англичанина были до глубины души возмущены несправедливостями, сотворенными с братьями Лафит.
– Вас ожидает блистательная карьера. Детальное знание вами Нижней Луизианы будет иметь важнейшее значение при захвате Нового Орлеана. Как только город будет взят, наши войска двинутся вглубь территории на воссоединение с британскими частями, идущими с севера, из Канады…
Короче, стоит Жану Лафиту сказать «да», как война будет выиграна в мгновение ока, а сам он удостоится вечной благодарности английской короны.
– Мне нужно по крайней мере обсудить ваши предложения с моими капитанами, – сказал Лафит. – Я отправлюсь к ним на Большой Остров. А вас попрошу ожидать меня здесь. Я распоряжусь, чтобы вы ни в чем не терпели недостатка.
Не прошло и часа после его ухода, как в помещение ворвалась группа флибустьеров, схватила обоих англичан и без всяких церемоний затолкала их в сарай, навесив на двери амбарный замок. Нет нужды говорить, что парламентеры возмущенно требовали месье Лафита.
Жан Лафит, действительно отправившийся в лодке на Большой Остров, узнал о недопустимом обращении с парламентерами по возвращении. Одним из главных мятежников оказался его старший брат Доминик, по прозвищу Капитан Доминго, флибустьер, пришедший в Баратарию на своей шхуне «Пандора». Будучи членом клана, он сохранял автономию в действиях. Капитан Доминго с приятелями жаждал отомстить англичанам за обиды, причиненные им британским флотом в Мексиканском заливе. Жану Лафиту пришлось целую ночь терпеливо успокаивать горячие головы:
– Я люблю англичан не больше, чем вы. Но мне нужно потянуть время, чтоб выведать их планы. Нам подворачивается случай прославить Баратарию. Может быть, совсем скоро мы станем разгуливать по улицам Нового Орлеана с поднятой головой. Доверьте это дело мне.
Английский бриг стоял на якоре перед Большой Землей. Рано утром Жан Лафит освободил узников и, рассыпаясь в извинениях, проводил их до ялика. Когда капитан Локкайер уже сидел в лодке, бос передал ему запечатанное письмо Николсу. Копия этого письма сохранилась в архиве окружного суда Луизианы, и по ней мы можем судить о дипломатической ловкости «императора» баратарийцев:
«Сэр, смятение, царившее вечером в нашем лагере и отразившееся на удобствах ваших посланцев, не позволило мне продумать в деталях ваше любезное предложение. Поэтому я не могу сейчас дать удовлетворительный ответ. Если вам угодно подождать две недели, я к этому времени буду в вашем полном распоряжении. Данный срок необходим мне для того, чтобы отправить из лагеря людей, сеющих смятение, и привести в порядок свои личные дела. К указанному сроку я буду ожидать ваше судно у входа в бухту».
6 сентября некто Жан Бланк явился в канцелярию губернатора Клейборна и попросил принять его по срочному делу государственной важности.
Упоминая о Бланке, новоорлеанские газеты непременно добавляли: «фигура, широко известная в нашем городе». Банкир, купец, юрист, член законодательного собрания штата Луизиана – одного этого уже было достаточно для известности. Но люди посвященные знали, что Бланк финансирует «деликатные» операции своих сограждан и пользуется в этой связи огромным влиянием. Губернатор распорядился немедленно проводить его в кабинет.
Раскланявшись, посетитель сказал Клейборну, что он только что получил от Жана Лафита письмо, заслуживающее самого тщательного внимания. Адресованное Бланку письмо начиналось следующим образом:
«Милостивый государь! Будучи объявлен вне закона моей приемной родиной, я тем не менее продолжаю служить ей верой и правдой. Доказательством тому служат следующие обстоятельства. Вчера, 3 сентября, перед Баратарией появилось судно…» Далее Лафит подробно рассказывал о приезде англичан и сделанном ему предложении. В конце он прикладывал копию врученного ему Локкайером письма генерала Николса, а также текст английской прокламации к жителям Луизианы и Кентукки.
«Вы можете убедиться, читая эти документы, сколь выгоден был бы мне подобный союз. Возможно, я не всегда аккуратно уплачивал таможенную пошлину, но всегда оставался лоялен по отношению к Америке, а все отступления от закона, кои мне доводилось совершать, проистекали от несовершенства этих законов.
Короче, сударь, я посвящаю Вас в тайну событий, от которых, возможно, будет зависеть спокойствие в стране. Можете распорядиться этими сведениями, как Вам подсказывает разум. Не считаю нужным распространяться далее о своих патриотических чувствах. Пусть факты говорят сами за себя».
Жан Лафит выражал лишь надежду, что его поступок облегчит участь несчастного брата, и заключал так: «Ввиду того что англичане прибыли ко мне под парламентерским флагом, мне пришлось действовать с крайней осторожностью. Выставив благоразумный предлог, я попросил двухнедельной отсрочки и полагаю, что этот срок будет выдержан. В ожидании ответа смею надеяться на Ваши юридические советы в столь сложном и запутанном деле».
Клейборн не стал спрашивать Жана Бланка, отчего главарь баратарийцев выказывает ему такое доверие. Возможно, он знал, что тесное сотрудничество между ними началось еще в 1804 году, когда Бланк купил весь груз захваченной «Милой сестрицы». Губернатор прекрасно понимал, что сейчас не время ворошить прошлое. Английская угроза, о которой сообщал Жан Лафит, не вызывала сомнений.
– Я сейчас же соберу Комитет обороны Луизианы, – сказал Клейборн. – Что касается Жана Лафита, то у вас есть возможность передать ему устное сообщение?
– Да, я могу связаться с его посыльным.
– Передайте от меня Лафиту, чтобы он не давал никакого ответа англичанам до решения Комитета обороны. Я же не намерен взыскивать с него за прошлые прегрешения.
Посыльного звали Раушер. Поздно ночью Бланк вызвал его к себе и передал слова губернатора.
– Хорошо, – ответил Раушер. – Я сейчас же выезжаю.
На рассвете он покинул Новый Орлеан. И не в одиночку, поскольку на следующий день «Луизианский курьер» напечатал на видном месте такое объявление: «1000 долларов награды тому, кто задержит Пьера Лафита, минувшей ночью оборвавшего цепи и бежавшего из городской тюрьмы. Приметы Пьера Лафита: рост 5 футов 6 дюймов, сложения крепкого, оттенок кожи светлый, немного косит. Более подробное описание вышеназванного Пьера Лафита не требуется, поскольку он хорошо известен в городе. Сообщаем, что он забрал с собой трех негров, содержавшихся с ним в одной камере, чьи имена, как и фамилии владельцев, сообщаются. Нижеподписавшийся выплатит 1000 долларов за поимку Пьера Лафита и по 50 долларов за каждого из негров. Подписано: Холланд, тюремный надзиратель».
История «бегства» Пьера Лафита покрыта тайной. Можно лишь догадываться об участии в нем Жана Бланка и Раушера, безусловно действовавших с ведома и согласия самого губернатора.
7 сентября днем Клейборн собрал Комитет обороны Луизианы. Зачитав присланные Лафитом письма, губернатор попросил членов комитета ответить на следующие вопросы: 1. Можно ли считать эти письма подлинными? 2. Если да, то должен ли губернатор вступить в контакт или переписку с Жаном Лафитом или кем-либо из его компаньонов?
Трое членов комитета ответили на оба вопроса решительным нет. Это были коммодор американского флота Дэниел Т. Паттерсон, командир 44-го пехотного полка полковник Джордж Т. Росс и казначей федерального таможенного ведомства Пьер Ф. Дюбур. Единственный голос за подал командир национальной гвардии Луизианы майор Жак Виллере:
– Я уверен в подлинности писем англичан. И думаю, что братья Лафит со своими баратарийцами могут решить ход сражения, если противник двинется на Новый Орлеан.
– Надо немедленно напасть и уничтожить это осиное гнездо! – запальчиво воскликнул Дюбур.
Коммодор Паттерсон добавил:
– Я уже получил инструкции морского министра атаковать сборище баратарийцев. Мы подготовили к походу шхуну «Каролина». Я условился с полковником Россом о поддержке его полком нападения на остров Большая Земля. Операцию следует начать без промедления.
Клейборн сказал, что сожалеет о таком решении, поскольку сам полностью разделяет мнение майора Виллере. Но он не может отменять приказов военных властей. С этими словами он закрыл заседание.
Между тем Жан Лафит, не зная еще о «бегстве» брата, с нетерпением ожидал возвращения гонца Раушера. В тот день, когда в Новом Орлеане заседал Комитет обороны, капитан одного флибустьерского судна, вернувшегося из Пенсаколы, вручил Лафиту письмо от верного друга, в котором тот подтверждал намерение англичан в скором времени вторгнуться в Нижнюю Луизиану. Это сообщение тоже было незамедлительно отправлено Бланку. Лафит добавил от себя, что, если англичане нападут на Баратарию, он со своими людьми будет обороняться.
