Отец Гарсиа взглянул на отрубленную голову своего товарища: она боком лежала в грязи, а рядом – словно разбитый манекен, неопознаваемое тело. Гарсиа перевел взгляд на приближающегося охранника с мачете и обратился к монсеньору Рехину Анкиляру:

– Перед смертью я хочу помолиться. Как христианин, вы не можете отказать в моей просьбе.

– Лучше б ты исповедовался, – ответил Анкиляр, – но, раз хочешь, молись. Не страшно, если дьявол подождет.

Отец Гарсиа перекрестился и стал читать апостольский «Символ веры». Он взялся за первую бусину четок, но непослушные руки ходили ходуном, и бусина выскользнула из пальцев. Прочитал «Отче наш» и передвинул бусину. Теперь затряслись колени, но он отчитал по три раза «Богородица-дева, радуйся» и «Славен будь», каждый раз кланяясь при имени Иисуса. Пальцы передвинулись по четкам, и он срывающимся голосом начал первую молитву к радости – «Благовещенье». Затем проговорил «Отче наш», десять раз «Богородица-дева, радуйся» и «Славен будь». Почувствовав, как снизошла толика покоя, он перешел ко второй молитве к радости – «Милостью Божьей». Как и прежде, он завершил ее десятикратным «Богородица-дева, радуйся» и «Славен будь» и двинулся к таинству Рождества. Речитатив «Богородица-дева, радуйся» и «Славен будь» неотступно последовал за молениями «Святые дары» и «Иисусе во храме».

План отца Гарсиа состоял в том, чтобы сосредоточиться на молитвах и воспарить над землей. Прежде ему никогда не удавалось взлетать быстро и на приличную высоту, но он верил: это достижимо, нужно лишь хорошенько сконцентрироваться. Только вот оказалось, что перспектива надвигающейся кровавой смерти парализовала его душу. Похоже, мозг отказывался действовать, почти целиком превратившись в бесформенный студень, в котором билась одна мысль: «Я сейчас умру», – и тонули умиротворяющие монотонные молитвы.

Гарсиа притормозил, стараясь пробираться через молитвы к скорби со скоростью улитки. Он посмотрел на крестоносцев: те уныло переглядывались, посматривали на часы, пробовали пальцем острие мачете. Гарсиа постарался о них забыть и сосредоточиться на «Страдании в Гефсиманском саду», «Бичевании», «Возложении тернового венца» и «Несении креста». До «Распинания Христа» он добрался, по-прежнему ощущая под ногами твердую землю, и беспредельное отчаяние все глубже вгрызалось в сердце.

Даже набожной ирландке, что тараторит молитвы со скоростью поезда-экспресса, требуется очень много времени, чтобы в один присест одолеть все бусины на четках. Даже такая дамочка редко пытается осилить больше пяти десятков молитв за раз, а Гарсиа начинал уже одиннадцатый из пятнадцати десятков. При его темпах до финиша оставалось еще много часов, и он кратко воздавал благодарения святому Доминику за установление по десять раз читать «Богородица-дева, радуйся» и «Славен будь» после каждого таинства. Гарсиа стал читать еще медленнее и в заунывной манере, которая, как он знал по опыту, усыпляет в церкви всех прихожан.

Так он и бубнил, пробираясь через знаменитые таинства: «Воскресение Христа», «Вознесение», «Сошествие Святого Духа», «Успение». Наконец, по-прежнему упираясь в земную твердь, Гарсиа с пересохшим от паники и долгого говорения ртом добрался до «Коронования» и приступил к заключительной литании. Он возблагодарил святого Доминика за сочинение множества хвалебных эпитетов Непорочной Деве и придумку после каждого говорить «Молись за нас». Через пять с половиной часов Гарсиа одолел последнюю бусину и с тяжким смирением поднял взгляд.

Крестоносцы разбрелись по лагерю, болтали и перебрасывались шуточками. Палач с мачете пропал, а монсеньор Анкиляр обсуждал что-то с отцом Валентино. Видимо, от невероятно долгой декламации у гонителей отсырел запал кровожадности. Ухватившись за этот шанс, Гарсиа снова забубнил апостольский «Символ веры» и бочком шмыгнул за палатку. Оттуда, читая «Отче наш», стремглав бросился к заграждению. Все еще бормоча молитвы, он лихо припустил к городу и на полпути столкнулся с насквозь мокрым Дионисио Виво, шагавшим к лагерю.

– Иду тебя выручать, – сказал Дионисио. – Я подумал, они не посмеют меня тронуть из-за этих россказней, мол, кто попытается причинить мне вред, сам получит рану.

– Молись за нас, грешных, ныне и в час нашей смерти… – проговорил отец Гарсиа, у которого молитвы навсегда засели в мозгу и будут отныне перемежать его речь. – Спасибо тебе, Дионисио… благословенна будь среди жен… Ты же знаешь – все, что о тебе говорят, правда… яко на земли, тако и небеси… Ты же мог разбить этих сволочей… храни, Господь, деву, непорочно зачавшую… что ж ты этого не сделал? Ты мокрый, потому что ров переплывал? Ты видел, они убили дона Сальвадора! Мне этого никогда не забыть… матерь непорочная… страшнее я ничего не видел… радуйся, царица небесная…

– Давай скорее, Гарсиа, нас заметили. Бежим!

Они влетели на подъемный мост, который горожане опустили, когда Дионисио вдруг прыгнул с укрепления в крепостной ров. Пуля пропела над головой Гарсиа, он, задыхаясь, бросился на булыжники улицы, и мост подняли. Старые армейские ботинки с истертыми носами остановились перед носом Гарсиа. Он поднял голову и встретился с презрительным взглядом Ремедиос, которая, подбоченясь, возвышалась над ним.

– Идиот! – сказала она.

– Ремедиос… – хватая ртом воздух, проговорил Гарсиа, – благословен будь плод чрева твоего… Иисусе… – Он отбил поклон, теперь всегдашний при упоминании этого имени, и смачно треснулся головой о камни. – Ныне и в час нашей смерти… – выговорил он и от удара потерял сознание.