Эрвин Дертян
БЛЕСК И НИЩЕТА КИБЕРНЭРОСОВ
Перевод с венгерского Т.Воронкиной

Торжественно и весело готовилась столица и вся Новобургундия к великому дню, когда профессор Палевский на приеме в академии продемонстрирует представителям науки и печати первый экземпляр кибернэроса-мужчины. Правда, о предполагаемой сенсации уже пронюхала — выражаясь профессиональным языком газета «Le Midi». Ловкий репортеришка из этой газеты спросил у профессора Палевского, что он потом собирается делать с первым экземпляром кибернэроса-мужчины.

— Как и в случае с кибернэросом-женщиной, преподнесенной президенту, я буду стремиться, чтобы киб попал в самые надежные руки, — уклончиво ответил профессор.

После столь наивно-дипломатичной фразы от репортера уже не потребовалось большой сообразительности. Он тотчас же обратился к обладательнице «надежных рук» — супруге президента республики с вопросом: как она поступит в случае, если профессор Палевский подарит ей плод своей творческой мысли?

На беседе случайно присутствовал сам президент, господин Маладруа, и, прежде чем его жена успела ответить, он пояснил:

— Да, мы думали о такой возможности. Моя жена придерживается мнения, что это открытие эпохального характера представляет собою большую культурно-историческую ценность, так что было бы несправедливо оставить его в частном пользовании. А потому она решила подарить кибернэроса Национальному музею.

Супруга бросила на мужа испепеляющий взгляд, но, естественно, не могла противоречить президенту.

Таким образом, программа приема не являлась тайной. Президент академии в краткой речи поздравит профессора Палевского, который затем в нескольких словах ознакомит собравшихся со своим изобретением и передаст его первой даме республики. Та поблагодарит ученого и после того, как с кибернэроса, словно с обычного памятника, соскользнет покрывало, передаст робота директору Национального музея. Под конец профессор Палевский ответит на вопросы, если они возникнут.

Так была задумана официальная часть. При подготовке особое внимание обратили на то, чтобы не повторился скандал в Сорбонне, когда известный своей чудаковатостью профессор Палевский, демонстрируя первых кибернэросов-женщин и желая показать их в самом выгодном свете, устроил в храме науки стриптиз. Но прием в академии должен был стать еще более эффектным зрелищем, чем пресловутая лекция в Сорбонне. Дипломатический корпус явился в полном составе, во фраках и смокингах, а дамы в послеобеденных туалетах, тем самым отдавая должное пионеру науки. Актовый зад академии встречал прибывающих праздничными огнями, и, хотя вход был строго ограничен, допускалась только элита, тем не менее приглашенных набилось сверх меры. Особенно большой интерес к предстоящему событию проявляли международная пресса, радио, телевидение и кинообъединения.

Благодаря тщательной подготовке все проходило по заранее продуманному плану. Президент республики, министры, члены дипломатического корпуса, светила науки — все с цилиндрами в руках, как на открытии художественной выставки, — обступили скрытого покрывалом кибернэроса; рядом с ним президент академии произносил никому не нужное вступительное слово. За ними виднелись тесные ряды гостей чином поменьше, но тоже довольно высокого ранга — политические, общественные, научные деятели и корреспонденты. Вдруг — оглушительные аплодисменты, возгласы, вспышки «юпитеров»: профессор Палевский подошел к микрофону.

— Что скажет он, этот беспокойный ум? Какой новый сюрприз сделает человечеству? — Этот вопрос был на устах у всех. Палевский неловко поклонился — он никогда не умел преподнести себя широкой публике — и тихим, дрожащим голосом начал:

— Ваше превосходительство господин президент, господа министры, уважаемые гости, дамы и господа. Я не хочу пространными объяснениями отнимать у вас дорогое время. Я хочу привлечь ваше внимание всего лишь к двум основным идеям, которые вдохновили меня на создание кибернэроса-мужчины. Главное, что первый кибернэрос-мужчина действительно запрограммирован для выражения сущности, так сказать, самого мужественного в мужчине: силы воли, характера, чистоты духовных и физических норм. Итак, я тем самым хочу доказать то, что многие подвергали сомнению в случае с кибернэросом-женщиной, а именно что при изготовлении кибернэроса можно учесть все самые индивидуальные пожелания, то есть кибернэросы могут быть созданы по образу и подобию, вкусу и желанию любого из нас. Сейчас, когда я завершил свой труд и в знак уважения вручаю его первой даме Новобургундии, я смею надеяться, что мне удалось создать робота, который удовлетворит ее всем известному тонкому артистическому вкусу, и выразить своим изобретением то глубокое уважение и благодарность, которую она по праву заслуживает, морально вдохновив это начинание и оказав ему бескорыстную поддержку.