Корсарская база казалась вымершей; часть дозорных наблюдали с высоко поднятых дощатых настилов за горизонтом, другие – за протокой. Нападения можно было ожидать и с моря, и с суши. 9-го числа, уже в темноте, с причала Большой Земли донеслись радостные восклицания. Мгновением позже Жан Лафит сжимал брата в объятиях. Добрую часть ночи баратарийцы праздновали чудесное освобождение Пьера, забыв обо всех предосторожностях. Утром Жан сообщил брату о попытке англичан переманить пиратов на свою сторону.
– Ты поступил очень умно, упредив американцев, – одобрил Пьер. – Но, мне кажется, надо отправить Клейборну личное письмо с предложением услуг нашей корпорации. Оно произведет должное впечатление.
Пьер считал, что такое предложение смягчит в городе впечатление от его подозрительного бегства. Письмо было написано и отправлено, судя по дате, 10 сентября. В нем Жан Лафит предлагал употребить его людей для защиты родины от врага; в качестве единственной награды он просил отменить положение вне закона для «моих приверженцев и меня самого». Письмо было выдержано в цветистых тонах эпистолярного стиля XVIII века. В конце его Жан заявлял, что, если губернатор откажет ему в доверии, он покинет Баратарию, дабы не быть обвиненным в том, что он добровольно предоставил свою базу англичанам.
11 сентября поздно вечером, когда гонец с этим письмом поднимался по протокам к Новому Орлеану, из города отплыла карательная экспедиция янки под командованием Паттерсона. По плану коммодора шхуна «Каролина» с тремя прицепленными пехотными баржами должна была спуститься по главному руслу Миссисипи. В устье реки солдат предполагалось разместить на шести канонерках, после чего флотилия должна была двинуться к бухте Баратария.
Жан Лафит все еще ожидал ответа на свое послание американским властям, когда 15 сентября рано утром дозорные сообщили, что возле входа в бухту, в установленном Лафитом месте, ходит британская шхуна «София».
Глава баратарийцев медленно двинулся пешком по берегу. Английская шхуна ходила короткими галсами взад и вперед, словно девушка, ожидающая запаздывающего на свидание любимого. Молча постояв на берегу и поглядев на британский флаг, Жан Лафит вернулся назад. Немного погодя ему доложили, что шхуна ушла в море. «Англичанка» явно была разочарована, что корсар не клюнул на ее чары.
Нескончаемо тянулись часы ожидания. Жан Лафит был настроен оптимистически:
– Не может быть, чтобы Клейборн не ответил. А ответ наверняка будет положительным.
После полудня дозорные, сторожившие подходы с суши, заметили в протоке пирогу. Соскочив на берег, сидевший в ней человек, задыхаясь, потребовал боса.
– Я только что с Храмового холма. У меня ужасные вести… Солдаты Паттерсона заняли склады.
С минуты на минуту Баратария должна была подвергнуться нападению.
Жан Лафит велел собрать капитанов.
Здесь мы приступаем к описанию события, уникального в анналах флибустьерства. Жан Лафит, не являясь американским гражданином, отвергает из лояльности к Соединенным Штатам британское предложение, предупреждает американские власти и предлагает им свою помощь. В награду те посылают в Баратарию карательную экспедицию. Что же Лафит предложит и даже прикажет своим капитанам? Не оказывать сопротивления.
Непостижимо, но факт. Ему удается убедить флибустьеров, для которых добыча всегда была превыше всего, позволить янки забрать корабли, имущество, все товары на складах и отдаться на милость властей, которых он сам чуть ли не десятилетие обкрадывал, обманывал и выставлял на посмешище. Неужели опытный и тертый в политике корсар действительно рассчитывал такой ценой купить себе и своим соратникам прощение? Давайте проследим за событиями.
Большинство капитанов, в их числе старший брат Жана, капитан Доминго, решительно заявили, что о сдаче не может быть и речи; напротив, они намерены дать янки бой.
– Сражения я не допущу, – отрезал Жан Лафит. – Я не позволю применить оружие против солдат Соединенных Штатов.
Тогда возникло другое предложение, на первый взгляд вполне приемлемое.
– Мы грузим оставшиеся товары на суда и плывем в Картахену или любой другой нейтральный порт.
– Нет. Мы должны остаться здесь со всеми кораблями и орудиями, чтобы оборонять Баратарию от англичан, – сказал бос. – Поскольку я отказался пристать к ним, они нападут.
Рене Белюш, дядя братьев Лафит, задал вопрос, беспокоивший многих присутствующих:
– Если мы позволим американцам забрать все наше добро, есть ли у нас шанс возвратить его при условии, что мы запишемся добровольцами в их армию?
Ответ Жана:
– Нет сомнений, что Соединенные Штаты по достоинству оценят такой шаг баратарийцев.
Эти реплики, безусловно, набрасывают лишь канву. На самом деле дискуссия, разгоревшаяся на песчаном берегу под мерный плеск волн залива, была долгой и бурной. Время от времени кто-нибудь из флибустьеров покидал субтропический форум, чтобы остудить – в буквальном и переносном смысле – голову в тени хижин или в каюте своего корабля. Потом они возвращались, чтобы с новыми силами вступить в нескончаемый спор, затянувшийся до глубокой ночи.
Наутро, едва взошло солнце, корабли карательной экспедиции появились перед горловиной бухты. Орудия береговой батареи и пушки на флибустьерских судах были изготовлены к бою; корсары зарядили мушкеты; никто не знал, какой оборот примут события.
Жана Лафита на берегу не было. Он не стал дожидаться прихода американцев, а еще ночью вместе с Пьером покинул Большую Землю. Их лодка поднялась по протоке и вскоре свернула к плантации, чей владелец был с братьями в крепкой дружбе. Жан Лафит поступил так, как и обещал в письме губернатору Клейборну: покинул Баратарию.
А пиратские капитаны рассматривали в подзорную трубу головную шхуну.
– Американский флаг на грот-мачте, белый парламентерский флаг на фок-мачте.
Последнее показалось многим добрым предзнаменованием. Капитан Доминго распорядился:
– Всем судам поднять флаг Картахены!
В отсутствие Жана и Пьера он взял на себя командование. Однако на берегу в умах царило полное смятение, приказы повисали в воздухе. Часть флибустьеров решила удирать, другие храбрились: «Пусть только сунутся!» – третьи в отчаянии не знали, как быть. Одно из корсарских судов, «Леди залива», подняло на грот-мачте американский флаг, белый флаг на фоке и флаг Картахены на гафеле!
– Янки спустили белый флаг!
На минуту все застыли, словно пораженные молнией. Затем на мачте американской шхуны взвился другой белый флаг. Тотчас все подзорные трубы уставились на него. На флаге черными буквами было выведено: «Прощение дезертирам». Это не был сигнал, специально предназначенный для баратарийцев, да они и не были дезертирами; на каждом американском судне в ту пору был такой флаг, настолько дезертирство было широко распространено. Корсары решили, что прощение обещалось им.
«Каролина» в сопровождении конвоя канонерок нарочито медленно потянулась в бухту. Коммодор Паттерсон с мостика всматривался в берег. «Я видел, как пираты бросали свои суда и разбегались прочь, – писал он в отчете. – Я распорядился отрядить за ними погоню. К полудню я завладел всеми судами в бухте. Полковник Росс с отрядом высадился на берег и захватил все находившееся там имущество».
Внесем уточнения. Три-четыре сотни баратарийцев рассыпались мелкими группами по лабиринту проток и болот Баратарии. Американские солдаты не стали их преследовать – во-первых, потому, что это было делом безнадежным, а во-вторых, все они, включая офицеров, куда больше стремились завладеть вожделенной добычей. Около восьмидесяти флибустьеров, поверивших сигналу янки, были взяты в плен. Среди них находились и капитан Доминго, и дядя Лафитов Рене Белюш. «Прощение дезертирам» оказалось уловкой Паттерсона: флибустьеры были отправлены в Калабус и там закованы в цепи. Коварные янки громко сожалели лишь о том, что Пьер и Жан Лафиты избежали кандалов.
Четверо суток американские солдаты и матросы перетаскивали в трюмы своих судов собранную на складах Большой Земли контрабанду. В принципе, все эти товары должны были пойти с молотка, а выручка передана в казну (об ограбленных владельцах никто не вспоминал). Однако при виде такого богатства военные решили потребовать себе четверть стоимости возвращенного товара. Позже коммодор Паттерсон и полковник Росс оценили свои услуги в половину стоимости контрабанды. Такой счет они и предъявили таможне по возвращении в город. Между тем в Новом Орлеане ходили упорные слухи, что бравые военные, не дожидаясь компенсации, щедро отоварились натурой еще при погрузке.
Пушки Большой Земли и Большого Острова были сняты, а укрепления срыты. На песчаных берегах бухты не осталось живой души. Солнце, дожди и ураганы вскоре доконали хижины и домики флибустьеров. Так закончила свои дни Баратария…
– Баратарийцы в бегах или в тюрьме!
– Англичане угрожают Новому Орлеану!
