Машина Дионисио с треском и ревом вкатилась в Ипасуэно, стреляя, как обычно, выхлопами на дорожных ухабах. Городок лежал на пути в Вальедупар, и Дионисио хотелось повидаться с Агустином и Бархатной Луизой. Он припарковался у полицейского участка, оставив ягуаров в машине. Те высовывали головы из-под импровизированного навеса и охотились за неосторожными птичками и порхающими бабочками, пока хозяин не вернулся, договорившись с Агустином встретиться позже в борделе мадам Розы.

Дионисио искал сочувствия и решил повериться Бархатной Луизе – единственной подруге, в ком душевная способность интуитивно понять чужие чувства сочеталась с полным отсутствием уважением к легендам о нем. В баре Луиза потягивала через соломинку «инка-колу», а Дионисио любовался изящным изгибом ее руки, в которой она держала бутылку. Он нежно обнял Луизу, а она, взглянув на него, приподняла бровь и улыбнулась.

– Конечно, – сказала Луиза. – Пойдем наверх.

В комнате она сбросила платье, скользнула под простыни и протянула к нему руки. Дионисио разделся, чувствуя, как отвык от этого, лег рядом, словно они давно женатая пара, и на время забыл, что заглянул сюда просто по-приятельски.

– Эти шрамы у тебя на шее все такие же страшные, – сказала Луиза, проводя пальцами по рубцам; она склонилась к Дионисио, и он ощутил ее характерный мускусный запах. – Болят еще?

Дионисио потрогал след от веревки и длинный рубец от ножа:

– Иногда чешется. Знаешь, Луиза, я не представляю, как пахнет Африка, но готов спорить, что у нее твой запах.

Она насмешливо улыбнулась:

– Я тоже не знаю, как она пахнет, но отчетливо ощущаю здесь запах депрессии. Ты, случайно, не к доктору Луизе пришел?

– Господи, – сказал он, – я что, прозрачный?

– Как стекло. Или даже как паутина. Что случилось-то? Ну-ка, обними меня.

Дионисио обнял ее за плечи и, собираясь с мыслями, уставился в потолок. Заметил, что трещины на побелке похожи на изображение рек на карте.

– Сегодня две молодые крестьяночки предложили себя, и я согласился.

– Ну и что тут такого? – Луиза нетерпеливо прищелкнула языком.

– Вот в этом все и дело. Я уже не принадлежу себе. Стал каким-то общественным достоянием. У меня и так уже, наверное, женщин тридцать, а понимаешь меня одна ты. Ну, может, еще Летиция Арагон. Вот странно, когда-то я мечтал, что у меня будет много женщин, но теперь, когда они есть, мне это вроде и не нужно. Не могу я быть просто племенным быком или жеребцом.

– И не сможешь. Еще вопросы?

– Я надеялся, ты меня поймешь.

Бархатная Луиза поморщилась:

– Да понимаю я тебя прекрасно, я ж тебя сто лет знаю. Я помню, когда ты еще не был легендарным, а просто Дионисио, как ты приходил и напивался в лоскуты, но если не перебирал, у тебя еще что-то получалось. А другие женщины видят в тебе человека, который убил Пабло Экобандодо, уцелел при покушении и пережил собственное самоубийство. Они видят, как ты мысленно приказываешь своим ягуарам, и те понимают тебя, и смотришь ты отстраненно, все замечают. Они же не знают тебя как Дионисио, который приходил в бордель с Хересом и Хуанито и вдребезги напивался. Для них ты – известный человек, который пишет в «Прессу». – Она помолчала. – Боюсь, ты уже перешагнул черту, разделяющую человека и бога, и теперь приходится жить по другим законам. Известно же, что бог – это не человек. Вон сколько возлюбленных у Чанго.

– Да что ты такое говоришь, Луиза?

– Я говорю, что с тебя спрос больше, чем с обычного человека. Женщины выбрали тебя, а не ты их, так что цени это. И в остальном так же. Ты поднялся против Заправилы и теперь должен противостоять любому возможному злу, потому что для всех ты – Избавитель. Ты нам нужен такой и не имеешь права нас разочаровывать. Сел на ряду – не говори не могу.

Дионисио удивили ее горячность и убежденность.