Последовали бурные аплодисменты, и профессор с какой-то интригующей самодовольной улыбкой уступил место следующему оратору: сейчас была очередь супруги президента. Несколько смущаясь при свете юпитеров, она подошла к микрофону.

— Дамы и господа! Мне выпала честь официально представить вам эпохальное изобретение, гениальную находку нашего великого ученого, первый образец кибернэроса-мужчины, и тем самым как бы утвердить выпуск в свет кибернэроса-мужчины, подобно тому как мы отправляем в славный путь корабли. Я глубоко осознаю порученную мне почетную задачу, которая заключается в том, что благодаря профессору Палевскому я первая из всех женщин мира, которая может назвать кибернэроса своим.

Здесь она на мгновение запнулась, взглянув на своего мужа; на лице его играла ироническая и вместе с тем самодовольная улыбка. Это внезапно привело ее в ярость. В ушах ее все еще звучали слова профессора Палевского… «самое мужественное в мужчине: сила воли, характер…» А перед ней, словно в насмешку, расплывались водянистые глаза низенького, сутулого, пузатого президента. Неожиданно упрямство проснулось в ней… Так нет же, нет, не позволит она выставить себя на посмешище… Не отдаст она музею своего кибернэроса. Но и мужа нельзя представить обманщиком: как-никак президент республики. К тому же печать уже сообщила о передаче кибернэроса музею.

Точно по расписанию протокольного отдела из аудитории вышел директор Национального музея, чтобы быть готовым к приему кибернэроса. Президент кивком подбодрил супругу. За спиной секретарь шепотом все громче и громче подсказывал ей заранее подготовленный текст: «Это неоценимое по значению открытие…»

Она поборола себя, и опять потянулись заученные фразы:

— Это неоценимое по значению открытие — столь же важная веха в истории культуры человечества, как печатный станок Гутенберга, первый маятник Галилея, первый барометр Торричелли, первый фонограф Эдисона, первый рентгеновский аппарат, первый аэроплан, кино, атомный реактор, искусственный спутник… Было бы нескромным объявить это общечеловеческое достояние собственностью одного человека. Я надеюсь, что поступлю в традициях нашего всеми любимого и уважаемого благородного ученого, приняв решение: первого кибернэроса-мужчину сделать общим достоянием Новобургундии и передать его Национальному музею… — тут она снова взглянула на самодовольное лицо мужа и добавила: — После моей смерти.

Президент весь скривился, словно его ущипнули, и уронил цилиндр. Директор Национального музея невольно развел руками, словно спрашивая, что теперь делать?

А госпожа президентша с победоносным видом продолжала:

— Пусть эта историческая реликвия принадлежит всем… после моей смерти. Пусть она станет достоянием нации и славит непреходящий бургундский гений. А теперь позвольте представить вам это великое изобретение нашего времени, этот символ человеческого равноправия — кибернэроса-мужчину.

С этими словами она подошла к кибернэросу и, сама сгорая от любопытства, под бурные аплодисменты присутствующих потянула веревочку. Покрывало с мягким шелестом упало, и… и она остолбенела, увидев первого кибернэроса-мужчину, ставшего отныне ее собственностью, символ силы воли, мужественности… увидела копию своего мужа.

Да, еще один президент Новобургундской республики стоял перед ошеломленным Новобургундским президентом. Сутулый, пузатый, во фраке и крахмальной манишке, с цилиндром в руке. Сходство было потрясающее: тот же лоб, нос, рот, те же глаза. Особенно похожи они были в тот момент, когда президент-кибернэрос подскочил к настоящему президенту, чтобы подать ему упавший цилиндр, и при этом со всем известной президентской неуклюжестью уронил свой собственный, и оба президента, говоря абсолютно одинаковыми голосами, принялись раскланиваться и обмениваться любезностями, пропуская друг друга вперед.

Киносъемочный аппарат забыли выключить, и он увековечил сцену — недоуменное лицо госпожи президентши словно говорило: кому нужен еще второй, достаточно и одного такого… Изумление публики, багрово-синие от сдерживаемого смеха лица гостей, толпу министров, дипломатов, академиков, бестолково топчущихся вокруг двух совершенно одинаковых фигур, в глазах которых — при взгляде друг на друга — мелькал одинаковый ужас.

Нет, судя по всему, профессору Палевскому действительно не везло с публичными выступлениями. Он вновь оказался виновником общественного скандала, а между тем намерения у него были превосходные… И в самом деле, что может быть убедительнее наглядного доказательства… К тому же он искренне уважал президента, считая это своим гражданским долгом.