Обе новости разлетелись одновременно, породив в городе смешанные чувства, главным из которых было беспокойство. Собравшись в кафе, группа активистов учредила Гражданский комитет из восьми членов под председательством юриста Эдварда Ливингстона, бывшего мэра Нью-Йорка, перебравшегося на Юг. Первым актом комитета было опубликование патриотической прокламации, призывавшей всех на защиту города. Вторым действием была отправка командующему военным округом генералу Джэксону предупреждения Жана Лафита и всех приложенных им документов.
Рыжеволосый генерал Эндрю Джэксон, прозванный солдатами Старым Дубом, не сомневался, что целью англичан было нападение на Новый Орлеан. Разведка доставляла ему все новые и новые данные. К тому же из Вашингтона поступили неутешительные известия: на Ямайке собиралась мощная английская флотилия. На судах находился экспедиционный корпус, составленный из ветеранов битвы при Ватерлоо. Были сформированы и гражданские власти, готовые взять бразды правления в Новом Орлеане, как только «британская колония Луизиана» будет очищена от американских войск. Намерения англичан не оставляли никаких сомнений. Согласно их версии, Луизиана, «незаконно» проданная президенту Джефферсону Бонапартом, должна быть возвращена Испании. А поскольку Испания сама была не способна отвоевать провинцию, Англия брала эту задачу на себя. Со всеми вытекающими последствиями.
Джэксон располагал для обороны Нового Орлеана всего-навсего четырьмя ротами федеральных войск и полудюжиной слабовооруженных судов. Не было для него секретом и что командиры морских и сухопутных сил – коммодор Паттерсон и полковник Росс – были куда больше озабочены прибыльной распродажей баратарийских товаров, чем приведением своих войск в боевую готовность. Поэтому участие любых добровольцев, в том числе и вчерашних баратарийцев, в защите Нового Орлеана было бы весьма кстати. Между тем, судя по составленному генералом обращению к населению Луизианы, флибустьеры были ненавистны бравому вояке не меньше англичан:
«Луизианцы! Коварные англичане бесстыдно пошли на сговор с пиратами и ворами. Британцы предложили бандитам из Баратарии соединиться с ними! И после этого вас посмели оскорбить предложением побрататься с дьявольским отродьем!»
Миновали октябрь и ноябрь. Была ровно полночь 30 ноября 1814 года, когда вошедший в устье Миссисипи пакетбот причалил в порту Нового Орлеана. На борту его находился генерал Джэксон в измятом черном мундире; вид у Старого Дуба был еще более свирепый, чем обычно. Наутро он принял на себя командование гарнизоном.
– Положение серьезное. Мне нужен человек, знающий толк в фортификационных работах, чтобы создать линию обороны вокруг города, – у вас здесь хоть шаром покати!
Глава Гражданского комитета Ливингстон порекомендовал ему архитектора по имени Жерар-Каликст-Жан-Батист-Арсен Лакарьер, сьер де Латур-Фалес. Джэксон, не дослушав имени до конца, буркнул, что он согласен, коль скоро человек знает дело, и тотчас назначил Арсена Латура (для краткости) главным инженером оборонных работ Нового Орлеана, присвоив ему звание майора.
Время гонцов и посланий кончилось: новоорлеанцы поняли, что война у ворот. 14 декабря пять парусников федерального флота были атакованы стаей из 43 английских шлюпок, в которых находилось около тысячи морских пехотинцев. Парусники были захвачены после ожесточенного боя, стоившего американцам 98 человек убитыми и 77 ранеными.
«Родина в опасности!» – раздался клич в городе. Добровольцы образовали очередь у арсенала.
– Всякий способный носить оружие получит его, – распорядился Джэксон.
Однако, когда с ним заговорили о баратарийцах, он резко замотал головой, громыхая: «Дьявольское отродье!» Это было излюбленное выражение генерала. Немало видных горожан возмутились отказом командующего принять под ружье несколько сот закаленных бойцов, к тому же жаждавших заслужить прощение в бою. Они имели по этому поводу беседу с губернатором, который в свою очередь отправился на переговоры к Джэксону. После часа уламывания Джэксон признал, что в сложившейся ситуации всякое лыко было в строку. Клейборн воспользовался этим, чтобы подсунуть ему на подпись приказ об отсрочке судебного разбирательства по делу братьев Лафит и призыве их на военную службу. Губернатор дополнил приказ распоряжением выпустить из тюрьмы всех баратарийцев, изъявивших желание сражаться. Более того, генерал Джэксон обещал пиратам, что, если они проявят доблесть на поле брани, он представит президенту США прошение о полном помиловании бывших джентльменов удачи. Как видим, отношение командующего изменилось на сто восемьдесят градусов.
Приказ был датирован 17 декабря. А три дня спустя Жан Лафит был представлен архитектором Латуром лично генералу Джэксону. Эта встреча, названная «исторической», имела место в ставке генерала в доме номер 106 по Королевской улице. О содержании беседы мы можем судить по мемуарам Латура. Архитектор пишет, что Жан Лафит подтвердил горячее желание своих людей сражаться под американским знаменем и Джэксон пожал ему руку.
Людская молва и легенды представляют флибустьеров как специалистов по вылазкам и внезапному нападению, как мастеров ближнего боя. Это соответствует действительности, но в силу богатой и постоянной практики они были еще и непревзойденными стрелками и бомбардирами. Джэксон резонно рассудил, что такие таланты не должны пропадать втуне. Он распределил баратарийцев по батареям, поставив командовать над ними капитана Доминго и Рене Белюша. Что касается Жана и Пьера Лафитов, то они оставались при ставке: никто лучше их не знал хитросплетения водяного лабиринта, которому предстояло стать театром военных действий.
Записанным в артиллеристы баратарийцам была доверена охрана форта Сент-Джон у северной части города. Джэксон считал это укрепление стратегически важным пунктом. Туда же он выдвинул Орлеанский батальон – пять рот волонтеров, хорошо вооруженных молодых людей из семей креольской аристократии; их желание защищать фамильное имущество было очевидным.
Волонтеры с восторгом смотрели на вчерашних корсаров, о подвигах которых были наслышаны. Правда, и те и другие были слегка обижены, что их поставили сторожить форт, вместо того чтобы задействовать в бою. 23 декабря после полудня прибыл связной от Джэксона: «Орлеанскому батальону незамедлительно вернуться в город». Противник высадился у города ниже по течению.
Десять километров отделяли форт от города. Триста семьдесят два добровольца совершили марафонский бросок под пение «Янки Дудл» и «Марсельезы». Это событие запечатлелось в памяти у новоорлеанцев, и сейчас ежегодно 23 декабря устраивается забег молодежи от старинного форта до площади, ныне носящей имя Джэксона, с конной статуей генерала посредине.
– Почему не мы? – ворчали баратарийцы.
– Нам приказано ждать распоряжений генерала! – прикрикнул капитан Доминго, сделавшийся образцом дисциплинированности.
Настала ночь, ни один защитник форта не спал, даже часовые. На западе погромыхивали орудия, иногда доносился сухой треск ружейной перестрелки.
– Чего мы здесь торчим, как бараны!
Капитану Доминго стоило немалых трудов удержать своих молодцов, жаждавших выказать в бою пиратскую удаль. Некоторые даже обвиняли генерала Джэксона в предательстве!
Наутро стало известно, что Джэксон внезапной фланговой атакой остановил продвижение британцев. Братья Лафит, прекрасно знакомые с местностью, сумели скрытно подвести американцев почти вплотную к противнику. Успех дал Джэксону передышку и возможность перегруппировать силы на левом берегу Миссисипи. За пять дней, что длилась пауза, защитники форта Сент-Джон дошли почти до отчаяния. Хорошо началось Рождество, которое они отметили, опорожнив несколько ящиков бутылок и пропев весь репертуар разбойничьих песен.
Воздвигнутые второпях вдоль заброшенного дренажного канала «фортификации» – в работах участвовали все здоровые лица, гражданские и военные, включая офицеров, – не являли собой внушительного зрелища; это была просто глинистая насыпь, обращенная крутой стороной к противнику. 28 декабря на рассвете Джэксон прибыл на укрепление. Он с тревогой прислушался к звукам, доносившимся с той стороны.
– Будут атаковать, – буркнул он адъютанту. – Передайте сигнал приготовиться.
Через несколько минут тот доложил, что все на местах. Адъютант добавил, что орудийная прислуга насчитывает, к сожалению, всего двенадцать человек. Джэксон выругался сквозь зубы.
В восемь утра на дороге показалась группа людей. Американцы насторожились, но тут же их лица расплылись в улыбке.
Двигавшаяся группа походила на что угодно, только не на воинскую часть. Разодранные штаны были забраны в сапоги – когда они были, потому что многие шли босиком; голубые и красные рубахи распахнуты на волосатой груди, на шее красовались платки, волосы у людей были всклокочены. Сейчас, пожалуй, как никогда, они соответствовали любимому выражению Джэксона «дьявольское отродье». Успев промокнуть под дождем, флибустьеры согрелись от быстрого бега, и от них валил пар. Получив приказ покинуть форт Сент-Джон, баратарийцы домчались до города быстрее, чем это сделал Орлеанский батальон несколькими днями раньше.
