3
Закат и вечерняя звезда, горизонт, увенчанный увядшими розами…
Нам повезло с рейсом на Детройт, недолго пришлось ждать и самолета до Майами. Кора попросила меня сесть у иллюминатора, и я наблюдал, как чернильную мглу протыкают светящиеся точки звезд.
— Ты не собираешься обратиться за помощью, когда мы вернемся?
— За помощью? — спросил я. — А по какому поводу?
— Тебе нужен врач. Разумеется, специалист.
— Ты думаешь, я — сумасшедший?
— Нет. Но мы оба знаем, что у тебя что-то определенно не в порядке. Если автомобиль барахлит, его показывают механику.
"Нельзя вот так просто забыть о поездке в Мичиган и вновь соскользнуть в счастливое неведение", — сказал я себе. И тут опять пришло странное чувство — а может, отмахнуться от всего этого и плыть по течению, никогда, никогда не возвращаясь домой?
Мне стало страшно.
— Ты знаешь хорошего специалиста в этой области?
— Нет. Но безусловно найду.
Я потянулся и тронул ее за руку. Наши глаза встретились.
— Хорошо, — сказал я.
Кроме плавучего дома у меня на Флорида-Кис есть собственная квартира. Но мы остановились в гостинице в Майами, где с врачами значительно проще. Кора сразу же уселась за телефон и разыскала приятеля одного знакомого, каким-то образом связанного с администрацией медицинского института. По ее теории, надо обращаться к тому специалисту, к которому приходят с собственными проблемами другие врачи. Через несколько часов после нашего приезда я был записан на прием к психиатру, доктору Ральфу Даггетту. На следующее утро.
Словно готовясь к предстоящему испытанию, мое подсознание услужливо высыпало калейдоскоп снов. Из-за бензоколонки в какой-то дикой глуши выглянул Малыш Уилли. Мэтьюс предупредил меня, что следующий полет на самолете добром не кончится, и превратился в медведя. Кора, раздевшись, чтобы легче было залезть в мой домашний компьютер и починить его, объявила, что на самом деле она — моя мать. А когда я — во сне, разумеется — пришел в кабинет психиатра, в засаде за столом поджидало меня толстое черное чудовище.
Настоящий психиатр, с которым я встретился, в подобающее время проснувшись, побрившись и позавтракав, оказался вовсе не страшилищем. Доктор Даггетт был радушным, обаятельным мужчиной лет сорока, невысокого роста, скорее плотно сколоченным, чем полным, — этакий лощеный хоббит, увеличенный в размере. Пока у нас шел ни к чему не обязывающий разговор о причинах, побудивших меня к нему обратиться, Даггетт с непроницаемым лицом профессионального картежника изучал лежащую перед ним на столе медицинскую анкету, которую я только что заполнил. Собственно, изучать там было нечего. Насколько мне известно, всю жизнь я был до отвращения здоров.
Доктор передал медсестре анкету для введения в компьютер, а сам уставился мне в глаза. Он поинтересовался, часто ли мучают меня головные боли, а я мог припомнить лишь недавний приступ в плавучем доме. Даггетт проверил мои рефлексы, координацию движений и артериальное давление. Наконец усадил меня на неудобный стул и развернул над моей головой стереотактическую раму, а сестра вкатила аппарат «КОГ-ЯМР» (компьютеризированная осевая голография посредством ядерно-магнитного резонанса) для сканирования мозга. В отличие от рентгеноскопии новая методика, появившаяся в последние годы, давала голографическое изображение исследуемого органа — вне поля вашего зрения, если вы брезгливы, и на виду, если вас от этого не тошнит. К счастью, мой психиатр оказался человеком современных взглядов, а я не из брезгливых. Сначала он рассматривал мое изображение за складной ширмой, но по моей просьбе ее убрал.