Наконец, госпожа президентша вспомнила, что одну фразу из своей речи она еще не досказала. И то ли в замешательстве, то ли желая спасти положение и забыв, что ранее она намеренно опустила эту фразу, — словом, она прокричала в микрофон:

— А теперь я прошу вас, господин директор, принять от меня этот подарок, — тут она несколько замешкалась, но быстро нашлась: — …на сохранение до тех пор, пока он не перейдет в полную собственность музея.

Только этого еще недоставало: процедуры передачи музею одного из двух одинаковых президентов. Взгляды присутствующих блуждали по полу, потолку, окнам. Многие подносили ко рту перчатки или платки, пряча улыбку. Лица гостей кривились, горло сжимал спазм, грудь вздрагивала от беззвучного смеха.

Когда же директор музея, которому по программе полагалось благодарить за щедрый дар, начал нерешительно протягивать руки то к одному, то к другому президенту, не зная, кого же из них следует принять для музея, сдерживаемый смех прорвался со стихийной силой и все разразились гомерическим хохотом.

О благословенны театры, где в крайнем случае, когда скандал уже неизбежен, можно опустить занавес. У лиц, действующих на арене общественной жизни, такой возможности нет. Один из двух президентов Новобургундской республики — и кто мог поручиться, который из них настоящий, — раздраженно, но, конечно, шепотом прохрипел директору Национального музея, чтобы тот забрал наконец этого похожего на него идиота, в то время как другой изысканно вежливо, даже галантно, как и подобает государственному мужу, протянул директору руку и представился:

— Маладруа, президент республики.

Директор музея бросил отчаянный взгляд на единственного человека, который мог хоть как-то спасти положение, — на профессора Палевского; поняв ситуацию, тот поспешил на выручку. Но в общей неразберихе даже он теперь уже не мог с уверенностью сказать, где президент, а где кибернэрос. И когда Палевский приподнял фрак одного из президентов и стал нащупывать нужный позвонок, чтобы остановить механизм, предполагаемый кибернэрос завизжал, как от щекотки, и вместо того, чтобы замереть на месте, вдруг бросился прочь, смешавшись с толпой приглашенных…

До предусмотренных программой вопросов очередь так и не дошла. Прием, произведший глубокое впечатление на его участников, закончился. Кибернэрос-мужчина снискал успех даже сверх всяких ожиданий.

Кибернэросы стали органичной и непременной частью повседневной жизни и уже ни у кого не вызывали удивления, как автомобили, или, скажем, самолеты. В метро, в парках, на улице стало естественным и привычным видеть, как мужчина или женщина целуется со своим кибернэросом. В Сорбонне установилась традиция устраивать ежегодный бал со стриптизом в честь изобретателя кибернэросов. Повсюду открылись салоны кибов. Печатались всевозможные медицинские труды о применении кибернэросов.

В искусстве возникла особая кибернэротическая школа, которая провозгласила своим лозунгом замену человека отображением кибернэросов (ведь кибернэрос — существо более высокого класса, нежели человек, поскольку лишен таких декадентских пережитков, как ощущения и разум). Счастье и взаимопонимание можно встретить только у кибернэросов, то есть существ, не способных ни на какие чувства и рассуждения. Совершенное человеческое общение неосуществимо среди людей, человеческое в метафизическом смысле слова — может быть лишь сверхчеловеческим, механическим.

Это направление за короткое время стало господствующим в творческой жизни. Сторонники кибернэротической литературы объединились вокруг особого журнала, в первом номере которого они провозгласили свои принципы: «Современной литературе не нужны ни разум, ни чувство». «Современная литература развивается под знаком инстинкта. И слова в ней терпимы лишь постольку, поскольку их взаимосвязь и взаимозависимость не выражают ни чувства, ни мысли». «Цель поэзии — показать элементы инстинктов и страстей в кибернэротических отношениях, следовательно, подлинная поэзия может мириться лишь со словами-импульсами, которые иной раз могут быть коллективными известными и бывшими в употреблении, но лучше — индивидуальными и неизвестными». Впрочем, эта школа декларировала полную свободу в выборе формы и индивидуальных поэтических средств — не упуская из виду специфики темы — и заявляла, что она обеспечит возможность полного самовыражения художественных конструкций и, образов. Но, пожалуй, читатель лучше поймет характер направления, если прочтет два следующих отрывка:

Позднее литературная школа распалась на два крыла. Либералы признавали, что писатель может допустить осмысленность текста тогда и только тогда, когда этот текст выражает бессмыслицу. Логика и психология допустимы в поэзии, если они применяются для выражения бессмыслицы, то есть подчеркивают мудрость и поэтическую красоту отображаемого абсурда. Ортодоксальные кибернэротики вообще отрицали право на существование какой-либо мысли и логики.