– Третья батарея! – скомандовал им начальник артиллерии.
Баратарийцы с привычной сноровкой начали суетиться возле орудий.
В 8.25 в пепельно-серое небо взмыла сигнальная ракета. Загрохотали британские пушки, пехотинцы колонной бросились в атаку. Компактная масса красных мундиров двигалась по болотистой равнине. Раздалась команда, и американские орудия ответили на огонь англичан. Когда дым рассеялся, стало видно, что компактная масса нападавших распалась, а многие тяжелые пушки англичан смолкли, подавленные метким огнем баратарийцев. Корсары, приникнув к мушкетам, теперь били англичан, как зайцев. Несколько залпов в упор, и атака захлебнулась; пехота бросилась назад, а вслед ей еще раз грохнули орудия баратарийцев.
В первый день нового, 1815 года окрестности Нового Орлеана окутал густой, как вата, туман. В десяти шагах люди не могли разглядеть друг друга; желтые костры биваков едва просвечивали сквозь сырую мглу. В восемь утра юные креолы Орлеанского батальона, работавшие над укреплением фортификаций, отрядили к Джэксону депутацию с просьбой разрешить отпраздновать Новый год. Рыжий генерал взглянул на заполненную туманом долину и сказал: «Хорошо. Устроим смотр войскам».
В десять часов заиграла музыка, развевались флаги, войска строились к параду. Внезапно туман рассеялся, словно его и не было. Две минуты спустя тридцать британских орудий обрушились на американскую оборону. Ядра упали в гущу солдат, громко закричали раненые.
Наконец заговорили и американские пушки. Над английскими позициями взвились две ракеты – сигнал к атаке.
Американских пушек было всего десять. Ясно, что англичане неминуемо выиграли бы артиллерийскую дуэль, если бы не меткая стрельба американских бомбардиров, в основном баратарийцев. В полдень англичане остановили стрельбу, начальник американской артиллерии тоже отдал приказ прекратить огонь: надо было охладить орудийные стволы. Дым рассеялся, явив результаты сражения.
Все пространство перед американскими укреплениями было усеяно телами британских пехотинцев, брошенных в атаку под пушечным огнем: 2230 убитых, раненых и пропавших без вести. Американские потери исчислялись 13 убитыми, 12 пропавшими без вести и 39 ранеными. Около половины английских пушек было повреждено или разбито; на американской стороне пострадало лишь несколько орудий. Новая атака английского командующего не отличалась тактической гибкостью от предыдущих.
В воскресенье, 8 января 1815 года, генерал Джэксон велел денщику разбудить его в три часа ночи; встав, он начал бриться при свече.
– Пошлите за генералом Батлером!
Батлер был его заместителем. Уже целую неделю они с Джэксоном пытались угадать, когда начнется новое наступление англичан и что лучше – ждать его или самим перейти в контрнаступление. Дело осложнялось тем, что необыкновенно дождливая и туманная зима превратила почву в сплошное болото. Солдаты и волонтеры восстанавливали поврежденный британской артиллерией рубеж и возводили новую линию обороны вдоль канала на правом берегу Миссисипи.
– Ага, вот и вы, Батлер. Вчера поздно вечером мне доложили, что раки опять запо́лзали на передовой. Возможно, они решат предпринять что-нибудь сегодня. Давайте осмотрим позиции.
«Раки» было презрительной кличкой англичан, носивших красные мундиры. На дворе была темная ночь. Промозглый холод пробирал до костей. Генералы направились поначалу к ближайшей линии обороны.
– Третья батарея, – сказал Джэксон. – Баратарийцы.
Он знал диспозицию с закрытыми глазами. Тьму прорезали огни небольших костерков. Приятный запах щекотал генеральские ноздри. Джэксон подошел ближе:
– Кофе куда лучше того, что пью я. Черт подери, он черный как смоль!
– Не угодно ли кружечку, генерал?
Это был голос капитана Доминго. Старый Дуб сурово взглянул на него:
– Откуда у вас такой кофе? Небось контрабанда?
– Не могу знать!
Джэксон улыбнулся и отхлебнул из кружки. Батлер последовал его примеру. Затем оба генерала, сопровождаемые ординарцами, двинулись дальше.
– Будь у меня полсотни пушек и пятьсот таких дьяволов, как они, меня бы не выкурил отсюда сам сатана, – пробурчал Джэксон.
День занимался медленно, густой туман покрывал все вокруг, как 1 января. Из молочного месива выплыла тень и приблизилась к Джэксону. Это был архитектор Латур, возглавлявший строительство оборонительных укреплений.
– Господин генерал, на этой позиции мы восстановили редуты. На том берегу фортификации тоже вполне способны выдержать атаку.
– А что вы думаете об этом тумане? Вы ведь местный…
– Он может рассеяться через час.
Генералы пошли по брустверу, Джэксон – впереди. Как обычно, от реки потянул ветер, растаскивая клочья тумана. Становилось все светлее. Внезапно Джэксон воскликнул:
– Вот они!
Да, можно уже было различить первый ряд красных мундиров. Высоко в небе вспыхнули две ракеты. Грохнули английские пушки. Джэксон отдал короткое распоряжение ординарцу, и тот бросился бегом вдоль укрепления:
– Генерал велел без приказа не стрелять! Целиться выше медной пряжки на поясе.
Масса красных мундиров дрогнула и двинулась вперед. Солдаты высоко поднимали ноги, чтобы не увязнуть в болотистой почве. Американские пушки дали первый залп. Несколько зарядов картечи угодило прямо в плотную колонну англичан. Пехотинцы сомкнули ряды и, переступая через убитых, зашагали дальше со штыками наперевес, не стреляя.
Джэксон спустился с бруствера, его окружили офицеры.
– Они уже совсем близко… Огонь!
Над укреплением взвились клубы порохового дыма. Американские стрелки были поставлены в четыре ряда, чтобы не мешать друг другу. Первый ряд давал залп и тотчас отходил назад; на его место становился второй ряд и, выстрелив, повторял маневр. Таким образом, когда четвертый ряд прицеливался, первый уже успевал зарядить ружья. Огонь не прекращался. Английские пули не могли нанести и десятой части того урона, который производили выстрелы солдат Джэксона в рядах красных мундиров.
Людская масса остановилась, но сзади на нее напирали новые войска: тупая тактика британского командующего, казалось, заключалась в том, чтобы бросить в бойню как можно больше своих солдат.
Атака началась в шесть утра. К восьми англичане остановились, а полчаса спустя стало ясно, что наступление захлебнулось. Джэксон приказал прекратить стрельбу. Луг перед укреплением опять был покрыт красным ковром из валявшихся тел. Но убитые и тяжелораненые были и в американском лагере. Баратарийцы своими жизнями скрепили контракт, заключенный Жаном Лафитом с властями.
Джэксон оставался настороже, опасаясь, как бы противник не предпринял атаку в другом месте. Но в час дня англичане возвратились в свой лагерь, а с противоположного берега Миссисипи прибыл посыльный с известием, что и там британцы отходят. Битва за Новый Орлеан кончилась.
Несколькими неделями позже защитники и нападавшие узнали, что сражение было совершенно напрасным. Полномочные представители двух стран, собравшись в Бельгии, в городе Генте, выработали соглашение о перемирии еще к Рождеству. Но вести в то время поступали медленно…
Генерал Джэксон отдал приказ, в котором официально поздравил капитана Доминго и Белюша, командовавших третьей и четвертой батареями, укомплектованными членами их экипажей:
«Генерал с полным удовлетворением отмечает боевые действия этих джентльменов в течение всего времени, что они находились под его командованием. Он также с высокой похвалой отзывается о храбрости лиц, принявших на себя обязательство участвовать в кампании по защите страны. Братья Лафит проявили мужество и верность. Генерал обещает, что об их поведении будет должным образом доложено правительству».
31 марта в Новом Орлеане с утра царила странная атмосфера. Некоторые улицы опустели, лавки были закрыты, ставни захлопнуты, ворота на запоре. Казалось, обыватели ожидали уличных беспорядков. Издалека доносился шум. Толпа окружила приземистое строение под красной черепичной крышей, в котором помещался окружной суд. Раздавались громкие крики: «Позор!», «Требуем справедливости!» Баратарийцев было легко узнать по огромным бакенбардам и свирепому выражению лиц.
К девяти часам в толпе наметилось движение, понеслись крики: «Вот он!» Прибывший затерялся в скопище людей, но мы не станем интриговать читателя, а скажем, что это был генерал Джэксон, дело которого должен был рассматривать окружной суд.
Обвинения, выдвинутые против него судьей Холлом, были следующими: генерал после завершения кампании несколько недель не выпускал французов из Нового Орлеана, тем самым причинив им моральный и материальный ущерб; генерал оскорбил правосудие в лице судьи Холла, приказав арестовать его; генерал спровоцировал дипломатический инцидент, арестовав французского консула.
Немало событий произошло после славного дня победы 8 января. Была всеобщая радость, возросшая еще пуще после того, как английские суда принесли весть о мире. Волонтеры, естественно, с нетерпением ожидали демобилизации.