Серо-розовый цветок на толстой ножке — никогда раньше я не лицезрел свой мозг. Весьма хрупкий на вид. Вот, значит, каков я — "заколдованный ткацкий станок", по Шеррингтону, где неустанно ткут сознание миллиарды клеток? Или радиостанция, материализующая душу? Или "компьютер из плоти" Минского? Или…
Как бы то ни было, Даггетт оборвал мои размышления, вытащив изо рта трубку и начав пользоваться ею, как указкой.
— В височной доле, похоже, шрам, — заявил он. — Однако аккуратный. Любопытно… Судороги случаются?
— Насколько я знаю, нет.
Даггетт ткнул трубкой в изображение, и я невольно поморщился.
— Возможно, гиппокамп… — заметил он. — Повреждения в этой области могут сказываться на памяти самым невероятным образом, но… — Он замолчал и что-то подрегулировал в аппаратуре. — Расскажите-ка мне подробнее о вашей поездке в Мичиган… Вот! Что ж, внешне гиппокамп в порядке… Давайте говорите.
Он продолжал измываться над изображением моего мозга, а я излагал все связанное со злополучной поездкой. Кора была рядом, готовая подтвердить, что по крайней мере эти воспоминания — не ложные.
Наконец доктор щелкнул тумблером, и парящий в воздухе мозг исчез. Мне даже стало не по себе.
— Я бы хотел попробовать гипноз, — сказал Даггетт. — Не возражаете?
Впрочем, времени возражать он не дал — признак того, полагаю, что мой случай его заинтересовал.
— Вас раньше гипнотизировали?
— Никогда.
— Тогда давайте устроимся поудобнее.
Даггетт высвободил меня из рамы и подвел к мягкому креслу, откинув его спинку чуть ли не до горизонтального положения.
— Как ваше самочувствие?
Надо мной нависло профессионально внимательное лицо доктора Даггетта. Рядом, выглядывая из-за его плеча, стояла Кора.
— Вроде неплохо, — отозвался я, потягиваясь.
Мне казалось, что я спал очень долго и при этом видел сны — из тех, что немедленно бледнеют и ускользают, когда пытаешься их осознать.
— Что вы помните о Багдаде? — спросил Даггетт.
У меня все еще сохранялось два набора воспоминаний — город, который я действительно видел, и уже изрядно потускневший, будто призрачный Багдад, какой я запомнил якобы с детства. И теперь за почти неосязаемой пеленой смутно ощущалась некая другая реальность, какие-то движущиеся за занавесью тени. Какие — пока я определить не мог. И сказал об этом доктору.
Он задал мне несколько простых вопросов — какой нынче год и тому подобное, — чтобы убедиться, что я более или менее ориентируюсь в происходящем (по крайней мере не хуже, чем до начала сеанса). При каждом моем ответе Даггетт кивал.
— Сколько же вы действительно живете во Флориде?
Я покачал головой.
— Не уверен… Несколько лет — точно. Что со мной происходят?
— Во-первых, — начал Даггетт и замолчал. — …В анкете вы указали, что травм головного мозга у вас не было.
Травмы… Конечно. И хотя для меня они почему-то связывались с какими-то иными обстоятельствами, очевидно, логично и неизбежно предположение, что, раз они есть, получил я их в какой-то передряге.
— Итог сканирования совершенно однозначен, Дон, — продолжал доктор Даггетт. — У вас была но меньшей мере одна серьезная травма черепа. Может, все же припомните?
Почти осязаемые видения пришли и растворились. И больше не приходили. Я снова покачал головой. Теперь уж я точно знал, что в моем прошлом что-то скрыто, — и это уже немалое достижение.
— Из того, что я видел и слышал, — продолжал доктор Даггетт, — осмелюсь сделать вывод, что былые травмы — не единственная ваша беда. И даже не самая большая. Вполне вероятно, что они вообще не играют сколько-нибудь серьезной роли в этиологии вашего состояния. Налицо признаки умышленного воздействия на вас гипнозом, возможно, в сочетании с наркотиками.