Кибернэросы вызвали к жизни новые отрасли промышленности, революционизировали моду, культуру интерьера, кулинарное искусство, производство легковых автомашин — словом, всю неуропейскую цивилизацию. На железной дороге — после долгих споров, считать ли кибов багажом или пассажирами, — было решено, что, если кибернэрос занимает сидячее место, следует платить полную стоимость, если же хозяин сдает его в багаж, то он приобретает билет за полцены. В некоторых ресторанах повесили объявления у входа: «Собакам и кибернэросам вход воспрещен». Но в Новобургундии это начинание позорно провалилось. Новобургундские граждане восприняли его как ущемление своих суверенных прав. А вот в Соединенных Штатах единственной стране, где не прижились кибернэросы, — долгое время висели дискриминационные объявления, вроде: «Собакам, неграм и кибернэросам…» или: «Собакам, неграм, евреям и кибернэросам…», или «Неграм, желтым, евреям, кибернэросам…» — и т. д. — «…вход воспрещен». Однако постепенно кибернэросы исчезли с этих вывесок, поскольку сравнение кибернэросов с определенными категориями людей вызывало возмущение. Кроме того, особенно в случае с кибернэросами высшего класса, невозможно было осуществить запрет, поскольку разница между кибернэросами и людьми неуловима простым глазом. Нередко случались пренеприятные сцены, когда официанты с помощью лупы пытались обследовать известных и уважаемых людей, вроде кинозвезд или сенаторов. Папская энциклика положила конец попыткам дискриминации даже со стороны консервативных кругов.

Но один вопрос по-прежнему оставался нерешенным: какое место отводить кибернэросам в этикете. А кибернэросы особ, занимающих высокое положение? Как надлежит к ним обращаться? Что должно отличать кибернэросов графов от кибернэросов баронов, герцогов, не говоря уже об эрцгерцогах? И вообще, может ли кибернэрос обладать титулом?

По всей видимости, кибернэросы прочно укоренились в новобургундском и во всем неуропейском обществе. Выходило все больше работ по социологии, репортажей и журнальных статей, авторы которых обращались к совести общества, пытаясь расшевелить и потрясти ее, чтобы преодолеть духовную отсталость, сексуальную скудость отдельных — немаловажных — областей, провинций, слоев населения. Красноречивыми документами и неопровержимыми фактами эти авторы доказывали, что весьма значительные слои рабочих и крестьян по серости отказываются от кибернэросов. За временными мерами — разъяснительной работой, государственными кредитами, пособиями — последовали более радикальные — бесплатное распределение кибернэросов для изменения нетерпимых в наш век отношений. Однако правительство, стремясь к разумному прогрессу, отвергло демагогический радикализм и провозгласило своим принципом постепенную и планомерную ликвидацию этих гигантских белых пятен на карте культуры.

Когда первый приступ гнева несколько утих, профессор Палевский решил более обстоятельно познакомиться со злосчастным номером «La Voix Humaine», этой грязной газетенки, стоящей ниже всякой критики. Он решил поднять брошенную ему перчатку и как следует проучить этих нахальных молодчиков. За всю его более чем тридцатилетнюю деятельность не было ни одного случая, чтобы кто-то осмелился поставить под сомнение серьезность и основательность его научной работы. Напротив, профессор славился именно чрезмерной осторожностью и сотни раз проверял результаты, прежде чем опубликовать их. На сей раз он не только проверил и перепроверил все расчеты на самой современной кибернетической счетной машине, но и по своему обыкновению каждый вывод, который лежит в основе конструкции кибернэроса, подверг дополнительной проверке на ультрасовременном кибернетическом комплексно-комбинационно-логико-аналитическом приборе. А общеизвестно, что логические машины не ошибаются, особенно машины конструкции Палевского. Еще ни разу не было зафиксировано, чтобы при правильно поставленном условии машина выдала неправильное суждение, независимо от того, о чем шла речь: о порядке маневрирования железнодорожных составов на вокзале, о распределении машинного парка на новом предприятии или о какой-либо другой инженерно-технической задаче. Более того, были попытки применения кибернетико-логических машин даже в практике судопроизводства. Например, с их помощью в Сан-Франциско вынесли приговор по делу о разводе отца троих детей, который изменил жене. Известнейшие юристы и психологи анализировали решение машины и не обнаружили в нем ни одной юридической или логической ошибки. Правда, этот человек на другой день покончил с собой, но последнее уже выходит за пределы точных наук.