– Ни под каким видом! – ответил Джэксон. – Слухи могут оказаться уловкой врага. Я буду ждать официального объявления о мире президентом Соединенных Штатов.
Сотни исторических примеров доказывают, сколь опасно для властей тянуть с демобилизацией. Напомним, что значительная часть добровольцев были французы, не принявшие американского гражданства и плохо переносившие установленную Джэксоном железную дисциплину. Они не желали шагать по струнке в мирное время. Семьи волонтеров осаждали французского консула. Тот отправился к Джэксону. Ответ генерала гласил: никаких бесед с иностранными консулами! Ах, он настаивает? Арестовать его. Губернатор Клейборн отказался вмешаться:
– Мы не получили официального объявления о мире, поэтому генерал осуществляет в штате верховную власть.
Джэксон поставил при выезде из города заставы и велел не выпускать волонтеров из Нового Орлеана. Поскольку протесты не утихали, генерал распорядился арестовать одного из тех, кто возмущался громче других. Им оказался судья Холл. А через три дня после этого события ударила пушка, возвещая о мире; на рассвете в город прибыл правительственный курьер с известием, что президент Мэдисон подписал мирное соглашение.
Все приказы Джэксона отменялись. Консула выпустили, судья вернулся к своим обязанностям и сразу же возбудил дело против генерала.
Толпа, собравшаяся у здания суда, не была единодушна. Конечно, гонения на французов и арест их консула вызвали раздражение. С другой стороны, Джэксон был героем недавней битвы, спасителем отечества, и эти патриотические чувства разделяли все жители Нового Орлеана, в том числе и те, что говорили по-французски. Тащить в суд боевого генерала – какой позор!
Среди собравшихся 31 марта у здания суда были капитан Доминго, Белюш и множество других баратарийцев. Они громко приветствовали своего недавнего командира. Еще бы! Он публично назвал их в своем приказе джентльменами, а что может быть дороже такого признания для пирата, вечного изгоя общества.
Едва Джэксон занял свое место на скамье подсудимых, где до него перебывали сотни преступников, как зал взорвался такими аплодисментами, что казалось, рухнут стены и кровля. Генерал поднял руку, требуя тишины.
Впрочем, ему не понадобилось произносить защитительную речь. Судья Холл сказал, что забыть заслуги генерала перед страной нельзя и посему, несмотря на оскорбление, нанесенное правосудию, речь не может идти о суровом наказании. Он приговорил генерала к штрафу в тысячу долларов.
Приговор показался присутствующим справедливым. Он возмещал арестованным ущерб и не умалял достоинства героя. Джэксон вытащил из кармана чековую книжку.
По выходе из зала суда ему понадобилось добрых полчаса, чтобы добраться до пролетки. Лошади были выпряжены, постромки держали люди. Кто именно? Баратарийцы – капитан Доминго и его артиллеристы с третьей батареи. Триумфальная колесница проехала по улице Людовика Святого, потом по Шартрской – прямо к кафе «Масперо». Джэксона на руках внесли в зал и здесь потребовали сказать речь.
– Мы все обязаны соблюдать законы! – выкрикнул генерал. – Даже если они кажутся нам несправедливыми. Призываю вас, храбрецы, следовать моему примеру и всегда склонять голову перед законом!
Баратарийцы хлопали как безумные, вопя во всю глотку: «Да здравствует генерал Джэксон!» Они тут же начали сбор пожертвований для уплаты тысячедолларового штрафа за своего кумира.
Жан и Пьер Лафиты не были в тот день среди баратарийцев ни у здания суда, ни в кафе при чествовании героя. Они вообще стали редко появляться в «Масперо» и в «Кафе беженцев», которое в свое время ввели в моду. Их почти не видели в городе.
Нет, они не прятались. После того как угроза английского вторжения миновала, они разгуливали как свободные граждане. Жан Лафит носил в бумажнике копию документа, официально реабилитировавшего баратарийскую братию.
В середине марта фельдъегерь доставил из Вашингтона огромную бумагу, под которой стояли подписи президента Соединенных Штатов Джеймса Мэдисона и государственного секретаря.
В бумаге говорилось следующее: «Иностранцы основали в Баратарии компанию, занимавшуюся нелегальной торговлей; правительство Соединенных Штатов приказало распустить указанную компанию и примерно наказать злоумышленников. Однако президенту доложили о полном раскаянии баратарийцев и их самоотверженном поведении при обороне Нового Орлеана. Учитывая все необыкновенные обстоятельства этого дела, я, Джеймс Мэдисон, настоящим декретом объявляю полное прощение за совершенные до 8 января 1815 года нарушения закона касательно уплаты налогов, торговли и мореплавания как по отношению к собственности подданных штата, так и к коммерции США с другими государствами всем лицам, проживающим в Новом Орлеане и его окрестностях либо на острове Баратария». Для получения права на помилование следовало предъявить справку от губернатора, подтверждавшую участие в обороне города.
Кроме того, у Пьера Лафита было письмо от Джэксона, в котором генерал с похвалой отзывался о выдающихся услугах, оказанных братьями Соединенным Штатам. Письмо заканчивалось уверениями в «личной дружбе и высоком уважении».
Означенные документы были единственным состоянием, оставшимся у Лафитов. Все остальное было конфисковано. Более того, теперь их осаждали со всех сторон кредиторы. Бывший глава баратарийцев не смирился с разорением и подал иск в суд. Но его иск был отклонен.
Жан Лафит понял, что единственным его достоянием оставались таланты организатора и морехода, а также великолепное знание Мексиканского залива, всех его потаенных мест и убежищ. Там было его поле деятельности.
Заход солнца в Галвестоне
Каждую пятницу богатые жители Хьюстона (полтора миллиона жителей, нефть, газ, электроника, космический центр) отправляются сейчас по скоростному шоссе в порт Галвестон (100 тысяч жителей, университет), где у причалов стоят их прогулочные яхты.
В 1816 году Хьюстона еще не существовало, а Галвестоном называли длинный (50 километров) низкий песчаный остров, совершенно безжизненный, если не считать западной оконечности, где были болота и росла чахлая трава. Там паслись стада диких оленей и ползали в огромном количестве змеи. Время от времени на острове высаживались индейцы-охотники с запасом питьевой воды: на Галвестоне ее не было.
В 1816 году Техас, известный тогда под индейским названием Тешас, теоретически был, как и вся Мексика, частью вице-королевства Новая Испания. На самом деле он, как и бо́льшая часть Мексики, был охвачен восстанием против испанского владычества. Мексиканское республиканское правительство находилось на территории Соединенных Штатов. Одним из видов его деятельности было расстройство испанской морской торговли с помощью корсаров, плававших под флагом Мексиканской республики. Видной фигурой среди последних был француз по имени Луи д’Ори. Своей базой он избрал Галвестон – по той же причине, по которой Лафит облюбовал Баратарию: там была хорошо укрытая бухта.
Д’Ори действовал в Мексиканском заливе настолько успешно, что в сентябре 1816 года республиканское правительство произвело его в звание «гражданского и военного губернатора Техаса и Галвестона». Под его началом было около полутысячи человек. Над островом реял мексиканский флаг.
Однажды в ноябре 1816 года д’Ори увидал те же флаги на мачтах четырех парусников, прибывших к входу в бухту. На остров сошел смуглый мексиканец и представился:
– Франсиско Минья. Я возглавляю республиканскую армию освобождения. Правительство распорядилось, чтобы ваши войска вместе с моими частями двинулись на освобождение Мексики.
– Впервые слышу, – отозвался д’Ори. – А кто будет командовать походом?
– Я.
Это заявление не вызвало энтузиазма у д’Ори.
Сидение в Галвестоне затянулось на несколько месяцев. Когда наконец экспедиция выступила, д’Ори сохранил командование над своим войском. Обе флотилии отплыли порознь 7 апреля 1817 года.
Паруса исчезли вдали, и тогда в виду острова показалась маленькая шхуна, до этого терпеливо державшаяся в тени берега. Капитаном этой шхуны был человек, значившийся в списке шпионов испанской королевской службы под номером 13–2. Настоящее его имя было Жан Лафит.
Не много найдется приключенческих романов, чей сюжет был бы столь запутан, как похождения братьев Лафит. Но переписка, хранящаяся ныне в Гаване в Кубинском историческом архиве, доказывает, что все это не выдумка.
Первым в этих документах упоминается монах-капуцин отец Антуан, священник собора Святого Людовика в Новом Орлеане, назначенный еще при испанцах и с тех пор остававшийся на месте. Еженедельно в тиши своей ризницы отец Антуан строчил подробный отчет обо всем происходившем в городе и деятельности американской администрации. Надежным каналом этот отчет через несколько дней попадал на Кубу и ложился на стол испанского губернатора.
Кроме того, святой отец занимался вербовкой агентуры. Когда братья Лафит оказались на мели, священник при встрече с ними повел разговор об одном интересном и весьма прибыльном занятии.
– Кстати, один из ваших друзей уже сотрудничает с нами, – обронил он.
