Книга: Обратная связь (сборник)
Назад: Грегори БЕНФОРД ПОД ЛЕННОНА
Дальше: Стэн ДРАЙЕР КОНЕЦ ШПИНАТА

Джон ВАРЛИ
НАЖМИТЕ ВВОД

Перевод с английского А. Корженевского
— Вы слушаете запись. Пожалуйста, не кладите трубку, пока…
Я швырнул трубку с такой силой, что телефонный аппарат упал на пол. Сам я продолжал стоять, мокрый и трясущийся от злости. Через некоторое время телефон начал издавать тот самый жужжащий звук, что они издают, когда трубка лежит не на рычаге. Зуммер этот раз в двадцать громче любого другого звука, который может обычно издавать телефон, и я никогда не мог понять почему. Как будто произошло что-то ужасное:
"Катастрофа! Трубка лежит не на рычаге!!!"
Автоответчики, на мой взгляд, это как раз одно из тех изобретений, что отравляют жизнь по мелочам. Признайтесь, вы любите, когда вам отвечает машина? Но то что произошло со мной, это уже не мелкая неприятность: автомат только что позвонил мне сам!
Машины эти появились не так уж давно. Я подобных звонков получал два-три в месяц, в большинстве случаев от страховых компаний. Вам читают двухминутную речь и дают номер телефона, по которому можно позвонить, если предложение вас заинтересует. (Я туда как-то раз позвонил, собираясь высказать все, что о них думаю, но опять нарвался на автомат, который произнес: "Ждите ответа" и включил музыку.) Страховые компании, надо полагать, пользуются специальными списками абонентов, хотя неизвестно, где они их берут.
Я направился обратно в ванную, стер капли с пластиковой обложки библиотечной книги и осторожно опустился в воду. Вода, разумеется, уже остыла. Я добавил горячей, и только-только давление у меня пришло в норму, как опять зазвонил телефон.
Пятнадцать звонков я проигнорировал, продолжая сидеть в ванне.
Вы не пробовали читать, когда звонит телефон?
После шестнадцатого звонка я выбрался из ванны, вытерся, надел халат, нарочито медленно пошел в гостиную. Долго смотрел на телефон.
После пятидесятого звонка я все-таки снял трубку.
— Вы слушаете запись. Пожалуйста, не кладите трубку, пока сообщение не закончится. Вам звонят из дома вашего ближайшего соседа Чарлса Клюга. Звонок будет повторяться через каждые десять минут. Мистер Клюг понимает, что он не был хорошим соседом, и заранее приносит извинения за причиненное беспокойство. Он просит вас немедленно пройти к его дому. Ключ лежит под ковриком у входа. Войдите в дом и сделайте то, что необходимо будет сделать. За ваши услуги вы будете вознаграждены. Благодарю вас.
Щелчок. И гудки.
Я никогда не тороплюсь. Десятью минутами позже, когда снова зазвонил телефон, я все еще сидел и обдумывал полученное сообщение. Потом снял трубку и принялся внимательно слушать.
Текст оказался в точности таким же. Как и прежде, в трубке звучал не голос Клюга, а что-то синтезированное, механическое, начисто лишенное человеческой теплоты.
Я дослушал до конца и положил трубку на место.
Потом подумал, не позвонить ли в полицию. Чарлс Клюг жил по соседству со мной десять лет, и за это время мы говорили с ним от силы двенадцать раз. Не дольше минуты. Так что я не считал себя чем-то ему обязанным.
Решил проигнорировать звонки — и как раз, когда я пришел к этому решению, телефон снова зазвонил. Я взглянул на часы: прошло десять минут. Снял трубку и тут же положил ее обратно.
Можно было бы отключить аппарат, и это не сильно изменило бы мою жизнь…
Но в конце концов я оделся, вышел из дома и направился к участку Клюга. Еще один мой сосед, живший через дорогу, Хэл Ланьер, подстригал лужайку перед домом. Он помахал мне рукой, и я ответил тем же. Было около семи вечера. Держалась прекрасная августовская погода. На земле лежали длинные тени. В воздухе стоял запах свежескошенной травы. Мне всегда нравился этот запах, и я подумал, что не мешало бы подстричь и мою лужайку.
Клюгу, видимо, подобная мысль никогда не приходила в голову. Его лужайка местами облысела, а местами заросла вымахавшей по колено травой и сорняками.
Я позвонил в дверной звонок. К двери никто не подошел, и я постучал. Потом вздохнул, заглянул под коврик и открыл найденным там ключом дверь.
— Клюг? — позвал я, сунув голову в прихожую.
Затем неуверенно, словно человек, не знающий, ждут его или нет, прошел через маленький холл. Шторы на окнах, как всегда, были задернуты, но десяток телевизионных экранов в комнате, когда-то служившей гостиной, давали достаточно света, чтобы я мог разглядеть Клюга. Он сидел в кресле перед столом, уткнувшись лицом в клавиатуру компьютера, и в голове его, сбоку, зияла огромная дыра.
Хэл Ланьер работает с компьютерами в лос-анджелесском управлении полиции, поэтому я сначала рассказал ему о том, что обнаружил в доме Клюга, и он уже вызвал полицию. Мы вместе дожидались, пока прибудет первая машина, и он все время спрашивал меня, не трогал ли я там чего-нибудь, а я каждый раз отвечал, что не трогал ничего, кроме дверной ручки.
Машина медицинской службы приехала без сирены, и вскоре кругом уже суетились полицейские. Соседи все повысыпали на улицу: кто стоял у себя во дворе, а кто тихо переговаривался перед домом Клюга. Съемочные группы из нескольких телекомпаний прибыли как раз вовремя, чтобы успеть заснять вынос тела, завернутого в пластиковую простыню. Мужчины и женщины двигались туда-сюда. Надо полагать, они занимались тем, что обычно положено делать полицейским: снимали отпечатки пальцев, собирали факты… Я бы ушел домой, но мне сказали пока остаться.
В конце концов меня отвели в гостиную Клюга к следователю Осборну, которому поручили это дело. Экраны вдоль стен все еще светились. Мы с Осборном пожали друг другу руки, после чего он молча оглядел меня с ног до головы. Маленького роста, лысеющий, следователь показался мне очень уставшим и продолжал казаться таким до тех пор, пока не взглянул на меня в упор. Вот тогда, хотя на самом деле ничего в его лице не изменилось, он совсем перестал выглядеть уставшим.
— Вы Виктор Апфел? — спросил он.
Я ответил утвердительно.
— Мистер Апфел, как по-вашему, из этой комнаты что-нибудь пропало? — спросил Осборн, обводя гостиную рукой.
Я огляделся, отнесясь к вопросу как к занимательной загадке.
Камин, шторы на окнах. Ковер на полу. Но кроме этого, в комнате не было ничего такого, что обычно бывает в гостиных.
Вдоль всех стен располагались столы, оставлявшие лишь узкий проход в центре комнаты. На них громоздились дисплеи, клавиатуры, дисководы и прочие сияющие побрякушки нового века. Все это соединялось толстыми кабелями и шнурами. Под столами стояли другие компьютеры и ящики, доверху наполненные еще каким-то электронным барахлом. Над столами до самого потолка висели полки, забитые коробками с лентами, дисками, кассетами… Это все обозначается одним термином, но я никак не мог тогда его припомнить: программное обеспечение.
— Здесь нет мебели, верно? Кроме…
Следователь взглянул на меня несколько ошарашенно.
— Вы хотите сказать, что здесь раньше стояла мебель?
— Откуда мне знать? — Тут я сообразил, что он меня не понимает. — Вы думали, что я бывал здесь раньше? Но я впервые попал сюда час назад.
Он нахмурился, и мне это не очень понравилось.
— Медэксперт утверждает, что хозяин дома мертв уже часа три. Почему вы оказались здесь час назад, Виктор?
То, что он обратился ко мне по имени, тоже не очень меня обрадовало, но поделать я ничего не мог. Я знал, что придется рассказать ему про телефонный звонок.
Слушая, он глядел на меня с недоверием. Но проверить оказалось несложно, что мы и сделали: Хэл, Осборн, я и еще несколько полицейских направились к моему дому. Когда мы вошли, телефон звонил.
Осборн снял трубку и выслушал сообщение. Лицо его исказилось мрачной гримасой, и чем дальше разворачивались события этого вечера, тем мрачней и мрачней оно становилось.
Десять минут мы ждали нового звонка. Осборн тем временем внимательно осматривал мою комнату. Я даже обрадовался, когда телефон зазвонил. Полицейские сделали запись телефонного сообщения, и мы отправились обратно к дому Клюга.
Осборн сразу же пошел за дом взглянуть на антенный лес моего соседа. Видимо, зрелище его впечатлило.
— Миссис Мэдисон — она живет дальше по улице — считает, что Клюг пытался установить контакт с марсианами, — произнес Хэл с усмешкой, — но я думаю, он просто крал спутниковые передачи.
На лужайке за домом стояли три тарельчатые антенны, шесть высоких мачт и еще такие штуки для микроволновой трансляции, что можно увидеть на зданиях телефонных компаний.
Осборн снова привел меня в гостиную и попросил описать, что я увидел. Я не понимал, какой в этом смысл, но тем не менее попытался:
— Он сидел в том кресле. Кресло стояло здесь перед столом. На полу я увидел пистолет. Рука Клюга свесилась прямо над ним.
— Думаете, это было самоубийство?
— Да, пожалуй, я так и думаю. — Я подождал его комментариев, но он молчал, и я спросил: — А что думаете вы?
Осборн вздохнул:
— Он не оставил записки.
— Самоубийцы не всегда оставляют записки, — заметил Хэл.
— Да. Но достаточно часто, и когда записки нет, мне это не нравится. — Осборн пожал плечами. — Впрочем, это не самое главное.
— А телефонный звонок? — сказал я. — Это тоже что-то вроде предсмертной записки.
Осборн кивнул.
— Что-нибудь еще вы заметили?
Я подошел к столу и взглянул на клавиатуру. На панели значилось: "Тексас инструменте. Модель ТИ-99/4А". Справа, где лежала голова Клюга, на клавиатуре темнело большое кровавое пятно.
— Только то, что он сидел перед этой машиной. — Я коснулся клавиши, и экран дисплея, стоявшего за клавиатурой, тут же заполнился словами. Я быстро отдернул руку, потом вгляделся в появившийся текст.
НАЗВАНИЕ ПРОГРАММЫ: ПРОЩАЙ, РЕАЛЬНЫЙ МИР. ДАТА: 20.08. СОДЕРЖАНИЕ: ЗАВЕЩАНИЕ, РАЗНОЕ. ПРОГРАММИСТ: ЧАРЛС КЛЮГ. ДЛЯ ВКЛЮЧЕНИЯ ПРОГРАММЫ НАЖМИТЕ ВВОД
В конце предложения мерно пульсировал маленький черный квадратик. Позже я узнал, что он называется "курсор".
Все собрались вокруг машины. Хэл, специалист по компьютерам, пояснил, что многие дисплейные устройства стирают изображение, оставляя экран пустым, если в течение десяти минут никто не меняет выведенную на него информацию. Делается это для того, чтобы экран дисплея не выгорал там, где светятся слова. Когда я коснулся клавиши, экран был зеленым, но потом появились черные буквы на голубом фоне.
— Эту клавиатуру проверяли на отпечатки пальцев? — спросил Осборн.
Никто этого толком не знал, поэтому Осборн взял карандаш и ластиком на его конце нажал клавишу "ВВОД".
Текст с экрана исчез, а затем голубой фон заполнили маленькие овальные фигурки, падающие сверху, словно дождевые капли. Сотни и сотни фигурок самых разных цветов.
— Это же пилюли, — удивленно произнес один из полицейских. — Вон, смотрите, «Кваалуд»! А это — "Нембутал"!
Все наперебой принялись показывать пальцами на изображения пилюль. Я сам сразу узнал белую капсулу с красным ободком — наверняка «Дилантин». Уже несколько лет я принимаю их каждый день.
В конце концов дождь из пилюль прекратился, и эта дьявольская машина принялась наигрывать "Все ближе к тебе, мой господь" в три инструментальные партии.
Несколько человек рассмеялись. Не думаю, что на самом деле кому-то из нас происходящее показалось забавным: слушать эту мрачную панихиду было довольно неприятно, но звучала она, словно аранжировка для свистка, каллиопы и дудки. Как тут не засмеяться?
Пока играла музыка, в левом краю экрана появилась маленькая, целиком сложенная из квадратиков фигурка. Подергиваясь, она двинулась к центру. Чем-то изображение напоминало человечка из видеоигры, только выполнено оно было не столь детально; чтобы узнать в фигурке человека, требовалось некоторое воображение.
Потом в центре экрана появился еще какой-то предмет, и «человечек» остановился напротив него. Он согнулся, и под ним возникло изображение чего-то вроде скамеечки.
— Что это такое?
— Компьютер, видимо.
Похоже, на картинке действительно изображался компьютер, потому что человечек вытянул вперед руки и задергал ими, словно пианист у рояля. Человечек печатал, а над ним появлялись слова.
ГДЕ-ТО В ПУТИ Я ЧТО-ТО УПУСТИЛ. Я СИЖУ ЗДЕСЬ ДНЯМИ И НОЧАМИ, КАК ПАУК В ЦЕНТРЕ СВОЕЙ ПАУТИНЫ… Я ХОЗЯИН ВСЕГО ОБОЗРИМОГО… И ВСЕ ЖЕ ЭТОГО НЕДОСТАТОЧНО. ДОЛЖНО БЫТЬ БОЛЬШЕ. ВВЕДИ СВОЕ ИМЯ
— Боже, — произнес Хэл. — Я не могу в это поверить… Интерактивное предсмертное письмо…
— Нам надо узнать, что дальше.