Итак, профессор Палевский всеми возможными способами проводил испытания конструкции кибернэроса. Вначале он сопоставил применяемые им при конструировании кибернэросов химические вещества с элементами человеческого организма. Машина четко показала, что искусственные материалы по меньшей мере равноценны природным элементам, за исключением случаев, когда они качественно превосходят последние. Точно так же Палевский поступил и с координацией движений кибернэроса, в том числе любовными действиями и т. д. Во всех случаях машина высказалась в пользу кибернэроса. Наконец, он запрограммировал эти действия, вместе взятые, и, как следовало ожидать, машина ясно, логически неопровержимо показала, что все они по крайней мере равноценны человеческой любви.

Профессор Палевский удовлетворенно потирал руки, вспоминая, сколь скрупулезно и осмотрительно производил он проверку своих опытов. И это они хотят опровергнуть, думал он с тайным злорадством, и решил возбудить открытый процесс против безответственных клеветников. Ведь в конце концов на карту поставлена его научная репутация.

С этим приятным чувством он принялся за чтение статьи Дорнана. Неожиданно ему в голову пришла мысль подвергнуть анализу логической машины и саму статью. Да, это будет достойным ответом. Посмотрим, выдержат ли аргументы противника те испытания, которые столь блестяще выдержал ход его мыслей.

Журналист в качестве эпиграфа к своей статье выбрал два стихотворения. Одно из них принадлежало средневековому трубадуру и на языке того времени звучало совсем неплохо:

Профессор прочел перевод и логически сформулировал его содержание: поэт ненавидит день, потому что тот отделяет его от любимой. Ну, а теперь посмотрим, что он хочет этим сказать, — подумал Палевский и задал вопрос своему верному другу — кибернетико-логической машине.

Если поэт ненавидит день, потому что тот отделяет его от любимой, задал он первую посылку, а ночь не ненавидит, тогда что же отделяет его от любимой? Машина ответила через секунду: свет. Профессор поставил следующий вопрос. Если именно свет разлучает поэта с любимой, то какова причина этого? Машина вновь защелкала — и вот уже готово логически неопровержимое следствие: поэт лишен зрения, он слеп.

Профессор Палевский почесал затылок. Что хочет сказать поэт своей слепотой? Но, что бы это ни было, на все легко получить ответ: ведь прибор был запрограммирован не только на зрительные, но и на слуховые и осязательные раздражения. Профессор продолжил анализ второй цитаты, на сей раз из стихотворения Аполлинера. Дорнан с помощью этих двух поэтов, столь далеких друг от друга по времени, хотел дать читателю почувствовать непреходящую красоту и вечность любви.

О Лу, я вновь говорю с тобой о любви.

Любовь воскрешает сердце, как солнце рождает день.

Если любовь воскрешает, как солнце, тогда данное лицо (профессор поставил вопрос, и ответ не заставил себя ждать) солнцепоклонник.

Слепой солнцепоклонник! Вот чертовщина! Если этот журналист и дальше во всем столь же последователен, просто не стоит тратить на него время. Для солнцепоклонников я и в самом деле не могу создать кибернэроса, ни для слепых, ни для зрячих, я могу создать автомат лишь для тех, у кого естественные человеческие инстинкты, ворчал Палевский, постепенно заинтересовываясь содержанием статьи. Дорнан, как было договорено с главным редактором, в начале статьи знакомил читателя с изобретением профессора, причем не скупился на похвалы гениальности и технической изобретательности автора. Этим, стало быть, Палевский мог быть доволен. Он просто не понимал, какие еще могут быть возражения против его открытия. Дорнан задает вопрос: «И почему я все же утверждаю, что кибернэрос — который как конструкция заслуживает всяческого одобрения — по сути своей блеф, одурачивание народа, профанация и унижение человека?» — и далее продолжает: ««Человек это звучит гордо», — писал Горький. Венец творения, как принято говорить. Самое развитое и сложное живое существо, Homo sapiens, как он себя называет. И как можно низводить человека до уровня машины? Как же можно любовь, эту сугубо человеческую функцию, специфическую потребность удовлетворить без человека-партнера?»

Ну, наконец-то, после множества возвышенных фраз, хоть одно здравое суждение, которое можно проверить, подумал профессор. Как бишь оно звучит: можно ли специфически человеческую потребность удовлетворить без человека-партнера? Чтобы упростить вопрос, он заложил в машину еще более доступную фразу. «Если человек специфически человеческую потребность удовлетворяет с помощью человека-партнера, тогда он…» Машина с привычной быстротой подсказала ответ — людоед.

Больше сомнений не оставалось: господин журналист защищает людоедов! Профессор поставил вопрос в несколько более усложненной форме: «Если человек удовлетворяет специфически человеческую потребность с помощью человека-партнера, но не является людоедом, что тогда?» Машина заработала медленнее, она щелкала довольно долго, а затем, дифференцируя с фундаментальной предусмотрительностью, дала сразу три ответа: а) его подвергают искусственному питанию, б) он гомосексуалист, в) он предприниматель, эксплуатирует чужую рабочую силу.