Лафиты с удивлением узнали, что речь идет об архитекторе Латуре, поставленном генералом Джэксоном возводить фортификации Нового Орлеана. В конце разговора братья согласились оказывать услуги испанцам. Отец Антуан тотчас присвоил им кодовый номер 13 (13–1 для Пьера и 13–2 для Жана) и дал первое весьма незатейливое задание, с тем чтобы они освоились с техникой агентурной работы. Заключалась она в составлении карты одного приморского района Техаса, весьма интересовавшего испанцев.
В феврале 1817 года Латур съездил в Гавану, чтобы отчитаться о выполнении задания.
– Сейчас нас больше всего интересует, – сказал ему испанский губернатор, – возможность справиться с пиратами. Разбойники не дают прохода нашим судам в Мексиканском заливе.
– Я уже думал об этом. Мне представляется разумным внедрить в среду флибустьеров верных людей, которые станут предупреждать вас о готовящихся нападениях и распускать между пиратами фальшивые сведения. Сей способ должен возыметь действие.
Говоря о верных людях, Латур, естественно, имел в виду Лафитов. Пока шли переговоры с испанскими властями в Гаване, братья успели сориентироваться в новой обстановке. Жана снедало желание поскорее выйти в море. Как всякий умный командир, еще во времена процветания Баратарии он подыскал резервную базу. Бухту Галвестон он знал хорошо – это было надежное убежище.
23 марта 1817 года он прибыл с братом на шхуне «Кармелита» к песчаному острову и повел беседу с д’Ори и Миньей. Командиры не могли договориться, кто у кого будет в подчинении. Умелый дипломат, Жан Лафит сумел уговорить их поделить власть и двинуться не мешкая в Мексику. Как мы помним, соперники действительно отплыли вместе.
Покидая Галвестон, подозрительный д’Ори сжег за собой все мосты. В данном случае это означало, что он спалил все хижины и сараи на острове. Губы Жана Лафита тронула улыбка при виде пепелища.
Три недели спустя испанский тайный агент 13–2 собрал «граждан» Галвестона и заставил их подписать клятву на верность свободной Мексиканской республике. Поскольку на суше не осталось ни одного строения, собрание состоялось на борту «Кармелиты». Участниками его были члены экипажа шхуны и несколько человек, оставленных д’Ори, в общей сложности сорок «граждан». Добрая часть из них, не разумея грамоты, поставила под документом крест. Этот любопытный документ, датированный 15 апреля 1817 года, находится ныне в архивах окружного суда в Новом Орлеане. Самое интересное, что под ним нет подписей ни Жана, ни Пьера Лафитов: опытные политики, они не любили оставлять ненужных следов…
Захват политической власти прошел благополучно. Но для морских операций бывшему главе баратарийцев нужны были средства. Видимо, с этой целью он отправился в Новый Орлеан, где пробыл с 18 апреля до конца месяца. Краткий визит был насыщен деловыми переговорами.
– Любезный друг, – сказал ему отец Антуан, – я хочу представить вас испанскому консулу, только что прибывшему из Гаваны. Он весьма интересовался нашими общими планами.
Испанский представитель сообщил Жану Лафиту, что гаванские власти с нетерпением ждут сведений о борьбе с пиратством в заливе. Осуществить ее надлежало агентам 13–1 и 13–2.
– Без денег ничего не получится, – без обиняков ответил Жан Лафит.
– Вот восемнадцать тысяч долларов. Остальные вы получите чуть позже.
Испанские власти не могли, конечно, знать о дальних замыслах Лафита. О том, что отныне джентльмен флибустьерства будет действовать исключительно в собственных интересах.
– Мы оборудуем большой и удобный лагерь, – объявил он гражданам острова Галвестон по возвращении из Нового Орлеана, – и назовем его Кампече.
Наименование было дано в память о лагере легендарного «генерала» Грамона. Несколькими днями позже, 4 мая, Луи д’Ори, так и не сумевший поладить с Миньей (который вскорости погиб в сражении в Мексике), возвратился в Галвестон. Там он с изумлением увидел, как несколько десятков молодцов занимались строительными работами, сооружая на острове дома и склады.
– У нас сейчас новое начальство, – сказал первый человек, встреченный им на берегу.
Луи проводили к Жану Лафиту.
– Все, что было сделано в мое отсутствие, весьма похвально, – сказал д’Ори. – Но я по-прежнему остаюсь губернатором.
Размах строительных работ показывал, что новые граждане Галвестона не стеснены в средствах, поэтому д’Ори добавил:
– И казначеем.
– Решать будет правительство, – сухо ответил Жан Лафит.
Луи д’Ори успел потерять свой авторитет. Холодно принятый республиканским правительством, он двинулся в океан на своем паруснике, окрещенном им в свое время из патриотических чувств «Мексиканским конгрессом».
Утверждать, что мексиканский конгресс республиканцев сделал ставку на Жана Лафита, было бы неверно. Революционеры, конечно, не подозревали, что имеют дело с тайным испанским агентом 13–2; им просто не нравилось слишком независимое поведение Жана Лафита. Однако приходилось признать: это был, как сейчас говорят, «пробивной человек». Что ни день новые флибустьеры прибывали в лагерь Кампече; к концу 1817 года там жило уже около сотни людей. Испанские власти засыпали правительство Соединенных Штатов жалобами на галвестонских пиратов, сеявших ужас в Мексиканском заливе.
Мексиканские республиканцы могли убедиться: Жан Лафит знал свое дело. Они даже выдали ему поручительство действовать официально от имени «независимой Мексики». Что касается гаванского губернатора, то, по его мнению, агент 13–2 слишком уж тянул с началом выполнения ответственного поручения. Кампече процветал. Жан Лафит построил для себя комфортабельный домик, выкрасив его в красный цвет – память о кузне, оставшейся в Новом Орлеане. При входе в бухту вырос небольшой каменный форт, окруженный складами и домами. Все стройматериалы и всю провизию, включая питьевую воду, доставляли из Нового Орлеана. Снабжение обеспечивали бесперебойно курсирующие суда.
Флибустьеры выписали в Галвестон своих жен и подружек. Добыча от нападений на испанские купеческие суда делилась строго поровну – за этим Жан Лафит следил особо. Его авторитет был столь же непререкаем, как в Баратарии. В частности, он распорядился, чтобы холостяки и женатые жили в разных частях острова, предупредив, что первый, кто обеспокоит замужнюю женщину, будет повешен. «Он насаждал мораль веревкой и пистолетом», – напишет о нем один современник.
Можно предположить, что эти меры были продиктованы не только высокими соображениями, но и необходимостью. Так, флибустьерские нравы привели к серьезному конфликту с индейцами. Как мы помним, индейцы высаживались регулярно на острове Галвестон для охоты на оленей. Прельстившись индейскими женами, пираты похитили нескольких скво. В ответ индейцы убили четырех корсаров, а вскоре Лафиту доложили, что, сосредоточившись возле болот, триста индейцев собираются напасть на Кампече. Лафиту пришлось выступить против них с отрядом в двести человек при двух орудиях. Бессильные противостоять орудийному и ружейному огню, индейцы покинули остров, оставив около трех десятков убитых. Но семена ненависти грозили дать новые всходы.
Среди галвестонцев поселились старые корсары из числа ветеранов Баратарии, в их числе Джани Огненная Борода, Венсан Гамби и дядя Лафитов, Рене Белюш. Братья Лафит поддерживали контакт с Белюшем и после того, как он начал новую карьеру, поразительную даже для флибустьера.
Белюш получил жалованную грамоту от великого освободителя Латинской Америки Симона Боли́вара и сражался с испанцами повсюду, где встречал их. Его бриг крейсировал вдоль побережья под флагом «Объединенных колоний», то есть Венесуэлы и Новой Гранады. Виртуозность действий капитана Белюша вызывала восхищение во всех портах Нового Света. Нередко американские корабли просто дежурили у дельты Миссисипи, ожидая, когда он появится там со своими призами.
В 1819 году его бриг участвовал в походе Боливара на Гаити. Поскольку адмирал, командовавший флотом вторжения, заболел, Белюш принял командование и блестяще справился с операцией. Боливар часто прибегал к его услугам и называл его «отважный Белюш».
В эти годы Жан Лафит, интенсивно занимаясь делами флибустьерской колонии, часто выходил с братом Пьером в море, перехватывал испанские купеческие суда и вступал в бой с испанскими боевыми кораблями охранения. Его престиж морехода и политика был необыкновенно высок как среди друзей, так и среди врагов. Гаванскому губернатору он сообщал, что действует «по плану».
Между рейдами он наведывался в Новый Орлеан. Американизация Луизианы – янки все в большем числе прибывали с Севера в богатую южную провинцию – заставляла новоорлеанских французов держаться теснее. Они всегда находили понимание у Лафитов, когда речь шла об оптовой покупке партий контрабандного товара. Клиенты приезжали за ним в Галвестон, но вскоре для удобства коммерции Лафиты открыли факторию в Доналдсонвилле, городке в двухстах милях от Галвестона, на берегу бокового ответвления Миссисипи. Там же, в Доналдсонвилле, братья встречались со своими адвокатами, все еще продолжавшими судебную тяжбу о возвращении конфискованного в Баратарии имущества.