Я стоял ближе всех у. клавиатуре, так что я наклонился и набрал свое имя. Но, подняв глаза, увидел, что сделал опечатку, и получилось: ВИКТ9Р.
— Как мне это исправить? — спросил я.
— Просто вводите, — сказал Осборн, потом протянул руку передо мной и нажал ВВОД.
ЗНАКОМО ЛИ ТЕБЕ ТАКОЕ ЧУВСТВО, ВИКТ9Р? ТЫ РАБОТАЕШЬ ВСЮ ЖИЗНЬ, ЧТОБЫ УМЕТЬ ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ДЕЛАЕШЬ, ЛУЧШЕ ДРУГИХ, НО ОДНАЖДЫ ВДРУГ ПРОСЫПАЕШЬСЯ И НЕ МОЖЕШЬ ПОНЯТЬ, ЗАЧЕМ ВСЕ ЭТО. СО МНОЙ ИМЕННО ТАК И ПРОИЗОШЛО. ХОЧЕШЬ УЗНАТЬ ДАЛЬШЕ, ВИКТ9Р? ДА НЕТ
После этого текст лился нескончаемым потоком. Клюг, похоже, понимал это и немного смущался, потому что после каждого параграфа из сорока-пятидесяти слов он предоставлял читателю выбор ДА/НЕТ.
Я то и дело переводил взгляд с экрана на клавиатуру, куда ткнулся головой Клюг, и представлял себе, как он сидит в этой комнате один и вводит текст.
Он писал, что ощущает подавленность, что не может дальше так жить. Он принимал слишком много пилюль (в этом месте на экране вновь посыпались сверху разноцветные овальные фигурки), и у него пропала цель жизни. Он сделал все, что запланировал. Мы временами просто не понимали, что он имеет в виду: Клюг писал, например, что он не существует, и мы сочли это всего лишь образным выражением.
ТЫ ПОЛИЦЕЙСКИЙ, ВИКТ9Р? ЕСЛИ НЕТ, ТО СКОРО ПОЛИЦИЯ ЗДЕСЬ ПОЯВИТСЯ. ПОЭТОМУ СООБЩАЮ ИЛИ ТЕБЕ, ИЛИ ПОЛИЦЕЙСКОМУ: Я НЕ ПРОДАВАЛ НАРКОТИКИ. ПРЕПАРАТЫ, ХРАНЯЩИЕСЯ У МЕНЯ В СПАЛЬНЕ, Я ИСПОЛЬЗОВАЛ ТОЛЬКО ДЛЯ ЛИЧНЫХ НУЖД. Я ПРИНИМАЛ ОЧЕНЬ МНОГО, НО ТЕПЕРЬ ОНИ МНЕ БОЛЬШЕ НЕ ПОНАДОБЯТСЯ. НАЖМИТЕ ВВОД
Осборн нажал клавишу, и в противоположном конце комнаты, напугав нас всех до смерти, затрещал принтер. Я наблюдал, как головка носится туда и назад, печатая текст в обоих направлениях, когда Хэл указал вдруг на экран дисплея и закричал:
— Смотрите! Смотрите сюда!
Человечек на экране снова встал и повернулся к нам. В руке он держал что-то похожее на пистолет и теперь приставил его к голове.
— Нет! — невольно вскрикнул Хэл.
Маленький человечек не обратил на него никакого внимания. Раздался неестественный звук выстрела, и он упал на спину. По экрану побежала красная струйка, принтер замолк. На дисплее остался только маленький черный труп, лежащий на спине, и слово — А-^ В СЁ-А-А под ним.
Я глубоко вздохнул и посмотрел на Осборна. Сказать, что в лице его читалось неудовольствие, было бы просто недостаточно.
— Что там говорилось насчет наркотиков в спальне? — спросил он.
Мы наблюдали, как Осборн, ничего не находя, копается в ящиках столов и тумбочек. Потом он заглянул под кровать и в шкаф. Как и в других комнатах, здесь было полно компьютеров, от которых через пробитые в стенах отверствия уходили толстые пучки проводов.
Я стоял рядом с большой цилиндрической коробкой из картона (одной из нескольких в комнате) емкостью, наверно, галлонов в тридцать, похожей на те, в которых обычно пересылают вещи. Крышка у коробки съехала чуть в сторону, и я просто поднял ее. О чем тут же пожалел.
— Осборн, — позвал я. — Посмотрите-ка лучше сюда.
В коробке стоял мешок из толстого полиэтилена, на две трети заполненный капсулами «Кваалуда». Полицейские сразу же поотдирали крышки с остальных коробок, где обнаружили капсулы амфетаминов, «Нембутал», «Валиум» и еще много всего в том же роде.
После этой находки в доме опять появилось множество полицейских. Вновь вернулись и телевизионщики.
Меня среди всей этой кипучей деятельности никто не замечал, поэтому я проскользнул к себе в дом и запер дверь. Время от времени я выглядывал из-за занавесок и видел, как репортеры берут интервью у соседей. Хэл тоже там крутился и, похоже, наслаждался уделяемым ему вниманием. Дважды люди с телевидения стучали мне в дверь, но я не открывал, и в конце концов все ушли.
Я наполнил ванну горячей водой и отмокал там, наверно, целый час. Затем включил отопление на максимум и забрался в постель под груду одеял.
Однако всю ночь меня била дрожь.
На следующий день часам к девяти явился Осборн. Я открыл дверь, и следом за ним вошел Хэл. Выглядели они совсем не весело, и я, догадавшись, что полиция работала всю ночь, приготовил им кофе.
— Возьмите-ка, почитайте, — сказал Осборн, протягивая мне компьютерную распечатку. Я развернул бумагу, надел очки и начал читать.
Текст был отпечатан этим жутким шрифтом от игольчатой головки. Обычно я, не читая, выбрасываю подобные вещи в камин, но на этот раз сделал исключение.
Передо мной лежало завещание Клюга, и мне пришло в голову, что при утверждении этого документа в суде юристам придется несладко.
Клюг снова повторял, что он не существует, поэтому у него не может быть родственников, а все свое состояние он решил отдать тому, кто этого заслуживает.
"Но кто этого заслуживает?" — задавался вопросом он. Конечно же не мистер и миссис Перкинс, живущие через четыре дома вдоль по улице: они постоянно избивают детей. В доказательство этого Клюг ссылался на судебные постановления в Буффало и в Майами, а также на дело, возбужденное в местном суде.
Миссис Рэндор и миссис Полонски, живущие еще пятью домами дальше, любительницы распускать слухи.
Старший сын Андерсонов угоняет автомашины.
Мариан Флорес сжульничала на выпускных экзаменах по алгебре.
Совсем неподалеку жил тип, который на весьма крупную сумму надул городские власти на действующем до сих пор подряде на строительство шоссе. Жена одного из соседей путалась с коммивояжерами, а еще две другие завели себе постоянных любовников. Один подросток сделал своей подружке ребенка, бросил ее и расхвастался об этом приятелям.
Целых двенадцать пар, живущих по соседству, скрывали часть доходов от налогового управления или подтасовывали разрешаемые законом скидки.
У соседей, живущих за домом Клюга, постоянно лает собака.
Здесь я мог бы согласиться: эта собака частенько не давала мне заснуть по ночам. Но все остальное… просто немыслимо! Прежде всего, какое право имеет человек, незаконно хранящий двести галлонов наркотиков, судить своих соседей так строго? Конечно, люди, избивающие детей, это одно дело, но можно ли обливать грязью всю семью за то, что их сын крадет автомобили? И потом, откуда Клюг узнал то, что он знал?
Впрочем, там было еще. В частности, о неверных мужьях, где среди прочих фигурировал Харолд, Хэл, Ланьер, в течение трех лет встречавшийся с женщиной по имени Тони Джонс, которая служила вместе с ним в центре обработки информации лос-анджелесского управления полиции. Она подталкивала его к разводу, он же ждал "удобного момента, чтобы рассказать жене".
Я взглянул на Хэла: его покрасневшее лицо достаточно убедительно подтверждало то, о чем я только что прочел.
И тут дошло до меня… Что же Клюг узнал обо мне?
Я пробежал глазами вдоль страницы, выискивая свою фамилию, и обнаружил ее в самом последнем параграфе.
"… тридцать лет мистер Апфел расплачивается за ошибку, которую он даже не совершал. Я, пожалуй, не предложил бы его кандидатом в святые, но в силу отсутствия за ним явных грехов — этого в данной ситуации уже достаточно — я оставляю всю свою законную собственность Виктору Апфелу."
Я взглянул на Осборна: его усталые глаза смотрели на меня внимательно и оценивающе.
— Но мне ничего этого не нужно!
— Вы полагаете, это то самое вознаграждение, что упоминал Клюг?
— Должно быть, — сказал я. — А что еще?
Осборн вздохнул и сел в кресло.
— По крайней мере он не пытался завещать вам наркотики. Вы все еще утверждаете, что совсем его не знали?
— Вы меня в чем-то обвиняете?
— Мистер Апфел, — сказал он, разводя руками, — я просто задаю вопросы. В делах о самоубийствах никогда нет уверенности на все сто. Может быть, произошло убийство. И если это так, то вы сами видите: вы пока единственный известный нам человек, оказавшийся в выигрыше от случившегося.
— Но он был для меня практически чужим.
Осборн кивнул, постукивая пальцем по своему экземпляру распечатки. Я взглянул на тот, что лежал передо мной, и мне захотелось, чтобы он куда-нибудь провалился.
— Кстати, что это… за ошибка, которую вы не совершали?
Я так и думал, что этот вопрос он задаст следующим.
— Во время войны в Северной Корее я попал в плен.
Осборн какое-то время обдумывал мой ответ. Я ударил рукой по подлокотнику кресла, вскочил и снова поймал на себе взгляд его обманчиво усталых глаз.
— Похоже, прошлое до сих пор сильно волнует вас.
— Это не так легко забывается.
— Хотите что-нибудь рассказать мне о случившемся тогда?
— Дело в том, что все… Нет. Я ничего не хочу говорить. Ни вам, ни кому другому.
— Я должен буду задать вам еще кое-какие вопросы относительно смерти Клюга.
— Видимо, я буду отвечать только в присутствии своего адвоката.
"Боже… Теперь мне придется еще и адвоката искать. Знать бы с чего начинать…"
Осборн снова кивнул, потом поднялся и направился к двери.
— Я уже собрался списать дело на самоубийство, — сказал он, — и единственное, что меня беспокоило, это отсутствие предсмертной записки. Теперь мы ее получили. — Он махнул рукой в сторону дома Клюга, и на лице его появилось сердитое выражение. — Но этот тип не только написал записку, он еще и запрограммировал ее в свой чертов компьютер вместе с целой кучей видеоэффектов. Я, положим, не удивляюсь уже, когда люди делают всякие сумасшедшие вещи: достаточно всего повидал за свою жизнь. Но услышав, что компьютер играет гимн, я понял, что здесь убийство. Сказать по правде, мистер Апфел, я не думаю, что это сделали вы. В одной только моей распечатке — уже несколько дюжин мотивов. Может быть, он шантажировал соседей. Может, именно так он купил всю аппаратуру. Опять же, люди, имеющие наркотики в таких количествах, редко умирают своей смертью. Мне предстоит много работы, но я узнаю, кто это сделал. — Он пробормотал что-то о невыезде, потом пообещал вернуться позже и вышел.
— Вик… — произнес Хэл, и я взглянул на него.
— Я насчет распечатки… — сказал он. — Я был бы тебе благодарен… Они сказали, что сохранят все в тайне… Ты понимаешь, о чем я?
Я только тогда заметил, что глаза его здорово напоминают глаза таксы.
— Хэл, отправляйся домой и ни о чем не беспокойся.
Он кивнул и двинулся к выходу.
— Я не думаю, что все это получит огласку, — сказал он.
На самом деле, конечно, получилось наоборот. Возможно, это случилось бы даже без писем, которые начали приходить через несколько дней после смерти Клюга. Писем со штемпелями Трентона, штат Нью-Джерси, переданных с компьютера, который так и не удалось проследить. В них то, что Клюг упомянул в своем завещании, описывалось уже во всех подробностях.
Тогда, однако, я ничего об этом не знал. Остаток дня после того, как ушел Хэл, я провел в постели под электроодеялом, но никак не мог согреть ноги. Вставал я, только чтобы сделать сандвич или полежать в горячей ванне.
Несколько раз в дверь стучали репортеры, но я не отзывался. На следующий день я позвонил Мартину Абрамсу, адвокату, стоявшему в телефонном справочнике первым, и договорился, что он будет представлять мои интересы. Он сказал, что меня, возможно, вызовут в полицейский участок для дачи показаний. Я ответил, что никуда не поеду, проглотил две капсулы «Дилантина» и бросился в постель.
Пару раз с улицы доносилось завывание сирены, и один раз я расслышал крики: кто-то с кем-то громко спорил. Усилием воли я заставлял себя сидеть дома и не высовываться. Признаюсь, любопытство мучило, но вы и сами прекрасно знаете, что случается с любопытными…
Я ждал возвращения Осборна, но он все не приходил. Дни шли, превращаясь в неделю, и за это время случилось только два события, достойных внимания.
Первое началось стуком в дверь через два дня после смерти Клюга. Я выглянул из-за занавески и увидел припаркованный на обочине серебристый «Феррари». Разглядеть, кто стоит у дверей, я не мог и поэтому спросил, кто там.
— Меня зовут Лиза Фу, — ответила какая-то женщина. — Вы приглашали меня.
— Я определенно не помню вас.