Профессор успокоился, но, чтобы лишний раз убедиться в своей правоте, поставил еще один вопрос в косвенной форме: «Если человек удовлетворяет человеческую потребность без помощи человека-партнера, то кто он?» — и снова получил три ответа: а) отшельник, б) онанист, в) в безлюдной глуши, отправляет потребности обмена веществ.

Профессор продолжал читать статью.

«Любовная жизнь в ее современной форме такое же проявление человеческой сущности, как любая другая наша деятельность, любовь — это совокупность инстинктов, воплощенных в человеке, однако она значительнее слепого, неосознанного инстинкта живого существа, в ней заключается то, что возвышает человека над животными».

Профессор сначала проверил первую часть фразы с помощью ранее испытанной формулы: «если… то…». «Если любовная жизнь в ее современной форме является одним из проявлений человеческой сущности, — поставил он вопрос, — тогда человек в его современной форме…» «Животное», — прозвучало неопровержимое суждение машины. «Если именно любовь возвышает человека над животным, то любовь…» «…это мышление», — дала машина логически безошибочный ответ.

Профессор Палевский вздохнул. Противоречия, сплошные противоречия в каждой фразе, ведь животное не способно мыслить, торжествующе заключил он. Это такая ерунда, что логически мыслящему человеку даже не стоит ею заниматься.

Теперь он просто наугад выхватывал куски из статьи:

«Если любовь красит нашу жизнь… тогда любовь…» «…лакмусовая бумажка». «Если любовь — это одно из высших проявлений души, тогда…» «…любовь — это молитва», — поочередно проверял он утверждения Дорнана. «Если человек — это такое психологическое единство, в котором психика неотделима от биологии, то есть воссоединение тел невозможно без участия душ, значит…» «…любовный акт — это переселение душ, а сама любовь — основной догмат буддистской религии».

Очевидно, наш друг Дорнан в своем благородном порыве защитить справедливость прибег к поэтическим гиперболам, ибо трезвый машинно-логический анализ статьи привел профессора Палевского к фантастическим результатам. Вот некоторые из них: «Любовь — это жареное сало на вертеле». Так расшифровала машина фразу Дорнана: «Какая-то неведомая и в то же время знакомая извечная стихия охватывает влюбленного, проникает в него, он чувствует себя так, словно огонь сжигает его, словно он растворяется в другом существе, которое поглощает все самое благородное в нем». «Любовь — щебетание птиц». (Расшифровка фразы: «Спонтанная песнь природы») «Любовь — диссертация на историко-философскую тему». (У Дорнана: «Явление, возникшее в ходе исторического развития человека и вобравшее в себя его принципиальную суть».) «Любовь — игра в водное поло». (Соответственно в тексте: «Любовь облегчает тяжесть жизни, и мы как бы парим в ее среде, словно само счастье затеяло с нами шумную и веселую игру».) И так далее… Ответы следовали один за другим, и все более неожиданные.

Дорнан чувствовал, что так он далеко не продвинется. Борьбу надлежало каким-то путем активизировать, вернуть проблему с небес философии обратно на землю, а одними статьями не сдвинешь дела с места. Кибернэросов следовало разоблачить и выставить на посмешище каким-то ясным и доступным пониманию каждого способом.

Ему помогла случайность. Как раз в это время в Париже начался Международный конгресс этических наук. По традиции его должен был открыть президент республики. Дорнан припомнил прием в академии, и тут его вдруг осенила невероятная идея. А что, если вместо президента на заседание явится его кибернэрос? Мировой скандал, который наконец-то откроет людям глаза, ответил он себе.

Правда, вначале план казался неосуществимым. Ведь для этого требовалось устранить два почти непреодолимых препятствия: не допустить на заседание настоящего президента и как-то раздобыть кибернэроса, взять напрокат, наконец, выкрасть, что ли, из музея, куда тот все же попал.

Но, сколь фантастической ни казалась Дорнану эта идея, она не давала ему покоя. А вдруг выйдет… Во всяком случае, он должен попробовать, решил журналист.

Вскоре Дорнан настолько сжился со своей идеей, что, даже не веря в ее осуществление, все-таки отправился в Национальный музей на рекогносцировку. К своему удивлению, на месте кибернэроса он увидел лишь пустую витрину; президента куда-то забрали. Он обошел музей, но так и не нашел кибернэроса.