"Зачем"? — спросил я себя. Все это казалось просто диким.
Вначале я даже не поверил. Но Даггетт показал мне распечатку. Перед моим пробуждением он пропустил результаты обследования через терминал своего компьютера, соединенного с большим банком диагностических данных в Атланте.
— Видите, электронный коллега согласен со мной.
Я посмотрел на Кору. Она кусала губы и глядела на распечатку, словно на покойника.
— Что все это значит? — в конце концов выдавил я.
Перед тем как ответить, Даггетт раскурил трубку.
— Я думаю, над вами кто-то поработал, — проговорил он. — Не могу сказать, была ли умышленно нанесена травма головного мозга. Но фальшивую память вам, безусловно, имплантировали.
— Кто?
— Любой мой ответ был бы на данном этапе достаточно беспочвенным предположением.
— Так предполагайте!
Даггетт слегка пожал плечами.
— Известно, что так поступают с людьми некоторые правительства. Но потом эти люди, как правило, не ведут беззаботную и обеспеченную жизнь. — Он сделал паузу. — Судя по вашему говору, вы коренной уроженец Америки.
— Я тоже так думаю. Однако не из Верхнего Мичигана.
— Истинные воспоминания о том периоде пока не появились?
На миг, лишь на какой-то краткий миг, пока он говорил, мне почудилось, что я сумел что-то ухватить, почти уже держал в руках, — и вдруг все. Исчезло. Финиш. Истина издевательски ухмылялась мне из-за угла.
Я плотно сжал веки, свел брови, стиснул зубы.
— Черт побери!
На мое плечо легла рука Даггетта.
— Придет, придет в свое время. Не мучайтесь так.
Он отвернулся и стал чистить трубку над большой пепельницей.
— Я мог бы загипнотизировать вас глубже, — сообщил он. — Но существует опасность создания новой конструкции. Если отчаянно пытаться что-то найти, можно вызвать к жизни иную фальшивую память — для восполнения нужды. Так что на сегодня все. Приходите через три дня.
Я был не в силах ждать три дня.
— Завтра.
Даггетт отложил трубку.
— Завтра, — повторил я.
Он вздохнул.
— Хорошо. Завтра утром. Условьтесь о встрече с моим секретарем.
Реакция наступила через несколько кварталов.
— Мне страшно, Дон, — сказала Кора.
Она вела машину. Я сидел, понуро свесив голову, и вызывал демонов, чтобы с ними бороться. Тщетно — те не обращали на меня внимания.
— Мне тоже.
И это была правда, хотя и не вся. Кора, судя по ее поведению, была напугана сильнее меня. Я же стал испытывать чувство, от которого совсем отвык. Отвык настолько, что его первые проявления казались почти незнакомыми. Это была злость.
Ангелы? Может быть, я мертв и нахожусь в раю? Нет. Мелодичные звуки не напоминали струнное пение арф, да и не должна бесплотная душа чувствовать кислый привкус во рту. Я простонал и вернулся на бренную землю, к тренькающему телефону — забыл поставить его в режим записи, когда, ложась спать, еще надеялся на возвращение демонов. Если они и являлись, то конечный счет был примерно таким: демоны — 6, Белпатри — 0. Часы показывали 8:32 и повели отсчет дальше. Я ответил на звонок.
Знакомый голос. А, секретарь Даггетта… Но что-то определенно стряслось…
— …вынуждены отменить вашу встречу, — говорила она. — Доктор Даггетт ночью скончался.
— Что?!
— Доктор Даггетт скончался. Мы… я обнаружила его в кабинете утром, когда пришла. Сердечный приступ.
— Неожиданно…
— Совершенно неожиданно. Он никогда не жаловался на сердце.
— Допоздна работал?
— Изучал история болезни некоторых пациентов. Прослушивал записи.