— Это дом Чарлса Клюга?
— Нет, вам в соседний.
— О, извините.
Я решил предупредить ее, что Клюга уже нет в живых, и открыл дверь. Женщина обернулась и улыбнулась совершенно ослепительной улыбкой.
Просто не знаю, с чего начать описание Лизы Фу. Помните то время, когда на первых страницах газет красовались карикатуры на Хирохито и Тодзио, а в «Таймс» совершенно без смущения пользовались словом «джап»? Маленькие человечки с круглыми, как футбольный мяч, лицами, уши, словно ручки от кувшинов, очки с толстыми стеклами, два больших, как у кролика, передних зуба и тоненькие усики…
Если не считать усы, то она просто сошла вот с такой карикатуры. Очки, зубы… Но на зубах стояла скобка, и это напоминало клавиши пианино, обмотанные колючей проволокой. Ростом она была пять футов и восемь или девять дюймов, а весила не больше 110 фунтов. Причем, я бы сказал сто, но добавил по пять фунтов на каждую грудь, настолько большую при ее тоненькой фигурке, что надпись на майке читалась как "POCK LIVE", и только когда она поворачивалась боком, я мог разглядеть две буквы «S» по краям.
Лиза Фу протянула мне изящную тонкую руку.
— Похоже, мы некоторое время будем соседями, — сказала она. — По крайней мере пока я не разберусь с этим "логовом дракона" на соседнем участке.
Если у нее и чувствовался какой-то акцент, то скорее из долины Сан-Фернандо.
— Очень приятно.
— Вы его знали? Я имею в виду Клюга? Так он по крайней мере себя называл…
— А вы думаете, это не настоящая его фамилия?
— Сомневаюсь. «Клюг» по-немецки означает «умный». А на жаргоне хакеров это «хитрец» или «ловкач», что к Клюгу относится в полной мере. Хотя "серый процессор" у него определенно барахлил. — Она многозначительно постучала пальцем себя по виску. — «Вирусы», «фантомы» и «демоны» выскакивают каждый раз, когда люди из полиции пытаются подключиться к его системам, матобеспечение «протухает», "битовые корзины" переполняются…
Она говорила и говорила, но для меня все это звучало как суахили.
— Вы хотите сказать, что в его компьютерах прячутся демоны?
— Точно.
— Тогда им, похоже, нужен будет экзорсист.
Она ткнула большим пальцем себя в грудь, показав одновременно еще пол-акра зубов, и сказала:
— Это я и есть. Однако мне надо идти. Заскакивайте повидаться в любое время.
Второе интересное событие недели произошло днем позже: по почте пришел бланк банковского уведомления. На мой счет были переведены три суммы. Первая — обычный чек из Управления по делам ветеранов войны на 487 долларов. Вторая сумма в 392 доллара 54 цента — проценты на деньги, оставленные мне моими родителями пятнадцать лет назад.
Третий вклад был переведен двадцатого, в тот день, когда умер Клюг, — 700.083 доллара 04 цента.
Через несколько дней ко мне заглянул Хэл Ланьер.
— Ну, неделька!.. — произнес он, плюхнувшись на диван, и начал рассказывать.
Оказалось, что в нашем квартале зарегистрирована еще одна смерть. Письма вызвали немало неприятностей, особенно после того, как полиция начала ходить по домам и допрашивать всех подряд. Кое-кто, почувствовав, что круг сжимается, покаялся в своих грехах сам. Женщина, «развлекавшая» коммивояжеров, пока ее муж находился на работе, призналась ему в неверности, и тот ее застрелил. Теперь он сидел в тюрьме округа. Это, пожалуй, самое плохое из того, что произошло, но случались инциденты и помельче: от драк до выбитых камнями стекол. По словам Хэла, налоговое управление планировало временно открыть в нашем районе специальное отделение, поскольку сведения о доходах слишком большого числа людей требовали проверки.
Я подумал о семистах тысячах восьмидесяти трех долларах.
И четырех центах.
Промолчал, но почувствовал, как у меня начинают холодеть ноги.
— Ты, наверно, хочешь знать, что там у нас с Бетти, — сказал он наконец.
Я не хотел. Не хотел знать вообще ничего об этом, но попытался изобразить на лице соответствующее выражение сочувствия.
— Все кончено, — сказал он, удовлетворенно вздыхая. — Я имею в виду — между мной и Тони. Я все рассказал Бетти. Несколько дней было очень плохо, но, думаю, теперь наш брак стал еще крепче. — Он замолчал на некоторое время, наслаждаясь теплом происшедших перемен.
Мне удавалось сохранять серьезное выражение лица и в более провоцирующих ситуациях, так что, кажется, я выслушал его вполне достойным образом.
Он хотел рассказать мне, что они узнали о Клюге, хотел пригласить меня домой пообедать, но я вежливо отказался от обоих предложений, сославщись на то, что старые раны совсем меня замучали. И я уже почти выпроводил его, когда в дверь постучал Осборн. Ничего не оставалось, кроме как впустить его. Хэл тоже остался.
Я предложил Осборну кофе, что было с благодарностью принято. Выглядел он теперь как-то иначе, и сначала я никак не мог понять, в чем дело: то же самое усталое выражение лица… Впрочем, нет. Раньше мне казалось, что это маска или цинизм, присущий полицейским. Но в тот день в его лице читалась подлинная усталость. Она как бы перетекала с лица на плечи, руки, передавалась походке и манере сидеть согнувшись. Над ним словно повисло тяжелое ощущение поражения.
— Я все еще на подозрении? — спросил я.
— Хотите спросить, не нужно ли вам пригласить адвоката? Думаю, не стоит беспокоиться. Я достаточно тщательно проверил вас. Завещание Клюга едва ли будет стоить чего-то в суде, так что даже ваши мотивы выглядят не очень убедительно. На мой взгляд, у любого из местных торговцев кокаином было гораздо больше причин убрать Клюга, чем у вас. — Он вздохнул. — Я просто хотел эадать пару вопросов. Можете не отвечать, если не хотите.
— Давайте попробуем.
— Вам не запомнились какие-либо необычные его посетители? Люди, приходившие или уходившие ночью?
— Единственное, что я помню, это служебные машины. Почта, "Федерал Экспресс", компании по доставке грузов и прочие… Надо полагать, наркотики могли прибывать со всеми этими людьми.
— Мы тоже так решили. Едва ли он работал по мелочам. Возможно, он служил посредником. Получил, передал… — Осборн на какое-то время задумался и отхлебнул кофе.
— Есть какие-нибудь успехи в расследовании? — спросил я.
— Хотите знать правду? Дело заходит в тупик. У нас слишком много мотивов, но ни один из них не работает. Насколько мы поняли, никто в округе и понятия не имел, что Клюг располагает всей этой информацией. Мы проверили банковские счета и нигде не обнаружили доказательств шантажа. Так что соседи явно в картину не вписываются. Хотя, если бы Клюг остался в живых, сейчас его с удовольствием прихлопнул бы почти любой из тех, кто живет по соседству.
— Это точно, — сказал Хэл.
Осборн хлопнул себя ладонью по ляжке.
— Если бы мерзавец остался в живых, я сам бы его убил! — воскликнул он. — Но теперь я начинаю думать, что он никогда не был жив.
— Не понимаю…
— Если бы я своими глазами не видел труп… — Осборн сел чуть прямее. — Он писал, что не существует. И на практике это действительно почти так. В электрогазовой компании о нем никогда не слышали. Клюг подключен к их линиям, сотрудник компании каждый месяц снимал показания счетчиков, но компания никогда не выставляла ему никаких счетов. То же самое и с телефоном. У него дома целый коммутатор, который изготовлен телефонной компанией, доставлен и установлен ими же, но у них нет об этом никаких сведений. Мы разговаривали с рабочим, установившим его. Он сказал, что сдал все сведения о работе и компьютер их принял. Клюг не открывал счета ни в одном из банков Калифорнии, и, похоже, он ему просто не был нужен. Мы обнаружили около сотни компаний, которые продали ему то или иное оборудование, доставили, а затем либо отметили его счет как оплаченный, либо напрочь «забыли», что вообще имели с ним дело. В некоторых из них зафиксированы номера чеков и счетов, но ни эти счета, ни даже банки никогда не существовали.
Он откинулся в кресле, и я почувствовал, что все эти факты его просто бесят.
— Единственный, кто вообще имел представление о Клюге, это человек, доставлявший ему раз в месяц продукты из бакалейной лавки. Маленький магазинчик неподалеку отсюда. У них нет компьютера, все расчеты по квитанциям. Клюг платил чеками "Уэллс Фарго". Там эти чеки принимали к оплате, и никогда никаких проблем не возникало. Хотя о Клюге там даже не слышали.
Я задумался. Похоже, Осборн ожидал от меня какой-то реакции, и я высказал свое предположение:
— Он делал все это с помощью компьютеров?
— Верно. То, что он проворачивал с бакалейной лавкой, я еще понимаю. Но по большей части Клюг проникал прямо в базовое программное обеспечение и затирал все сведения о себе. Энергокомпания никогда не получала платежей ни чеками, ни каким-либо другим образом именно потому, что, по их мнению, они никогда и ничего Клюгу не продавали. Ни одно из правительственных учреждений также никогда ничего о Клюге не знало. Мы проверили все: от почтового управления до ЦРУ.
— Но, возможно, Клюг — это не настоящая его фамилия? — предположил я.
— Да. Но в ФБР нет его отпечатков пальцев. Мы в конце концов узнаем, кто он такой, но это ни на миллиметр не приближает нас к ответу на вопрос о том, произошло убийство или нет.
Осборн признал, что на него в определенном смысле давят с тем, чтобы он закрыл дело — по крайней мере ту часть, которая касалась смерти Клюга, — списав все на самоубийство, и забыл о нем. Однако он в самоубийство не верил. Разумеется, расследование второй половины истории, то есть попытки раскрыть махинации Клюга, никто пока прекращать не собирался.
— Теперь все зависит от этой стрекозы, — сказал Осборн.
— Жди, — ответил Хэл, фыркнув, и пробормотал что-то про "азиатов в лодках".
— Эта девушка? Она все еще здесь? Кто она такая?
— Какая-то "компьютерная звезда" из Калифорнийского технологического. Мы связались с ними, сообщили, что у нас за проблемы, и вот кого они нам прислали. — По лицу Осборна было понятно, что ни на какую помощь с ее стороны он на самом деле не рассчитывает.
В конце концов мне удалось от них избавиться. Когда они уходили по садовой дорожке, я взглянул в сторону дома Клюга: на его участке действительно стоял серебристый «Феррари» Лизы Фу.
Ходить мне туда было совершенно незачем. Я прекрасно это знал и потому занялся приготовлением ужина. Сделал запеканку из тунца — когда я готовлю ее по своему собственному рецепту, она гораздо лучше, чем предполагает название, — потом вышел во двор набрать зелени для салата. Я срывал помидоры и думал о том, что надо бы охладить бутылку белого вина, и тут мне в голову пришло, что наготовил я вполне достаточно на двоих.
Поскольку я никогда не делаю ничего наспех, я сел и обдумал эту мысль. В конце концов меня убедили ноги: впервые за всю неделю им было тепло. И я отправился к дому Клюга.
Решетки за открытой настежь дверью не оказалось, и мне подумалось, как странно и тревожно выглядит незакрытое, незащищенное жилище. Остановившись на крыльце, я заглянул внутрь, но дальше коридора ничего не увидел.
— Мисс Фу? — позвал я.
Никто не ответил. В предыдущий раз, зайдя в дом, я обнаружил там мертвого человека… Я торопливо прошел по коридору.
Лиза Фу сидела на скамеечке от рояля перед компьютерной консолью. Она сидела, поджав коричневые ноги, в позе лотоса, и я видел в профиль ее прямую спину и пальцы, зависшие над клавиатурой. На экране перед ней быстро пробегали слова. Она подняла голову и в улыбке сверкнула зубами.
— Кое-кто сообщил мне, что вас зовут Виктор Апфел, — сказала она.
— Да. Э-э-э… дверь была открыта…
— Жарко, — пояснила она и, оттянув двумя пальцами ворот, принялась обмахиваться краем майки. — Чем могу быть полезна?
— Да в общем-то… — Сделав шаг в полутьме, я споткнулся обо что-то на полу: оказалось, это большая, плоская коробка типа тех, в которых доставляют на дом крупные порции пиццы. — Я готовил ужин и, решив, что там хватит на двоих, подумал, может быть, вы…
Я растерянно замолчал, потому что в этот момент заметил кое-что еще. Вначале мне показалось, что она сидит в шортах; на самом же деле, кроме майки и узеньких розовых трусов от купальника, на ней ничего не было. Правда, ее, похоже, это совершенно не смущало.
— …присоединитесь ко мне за ужином?
Ее улыбка стала еще шире.
— С удовольствием, — ответила она, легко вскочила на ноги прямо из лотоса и пронеслась мимо меня, оставляя за собой легкий запах пота со сладковатым привкусом мыла. — Я буду через минуту.
Я оглядел комнату, но мысли мои все время возвращались к Лизе. Пиццу она, видимо, любила с пепси: на полу валялось множество пустых банок. На коленке и на левом бедре у нее я заметил глубокие шрамы. Пепельницы стояли чистые… Клюг, вероятно, курил, Лиза — нет. Четко обрисовывались при ходьбе длинные мышцы ее икр. На пояснице у нее росли крошечные мягкие волоски, едва заметные в зеленом свете дисплея. Я слышал, как журчит вода в раковине, смотрел на желтые странички блокнота, исписанные в манере, которую я не встречал уже несколько десятков лет, ощущал запах мыла и думал о ее коричневой с легким пушком коже и легкой походке.