Его журналистское чутье сработало автоматически. Что это значит? Куда девался всемирно известный кибернэрос, гордость новобургундского гения, копия президента, ставшая чуть ли не национальной реликвией? Почему ее прячут от посетителей? Он тут же проинтервьюировал по всем этим вопросам директора музея. Тот сперва, естественно, говорил околичностями, ссылаясь на инвентаризацию и реставрацию, но, когда Дорнан припер его к стенке и пригрозил, что поставит эти вопросы перед общественностью, на страницах газет, тот был вынужден признаться, что кибернэроса одолжил протокольный отдел президента. С какой целью — об этом не знает даже он, директор, но взяли его при условии, что через день — два вернут обратно.

«Ну, зачем протокольному отделу потребовался кибернэрос президента?» — недоумевал Дорнан.

— Может быть, это не в первый раз? — спросил он без всякой задней мысли, повинуясь одному лишь журналистскому инстинкту.

— А как же, конечно, — ответил предупредительный директор и вынул регистрационную книгу: — Взяли 5 мая, вернули 7-го; взяли 8 июня и снова вернули через два дня; в июле и августе не брали, зато в сентябре затребовали 3-го, 7-го и 25-го. С 25-го кибернэроса восемь дней не было в музее. И вот сейчас в последний раз взяли два дня назад.

Тут вдруг директор страшно испугался своей болтливости и стал умолять Дорнана считать все сказанное секретной информацией и не публиковать сведений, которые могли бы навлечь на них обоих одни только неприятности. Го Дорнан, естественно, также не хотел этого и обещал отнестись к полученной информации как к секретной, и во всяком случае, использовать ее так, чтобы у директора не было неприятностей. Ведь в конце концов, любой посетитель музея мог обнаружить таинственные исчезновения кибернэроса.

Загадка не давала журналисту покоя. «Для чего мог понадобиться протокольному отделу кибернэрос президента?» — размышлял он, но так ни до чего и не додумался. Он еще раз просмотрел даты выдачи президента из музея, но и это не дало ему ничего нового. Он уже хотел удовольствоваться наиболее простым объяснением, что кибернэрос нужен был супруге президента: в конце концов, как говорит латинская пословица, de gustibus non est disputanduin. Но случайность помогла раскрыть истину. Два дня спустя, разыскивая собственную статью, он наткнулся в номере «La Voix Humaine» от 7 мая на следующее небольшое сообщение: «Президент республики принял господина Карлоса Модуньо, нового посла Доминики». Внезапно ему пришло в голову, что президента взяли из музея 5 мая. «А может, эти два факта связаны между собой?» — мелькнуло в мозгу. Затем он подавил в себе эту абсурдную мысль. Что может быть общего между кибернэросом президента и назначением доминиканского посла? Но тем не менее, поддавшись дразнящему любопытству, он просмотрел газеты за все остальные дни, когда кибернэроса брали из музея. Ведь очевидно, что в случае надобности его возьмут на несколько дней раньше. Как он раньше до этого не додумался? Вот тут-то Дорнан и сделал ошеломляющее открытие. Каждый раз изъятие кибернэроса совпадало с каким-либо событием общественной жизни президента: 8 июня взяли президента, то бишь кибернэроса, а 10 июня президент присутствовал при торжественном спуске на воду нового военного корабля. Все шло как положено. А впрочем, кто знает? На этот раз Дорнан просмотрел газеты внимательно, номер за номером. В июле и августе музейного кибернэроса оставили в покое. И в газетах за это время тоже не было никаких сообщений о президенте, кроме того, что он взял полагающийся ему отпуск. В сентябре он снова начинает общественную деятельность, и тут одно за другим следуют поразительные совпадения: 3-го одалживают музейного президента — 5-го президент республики присутствует на приеме у американского посла, где произносит тост. Дата следующего изъятия из музея — 7 сентября. А следующее публичное выступление президента состоялось 8-го числа, когда он посетил международный пресс-клуб. И самое фантастическое совпадение — 25 сентября; 26-го начался недельный визит президента республики в Гелию, в ходе которого глава государства посетил несколько городов, произнес речь в палате лордов, речь в парламенте, присутствовал на торжественном ужине у королевы, дал прием в посольстве и т. д. И вот наконец в последний раз президента берут из музея накануне заседания Конгресса морально-этических наук. Странные, более чем странные совпадения!

Дорнан не мог отвязаться от сумасбродного предположения: может, вместо президента долгие месяцы выступал его кибернэрос? Нет, это невероятно, спорил он сам с собой. Ведь президент открывал заседания, произносил речи, выступал на совещаниях. Разве кибернэрос в состоянии проделать нечто подобное? Дорнан опровергал эту фантастическую мысль. Но ведь и кибернэрос сам по себе — существо фантастическое, возражал Дорнан-скептик, и вообще, что считать невероятным после того, как здравомыслящие люди всерьез принимают весь этот механический бред?