Больше она, по сути, ничего не знала. Разумеется, я не мог отрешиться от мысли, что именно мои записи прослушивал он перед смертью.
Я встал, умылся, оделся и приготовил кофе. Кора с благодарностью приняла его и бросила на меня вопросительный взгляд. Я рассказал ей все, что узнал.
— Это дело дурно пахнет, — проговорила Кора после паузы. — Черт побери! Начинать все сначала с другим врачом? Или, быть может, попытаться заглянуть в твою историю болезни?
Я покачал головой.
— Сегодня это точно не получится… А другой врач лишь повторит то, что сделал вчера Даггетт, так что зачем? Даггетт ведь предупредил, что воспоминания скоро вернутся. Мне кажется, он прав, поэтому лучше подождать. Я уже чувствую себя иначе, будто в моей голове что-то проясняется.
— Но мы были так близко к чему-то! Просто невероятное совпадение! Может, стоят обратиться в полицию? Рассказать им все, и пусть проверят…
— Слухи и догадки, — перебил я. — К тому же исходящие от предполагаемого душевнобольного. Даже если они отнесутся серьезно, за что ухватишься? Сердечный приступ — это не удар дубинкой. Для полиции у нас ничего нет.
Кора сделала глоток кофе.
— Ну и что ты собираешься делать?
— Вернуться в Ки-Уэст. Послезавтра в банк должен поступить следующий платеж. Мы можем позволить себе успокоиться и ждать результатов лечения.
— Успокоиться? — переспросила она и встала с постели. — Как эго возможно, зная то, что мы увязли?
— А что же еще делать?
— Когда уляжется шум, постараться заглянуть в твою медицинскую карту. Даггетт мог записать туда больше, чем сказал нам.
— Навести справки можно по телефону через несколько дней, уже из дома. Приводи себя в порядок и пойдем завтракать — если ты не предпочитаешь поесть здесь. Потом складываем вещи и уезжаем.
— Нет, — сказала Кора, решительно откинув назад волосы. — То есть да — завтраку, а нет — "уезжаем".
Сошлись на компромиссе: мы задерживаемся здесь, ночуем, днем пытаемся добраться до моей истории болезни и, если ничего не получится, утром уезжаем.
Ничего не получилось.
Приемная Даггетта была закрыта. Справочная не могла или не хотела связать нас с его родственниками. Разыскать его секретаря я не сумел. В конце концов нашел медсестру, и она сообщила, что то, что мне нужно, получить немедленно я не смогу. Архивы носят весьма деликатный характер; они опечатываются в случае кончины психиатра и выдаются лишь по решению суда или по запросу нового лечащего врача. Ей очень жаль, но…
Ничего не получилось.
— Давай обратимся в суд, — предложила Кора.
— Нет, — ответил я. — Обойдемся без посторонних. Я сдержал свое слово — мы ждали, мы пытались. Завтра мы уезжаем.
— Так ничего и не узнав?
— Все придет. Я чувствую.
— Ты и Багдад "чувствовал".
— Иначе.
— Вот как?
Тяжелый был день. Вдобавок ко всему снова вернулись демоны, прихватив с собой запас кошмаров. К счастью, большинство из них с первыми лучами солнца исчезли бесследно. За исключением сценки последнего танца вокруг бензоколонки "Ангро Энерджи" с участием всевозможных ужасов; и земля разверзлась под ногами, когда какой-то толстяк пылающим топором разрубил гигантскую голограмму моего мозга… Словом, все те маленькие прелести, которые превращают сон в захватывающее приключение.
Кора не очень радовалась нашему отъезду, но я выполнил свои обязательства, и она сдержала обещание. Почти всю дорогу нас преследовал моросящий дождь и мы оба были далеко не в блестящем настроении, когда приехали домой.
Едва пришли в себя, как Кора вновь завела разговор об адвокатах. Нет ли у меня надежного юриста, способного заняться этим делом?