В гостиную она вернулась уже в джинсах с обрезанными штанинами, сандалиях и новой майке. На старой значилось "БЭРРОУЗ ОФФИС СИСТЕМЗ". На этой же, чистой, с запахом свежевыстиранного хлопка, были Микки-Маус и замок Белоснежки, причем уши Микки-Мауса вытягивались назад по верхнему склону непропорционально большой груди. Я двинулся за Лизой на улицу.
— Как мне нравится ваша кухня! — сказал она. До этих слов я никогда не обращал внимания на обстановку своей кухни. Ее словно перенесли в капсуле времени со страниц «Лайфа» начала пятидесятых годов. В углу стоял старенький покатый "Фригидеер" выпуска еще тех лет, когда это слово служило общим термином типа клинекса или коки. Крышки столов покрыты желтой плиткой, которую сейчас можно увидеть только в ванных комнатах. На кухне вообще не было ни грамма пластмассы. Вместо посудомоечного агрегата у меня стояла двойная раковина и проволочная сушилка. Ни электрооткрывателя для банок, ни уплотнителя мусора, ни микроволновой печи… Самой новой вещью на кухне был, пожалуй, смеситель, купленный пятнадцать лет назад. Я умею и люблю работать руками. Люблю чинить.
— Хлеб просто бесподобный! — воскликнула Лиза. Хлеб я испек сам. Она вымакала подливку в тарелке хлебной коркой, потом спросила, можно ли ей добавки. Насколько я понимаю, вымахивать коркой подливкy — дурной тон, но меня это ничуть не шокировало: я сам всегда так делаю. Впрочем, за исключением этого, манеры ее были безупречны. Она умяла три порции моей запеканки, после чего тарелку можно было бы и не мыть. Создавалось впечатление, что у нее чудовищный и едва сдерживаемый аппетит.
Она откинулась в кресле, и я снова налил вина в ее бокал.
— Вы уверены, что не хотите больше горошка?
— Я лопну. — Она удовлетворенно похлопала себя по животу. — Большое спасибо, мистер Апфел. Я уже лет сто не ела домашней пищи.
— Можете звать меня Виктором.
— Я так люблю американскую кухню.
— А я и не знал, что она существует. Я имею в виду, не как китайская или… Вы американка?
Она улыбнулась.
— Я имею в виду…
— Я понимаю, что вы имеете в виду, Виктор. Гражданство у меня американское, но родилась я не здесь… Извините, я на минуточку… Я знаю, это невежливо вот так сразу вскакивать из-за стола, но с этими скобками мне приходится чистить зубы, как только поем.
Убирая со стола, я слышал ее в ванной. Потом я пустил воду в раковину и взялся за тарелки. Через некоторое время Лиза присоединилась ко мне, схватила кухонное полотенце и принялась, невзирая на мои протесты, вытирать посуду, стоявшую на сушилке.
— Вы живете здесь один? — спросила она.
— Да. С тех пор, как умерли родители.
— Вы были женаты? Впрочем, если это не мое дело, так и скажите.
— Ничего. Я никогда не был женат.
— Для мужчины, живущего без женщины, вы неплохо справляетесь с хозяйством.
— Большая практика. Можно мне задать вопрос?
— Валяйте.
— Откуда вы? Тайвань?
— У меня способности к языкам. Тогда, дома, я говорила на «пиджин-америкэн», но, оказавшись здесь, быстро выучилась говорить правильно. Еще я говорю по-французски, правда, довольно паршиво; по-китайски, на четырех-пяти диалектах, но совершенно безграмотно; чуть-чуть по-вьетнамски и знаю тайский ровно настолько, чтобы сказать: "Моя хотеть видеть американский консул, быстро-очень-черт-побери, эй-ты!"
Я рассмеялся: последнюю фразу она произнесла с жутким акцентом.
— Здесь я уже восемь лет. Вы, наверно, догадались, где это "дома"?
— Вьетнам? — предположил я.
— Точно. Сайгон.
— Я принял вас за японку.
— Ну что поделаешь?.. Когда-нибудь я вам расскажу о себе… Виктор, а вот там за дверью прачечная комната? С электрической стиральной машиной?
— Точно.
— Я не слишком вам помешаю, если запущу кое-что постирать?
Конечно, она мне не мешала. Семь пар джинсов — некоторые с отрезанными штанинами — и две дюжины маек с рисунками вполне сошли бы за мальчишечий гардероб, если бы к ним не прилагались еще всяческие полупрозрачные сугубо женские предметы.
Потом мы отправились на задний двор посидеть в последних лучах заходящего солнца, и она захотела взглянуть на мой огород. Предмет моей гордости. Когда я чувствую себя хорошо, я провожу там до пяти часов в день, обычно по утрам, причем круглый год. На юге Калифорнии это возможно. У меня есть даже маленькая самодельная теплица.
Ей все понравилось, хотя огород содержался не в лучшем виде: последнюю неделю я провел либо в постели, либо в горячей ванне, так что кругом повылезли сорняки.
— Когда я была маленькой, я тоже работала на огороде, — сказала Лиза. — И еще два года я провела на рисовых плантациях.
— Видимо, там все по-другому.
— Еще бы, черт побери! Я после этого несколько лет подряд не могла даже смотреть на рис.
Потом она заметила расплодившихся на листьях тлей, и мы, присев на корточки, принялись их собирать. Сидела она в той самой характерной для азиатских крестьян позе, что я очень хорошо помнил, но никогда не умел имитировать. Пальцы ее, длинные и узкие, вскоре стали совсем зелеными от раздавленных насекомых.
Разговаривали мы о самых разных вещах. Не помню уже с чего, но я рассказал ей, что воевал в Корее. Узнал, что ей двадцать пять лет. Выяснилось, что дни рождения у нас совпадают, так что несколько месяцев назад мне исполнилось ровно вдвое больше, чем ей.
Имя Клюга всплыло в разговоре только один раз, когда Лиза упомянула, что очень любит готовить, а в доме моего соседа делать это совершенно невозможно.
— В гараже у него стоит морозильник, забитый всякими готовыми замороженными обедами, — сказала она. — В доме одна тарелка, одна вилка, одна ложка и один стакан. Плюс микроволновая печь — самая лучшая модель из тех, что можно встретить в каталогах. Но это все. На кухне больше вообще ничего нет. — Она покачала головой и прикончила очередную тлю. — Он явно был со странностями.
Лиза разделалась со стиркой уже к вечеру, когда почти стемнело. Выстиранное белье она загрузила в плетеную корзину, и мы отправились на улицу развешивать его на веревках. Получилось что-то вроде игры. Я встряхивал майку, потом разглядывал рисунок или надпись на ней. Иногда я сразу понимал, о чем речь, иногда нет. Там встречались изображения рок-групп, карта Лос-Анджелеса, кадры из "Звездного пути"… Всего понемногу.
— А что такое "Общество L5"? — спросил я.
— Это парни, которые хотят построить в космосе орбитальные фермы. Я спросила, собираются ли они выращивать там рис, и когда мне ответили, что, по их мнению, рис не самая лучшая культура для условий невесомости, я эту майку купила.
— И сколько же их у тебя?
— О-о! Должно быть, сотни четыре или пять. Обычно я одеваю их два-три раза, а потом откладываю.
На следующий день почта принесла письмо из адвокатской конторы в Чикаго. О семистах тысячах долларов. Оказывается, деньги перевела мне арендная компания в Делавэре, основанная в 1933 году для того, чтобы обеспечить мою старость. Основателями числились мои родители. Кое-какие долгосрочные вклады созрели, что и привело к моему недавнему финансовому взлету. Причем эта сумма поступила на мой счет в банке уже после уплаты налогов.
Полная ерунда. У моих родителей никогда не было таких денег. Я не хотел их. И отдал бы обратно, если б только знал, у кого Клюг их украл.
Потом я решил, что через год, если не окажусь к тому времени в тюрьме, отдам эти деньги на благотворительные нужды. Может, в "Фонд спасения китов", а может, "Обществу L5".
Все утро я провел в саду. Затем сходил в магазин и купил немного говядины и свинины. Покупки я нес домой в складной проволочной корзине и чувствовал себя просто отлично. Проходя мимо серебристого «Феррари», я даже улыбнулся.
Лиза еще не приходила за выстиранным бельем, так что я снял его с веревки, сложил и отправился к дому Клюга.
— Это я — Виктор.
— Входи.
Лиза сидела там же, где и в прошлый раз, но одета была уже не так легкомысленно. Она улыбнулась, потом, увидев у меня в руках корзину с бельем, хлопнула себя по лбу и бросилась ее забирать.
— Извини, Виктор. Я собиралась…
— Ничего, — сказал я. — Мне не в тягость. И кроме того, у меня появилась возможность попытаться пригласить тебя на ужин еще раз.
Что-то в ее лице изменилось, но она быстро с собой справилась. Может быть, на самом деле «американская» кухня понравилась ей гораздо меньше, чем она говорила, а может, дело было в поваре…
— Конечно, Виктор, с удовольствием. Давай мне корзину. И открой, пожалуйста, шторы, а то здесь как в гробнице.
Лиза торопливо удалилась в другую комнату. Открывая шторы, я заметил, как подъехала и остановилась на обочине машина Осборна. Потом вернулась Лиза. В новой майке, на которой значилось: "A CHANGE OF HOBBIT". Под надписью расположилось приземистое существо с волосатыми ножками. Лиза выглянула в окно и заметила приближающегося Осборна.
— Итак, Ватсон, — произнесла она. — К нам пожаловал инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда. Впустите его, пожалуйста.
Не очень обдуманная реплика: я рассмеялся, и Осборн, едва войдя в комнату, подозрительно уставился на меня.
— Здравствуйте, Апфел, — начал он. — Мы наконец узнали, кто такой Клюг на самом деле.
— Патрик Уильям Гэвин, — сказала Лиза.
У Осборна отвисла челюсть, и довольно долго он не мог справиться с собой. Потом он все-таки закрыл рот, но тут же открыл снова:
— Откуда вы это узнали, черт побери?!
Лиза неторопливо погладила клавиатуру компьютера.
— Я, разумеется, получила эти данные, когда они поступили к вам в контору сегодня утром. В вашем компьютере сидит маленькая потайная подпрограмма, которая шепчет мне на ухо каждый раз, когда в материалах упоминается фамилия Клюг. Однако мне это не было нужно. Я узнала все еще пять дней назад.
— Тогда почему вы… почему вы ничего не сказали?
— Вы ничего не спрашивали.
Некоторое время они смотрели друг на друга в упор. Я понятия не имел, какие события предшествовали этой конфронтации, но и так было ясно, что большой любви они друг к другу не испытывают. Сейчас Лиза выиграла один раунд и, похоже, вовсю этим наслаждалась.
— Если припоминаете, вы пригласили меня, потому что у ваших собственных людей ничего не получалось. Когда я начала работу, система программ уже была повреждена и практически парализована. Ваши люди не могли ничего поправить. Вы решили, что по крайней мере вреда от меня не будет, и пригласили с тем, чтобы я попыталась расколоть коды Клюга, не разрушив систему окончательно. Я это сделала. Вам нужно было только прийти и спросить, и я завалила бы вас тоннами распечаток.
Осборн внимательно слушал. Возможно, он даже понял, что ошибался в своей оценке.
— Что вы узнали? Я могу ознакомиться с этими данными сейчас?
Лиза кивнула и нажала несколько клавиш подряд.
На дисплеях рядом с ней и возле Осборна появился текст. Я подошел к терминалу Лизы и начал читать.
Текст представлял собой краткую биографию Клюга/Гэвина. Он был примерно моего возраста, но в то время, когда в меня стреляли в чужой стране, он старательно делал карьеру в только-только родившейся области производства компьютеров. С самого начала принимая участие в создании этих машин, он работал во многих ведущих исследовательских центрах, и меня удивило, что на установление его личности потребовалось больше недели.
— Все эти данные я собрала довольно просто, — начала рассказывать Лиза, пока мы читали. — Первое, что вы должны понять о Гэвине, это то, что его нет ни в одной компьютеризованной информационной системе. Поэтому я начала обзванивать людей во всех концах страны… Кстати, у него очень любопытный телефонный комплекс; для каждого звонка он генерирует новый исходный номер, и вы не можете ни перезвонить обратно, ни проследить, откуда поступил звонок. Так вот, я начала расспрашивать, кто был в этой области в числе ведущих специалистов в пятидесятые и шестидесятые годы, и мне назвали множество имен. После чего оставалось лишь узнать, кого теперь нет в информационных досье. Свою смерть Гэвин сфабриковал в 1967 году, и я даже обнаружила один отчет об этом событии в старых газетных подборках. Все из знавших Гэвина людей, с которыми я говорила, знали также и о его смерти. Во Флориде имеется настоящее — на бумаге — свидетельство о рождении, но других документов, касающихся личности Гэвина, я не нашла. Он единственный, кого знали многие специалисты в этой области и кто не оставил в нашем мире никаких следов. Мне это показалось достаточно убедительным доказательством.
Осборн дочитал до конца и поднял глаза.
— Очень хорошо, Мисс Фу. Что еще вам удалось узнать?
— Я расколола некоторые из его кодов. Мне повезло, потому что я сумела влезть в базовую программу, которую Гэвин написал, чтобы атаковать чужие программы. Я использовала ее против кое-каких его собственных творений. Мне удалось также проникнуть в файл, содержащий ключи и заметки о том, где они используются. И я кое-чему от него научилась. Но это только надводная часть айсберга.
Она махнула рукой в. сторону молчаливых металлических «мыслителей», расставленных по всей комнате.