В Вашингтоне чиновники Министерства иностранных дел и юстиции пытались найти выход из парадоксального положения, приносившего Лафитам огромную выгоду.
Испанское правительство по-прежнему заваливало Вашингтон жалобами: «Почему вы даете приют правительству мексиканских мятежников, которые натравливают пиратов на наши суда и подрывают морскую торговлю?» Обходя молчанием вопрос о мексиканском правительстве, американцы отвечали: «Главное логово пиратов расположено в Галвестоне. Угодно ли вам, чтобы мы направили туда свои войска?» Испании, естественно, это было неугодно, поскольку это означало бы фактическую оккупацию Соединенными Штатами Техаса. К тому же гаванский губернатор обещал своему правительству, что агент 13–2 вот-вот взорвет пиратское гнездо изнутри. Тем временем фирма «Лафит и Лафит» продолжала преспокойно заниматься своим промыслом.
Летом 1818 года американский госсекретарь вручил президенту Монро меморандум следующего содержания: «Нам следует твердо настаивать на том, что остров Галвестон является частью Луизианы, проданной нам Францией. Испанское королевское правительство до сих пор не смогло противопоставить каких-либо серьезных аргументов, опровергающих наш тезис. А так как территория между реками Сабина и Рио-Браво является Луизианой, Галвестон принадлежит нам. Прекрасным случаем подтвердить наш суверенитет была бы посылка экспедиции против Лафитов».
Монро начертал на полях меморандума две строчки:
«Согласен, но действуйте без ажиотажа. Уведомите Лафитов, что им надлежит убраться».
Приказ очистить бухту и остров Галвестон был вручен Жану Лафиту в конце лета полковником Грэмом, прибывшим на невооруженном судне таможенной службы. Адресат ознакомился с бумагой и дал обстоятельный ответ в письменном виде. Лафит писал, что обосновался в Галвестоне с разрешения республиканского правительства Мексики. Он никогда не знал, что американское правительство заявляет свои права на эту территорию. А посему, питая безграничное уважение к американскому правительству, он незамедлительно исполнит волю президента Монро.
Полковник отбыл, очарованный приятным знакомством. Лафиту только это и требовалось. Если не считать налетевшего несколько дней спустя урагана, причинившего немалые разрушения Кампече – эти разрушения были вскоре ликвидированы, и поселок стал еще краше, – все пошло как прежде. У американского правительства были другие, более важные заботы. Фирма «Лафит и Лафит» увеличила оборот, а весной следующего года республиканское правительство Мексики, довольное размахом морских операций корсаров, официально назначило Жана Лафита губернатором острова Галвестон.
Флибустьер не забывал кормить посулами и испанцев. Думаю, что сложившаяся ситуация его немало забавляла. Подтверждением может служить найденное в Королевском архиве в Севилье письмо вице-короля Новой Испании, датированное 18 апреля 1819 года. Там упоминается о том, что агент 13–2 изложил кубинскому губернатору свой план управления островом и для этой цели просил официально объявить его «губернатором острова Галвестон»!
Надо сказать, что письмо вице-губернатора своему правительству поражает не меньше, чем смелая выходка Жана Лафита. «Несмотря на подозрения нашего военного командования относительно агента 13–2, – говорилось там, – полагаю, что ему можно доверить губернаторство до той поры, пока мы не вышлем в Галвестон карательную экспедицию. Это логово следует уничтожить. Кстати, остров представляет собой нездоровое место, лишенное каких бы то ни было ресурсов, и Лафит должен там влачить жалкое существование, терпя всяческую нужду». Если все сообщения, приходившие в Мадрид из американских владений, были того же качества, то причины краха Испанской империи становятся более понятны: предприятие Лафита никогда еще так не процветало, как весной 1819 года.
Возможно, даже слишком. Думая о последующих событиях, трудно отказаться от мысли, что человек столь разнообразных и замечательных талантов пересек некий незримый предел. Властелин маленькой галвестонской империи не был наказан впрямую, но, как это часто случается с теми, кому повезло и кто хочет усложнить игру уже из чистого удовольствия, удача отвернулась от него. А без помощи этой прихотливой дамы даже самый большой талант бессилен…
Летом 1819 года один авантюрист, которого Лафит принял совсем недавно, ночью улизнул тайком с бандой из Галвестона. Десять дней спустя в бухту вошла сторожевая шхуна «Рысь». Сошедший на берег лейтенант военно-морских сил США Макинтош потребовал незамедлительно проводить его к Жану Лафиту.
– Некто Браун, один из ваших людей, напал с сообщниками на плантацию Джона Лайонса возле протоки Черепаховый Хвост, – сказал он. – Бандиты избили и ограбили хозяев. Власти Луизианы требуют выдачи этих людей для суда и наказания.
– Я в курсе события, – ответил Жан Лафит. – Эти люди по возвращении были допрошены, их судил галвестонский трибунал. Браун был признан главным зачинщиком. Кстати, вы можете взглянуть на него.
Он подвел лейтенанта к берегу, где стояла высокая виселица. Тело Брауна, болтавшееся в петле, было уже расклевано птицами.
– Прекрасно, – сказал лейтенант. – Но с ним было еще четверо сообщников.
Полчаса спустя эти четверо были выведены из подвала, служившего на острове тюрьмой, и поднялись на борт «Рыси» со связанными за спиной руками.
Лейтенант Макинтош написал в отчете, что Жан Лафит – «человек, обладающий манерами истинного джентльмена, а в обхождении с ним трудно сравниться и невозможно превзойти».
1 сентября 1819 года все газеты Нового Орлеана напечатали примерно в одних и тех же выражениях следующее сообщение:
«Судно „Храбрец“ под мексиканским флагом и командованием капитана Жана Дефоржа, члена пиратской корпорации Галвестона, напало и захватило 29-го числа прошлого месяца испанскую шхуну „Филомена“, вышедшую из Пенсакола в Гавану. Обращение с офицерами и экипажем шхуны было самое ужасное. Груз „Филомены“ принадлежал двум негоциантам из нашего города, гражданам Соединенных Штатов.
Через короткое время „Храбрец“, перехваченный двумя вооруженными тендерами американской таможенной службы, вступил с ними в бой и, будучи обездвижен, сдался. Сейчас он стоит на якоре под надежной охраной в порту, а капитан Дефорж и восемнадцать членов его экипажа сидят в Калабусе».
Несколько дней спустя те же газеты сообщили, что защищать пиратов будут адвокаты Э. Ливингстон и Дж. Граймз. «Утверждают, что Жан Лафит лично прибыл в Новый Орлеан из Галвестона для организации защиты капитана и экипажа „Храбреца“. Лафит поручил своим поверенным сделать все возможное». С затратами те могли не считаться.
Дело «Храбреца» выглядело довольно скверно. Окружной прокурор Джон Дик предъявил суду два документа, захваченные на корсарском судне: написанную рукой Лафита инструкцию капитану Дефоржу, какие сигналы тот должен подать при входе в бухту Галвестон с призом, а также написанную рукой Лафита фрахтовую грамоту – ее флибустьеры все еще называли фартовой, – предусматривающую порядок дележа добычи.
Жан Лафит попал в переплет. «Курьер» напечатал статью, в которой выражал сожаление, что «главный злоумышленник вышел сухим из воды». Тем не менее Жан Лафит употребил остатки своего влияния для того, чтобы склонить нескольких видных бизнесменов города подписать петицию президенту Монро о помиловании приговоренных; он даже сам отправился в Вашингтон, чтобы вручить этот документ высоким инстанциям. Единственное, чего он смог добиться, – это продлить жизнь своим бывшим соратникам еще на полгода.
25 мая 1820 года в полдень они были повешены на рее таможенного тендера, вставшего напротив причала Оружейной площади. Огромная толпа присутствовала при казни. Во время ее произошел душераздирающий инцидент. Воспользовавшись тем, что стража на несколько секунд засмотрелась, как первую жертву вздергивали на рею, капитан Дефорж бросился головой вперед с борта судна в реку. Его выловили и, мокрого, дрожащего, рыдающего, умоляющего о пощаде, казнили. «Военный парад, сопровождавший экзекуцию, – писала газета, – был самым значительным за весь мирный период. Никакие крамольные акции не нарушили общественного спокойствия».
Газета намекала на слухи о том, что галвестонские пираты готовили вылазку для освобождения сотоварищей и вообще были намерены мстить за них. Факты опровергают это. Судя по ним, у Жана Лафита были совсем иные намерения. В архиве его праправнука было обнаружено письмо, датированное маем 1820 года и отправленное из Сент-Луиса неким Мануэлем Лиса, считавшимся в ту пору «крупнейшим торговцем мехами на американском Западе». В этом письме, где многие фразы звучат загадочно, Лиса уведомлял Лафита, что он «схоронил карты, планы и инструменты в надежном месте», туда же положил «дублоны в количестве двадцати тысяч».