— Нет, — солгал я.
Просто мне не хотелось идти этим путем, и подобные разговоры стояли поперек горла. А она не унималась. Я вновь почувствовал злость, на сей раз на Кору, но боялся дать ей выход. Я сказал, что устал, что у меня опять разболелась голова и что мне нужно побыть одному. Потом извинился и вышел на улицу.
Прогулка привела меня к бару, куда я изредка заглядывал, возле старого дома Эрнеста Хемингуэя. Неужели Хемингуэй в самом деле утащил отсюда писсуар и сделал из него дома поилку для своих котов?
Я потягивал пиво, когда ко мне подошел Джек Мэйс. Рослый, веснушчатый, вечно улыбающийся, песочные волосы, выгоревшие до белизны… Пожалуй, более несерьезного человека я не видел. Он часто влипал во всякие неприятности, хотя, в сущности, ничего порочного в нем не было. По натуре Джек был искателем удовольствий и, подобно мне, каждый месяц получал вклад на текущий счет. Только он знал, откуда приходят деньги. Ему их переводили родители за то, чтобы он не возвращался в Филадельфию.
— Дон! — Он хлопнул меня по плечу и сел на соседний стул. — Сколько лет, сколько зим! Куда ты пропал?
— Немного попутешествовал. А как у тебя?
— Слишком хорошо, чтобы хотелось уезжать. — Джек ударил но стойке. — Эй, Джордж, принеси-ка кружку!.. Ко мне тут прибились две крошки, — продолжал он. — Тебе это пойдет на пользу.
Мы пили пиво и болтали. Я ничего не рассказывал — Джек не из тех, с кем делятся неприятностями. Зато в искусстве пустопорожних разговоров ему не было равных, и это меня вполне устраивало.
Не успел я опомниться, как уже стемнело. К тому времени мы успели поесть — не помню где — и посидели в другом заведении. В голове у меня все плыло, но Джек казался свежим как огурчик и беспрерывно трепался, пока не дошли до его дома.
Потом он познакомил меня с девушками, включал музыку, готовил коктейли, снова готовил коктейли… Мы потанцевали. Немного погодя я заметил, что он и высокая — Лаура — куда-то исчезли, а я сижу на диване с Мэри, обнимая ее за плечи, со стаканом на коленях и второй раз выслушиваю историю ее развода. Периодически я кивал и время от времени целовал Мэри в шею. Не думаю, что это отвлекало ее от захватывающего рассказа.
Еще немного погодя мы каким-то образом оказались в одной из спален. Позже я выплыл из забытья на несколько секунд, смутно припоминая, что девушка осталась мною недовольна, и никого рядом со мной не обнаружил. И снова заснул.
Наутро я чувствовал себя больным и разбитым и потащился за исцелением в ванную, оснащенную Джеком лучше любой аптеки. Пока я глотал попадавшиеся под руку витамины, желудочные, болеутоляющие и успокоительные средства, магический занавес в моем сознании колыхнулся, неожиданно приоткрыв какие-то картины. Я даже не сразу понял, какие. А когда понял, застыл с полным ртом и едва не захлебнулся.
Из прихожей донесся шум. Я выплюнул пахнущую мятой жидкость, сполоснул раковину и вышел.
Джек в желто-оранжевом пляжном полотенце направился в туалет.
— Джек! Я работал в "Ангро Энерджи"!
Он поднял мутные глаза, пробормотал: "Прими мои соболезнования" — и исчез в туалете.
При мыслях о Коре мне стало стыдно, но в целом я чувствовал себя лучше, чем когда-либо. Я вспомнил, и это отодвигало все остальное на второй план.
Да, я работал на «Ангро». Не охранником, не бурильщиком, вообще не в поле. Не на разведывательной станции. Чуть не сказал себе "ничего технического", но что-то меня останавливало. Это было бы неправдой.