— Прежде всего я должна объяснить вам, что вы перед собой видите. Это наиболее хитроумное электронное оружие среди всего того, что человечеству удалось пока создать. Система бронирована не хуже какого-нибудь крейсера. Она просто должна быть такой, поскольку в мире полно очень хитрых сторожевых программ, которые мигом вцепятся подобно терьеру в любого непрошеного гостя и будут держать его мертвой хваткой. И если они добирались все-таки сюда, с ними расправлялся уже Клюг, но обычно никто даже и не подозревал, что он «взломал» их защиту и проник в машину. Клюг в действии напоминал крылатую ракету: быструю, маневренную, летящую над самой землей. И свои атаки он направлял сразу из нескольких тупиковых маршрутов.
У него было множество преимуществ. В наши дни большие информационные системы хорошо защищены. Люди используют пароли и очень сложные коды. Но Клюг участвовал в разработке большинства из этих систем. Нужен дьявольски хитрый замок, чтобы не пустить в дом того, кто делал замки всю жизнь. Опять же, Клюг помогал устанавливать большинство крупных систем и еще тогда оставил в программном обеспечении своих тайных информаторов. Если коды менялись, компьютер сам передавал информацию об этом в какую-нибудь надежную машину, откуда ее позже «вычерпывал» Клюг. Это все равно что вы купите самого большого, злющего и отлично выдрессированного сторожевого пса, а на следующую ночь придет тот тип, что его выдрессировал, погладит пса по голове и вынесет из дома все до последнего цента…
И в таком вот духе. Когда Лиза начинала говорить о компьютерах, девяносто процентов сказанного до меня просто не доходило.
— Я хотела бы кое-что узнать, Осборн, — сказала Лиза.
— Что именно?
— Каков мой статус здесь? Я должна разгадать за вас дело или всего лишь привести систему в такое состояние, когда с ней сможет работать любой компетентный пользователь?
Осборн задумался.
— Меня беспокоит, — добавила она, — что я постоянно попадаю в засекреченные банки данных. Боюсь, в один прекрасный день кто-нибудь вышибет дверь и оденет на меня наручники. Вас это тоже должно беспокоить, потому что кое-кому в кое-каких организациях может не понравиться, если в их дела будет соваться обыкновенный полицейский всего лишь из отдела по борьбе с особо опасными преступлениями.
При этих словах Осборн вскинул голову. Видимо, Лиза добивалась именно такого эффекта.
— А что мне делать? — огрызнулся Осборн. — Упрашивать вас остаться?
— Нет. Мне просто нужно ваше разрешение. Не обязательно в письменном виде. Достаточно будет, если вы просто подтвердите, что даете добро на продолжение работы.
— Послушайте, что я вам скажу. В том смысле, в каком это может касаться округа Лос-Анджелес и штата Калифорния, дома Клюга вообще не существует. Здесь нет участка. Он не зафиксирован в земельных актах. С точки зрения закона, этого места просто нет, следовательно, если кто-то и имеет право давать вам разрешение на работу с материалами Клюга, то это я, потому что я считаю, что здесь было совершено убийство. Так что продолжайте работать.
— Не очень-то надежная защита, — задумчиво произнесла Лиза.
— А чего вы хотите?.. Ладно, что еще вам удалось обнаружить?
Лиза повернулась к клавиатуре и принялась печатать. Вскоре заработал принтер, и она отодвинулась от компьютера. Сложив распечатку, Осборн собрался уходить, но в дверях не удержался и остановился, чтобы дать последние указания.
— Если вы обнаружите какую-то информацию, доказывающую, что это было не самоубийство, дайте мне знать.
— О'кей. Это было не самоубийство.
Осборн поначалу не понял.
— Мне нужны доказательства.
— У меня есть доказательства, но вам они скорее всего не подойдут. Эту глупую предсмертную записку писал не Клюг.
— Откуда вы знаете?
— Я поняла это в первый же день после того, как дала машине команду распечатать программу, а потом сравнила ее стиль со стилем Клюга. Это ни в коем случае не его программа. Она выполнена предельно компактно. Ни одной лишней строчки. Клюг выбрал себе такой псевдоним неспроста. Вы знаете, что означает "клюг"?
— "Умный", — вставил я.
— Буквально — да. Но это еще и… нечто чрезмерно сложное. Нечто, работающее как положено, но по непонятным причинам… У нас говорят «клюговать» ошибки в программе…
— И что?
— У Клюга программы выглядят просто жутко. Там полно «соплей», которые он даже не удосужился подчистить. Но он был гением, и его программы работают безукоризненно, хотя вас никогда не оставляют сомнения, почему же они все-таки работают. Служебные подпрограммы у него так написаны, что у меня мурашки по спине бегали, когда я с ними разбиралась. Жуть! Но по-настоящему хорошее программирование это такая редкость, что даже его недоделки выглядят лучше, чем гладкая чепуха, которую пишут большинство людей.
Подозреваю, что Осборн понял из сказанного примерно столько же, сколько и я.
— Короче, ваше мнение основано на оценке стиля программирования?
— Да. К сожалению, пройдет еще, наверно, лет десять, прежде чем подобные вещи будут считаться приемлемыми в суде, как, например, графология или дактилоскопия. Но если вы понимаете что-нибудь в программировании, вам достаточно одного взгляда. Предсмертную записку написал кто-то другой, и этот кто-то, кстати, чертовски хорош. Записка вызывала завещание как подпрограмму, и вот его-то, без сомнения, написал Клюг. Он там, можно сказать, везде наоставлял своих отпечатков. Последние пять лет он шпионил за соседями ради удовольствия, влезал в военные информационные банки, школьные записи, налоговые файлы и банковские счета. А каждый телефон в радиусе трех кварталов он превратил в подслушивающее устройство. Чудовищное любопытство…
— Он упомянул где-нибудь, зачем он это делал? — спросил Осборн.
— Я думаю, он просто рехнулся. Возможно, он был психически неуравновешен и склонен к самоубийству: все эти капсулы с наркотиками здоровья ему, конечно, не прибавляли. Он готовился к смерти, и Виктор оказался единственным, кого он счел достойным наследства. Если бы не эта записка, я бы поверила, что Клюг покончил с собой. Но он ее не писал. В этом я готова поклясться.
В конце концов мы избавились от Осборна, и я отправился домой заниматься обедом. Когда все было готово, пришла Лиза и снова с огромным аппетитом накинулась на еду.
Потом я сделал лимонад, и мы устроились в моем маленьком патио, наблюдая, как собирается вокруг нас вечер.
Проснулся я посреди ночи, весь в поту. Сел в постели, обдумывая события прошедшего дня: выводы мне совсем не понравились. Поэтому я надел халат, шлепанцы и отправился к дому Клюга.
Входная дверь снова оказалась открытой настежь, но я все равно постучал. Лиза выглянула из-за двери в гостиную.
— Виктор? Что-нибудь случилось?
— Я не уверен, — сказал я. — Можно войти?
Она кивнула, и я прошел за ней в комнату. У консоли стояла открытая банка пепси. Лиза с покрасневшими глазами уселась обратно на свою скамеечку.
— Что случилось? — спросила она и зевнула.
— Прежде всего, тебе, наверно, нужно спать, — сказал я.
Она пожала плечами и кивнула.
— Да-а. Я никак не попаду в нужную фазу. И как раз сейчас у меня дневной настрой. Хотя я привыкла работать в любое время и подолгу… Однако ты пришел не для того, чтобы сказать мне об этом?
— Нет. Ты говорила, что Клюга убили?
— Предсмертную записку писал не он. Следовательно, остается убийство.
— Я долго думал, за что его могли убить. Он никогда не выходил из дома, так что, видимо, его убили за то, что он сделал здесь со своими компьютерами. А теперь ты… Честно говоря, я не знаю, что именно ты делаешь, но, похоже, ты влезаешь в те же самые дела. Что если эти люди вернутся?
— Какие люди? — Она вскинула брови.
Я растерялся. Опасения мои недостаточно четко оформились и выглядели не очень, может быть, разумно.
— Я не знаю… Ты говорила… какие-то организации…
— Ты, видимо, заметил, как отреагировал на это Осборн. И решил, что Клюг наткнулся на какую-нибудь тайную операцию или что люди из ЦРУ убили его, когда он слишком много узнал о чем-то секретном, или…
— Я не знаю, Лиза. Но я испугался. Вдруг то же самое случится с тобой?
Она неожиданно улыбнулась.
— Спасибо, Виктор. Я не хотела признаваться при Осборне, но меня это тоже беспокоит.
— И что ты собираешься делать?
— Хочу остаться и продолжить работу. Я пыталась придумать, как можно себя обезопасить, но в конце концов решила, что тут ничего не сделаешь.
— Но что-то же можно предпринять…
— У меня есть пистолет, если ты это имеешь в виду. Но подумай сам. Клюга убрали средь бела дня. Никто не видел, чтобы кто-то входил в дом. И я спросила себя: кто может прийти в середине дня, застрелить Клюга, запрограммировать предсмертную записку и уйти, не оставив никаких следов?
— Кто-то очень опытный и способный.
— Вот именно. Настолько опытный и способный, что едва ли у меня будет какой-то шанс помешать ему, если он решит со мной разделаться.
И ее слова, и ее очевидное равнодушие к собственной судьбе меня просто потрясли. Но все же она призналась, что беспокоится.
— Тогда надо прекратить все это. Уехать отсюда.
— Ну уж нет. Я не позволю, чтобы меня гоняли туда-сюда, — ответила она, и в ее голосе я уловил жесткую нотку — решение ее было окончательным.
Я подумал о том, что мог бы еще сказать, но не стал говорить ничего.
— По крайней мере… запирай входную дверь, ладно? — закончил я смущенно.
Она рассмеялась и поцеловала меня в щеку.
— Обещаю. И я очень благодарна тебе за заботу. Очень.
Я подождал, пока она закроет за мной дверь, и, услышав щелчок замка, побрел через освещенный луной двор к своему дому. На полпути я остановился, сообразив, что мог бы предложить ей переночевать в моей второй спальне. Или остаться с ней в доме Клюга.
Но потом решил не делать этого из боязни, что она неправильно меня поймет.
Только оказавшись в постели, я понял с огорчением и некоторой долей презрения к себе, что у нее были бы все основания понять меня неправильно.
И это при том, что я ровно в два раза старше ее.
Утро я провел на огороде, планируя меню на вечер. Мне всегда нравилось готовить, но ужины с Лизой быстро стали для меня самым радостным событием суток. Более того, я уже считал их привычными или обязательными. Поэтому, когда около полудня я выглянул на улицу и увидел, что ее машины нет на месте, мне стало просто не по себе.
Я торопливо прошел к дому Клюга. Дверь опять была открыта настежь. Осмотрев дом, я так ничего и не обнаружил до тех пор, пока не наткнулся в спальне на аккуратно разложенные на полу стопки ее одежды. Все еще дрожа, я постучал в дверь Ланьеров. Открыла Бетти и тут же заметила, как встревоженно я выгляжу.
— Та девушка в доме Клюга… — сказал я. — Что-то произошло. Может быть, нам лучше позвонить в полицию…
— А что случилось? — спросила Бетти, глядя мне через плечо. — Она тебе позвонила? Я вижу, она еще не вернулась.
— Вернулась?
— Я видела, как она отъезжала около часа назад. Машина у нее, конечно, класс!
Чувствуя себя полным идиотом, я попытался сделать вид, будто ничего особенного не произошло, однако успел заметить, каким взглядом посмотрела на меня Бетти. Думаю, ей в этот момент хотелось погладить меня по голове или что-то вроде того. Я почувствовал, что начинаю злиться.
Лиза оставила одежду, значит, она должна вернуться. Я продолжал говорить себе это, потом пошел и забрался в ванну с обжигающе-горячей водой.
Услышав стук, я открыл дверь и увидел Лизу с пакетами в обеих руках и с ее обычной ослепительной улыбкой на лице.
— Я хотела сделать это еще вчера, но забыла и вспомнила, только когда ты пришел. Надо было мне, конечно, сначала спросить, но я хотела сделать тебе сюрприз и решила съездить купить кое-что, чего нет у тебя в саду и на полке с приправами…
И она продолжала говорить, пока мы выгружали из пакетов продукты. Я молчал. На Лизе была новая майка, надпись на которой гласила: В+Л-П. Я нарочно не стал спрашивать, что это означает.
— Ты любишь вьетнамскую кухню?
Я взглянул на нее, и наконец до меня дошло, что она очень взволнована.
— Не знаю, — сказал я. — Никогда не пробовал. Но я люблю китайскую, японскую и индийскую. Я вообще люблю пробовать все новое.
Здесь я покривил душой, но не очень уж сильно: я действительно пробую иногда новые рецепты, хотя вкусы в еде у меня в общем-то вполне католические. Однако я подумал, что с южноазиатской кухней справлюсь.
— Видимо, когда я закончу, ты так и не узнаешь, — засмеялась она. — Моя мать была наполовину китаянкой. Так что сегодня на ужин будет нечто беспородное.
Она подняла глаза и, увидев мое лицо, снова рассмеялась.
— Я забыла, что ты бывал в Азии. Не бойся, я не стану готовить собачье мясо.
Единственное, что было совершенно невыносимо, это палочки. Я мучался с ними, сколько мог, потом отложил в сторону и взял вилку.
— Извини, — сказал я, — похоже, мне это не под силу.
— Ты очень хорошо с ними управлялся.
— У меня было время научиться.
Каждое новое блюдо воспринималось мною как откровение: ничего подобного я в жизни не пробовал.
— Ты меня боишься, Виктор?
— Поначалу боялся.
— Из-за моего лица?
— Просто обобщенная азиатофобия. Наверно, я все-таки расист. Против собственной воли.