Да, с конца 1819 года Жан Лафит начал устраивать тайники вдали от Мексиканского залива – в Филадельфии, Нью-Джерси, Сент-Луисе. Таким образом, он уже тогда понимал, что галвестонская база перестала внушать доверие. Против него ополчились не только американские власти; флибустьеры были злы на него за то, что он не сумел спасти от петли экипаж, работавший на него и выполнявший его прямые указания. Упоминание о «картах, планах и инструментах» свидетельствует, что Лафит предполагал перенести поле деятельности в другое место. Но события, как и прежде, распорядились по-иному.
3 января 1821 года шхуна «Энтерпрайз» под флагом военно-морских сил США шла вдоль длинного песчаного берега острова Галвестон. Капитан-лейтенант Кирни и его помощник Макенни пристально разглядывали берег в подзорную трубу.
– Прибыли, – сказал Кирни. – Вижу вход в бухту. – Несколькими минутами позже он добавил: – А вот и Кампече.
Даже невооруженным глазом были видны деревянные строения. Отчетливо выделялся выкрашенный в красный цвет двухэтажный дом и небольшая фортеция при входе в бухту.
– По-моему, ничего серьезного, – заметил помощник капитана.
– Гнездо разбойников всегда выглядит так, пока его не потревожишь.
– Командовать «Всем по местам», сэр?
– Да. Якорь отдавать не будем. Ляжем в дрейф возле входа в бухту. Распорядитесь поднять сигнал «Просим связи с берегом!». Орудия навести на форт.
«Энтерпрайз» не успел лечь в дрейф, как из бухты выскочил парусный баркас и ловко подошел к шхуне. Человек, стоявший на палубе суденышка, снял шляпу.
– Я капитан Жан Лафит, – прокричал он. – Прошу вашего капитана быть моим гостем.
Лейтенант Кирни велел спустить собственный ялик. На берегу он отклонил предложение войти в дом «губернатора Галвестона».
– Я обязан сообщить вам важное известие, капитан Лафит. И предпочитаю сделать это здесь.
Из домиков вышли люди и начали собираться вокруг прибывшего. Лафит жестом удержал их на расстоянии. Кирни стоял по стойке смирно на песчаном пляже лицом к деревянным баракам.
– Правительство Соединенных Штатов поручило мне передать вам следующее…
Галвестонское предприятие должно полностью прекратить свои действия, более того – исчезнуть. Строения должны быть снесены, а суда должны покинуть бухту и никогда туда не возвращаться.
– Я вернусь через два месяца, дабы проверить исполнение этого приказа. К этому времени вы тоже должны покинуть остров. В случае неповиновения или промедления мои орудия откроют огонь.
Жан Лафит выслушал ультиматум без малейшего возражения.
– Я приму все меры к разрушению и эвакуации Кампече в указанный срок, – сказал он.
– Я вернусь ровно через два месяца, день в день, – повторил Кирни.
День в день, рано утром 2 марта, «Энтерпрайз» появился перед входом в бухту. Шхуна бросила якорь, спустила шлюпку, и капитан-лейтенант Кирни с помощником Макенни отправились к берегу. Восемнадцать лет спустя, в июле 1839 года, Макенни опубликовал в журнале «Демократическое обозрение» рассказ об этом памятном дне.
В бухте шлюпка миновала готовый к отплытию бриг. «Целые „гроздья“ белых, черных и желтых лиц, увенчанных колпаками, фуражками, сомбреро и островерхими мексиканскими шляпами, свесившись за борт, без малейшей любезности во взоре смотрели на наши треуголки и эполеты». Кирни спросил, где Жан Лафит; ему указали капитанский корабль. «Это была черная шхуна вытянутой формы с низкой осадкой – идеальное судно для погони и пиратских нападений».
Лафит принял гостей у себя на борту. Он сказал, что условия, объявленные ему два месяца назад, выполнены. Беседа тотчас приняла дружественный характер.
– Пятнадцать лет я воюю против Испании и буду продолжать сражаться, покуда жив, – говорил Жан Лафит.
Американцы согласно кивали. У них не было никакого приказа касательно защиты испанских интересов, а свое задание они выполнили.
– Да, – продолжал бос. – Меня часто называли пиратом, а между тем я не напал ни на одно английское или французское судно. Когда у меня завелись было бандиты, ограбившие американскую плантацию, я их повесил. В Новом Орлеане все знают, что я большой друг Америки. Не угодно ли кофе, господа?
После кофе офицеры вышли на палубу. Расставаясь, они долго жали руку «пирату-джентльмену», словно расставались с желанным другом.
Наутро Кирни с помощником, стоя на корме «Энтерпрайза», смотрели, как последние флибустьеры покидали Галвестон. Один за другим суда выбирались из горловины бухты и распускали паруса. И хотя на палубах суетились оборванные нечесаные люди, напоминавшие скорее нищий сброд, чем бравых моряков, все маневры производились образцово.
– Вижу на берегу человека, – сказал Кирни, не отрываясь от подзорной трубы.
Это был Жан Лафит. Главарь флибустьеров подошел к крайнему домику и поднес к нему факел. Огонь быстро пополз по крыше, перекинулся на соседнюю хижину, оттуда – на большой красный дом. Ветер раздувал пламя, пожиравшее остатки галвестонского лагеря…
Эпилог
Более чем стотридцатилетняя история последнего флибустьера прерывалась здесь. «Жан Лафит уплыл навстречу неведомому, откуда он некогда явился» – это фраза из Британской энциклопедии. Лишь благодаря кропотливому труду историка Стенли Клисби Артура, имя которого уже упоминалось, теперь установлено, что вторая половина жизни Жана Лафита была не менее насыщенной, чем первая. Знаменитый флибустьер всегда был человеком скрытным и намеренно напускал туман на ту часть своей деятельности, которую он хотел уберечь от посторонних глаз.
7 июня 1832 года под именем Джон Лафлин (небольшая трансформация имени показалась ему достаточной) он сочетался в Чарлстоне браком с Эммой Мортимер, дочерью богатого оптового торговца. 4 апреля 1834 года у четы родился сын Жюль, а два года спустя – второй, нареченный Гленном. В 1836 году супруги поселяются на берегу Миссисипи, в Сент-Луисе. В этом городе по адресу: Норт-Уотер, 29, отец семейства открыл контору, на бронзовой табличке которой значилось: «Джон Лафлин, фабрикант и торговец орудийным порохом».
Торговля подобным изделием может показаться странной для человека, живущего под чужим именем, старающегося остаться незаметным и порвавшим прежние связи с пиратами. Но тут, как и раньше, нам следует делать ссылку на эпоху, когда подобные вопросы не возникали.
Джон Лафлин много времени проводит в разъездах. В частности, в Европе. И тут кроются указания на его вторую жизнь. Его следы отыскиваются во Франции в 1834 и 1848 годах. Именно тогда, когда там происходят революционные выступления. По возвращении в Штаты Лафлин рассказал своему другу художнику Дефранку о возмущении, которое у него вызвала бойня, учиненная правительственными войсками в Париже 13–14 апреля 1834 года на улице Транснонен. Рабочие вышли на демонстрацию по призыву Общества прав человека.
«Мой отец, – вспоминал много позже его старший сын Жюль, – говорил, что в год моего рождения он вступил в общество, провозгласившее равенство и братство людей». Не об этом ли обществе идет речь? Гипотезу подтверждает деловая поездка Жана Лафита – уже под собственным именем – во Францию накануне гражданской войны 1848 года. Он доставил туда груз пороха «неизвестному покупателю». Если бы сделка была легальной, ее не надо было бы скрывать. Стенли Клисби Артур нашел указания, что Лафит поставлял порох республиканцам.
Он пишет, что эволюция бывшего флибустьера в эти годы шла довольно быстро. Жан Лафит был и прежде сторонником равноправия, понимаемого, правда, своеобразно. Он был сыном своего века и продуктом определенной среды. Но идеи свободы и справедливости всегда были близки ему. Вот факты.
11 ноября 1847 года Авраам Линкольн пишет тестю Лафита Джону Мортимеру: «Дорогой Джон! Я все еще нахожусь под большим впечатлением от бесед об эмансипации работников, что мы вели в доме Вашего зятя в Сент-Луисе две недели назад…» Далее он останавливается на «агитации в пользу отмены рабства и облегчения жизни неимущих» и добавляет: «…слова Вашего зятя не оставили меня равнодушным».
Жан Лафит финансирует издание книг и брошюр, клеймящих рабство, дает деньги в фонд организации, занимающейся выкупом черных невольников и переселением их на север Штатов. Богатый опыт в налаживании тайных каналов связи пригодился ему и тут. Шестидесятилетний Лафит через верных людей переправляет беглых рабов в Сент-Луис, а позже в Олтон, штат Иллинойс, где он поселяется в начале 50-х годов после трагической гибели младшего сына Гленна.
Последний флибустьер, чья жизнь была насыщена тысячью опасностей, умер в своей постели 5 мая 1854 года, простудившись на реке, где в непогоду встречал тайный транспорт с бывшими рабами. Говоря «река», я имел в виду Миссисипи…