– По-твоему, я так сильно изменился? Луиза шутливо подергала его за ухо:

– Ты по-прежнему не моешь уши. У тебя там, как в угольном руднике.

– Слава богу, что ты есть, – сказал он. – С тобой я не божество.

– А теперь послушай о моих бедах. Ты же не один на свете.

Дионисио виновато притянул ее к себе:

– Прости, пожалуйста.

– Моя сестра уехала в Испанию. Помнишь, у нас с ней был уговор: я работаю три года, чтобы она выучилась в университете, а потом она то же самое делает для меня. Так еще можно вытерпеть это ремесло – знать, что все закончится, и наступит другая жизнь. Вот, а она взяла и уехала – и получается, я зря мучилась. Для меня теперь и день – ночь.

Положение, в котором оказалась Луиза, задело и Дионисио, он ощутил пустоту в желудке, словно это его предали и теперь никому нельзя верить. Глаза у нее увлажнились, губы дрожали, и Дионисио крепко прижал к себе ее гибкое обнаженное тело. Луиза отстранилась и села на кровати, тонкими темными руками обхватив колени.

– Знаешь, почему ты нравишься женщинам? – спросила она. Дионисио покачал головой. – Они чувствуют, что ты не можешь их обидеть, потому что слишком любишь, вот почему. – Луиза показала на распятие: – Ты веришь во все это?

– Хотелось бы, – ответил он, – но очень трудно.

Луиза кивнула:

– Если б тот, кто там висит, был женщиной, я бы верила.

– Приезжай в Кочадебахо де лос Гатос. Я брошу остальных женщин. Ну, может, кроме Летиции.

– Не хочу. По мне, лучше делить тебя с другими, чем тебе принадлежать.

– Все равно приезжай. Будешь за скотиной ходить, например.

Она покачала головой:

– Я хочу получить образование. Если нужно, я еще три года буду шлюхой.

– Тебя такая работа в конце концов прикончит, как любую, кто этим занимается. Ну вот я, получил образование, но теперь понимаю – это не главное.

– И я хочу выучиться, а уж потом делать такие выводы, – упрямо сказала Луиза.

– Ручка и бумага есть?

– Там, – Луиза мотнула головой в сторону стола.

Дионисио присел, как был голый, к расшатанному столику и стал писать. Потом протянул листок Луизе, и она прочла:

Уважаемый сеньор (сеньора),

Податель сего имеет мои лучшие рекомендации. Она умна, весьма инициативна и очень усердна. На протяжении ряда лет я часто прибегал к ее услугам и могу подтвердить, что при открывшейся возможности она составит честь любой организации, которая позволит ей проявить себя.

– Я ведь, знаешь ли, преподавал в Ипасуэнском колледже, – сказал Дионисио. – Это не университет, но там не так уж плохо. Я уверен, директор мою рекомендацию примет.

– Мне нравится место, где говорится, что ты часто прибегал к моим услугам, – улыбнулась Луиза, но потом нахмурилась: – Видно, женщине без мужской помощи никак не обойтись. Судьба все время превращает тебя в какую-то шлюху.

– Не заносись, Луиза, временами всем бывает нужна чья-то помощь. Как там у тебя пойдет – будет получаться, не будет, – это уже твое дело, и не проси меня писать за тебя работы. Договорились? А ты будешь и дальше заниматься… – Дионисио подыскивал слово.

– Проституцией? – помогла она. – Ну, если только не найду ничего получше, за что платят столько же.

– Помни о рекомендации, – сказал он, – она для всего пригодится, даже чтобы найти хорошую работу. Может, тебе дадут место в городской администрации.

Луиза рассмеялась:

– Какое все-таки преимущество, что ты бог. Никто не посмеет мне отказать – побоятся божественного отмщения.

– Извини, что раньше об этом не подумал, – сказал Дионисио. – Наверное, слишком уж закопался в себе.

– Пойдем вниз, подождем Агустина, а потом отметим встречу и напьемся, как в прежние времена.

– Хуанито еще ходит сюда?

– Нет, женился на Розалите. Она все-таки повязала его и теперь спуску не дает. Огонь-баба стала.