Она медленно кивнула в темноте. Мы снова сидели в патио, хотя солнце уже давно скрылось за горизонтом. Я не могу припомнить, о чем мы говорили эти несколько часов, но, во всяком случае, было интересно.
— У вас, американцев, такой комплекс по поводу расизма, будто вы его изобрели и никто другой, кроме, может быть, ЮАР и нацистов, не практиковал расизм так широко. Вы не в состоянии отличить одно желтое лицо от другого и считаете все желтые нации монолитным блоком. Хотя на самом деле азиаты практикуют расовую ненависть чуть ли не больше всех. — Она задумалась, потом добавила. — Как я ненавижу камбоджийцев, ты бы знал! Из Сайгона я бежала в Камбоджу, но на два года попала в трудовые лагеря, там большинство рабочих были камбоджийцами. Я должна, наверно, ненавидеть не их, а этого подонка Пол Пота, но мы не всегда властны над своими чувствами…
На следующий день я зашел к ней около полудня. На улице похолодало, но в ее темной пещере все еще держалось тепло.
Лиза рассказала мне кое-что о компьютерах, но когда она дала мне поработать с клавиатурой, я быстро запутался, и мы решили, что мне едва ли стоит планировать на будущее карьеру программиста.
Одно из приспособлений, которое она мне показала, называлось «модем». С его помощью Лиза могла связываться с любыми другими компьютерами практически во всем мире. Когда я пришел, она как раз общалась с кем-то в Станфорде, с человеком, которого она никогда не видела и знала только по позывному «Бабл-Сортер». С огромной быстротой они перебрасывались какими-то странными компьютерными словечками. Под конец разговора «Бабл-Сортер» напечатал: ПОКА-П. В ответ Лиза напечатала: И.
— Что означает "И"? — спросил я.
— "Истина". В смысле «да», но обычное «да» для хакера слишком прямолинейно.
— А что такое "ПОКА-П"?
— Это вопрос. Добавляешь к слову «П», и получается вопрос. «ПОКА-П» означает, что «Бабл-Сортер» спрашивает, закончен ли наш разговор…
Я в задумчивости посмотрел сначалу на ее майку, потом — в глаза, серьезные и спокойные. Она ждала, сложив руки на коленях.
В+Л-П
— Да, — сказал я. — Да.
Лиза положила очки на стол и стянула майку через голову.
К вечеру мы решили, что Лизе следует перебраться в мой дом. Кое-какие операции, включая загрузку оборудования, ей необходимо было делать у Клюга, но все остальное она вполне могла выполнять с помощью переносного терминала и охапки дисков. Так что мы выбрали один из лучших компьютеров Клюга, дюжину различных периферийных устройств и установили все это хозяйство в одной из моих комнат.
Конечно же, мы оба понимали, что такие меры едва ли спасут нас, если те, кто прикончил Клюга, решат заняться Лизой. Но все-таки я почувствовал себя спокойнее, и она, я думаю, тоже.
На следующий день к дому подкатил грузовой фургон, и двое парней принялись выгружать оттуда здоровенную кровать. Заметив выражение моего лица, Лиза рассмеялась.
— Слушай, ты случайно не воспользовалась компьютерами Клюга, чтобы…
— Успокойся. С чего, ты думаешь, я могла позволить себе "Феррари"?
— Признаться, я задавал себе этот вопрос.
— Если человек действительно хорошо пишет программы, он может заработать очень много денег. У меня своя собственная компания. Но ни один хакер не откажется от возможности познакомиться с каким-нибудь новым трюком. А некоторые из приемов Клюга я в свое время применяла и сама.
— А сейчас? Нет?
Лиза пожала плечами.
— Единожды совравши…
Спала Лиза мало.
Мы поднимались в семь, и каждое утро я готовил завтрак. Час-два мы работали в огороде. Потом Лиза отправлялась в дом Клюга, и около полудня я приносил ей сандвич. Несколько раз в течение дня я заглядывал к ней, но делал это скорее ради собственного спокойствия и никогда не оставался там дольше минуты. Иногда я отправлялся после полудня за покупками или занимался домашними делами, а часов в семь либо я, либо она принимались за приготовление ужина. Как правило, по очереди. Я учил ее американской кухне, а она меня всему понемногу. Порой она жаловалась, что в Америке не продают кое-каких необходимых ей ингредиентов. Имелось в виду, конечно, не собачье мясо, хотя Лиза утверждала, что знает отличные рецепты блюд из обезьян, змей и крыс. Я никогда не мог понять, шутит ли она или говорит всерьез, но вопросов не задавал.
После ужина она оставалась в моем доме. Мы часто и подолгу говорили.
Очень ей понравилась моя ванна. Пожалуй, это единственное изменение, что я сделал в доме, и мой единственный предмет роскоши. Я поставил ее в 1975 году — пришлось расширять ванную комнату — и никогда об этом не жалел.
Дурных привычек она не имела, по крайней мере таких, что не совпадали бы с моими. Аккуратная. Любила чистоту. Переодевалась во все новое дважды в день и ни разу не забывала в раковине хотя бы невымытую чашку. В ванной после нее всегда оставался полный порядок.
В течение следующих двух недель три раза заходил Осборн. Лиза принимала его у Клюга и рассказывала то, что ей удалось узнать. Получалось немало.
— У Клюга был однажды счет в Нью-йоркском банке, где лежало девять триллионов долларов, — рассказала мне Лиза после очередного визита Осборна. — Я думаю, он сделал это просто из желания узнать, выйдет у него такой трюк или нет. Он оставил эту сумму на одни сутки, снял проценты и «скормил» их на другой счет в банке на Багамах, потом уничтожил основной капитал, который и так был фиктивным.
Осборн в свою очередь рассказывал ей, что нового в расследовании убийства — нового они не узнали практически ничего, — и делился своими сведениями относительно статуса собственности Клюга, каковой до сих пор оставался неясным. Различные организации присылали своих людей для осмотра дома. Приезжали и люди из ФБР: собирались взять расследование в свои руки. Однако Лиза обладала удивительной способностью затуманивать людям головы, рассказывая о компьютерах. Сначала она им объясняла свои действия, но в такой форме, что ее никто не мог понять. Иногда этого оказывалось достаточно. Если же нет и посетитель продолжал давить на нее, она просто вставала со своего места и предоставляла ему возможность попытаться самому справиться с творениями Клюга. После чего посетители с ужасом наблюдали, как весь объем информации на диске вдруг стирался, а на экране появлялась надпись:
"Ты — глупое дерьмо!"
— Я бессовестно надуваю их, — призналась мне Лиза. — Я даю им только то, что они и так узнают, потому что я сама через это уже прошла. Потеряла я около сорока процентов хранимой Клюгом информации. Но другие теряют все сто. Ты бы видел их лица, когда Клюг подбрасывает им очередную логическую бомбу. Один тип в ярости швырнул принтер за три тысячи долларов через всю комнату, потом пытался подкупить меня, чтобы я никому об этом не говорила.
Когда какое-то федеральное агентство послало к ней эксперта из Станфорда, и тот в полной уверенности, что рано или поздно «расколет» коды Клюга, начал стирать все подряд, Лиза показала ему, как Клюг забрался в главный компьютер налогового управления, но «забыла» упомянуть, как он выбирался. Эксперт тут же вляпался в сторожевую программу и, сражаясь с ней, как оказалось, стер все налоговые записи от буквы S до буквы W. По крайней мере с полчаса Лиза держала его в уверенности, что это действительно так.
— Я думала, у него с сердцем плохо стало, — сказала она мне. — Весь побелел и молчит. Я сжалилась и показала ему, где я, как всегда предусмотрительно, организовала перезапись всей этой информации, потом объяснила, как запихнуть ее на место и как утихомирить сторожевую программу. Из дома он вылетел пулей. Скоро он поймет, конечно, что на самом деле такой объем информации можно уничтожить в один миг разве что динамитом, потому что существуют дублирующие системы и есть предел скорости обработки. Но сюда, я думаю, он больше не вернется.
— Все это похоже на какую-то замысловатую видеоигру, — сказал я.
— В каком-то смысле, да. Это как бесконечная серия запертых комнат, в которых прячется что-то страшное. Каждый шаг — это огромный риск, и за один раз можно делать лишь сотую долю шага. Ты должен спрашивать чужую машину примерно так: "На самом деле это не вопрос, но если мне в голову вдруг придет спросить (чего я вовсе не собираюсь делать) о том, что случится, если бы я смотрел на эту вот дверь (я даже не трогаю ее; меня нет даже в соседней комнате), то каковы, ты полагаешь, могли бы быть твои действия?" Программа все это перемалывает, решает, заслуживаешь ли ты "тортом по физиономии", а потом либо «бросает» его, либо делает вид, что переходит с позиции А на позицию А1. Тогда ты говоришь: "Ну, предположим, я действительно посмотрел на эту дверь", после чего иногда она отвечает: "Ты подглядывал, ты подглядывал!" — и все летит к чертям.
Возможно, выглядит такое объяснение довольно глупо, но, хотя Лиза и пыталась просветить меня, это была, пожалуй, самая удачная с ее стороны попытка объяснить мне, чем она все-таки занимается.
— Ты им все рассказываешь? — спросил я.
— Нет, не все. Я не упомянула про четыре цента.
"Четыре цента? О, боже…"
— Лиза, я не хотел этих денег, не просил и жалею, что…
— Успокойся. Все будет в порядке.
— У Клюга все это было зафиксировано?
— Да, и большую часть времени я потратила именно на расшифровку его записей.
— Ты давно узнала?
— Про семьсот тысяч долларов? Это оказалось в первом же диске, что я "расколола".
— Я хочу отдать их обратно.
Она задумалась и покачала головой.
— Сейчас, Виктор, избавляться от этих денег будет опасней, чем оставить их у себя. Когда-то это были вымышленные деньги, но теперь у них своя история. В налоговом управлении думают, что знают, откуда они взялись. Налоги за эту сумму выплачены. Штат Делавэр считает, что их перевела тебе реально существующая корпорация. Адвокатской конторе в Иллинойсе уплачено за оформление процедуры перевода. Банк платит тебе проценты. Я не стану говорить, что вернуться назад и стереть все записи невозможно, но я не хотела бы этим заниматься. Я достаточно хорошо знаю свое дело, но у Клюга был просто дар, которым я, увы, не обладаю.
— Как ему все это удалось? Ты сказала "вымышленные деньги".
Лиза нежно погладила свой компьютер и улыбнулась.
— Вот они, деньги, — сказала она, и глаза ее заблестели.
Я никогда не думал, что с деньгами такое возможно. Он их что, с потолка брал?
Ночью, чтобы не беспокоить меня, Лиза работала при свете свечи, и это обстоятельство сыграло для меня роковую роль. На клавиатуре она работала вслепую, свеча ей требовалась только для того, чтобы находить нужные дискеты.
Так я и засыпал каждую ночь, глядя на ее хрупкую фигурку в теплом сиянии свечи. Золотистый свет на золотистой коже…
"Тощая", — сказала она как-то про себя. Лиза действительно была худа, и я даже видел ее ребра, когда она сидела, выпрямившись, втянув живот и задрав подбородок. Работала она, сидя в позе лотоса. Иногда она замирала надолго, опустив руки, потом кисти ее вдруг взлетали вверх, словно для того, чтобы ударить по клавишам. Но клавиш она всегда касалась легко, почти беззвучно. Мне казалось, что это скорее йога, чем программирование. И сама Лиза говорила, что, впадая в состояние медитации, она работает лучше всего.
Никто не назвал бы ее лицо красивым. И пожалуй, мало кто сказал бы, что оно привлекательно. Наверно, это из-за скобок на зубах: они приковывали взгляд и отвлекали внимание. Однако мне она казалась красивой.
Я перевел взгляд с нее на свечу. Какое-то время смотрел, потом попытался отвести взгляд и не смог. Со свечами это иногда случается. Не знаю почему. В спокойном воздухе, когда пламя стоит совершенно вертикально, они вдруг начинают мигать. Пламя подскакивает и садится, вверх-вниз, вверх-вниз, ритмично разгораясь все ярче и ярче, два-три скачка в секунду…
Я пытался позвать Лизу, но свеча все пульсировала, и я уже не мог говорить… Я задыхался, всхлипывал, но попытайся снова… Изо всех сил закричать, сказать, чтобы она не волновалась… И тут я почувствовал тошноту…
Во рту ощущался вкус крови. Я попробовал вздохнуть. В комнате горел верхний свет.
Лиза стояла, склонившись надо мной, на четвереньках, и я почувствовал, как на лоб мне упала слеза. Я лежал на спине рядом с кроватью, на ковре.
— Виктор, ты меня слышишь?
Я кивнул. Изо рта у меня торчала ложка, и я ее выплюнул.
— Что случилось? Тебе уже лучше?
Я снова кивнул и попытался заговорить.
— Лежи-лежи. Я вызвала врача.
— Нет, не надо врача.
— Они все равно уже едут. Лежи спокойно…
— Помоги мне подняться.
— Рано еще. Ты не готов.
Она оказалась права. Я попытался сесть и тут же упал обратно на спину. Несколько раз глубоко вздохнул. И тут позвонили в дверь.
Каким-то образом Лиза отделалась от бригады из неотложной помощи, потом заварила кофе. Мы устроились на кухне, и она немного успокоилась. Был уже час ночи, но я все еще чувствовал себя неважно, хотя приступ оказался не самым страшным.
Я прошел в ванную, достал пузырек с «Дилантином», который спрятал, когда Лиза перебралась ко мне, и на ее глазах принял пилюлю.
— Я забыл сделать это сегодня, — сказал я.
