Дональд запланировал эксперименты на всю неделю вперед — по четыре опыта в день. Это был максимум того, что могла дать наспех собранная аппаратура. В ходе каждого очередного опыта она подвергалась частичному разрушению и ее приходилось восстанавливать. Дело продвигалось медленно, ибо необходимо было работать в защитных комбинезонах из-за радиоактивного заражения материала. Начали мы сразу же после «проводов покойника»; вернее — начал Дональд, а я при этом только присутствовал. Было уже известно, что сотрудники Контрпроекта (он же «Проект-Невидимка») прибудут к нам через восемь дней. Дональд решил было начать с утра, — он хотел, чтобы его сотрудники канонадой своих псевдоисследований маскировали неизбежный грохот взрывов; но все оказалось готово еще вечером, и он не смог дотерпеть до утра.

По существу, было уже все равно, когда именно Ини — а за ним и наши высокопоставленные покровители — обо всем узнают. Забывшись после ухода Раппопорта в тяжелом сне, я то и дело просыпался и вскакивал с таким ощущением, будто слышу громыхание взрыва — но это мне лишь мерещилось. Бетонные стены зданий были в свое время рассчитаны и не на такие удары. В четвертом часу утра я выволок свои ноющие кости из постели и, поскольку не мог уже усидеть в комнате, решил начисто отказаться от «конспиративных» предосторожностей и пойти в лабораторию.

Мы не уславливались об этом, но мне попросту не верилось, что Протеро спокойно отправится спать, когда у него все готово для эксперимента. Я не ошибался: его выдержка тоже имела границы.

Я никогда еще не выходил из гостиницы так рано; свет в нижнем холле не горел, я натыкался на расставленные повсюду кресла. Было полнолуние, но бетонная колода перед входом заслоняла свет. Улица выглядела жутковато, — впрочем, может, это мне показалось. Пылали рубиновые опознавательные знаки для самолетов на здании администрации да кое-где на перекрестках светились фонари. Здание физического отдела было темным и будто вымершим, но я проник через приоткрытую дверь в центральный зал. Я сразу понял, что опыт уже кончился, так как предостерегающие надписи, которые багрово пылают во время работы инверторов, не светились. Кругом царил полумрак; огромное кольцо инвертора делало зал похожим на машинное отделение какой-нибудь фабрики или судна: на пультах управления еще перемигивались огоньки сигнализации, но у камеры никого не было. Я знал, где искать Дональда; по узкому проходу между обмотками многотонных электромагнитов я пробрался в маленькое внутреннее помещение; там находилось нечто вроде крохотной комнатки — клетушка, в которой Протеро хранил все протоколы, пленки, записи. Тут действительно горел свет. Протеро вскочил, увидев меня. С ним был Мак-Хилл. Без всяких вступлений Дональд протянул мне исчерченные каракулями листки. Я не осознавал своего состояния и разобрался в нем лишь когда не сумел опознать обозначений, которые ведь были мне отлично известны; я тупо смотрел на столбики цифр. Когда же наконец результаты четырехкратного опыта дошли до моего сознания, я почувствовал, что у меня колени подгибаются.

У стены стоял табурет, я присел на него и еще раз просмотрел все результаты. Вдруг бумага потемнела: что-то застлало мне глаза. Приступ слабости длился несколько секунд. Когда он миновал, я был весь в холодном липком поту. Дональд встревоженно посмотрел на меня, но я заявил, что все уже прошло.

Чем больше была энергия, тем менее точно локализовался взрыв. Хотя четырех опытов было еще недостаточно для статистической обработки, эта зависимость бросалась в глаза. По-видимому, при зарядах больше микротонны (мы уже запросто оперировали единицами ядерной баллистики) разброс становился равным половине расстояния между местом детонации заряда и намеченной целью.

Теперь хватило бы еще трех, максимум четырех опытов, чтобы уточнить этот результат, — чтобы бесполезность Экстрана как оружия стала очевидной. Но я уже в этом не сомневался, ибо тотчас же необычайно отчетливо припомнил все предыдущие результаты и мою борьбу с формулами феноменологической теории. Передо мной замаячило невероятно простое соотношение, дающее подлинное решение проблемы в целом; это был принцип Неопределенности, обыкновеннейшим образом перенесенный на эффект Экстран: чем больше энергия, тем меньше точность фокусировки, чем меньше энергия, тем точнее можно сфокусировать эффект. На расстоянии порядка километра эффект можно было сфокусировать даже на участке величиной с квадратный метр, если взрывать всего лишь несколько атомов; никакой разрушительной мощности, никакой поражающей силы, ничего.

Подняв глаза, я понял, что Дональд все это уже знает. Нам хватило нескольких слов. Оставалось еще одно затруднение: дальнейшие опыты с увеличенной на порядок энергией, необходимые, чтобы бесповоротно перечеркнуть карьеру Экстрана, были уже опасными, ибо неопределенность места, где высвобождалась энергия, ее совершенно непредвидимые перемещения ставили под угрозу самих экспериментаторов. Нужен был какой-то специальный полигон, аппаратура, управляемая с большого расстояния. Дональд и об этом уже подумал. Мы говорили, сидя под запыленной голой лампочкой. За все это время Мак-Хилл не проронил ни слова. Мне показалось, что он не столько потрясен, сколько разочарован, — но, возможно, я обижаю его таким суждением.

Мы еще раз, очень тщательно все обсудили; голова теперь у меня была такая ясная, что я сразу же набросал примерный вид зависимости и даже экстраполировал ее на более мощные заряды — порядка килотонны, а потом назад — на наши предыдущие результаты. Совпадение было вплоть до третьих десятичных знаков.

Дональд взглянул на часы. Было почти пять. Он разомкнул главный рубильник, отключив питание от всех агрегатов, и мы вместе вышли из лаборатории. На улице уже рассвело. Воздух был холоден, как лед. Мак-Хилл ушел, а мы еще постояли перед входом в гостиницу — в нереальной тишине и такой мертвенной пустоте, словно, кроме нас, никого в живых не осталось; подумав об этом, я вздрогнул, — но это был уже рефлекс памяти, обращенной к прошлому. Мне хотелось сказать Дональду что-нибудь такое, чтобы подвести всему итог, чтобы выразить свое облегчение, радость, но я вдруг заметил, что ни облегчения, ни радости на самом деле не испытываю. Я был лишь опустошен, ужасающе обессилен и так равнодушен, словно ничего уже не должно было и не могло произойти. Мы пожали друг другу руки, хоть обычно этого не делали, и разошлись.

Когда наносят удар кинжалом, а клинок скользит по скрытой под одеждой кольчуге, в этом нет заслуги того, кто нанес безрезультатный удар.