Дионисио рассмеялся:

– Бедный Хуанито. Кто бы мог представить Розалиту, изрыгающую пламя?

Они пошли вниз и отыскали свободный столик в зале, где плавал дым и звякали стаканы. Ненадолго в борделе наступила тишина – люди узнали Дионисио и стали перешептываться. Некоторые шлюхи, мгновенно распалившись в мечтах, подходили и слегка заигрывали с ним, но отходили, когда выяснялось, что сегодняшнюю ночь он проведет с Бархатной Луизой; потом пришел Агустин и шумно грозился арестовать их за преступно счастливый вид, если только ему не поставят выпивку.

– Ты становишься совсем как Рамон, – заметил Дионисио. Агустин перекрестился:

– Рамон меня учил, что веселый полицейский – лучшая профилактика преступности. Счастливый полицейский – это презерватив, защищающий лоно общества от непотребных заразных струй беспорядка и обмана.

– И в самом деле ты становишься, как он. Ты уверен, что его дух тобой не овладел?

– Не уверен, но точно знаю, что становишься таким, как тот, кого очень уважаешь. – Агустин положил фуражку на стол и расстегнул верхние пуговицы рубашки. – А теперь давайте кутнем хорошенько, чтоб было потом чем блевать. – Он подозвал мадам Розу и заказал бутылку писко и арепу.

Среди ночи Дионисио вывалился из заведения мадам Розы, чувствуя, что совершенно очистился от греха гордыни, но с землей творится что-то странное. Распевая во все горло, он доволокся до кладбища и треснулся ногой о надгробие.

– Черт, – проговорил он, свалился и мертвецки заснул, но скоро пробудился от холода. Распевая, Дионисио отыскал могилу Рамона, положил на нее сигару и вылил добрую порцию рома. Потом пришкандыбал к могиле Аники и там провел маленький обряд, тихонько напевая нежную шутливую песенку собственного сочинения. Выписывая кренделя, он покинул кладбище и долго плутал на склоне холма среди камней и деревьев.

– Ты – моя самая большая находка, capigorron, – сказала Летиция Арагон, растолкав недвижимого Дионисио. Тот сел в гамаке, протер глаза и понял: срочно требуется море воды, чтобы смыть похмелье.

– Как я здесь оказался? – спросил он. – А машина где? И кошки?

Летиция покачала головой:

– Ты же знаешь – все, что теряется, попадает ко мне в гамак. А машина и кошки, наверное, там, где ты их оставил.

Проклиная себя, Дионисио выбрался из гамака, и тут же боль прилила к голове.

– От тебя воняет, – сказала Летиция. – И не жди от меня сочувствия. Ты хоть знаешь, что у тебя ужасно грязные ноги, а в ботинках полно сигарных окурков?

Дионисио озадаченно осмотрел ноги.

– А, вспомнил, – сказал он. – Я поставил ботинки на стол, и Агустин использовал их вместо пепельницы. О господи, пожалуйста, не рассказывай Фульгенсии.

– Карать за грехи – дело Бога, – ответила Летиция и подбоченилась, как недовольная жена. – С какой стати мне ябедничать?

Дионисио отметил, что она еще не расчесывала волосы, что разлетались осенней паутиной, а глаза у Летиции сегодня совершенно зеленые.

– Изумруды, – привычно отметил он. – А где Аника Первая?

– Я отослала ее на улицу, чтоб не видела отца пьяным. Она там лазает на столб, уж все ногти ободрала, а липовый священник учит ее латыни. Он говорит, у нее так быстро изнашивается одежда, потому что при рождении ей перерезали пуповину ножницами, а не камнем.

Дионисио болезненно улыбнулся, застонал и потер виски.

– Черт, – сказал он, – теперь придется пешком идти в Ипасуэно.

Петиция немного смягчилась:

– Ладно, иди поешь, я приготовила завтрак.

– Когда боги плачут, их слезы превращаются в ягуаров, – сказал Дионисио. – А я, наверное, заплачу разбитыми бутылками из-под писко и каньязо.

– Сходи к Аурелио, пускай даст тебе противоядие. Только потом не жалуйся, если оно тебя прикончит.

– Лучше жвачка из коки, – ответил Дионисио, – и денек на одной воде. Господи, помоги мне!