— Потому что ты их спрятал. Глупо.
— Знаю.
Видимо, мне следовало сказать что-то еще: никакой радости от того, что это ее задело, я не испытывал. Ее действительно задело, потому что я не защищался, но, еще не придя в себя после приступа, все это я понимал с трудом.
— Ты можешь уйти, если захочешь, — сказал я. На редкость удачно.
Лиза тоже не осталась в долгу: перегнулась через стол и встряхнула меня за плечи, потом рассерженно сказала:
— Чтоб я больше этого не слышала!
Я кивнул и заплакал. Она меня не трогала, и это, я думаю, мне помогло. Она могла бы начать меня успокаивать, но обычно я сам неплохо справляюсь с собой.
— Давно это с тобой? — спросила она наконец. — Ты поэтому сидишь дома все тридцать лет?
— Отчасти, — сказал я, пожимая плечами. — Когда я вернулся с войны, мне сделали операцию, но стало только хуже.
— Ладно. Я сержусь на тебя, потому что ты ничего мне не сказал и я не знала, что нужно делать. Я хочу остаться, но ты должен мне рассказать, как мне следует действовать в случае чего. Тогда я не буду сердиться.
Наверно, тогда я мог все-все разрушить. Сам себе удивляюсь, что я этого не сделал. За долгие годы я выработал множество безотказных методов ломать подобные близкие отношения. Но, увидев ее глаза, я себя переборол. Она действительно хотела остаться. Не знаю даже почему, но этого мне оказалось достаточно.
— С ложкой ты ошиблась, — сказал я. — Если будет время и если ты сумеешь сделать это так, чтобы я не откусил тебе пальцы, во время приступа нужно запихнуть мне в зубы кусок скомканной ткани. Угол простыни или еще что-нибудь. Но ничего твердого. — Я пощупал пальцем во рту. — Кажется, я сломал зуб.
— И поделом, — сказала Лиза.
Я посмотрел на нее, она улыбнулась — и мы оба расхохотались. Она обошла вокруг стола, поцеловала меня и устроилась на моем колене.
— Опаснее всего то, что я могу захлебнуться. Когда приступ начинается, у меня сводит все мышцы, но это ненадолго. Потом они начинают самопроизвольно расслабляться и сокращаться. Очень сильно.
— Знаю. Я видела и пыталась тебя удержать.
— Никогда не делай этого. Переверни меня набок. Оставайся со стороны спины и смотри, чтобы я не задел тебя рукой. Если сможешь, сунь под голову подушку. И держи меня подальше от предметов, о которые я могу пораниться. — Я посмотрел ей в глаза. — Я хотел бы подчеркнуть: все это ты можешь попытаться сделать, но если я слишком сильно разойдусь, тебе лучше отойти в сторону. Нам обоим так будет лучше. Если я вдруг ударю тебя так, что ты потеряешь сознание, ты не сможешь помочь мне, когда меня стошнит, и я начну захлебываться.
Я продолжал глядеть ей в глаза. Она, должно быть, угадала, о чем я подумал, и едва заметно улыбнулась.
— Извини. Я все понимаю. И мне неловко, знаешь… Потому что ты мог…
— …подавиться ложкой, знаю. Ладно. Я уже понял, что поступил глупо. Пожалуй, все. Я могу прикусить язык или щеку с внутренней стороны, но это не страшно. Еще одна вещь…
Она ждала, а я никак не мог решить, сколько ей рассказать. Вряд ли она смогла бы что-нибудь сделать, но я не хотел, чтобы она чувствовала себя виноватой, если я вдруг умру при ней.
— Иногда мне приходится ложиться в больницу. Бывает, что один приступ следует за другим. Если это будет продолжаться долго, я не смогу дышать и мозг просто умрет от кислородного голодания.
— На это требуется всего около пяти минут, — встревоженно сказала она.
— Знаю. Но это опасно, если только приступы у меня будут случаться часто, так что мы будем готовы заранее. Если я вдруг не оправлюсь от первого приступа и у меня тут же начнется следующий или если ты заметишь, что я совсем не дышу три-четыре минуты, тогда лучше вызывай скорую помощь.
— Три-четыре минуты? Но ты же умрешь раньше, чем они приедут.
— Или так, или я должен жить в больнице. Больницы я не люблю.
— Я тоже.
На следующий день Лиза взяла меня с собой прокатиться на «Феррари». Сначала я нервничал: боялся, что она начнет вытворять на машине что-нибудь рискованное. Однако она, наоборот, вела машину слишком медленно. Сзади нам то и дело сигналили. По тому, сколько внимания уделяла она каждому движению, я понял, что машину Лиза водит не так уж давно.
— "Феррари" у меня, наверно, просто пропадает, — призналась она по дороге. — Я никогда не гоню быстрее пятидесяти пяти.
Мы заехали в декоративный салон в Беверли-Хилс, и Лиза за какую-то бешеную цену купила там маломощную лампу на "гусиной шее".
В ту ночь я заснул с трудом. Видимо, боялся еще одного приступа, хотя новая лампа, что купила Лиза, вызвать его не могла.
Насчет этих самых приступов… Когда такое случилось со мной впервые, приступы называли еще «припадками». Потом постепенно появились «приступы», и через какое-то время слово «припадок» стало вроде как неприличным и оскорбительным.
Видимо, это признак старения, когда ты замечаешь, как меняется язык. Сейчас появилось столько новых слов… Многие из них — для вещей и понятий, которых просто не существовало, когда я был маленьким. Например, матобеспечение.
— Что тебя привлекло в компьютерах, Лиза? — спросил я.
Она даже не шелохнулась. Работая с машиной, Лиза порой целиком уходила в себя. Я повернулся на спину и попытался заснуть.
— Это власть.
Я поднял голову и взглянул на нее. Теперь она сидела лицом ко мне.
— Всему этому ты научилась уже в Америке?
— Кое-чему еще там. Я тебе не рассказывала про своего капитана, нет?
— Кажется, нет.
— Странный человек. Я еще там это поняла. Мне тогда было четырнадцать лет. Этот американец почему-то мной заинтересовался. Снял мне хорошую квартиру в Сайгоне и отправил в школу.
Она смотрела на меня, видимо, ожидая какой-то реакции, но я молчал.
— Мне это пошло на пользу. Я научилась хорошо читать. Ну, а когда умеешь читать, нет ничего невозможного.
— В общем-то я на спрашивал про твоего капитана. Я спросил, что привлекло тебя в компьютерах.
— Верно. Спросил.
— Возможность зарабатывать на жизнь?
— Поначалу, да. Но за ними будущее, Виктор.
— Бог свидетель, об этом я читал достаточно.
— Но это правда. Это будущее уже здесь, Виктор. И это власть, если ты знаешь, как компьютерами пользоваться. Ты видел, на что был способен Клюг. С помощью компьютеров можно делать деньги. Я имею в виду не зарабатывать, а делать. Как если бы у тебя стоял печатный станок. Помнишь, Осборн упоминал, что дома Клюга не существует? Что, по-твоему, это означало?
— Что он постирал все данные о нем из разных там блоков памяти.
— Это только первый шаг. Но участок ведь должен быть зарегистрирован в земельных книгах округа, как ты полагаешь? Я хочу сказать, что в этой стране еще не перестали хранить информацию на бумаге.
— Значит, в земельных книгах округа этот дом зафиксирован.
— Нет. Из записей была удалена соответствующая страница.
— Не понимаю. Клюг никогда не выходил из дома.
— Самый старый прием в мире. Клюг проник в компьютеризованный архив лос-анджелесского управления полиции и отыскал там некоего Сэмми. Потом послал ему банковский чек на тысячу долларов и письмо, где сообщалось, что Сэмми получит в два раза больше, если заберется в местный архив и сделает то-то и то-то. Сэмми не клюнул, не клюнули также некто Макджи и Молли Ангер. Но Малыш Билли Фипс клюнул и получил второй чек, как было обещано в письме. У них с Клюгом долгие годы оставались прекрасные деловые отношения. Малыш Билли ездит теперь в новеньком «Кадиллаке», причем он понятия не имеет, кто такой Клюг и где он жил. Для Клюга же совершенно не имело значения, сколько он тратил. Деньги он делал буквально из ничего.
Я обдумал услышанное. Видимо, действительно, когда у тебя полно денег, можно сделать практически все, что угодно, а в распоряжении Клюга денег было предостаточно.
— Ты сказала Осборну про Малыша Билли?
— Я стерла этот диск, так же как стерла все упоминания о твоих семистах тысячах. Никогда не знаешь, когда тебе самому понадобится кто-нибудь вроде Малыша Билли.
— Ты не боишься, что у тебя будут из-за этого неприятности?
— Вся жизнь — это риск, Виктор. Самый лучший материал я оставляю себе. Не потому, что намерена им воспользоваться, а потому, что, если когда-нибудь такая вещь понадобится, а у меня ее не окажется, я буду чувствовать себя последней дурой.
Она наклонила голову в сторону, и глаза ее превратились в еле заметные щелочки.
— Скажи мне… Клюг выбрал тебя из всех соседей, потому что целых тридцать лет ты вел себя, как примерный бой-скаут. Как ты относишься к тому, что я делаю?
— Твое поведение я бы назвал восторженно-аморальным, но тебе много пришлось пережить, и по большому счету ты вполне честна. Но вообще мне жаль тех, кто встанет у тебя на пути.
Она ухмыльнулась и потянулась.
— Восторженно-аморальна. Это мне нравится.
— Значит, ты занялась компьютерами, потому что это волна будущего. А тебя никогда не беспокоит?.. Я не знаю, как сказать. Может быть, это глупо, но… Как по-твоему, они не захватят над нами власть?
— Так все думают, пока не начинают пользоваться машинами сами, — ответила она. — Ты не понимаешь, насколько они глупы. Без программ компьютеры буквально ни на что не годны. Но вот во что я действительно верю, так это в то, что власть в будущем будет принадлежать людям, которым компьютеры подчиняются. Они уже захватывают власть. Именно поэтому я компьютерами и занимаюсь.
— Я не это имел в виду. Может быть, я не те слова выбрал.
Она нахмурилась.
— Клюга очень интересовала одна проблема. Он постоянно подсматривал, что делается в лабораториях, занимающихся разработками искусственнрго интеллекта, и много читал по неврологии. Я думаю, он пытался найти что-то общее…
— Между человеческим мозгом и компьютером?
— Не совсем так. Компьютеры представлялись ему нейронами. Клетками мозга. — Она показала рукой на свою машину. — Этой штуке или любому другому компьютеру до человеческого мозга как до звезд. Компьютер не может обобщать, делать выводы, категоризировать или изобретать. При хорошем матобеспечении может создаться впечатление, что он что-то все же делает, но это иллюзия. Давно уже существует предположение, что, если мы наконец создадим компьютер, где будет столько же транзисторов, сколько нейронов в человеческом мозге, у него появится сознание. Я лично думаю, что это чушь. Транзистор — это не нейрон, и квинтильон транзисторов ничем не лучше дюжины. Так вот, Клюг, который, похоже, придерживался такого же мнения, начал искать общие свойства у нейронов и однобайтовых компьютеров. Потому у него дома и полно разного потребительского барахла: все эти «Трэш-80», «Атари», «ТИ», «Синклеры». Сам он привык к гораздо более мощным машинам. А это для него игрушки.
— И что он узнал?
— Похоже, ничего. Восьмибитовая машина гораздо сложнее нейрона, но все равно ни один компьютер не выдерживает сравнения с человеческим мозгом. Впрочем, это не самое удачное сравнение. Я сказала, что «Атари» сложнее нейрона, но на самом деле их трудно сравнивать. Все равно что сравнить направление с расстоянием или цвет с массой. Они разные. Но есть одна общая черта.
— Какая?
— Связи. Опять же, тут все по-разному, но принцип взаимосвязанной сети один и тот же. Нейрон связан с множеством других нейронов. Их триллионы, этих связей, и то, как передаются по ним импульсы, определяет, что мы из себя представляем, что мы думаем и что помним. С помощью такого вот компьютера я тоже могу связаться с миллионами других. Эта информационная сеть на самом деле больше человеческого мозга, потому что она содержит больше данных, чем все человечество в состоянии осилить за миллион лет. Она тянется от «Пионера-10», который сейчас где-то за орбитой Плутона, до каждой квартиры, где есть телефон. С помощью этого компьютера ты можешь познакомиться буквально с тоннами данных, которые когда-то были собраны, но на которые некому было даже взглянуть из-за нехватки времени. Именно это интересовало Клюга. Старая идея "критической компьютерной массы", когда компьютер обретает сознание, но только он рассматривал эту идею под новым углом зрения. Может быть, тут важен не размер компьютера, а их количество. Когда-то компьютеров существовало всего несколько тысяч. Теперь их миллионы. Теперь их ставят даже в автомобили и в наручные часы. В каждом доме их несколько: от простейшего таймера в микроволновой духовке до видеоигр и компьютерных терминалов. Клюг пытался выяснить, возможно ли достижение критической массы таким путем.
— И к какому выводу он пришел?
— Я не знаю. Он только начинал работу.
— Критическая масса…
— О чем ты думаешь?
— На что это может быть похоже? Мне кажется, должен возникнуть колоссальный разум! Такой быстрый, такой всезнающий. Почти богоподобный.
— Может быть.
— Но… не захватит ли он над нами власть? Кажется, я опять вернулся к тому вопросу, с которого начал. Не превратимся ли мы в его рабов?
Она надолго задумалась.