В конце концов победило любопытство, и Дорнан принялся еще обстоятельнее изучать публичные выступления президента. Тут он сделал потрясающее открытие, а именно что интеллектуальный уровень президента не превышает возможностей среднего кибернэроса. Было общеизвестно, что на данном этапе развития техники словарный запас кибернэроса достигает 500 слов. Дорнан не пожалел труда, с карандашом в руках просмотрел статьи президента и установил, что выступления главы республики являются перестановками всего лишь 347 слов. Разговорная шкала современных кибернэросов включает семь-восемь тем. И еще Дорнан установил, что президент, где бы ему ни приходилось выступать, постоянно разглагольствовал только на три темы: о коммунистической опасности, о солидарности свободного мира и о новобургундском национальном престиже. Было известно — это признавал и сам профессор Палевский, — что при создании киба он стремился как можно больше приблизить его к модели.

Теперь подозрение уже не казалось Дорнану столь фантастическим, и он с нетерпением ждал открытия конгресса. На открытии президент опять-таки говорил только на три заданные темы! «Нет, — решил Дорнан, — нельзя объяснить совпадением, что ему всегда приходило в голову одно и то же и что он всегда говорил на одни и те же темы одними и теми же словами». Хотя, с другой стороны, со времени дебатов в конвенте новобургундские политические ораторы не очень-то обогатились находками или идеями, возразил он себе. Но чем объяснить эту странную заботливость, с какой сопровождавшие старались держать президента на почтительном расстоянии от всех? Подозрение, в нем крепло.

Дорнан решил во что бы то ни стало до конца разобраться в этом деле. Вскоре ему представилась возможность увидеть президента по телевидению на церемонии открытия новой школы, где тот произнес речь. И когда в результате неловкого движения оператора неумолимая камера скользнула по фигуре президента сверху вниз, Дорнан окончательно утвердился в своей догадке: вместо президента говорил кибернэрос. Собравшиеся на церемонию уважаемые люди восторженно аплодировали… кибернэросу. Наутро газеты подробно и обстоятельно комментировали «глубокие» замечания кибернэроса. Обмануто все общество. Надругались над самим творцом изобретения, беднягой Палевским, у которого и в мыслях не было, что так злоупотребят его изобретением, созданным с благородной целью: Палевский мечтал сделать счастливыми всех безнадежно влюбленных, ему и в голову не приходило, что его кибернэрос примется славить военные блоки.

Дорнан задумал разоблачить эту циничную игру и теперь только ждал подходящего момента. Случай вскоре представился. Дорнан решил осуществить свой план во время приема нового тевтонского посла с вручением ему верительных грамот. Чтобы лишний раз убедиться в своей правоте, журналист пошел в музей, но, как он и предполагал, киба снова не оказалось на месте. Затем он условился со своим коллегой фоторепортером поменяться ролями на время церемонии, и Дорнан в качестве фоторепортера мог присутствовать на приеме. План оказался удачным. Дорнан беспрепятственно прошел в актовый зал и вместе со своими коллегами усердно фотографировал президента, который произносил обычную речь о коммунистической опасности, о солидарности свободного мира и новобургундском престиже. Все шло так, как задумал Дорнан. Сердце его билось где-то в горле. Он выждал, когда президент кончит говорить, и затем подошел к нему, словно хотел попросить его встать рядом с послом, чтобы сфотографировать их вместе. Тем временем он, как бы нечаянно, прикоснулся к шестому позвонку президента. Никакого результата. Он решил, что перепутал позвонки, и нажал сильнее. Президент не отреагировал. Но Дорнан знал, что делает, и в третий раз еще решительнее нажал на позвонок.

— Что вы делаете?.. — прошептал президент, призывая его опомниться.

Коллеги удивленно смотрели на Дорнана. Тот весь похолодел. Вне всякого сомнения, президент был настоящий, не робот, хотя и вел себя, как кибернэрос.

— Простите, господин президент, — краснея, пролепетал сбитый с толку журналист.

— Ведите себя как положено и не устраивайте скандала, прошептал президент.

Дорнан едва дождался конца приема — теперь уже следовало выдержать взятую на себя роль — и что есть духу помчался в музей.

Кибернэроса не было. Дорнан ворвался в кабинет директора.

— Где президент? — обрушился он на директора.

— Его взяли в мастерскую… ремонтировать… Там испортилось включающее устройство.

— А может быть, его все-таки забрал протокольный отдел? недоверчиво допытывался Дорнан.

— Да нет, — промямлил директор, — они просили… — но я как раз не мог дать… Ведь я же говорил вам: испортилось включающее устройство.