Возможно, переработка информации? Я определенно разбирался в компьютерах…
Где-то в управленческом аппарате или в лаборатории… Да, в какой-то лаборатории, точно.
Затем на миг мне явилось видение — то ли воспоминание, то ли воображение, то ли смесь того и другого: дверь, дверь из старомодного матового стекла. Она как раз закрылась перед самым моим носом, показав черные буквы: "Витки. Исследовательский отдел".
Разумеется, дроссели индуктивности еще нужны в некоторых устройствах типа реле, их не заменили процессоры и микропроцессоры…
Как насчет такой версии: несчастный случай в лаборатории? В результате — черепная травма, затем имплантация ложной памяти, покрывающей значительный период моей жизни; шаг, возможно, необходимый для сокрытия вины определенных руководителей компании. И пенсия — чтобы я сидел тихо и не лез на рожон.
Но очень многие люди попадают в такого или иного рода происшествия, а о столь экзотических последствиях я что-то не слышал. Крупные фирмы могут позволить себе уладить все честь по чести, и делают так.
Нет, неубедительная версия.
Но я чувствовал, что главное еще впереди.
Впрочем, пора просить прощения у Коры. По крайней мере я принесу ей добрые вести.
Я вошел в дом и позвал:
— Кора?
Тишина.
Что ж, понятно, дуется. Я ведь сказал Коре, что просто иду гулять, и она, вероятно, беспокоилась. На душе у меня стало совсем муторно, и я сразу решил сделать ей что-нибудь приятное — обед, цветы и…
— Кора?
И во второй комнате пусто. Неужели она так разозлилась, что переехала в гостиницу?
"Вас ожидает послание" — светилась надпись на экране телефона-компьютера. У меня в желудке возник ледяной ком.
Я пересек комнату, коснулся клавиши, и экран показал:
"Дон, обстоятельства складываются так, что мне пора ехать. У нас был чудесный летний роман но думаю не следует придавать ему особого значения. Ты останешься в моей памяти. Кора".
Я осмотрел весь дом и удостоверился, что вещей Коры нет. Потом вернулся и сел у экрана. Конечно, по дисплею не проверишь почерк и роспись не сличишь. Но преподаватель языка, который так соблюдает пунктуацию…
Всматриваясь в экран, я пытался почувствовать на клавиатуре пальцы Коры, вводящие это послание. Я не отдавал себе отчета в своих действиях. Но где-то глубоко внутри осознавал, что заглядываю в компьютер, воспринимаю его электрическую жизнь; это было чувство сродни той полудремотной симпатии, которую я недавно испытал к электронному навигатору плавучего дома.
Потрясение от открытия или, вернее, повторного открытия такой силы внутри меня отступило на задний план перед иным. Я не мог найти пальцев Коры. Здесь были чужие пальцы.
Пришло время думать. Но даже мой вновь обретенный талант оказывался тут бессильным. Проклиная нашу ссору, я ругал себя за то, что оставил Кору одну, беззащитной перед похитителями. Я вернулся в Ки-Уэст, как на родную землю, в мой дом — мою крепость, где можно стоять насмерть, — вовсе не из-за денег (как я пытался уверить Кору), которые должны сегодня поступить в банк.
Банк?
Перед глазами, как при вспышке, вновь предстала захлопывающаяся дверь из старомодного матового стекла. То, что много лет назад я тайно обозначил, только для себя, мысленно! — язык моего подсознания назвал теперь "Витки. Исследовательский отдел".
Банк…
Я вышел из дома, сел в машину и, подъехав к банку, встал на площадку в тени кокосовой пальмы.
Деньги должны поступить в полдень — в виде электрических импульсов по световодам, что тянутся под теми длинными мостами, по которым несутся легковушки и грузовики.
С каждым часом, с каждой минутой ко дне возвращалась память. Мысленно я устремился к банковскому компьютеру, и начался Эффект Витков.