— Я не думаю, что мы того стоим. Зачем ему это? И потом, как мы можем определить, что ему будет нужно? Например, захочет ли он, чтобы его обожествляли? Сомневаюсь. Захочет ли он "рационализировать поведение человека и устранить все эмоции"? Это скорее из какого-нибудь фантастического фильма пятидесятых годов. Можно говорить о сознании, но что этот термин означает? Должно быть, амебы тоже что-то осознают. Может быть, и растения. Возможно даже, каждый нейрон обладает каким-то уровнем сознания. Даже «чип» с интегральной схемой. Мы до сих пор не знаем, что такое наше собственное сознание. Мы пока не сумели пролить свет на этот вопрос, исследовать его до конца, узнать, откуда сознание берется и куда уходит, когда мы умираем. А уж применять человеческие мерки и оценки к подобному гипотетическому сознанию, зародившемуся в недрах компьютерной сети, и вовсе глупо. Я, например, совсем не представляю себе, как оно может взаимодействовать с человеческим сознанием. Не исключено, что он просто не будет обращать на нас внимания, так же как мы не замечаем отдельных клеток собственного организма или нейтрино, проходящих сквозь нас, или колебаний атомов в воздухе.
После этого ей пришлось объяснять мне, что такое нейтрино. В моем лице она всегда имела внимательного и притом не очень образованного слушателя. Вскоре я уже забыл про наш мифический гиперкомпьютер.
— А что это за капитан? — спросил я через некоторое время.
— Ты в самом деле хочешь знать?
— Скажем так, я не боюсь узнать.
— Вообще-то он майор. Получил повышение. Хочешь знать, как его зовут?
— Лиза, я ничего не хочу знать, если ты сама не хочешь рассказывать. Но если ты хочешь, то тогда меня интересует, как он с тобой поступил.
— Он не женился на мне, если ты это имеешь в виду. Он предлагал, когда понял, что умирает, но я его отговорила. Может быть, это был мой самый благородный поступок в жизни. А может быть, самый глупый. Незадолго до падения Сайгона я попыталась пробиться в американское посольство, но не сумела. Про трудовые лагеря в Кампучии я тебе уже говорила. Потом я попала в Таиланд, и, когда наконец добилась, чтобы американцы обратили на меня внимание, оказалось, что мой майор все еще разыскивает меня. Он и организовал мой переезд сюда. Я успела как раз вовремя: он уже умирал от рака. Я провела с ним всего два месяца, постоянно в больнице.
— О, боже, — у меня возникла ужасная мысль. — Это из-за войны?
— Нет. По крайней мере не из-за вьетнамской. Но он оказался одним из тех, кому довелось близко увидеть атомные взрывы в Неваде. Будучи слишком армейским человеком, он не стал жаловаться, но, я думаю, он знал, что его убивает.
Осборн появился через неделю. Выглядел он как-то пришибленно и без особого интереса слушал то, что Лиза решила ему рассказать. Взял приготовленные для него распечатки и пообещал передать их в соответствующие подразделения полиции. Уходить не торопился.
— Полагаю, я должен сообщить это вам, Апфел, — сказал он наконец. — Дело Гэвина закрыли.
Я не сразу сообразил, что Гэвин — настоящая фамилия Клюга.
— Медэксперт установил самоубийство уже давно, и я не закрывал дело некоторое время лишь на основании собственных подозрений, — Он кивнул в сторону Лизы. — И на основании того, что она сказала о предсмертной записке. Но никаких доказательств у меня нет.
— Это, должно быть, случилось очень быстро, — сказала Лиза. — Кто-то заметил его, проследил, откуда он работает — это возможно, тем более что Клюгу везло слишком долго, — и прикончил его в тот же день.
— Вы не думаете, что это самоубийство? — спросил я Осборна.
— Нет. Но того, кто это сделал, даже не в чем обвинить, если не появятся новые факты.
— Я сообщу вам, если что-то всплывет, — пообещала Лиза.
— Тут есть одна загвоздка, — сказал Осборн. — Я уже больше не вправе разрешать вам работать здесь. Дом со всем его содержимым поступил в распоряжение окружных властей.
— На этот счет не беспокойтесь, — мягко произнесла Лиза.
Пока она вытряхивала сигарету из пачки на кофейном столике (Лиза курила, когда очень волновалась), в комнате царило молчание. Она зажгла ее, затянулась, села, откинувшись назад, рядом со мной и посмотрела на Осборна с совершенно непроницаемым лицом. Осборн вздохнул.
— Не хотел бы я играть с вами в покер, леди, — сказал он. — Что значит "на этот счет не беспокойтесь"?
— Я купила этот дом четыре дня назад. Со всем его содержимым. И если я найду что-нибудь, что позволило бы вам вновь открыть дело об убийстве, то непременно сообщу.
Осборн был настолько сражен, что даже не разозлился. Какое-то время он просто спокойно ее разглядывал.
— Я бы хотел знать, как вы это провернули.
— Я не делала ничего незаконного. Можете проверить. За все уплачено. Власти решили продать дом, и я его купила.
— А что если я посажу на дело об этой трансакции своих лучших людей? Может быть, они откопают какие-нибудь левые деньги? Или мошенничество? Что, если я обращусь в ФБР, чтобы они этим занялись?
Лиза смотрела на него совершенно спокойно.
— Ради бога. Хотя, если честно, инспектор Осборн, я могла бы просто украсть этот дом и парк Гриффит вместе с автострадой, и я не думаю, что вы сумели бы меня в чем-то уличить.
— И что же мне остается?
— Все то, что и было. Закрытое дело и обещание с моей стороны.
— Мне не нравится, что в вашем распоряжении находятся все эти компьютерные штуки, особенно если то, что вы говорили об их возможностях, правда.
— Я и не ожидала, что вам понравится. Но это теперь не по вашей части, правильно? Какое-то время имущество находилось в распоряжении властей округа, поскольку дом был просто конфискован. Они там не поняли, что у них в руках, и продали все целиком.
— Может быть, я смогу направить сюда людей из отдела по расследованию мошеннических операций для конфискации матобеспечения. Там есть доказательства нелегальных действий Клюга.
— Вы можете попытаться, — согласилась Лиза.
Довольно долго они смотрели друг на друга, не отводя глаз. Победила Лиза. Осборн устало потер веки и кивнул, затем тяжело поднялся на ноги и пошел к двери. Лиза загасила сигарету, и мы продолжали сидеть, прислушиваясь к звуку его шагов на садовой дорожке.
— Меня удивляет, что он сдался так легко, — сказал я. — Или это мне показалось? Как по-твоему, он будет добиваться конфискации?
— Мало вероятно. Он знает расклад.
— Может, ты и меня просветишь?
— Ну, во-первых, это не его отдел, и он это понимает…
— Зачем ты купила дом?
— Тебе следует спросить, как я его купила.
Пристально посмотрев на нее, я заметил, что за непроницаемостью черт в ее лице проглядывает какой-то веселый блеск.
— Лиза, что ты еще вытворила?
— Это как раз тот вопрос, который Осборн задал себе. Он угадал правильный ответ, потому что в какой-то степени понимает, как работают машины Клюга. И кроме того, он знает, как и что делается в этом мире. Конечно, это не случайность, что власти решили продать дом, и не случайность, что я оказалась единственным покупателем. Я использовала одного из «прирученных» Клюгом членов муниципального совета.
— Ты его подкупила?!
Она засмеялась и поцеловала меня.
— Кажется, мне наконец удалось вызвать у тебя возмущение. Наверно, именно здесь заключается самая большая разница между мной и американцами. В Америке средний гражданин особенно много на взятки не тратит. В Сайгоне это делали все.
— Ты дала ему взятку?
— Не так прямо, конечно. Пришлось зайти с черного хода. Несколько совершенно легальных перечислений на предвыборную кампанию вдруг появились на счету одного сенатора, который напомнил некую ситуацию еще кое-кому, кто оказался в состоянии совершенно легально провернуть то, что мне было нужно. — Она посмотрела на меня искоса. — Конечно, я подкупила его, Виктор. И ты бы удивился, узнав, как дешево он мне обошелся. Тебя это беспокоит?
— Да, — признался я. — Мне не по душе взяточничество.
— Ну, а я отношусь к этому явлению совершенно безразлично. Оно просто существует, как гравитация. Восхищаться тут, разумеется, нечем, но таким образом можно сделать очень многое и очень быстро.
— Я надеюсь, ты себя как-то обезопасила?
— Более-менее. Когда дело касается взяток, никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. Человеческий фактор. Тот член муниципального совета может сболтнуть лишнего, если окажется когда-нибудь перед судом присяжных. Но, я думаю, он не окажется, потому что Осборн не станет заниматься этим делом. Он знает, как устроен мир, знает, какой властью я обладаю, и знает, что ему меня не пересилить. Это вторая причина того, что он ушел сегодня без драки.
Мы долго молчали. Я хотел многое обдумать, и то, о чем я думал, по большей части мне не нравилось. Лиза дотянулась было за сигаретами, потом передумала. Она ждала, когда я приду к какому-нибудь выводу.
— Это огромная сила, — сказал я наконец.
— Страшная сила, — согласилась она. — Ты не думай, что меня она не пугает. И не думай, что мне в голову не приходили всяческие фантазии о сверхчеловеческом могуществе. Власть — это ужасное искушение, и не так-то легко от нее отказаться. Я могла бы сделать очень многое.
— А станешь?
— Я говорю не о том, что можно украсть что-то или разбогатеть.
— Я понимаю.
— Это политическая власть. Но я не знаю, как ей воспользоваться… Может быть, это прозвучит банально, но я не знаю, как использовать ее во благо. Я слишком часто видела, как добрые намерения оборачивались во зло. Мне кажется, что мне недостает мудрости, чтобы сделать что-то хорошее. И слишком велики шансы оказаться разорванной на куски, как Клюг. Но и оставить эту затею я тоже не могу. Я все еще беспризорная девчонка из Сайгона. У меня хватает ума не пользоваться этой властью, кроме тех случаев, когда нет другого выхода. Но просто выбросить или уничтожить такие сокровища я тоже не могу. Ну, не глупо ли?
Я не мог ответить на ее вопрос. Но у меня возникло недоброе предчувствие.
Всю следующую неделю меня грызли сомнения, однако я так и не пришел ни к каким выводам относительно происходящего с точки зрения морали. Лиза знала о кое-каких преступлениях, но не сообщала о них властям. Это, впрочем, меня не особенно беспокоило. Она сама располагала возможностями совершить гораздо больше преступлений, и вот это вызывало у меня сильное беспокойство. Я не думал, что она что-нибудь планирует. У нее хватало ума использовать свои знания только для обороны, однако, когда дело касалось Лизы, это понятие охватывало довольно широкий диапазон действий.
Однажды вечером она не пришла к ужину вовремя. Я отправился к дому Клюга и застал ее за работой в гостиной. Стеллаж длиной футов в девять опустел, а диски и пленки стопками лежали на столе. На полу стоял огромный пластиковый мешок для мусора, а рядом — магнит размером с футбольный мяч. На моих глазах Лиза взяла кассету с пленкой, провела ею по магниту и бросила в почти полный уже мешок. Она посмотрела на меня, проделала такую же операцию с небольшой стопкой магнитных дисков, потом сняла очки и вытерла глаза.
— Так тебе лучше, Виктор? — спросила она.
— Что ты имеешь в виду? Я хорошо себя чувствую.
— Нет, неправда. И я тоже чувствовала себя скверно. Мне больно делать то, что я делаю, но я должна. Ты не принесешь мне еще один мешок?
Я притащил мешок и помог ей снять с полки следующую порцию кассет и дисков.
— Ты собираешься все стереть?
— Не все. Я стираю досье Клюга и… кое-что еще.
— Ты не хочешь говорить мне, что именно?
— Есть вещи, которые лучше не знать, — мрачно ответила она.
В конце концов за ужином я убедил ее рассказать мне, в чем дело.
— Это страшно, — сказала она. — За последнее время я побывала во многих запретных местах. Клюг туда попадал по первому желанию, и мне до сих пор страшно. Грязные места. Места, где знают кое-какие вещи, про которые, мне раньше казалось, я хотела бы узнать тоже.
Она вздрогнула, не решаясь продолжить.
— Ты имеешь в виду военные компьютеры? ЦРУ?
— С ЦРУ это все началось. К ним попасть легче всего. Потом я забралась в компьютеры системы НОРАД — это те парни, что должны вести следующую мировую войну. И от того, с какой легкостью Клюг к ним забрался, у меня волосы дыбом встали. Просто ради практики он разработал методику начала третьей мировой войны. Запись хранилась на одном из тех дисков, что мы уже стерли. А последние два дня я ходила на цыпочках вокруг действительно серьезных заведений. Разведывательное управление министерства обороны и Управление национальной безопасности. Каждое из них больше чем ЦРУ. И меня там засекли. Какая-то сторожевая программа. Как только я поняла это, я тут же дала ходу и пять часов подряд занималась тем, что заметала следы. Я убедилась, что меня не отследили, а потом решила все это уничтожить.
— Думаешь, Клюга убили они?
— Они на эту роль подходят лучше всего. Клюг держал у себя тонны их информации. Я знаю, что он помогал проектировать самые крупные компьютерные комплексы в НСА и потом долгие годы шарил по их машинам. Тут достаточно одного неверного шага.
— Но ты все сделала как нужно? Ты уверена?
— Я уверена, что меня не отследили. Но не уверена, что уничтожила все записи. Пойду взгляну еще раз.
— Я пойду с тобой.
Мы проработали за полночь. Лиза просматривала каждый диск или пленку и, если у нее возникали хотя бы малейшие сомнения, передавала ее мне для обработки магнитом. Один раз, просто потому что она была не уверена, Лиза взяла магнит и провела им перед целой полкой с записями.
Меня при этом охватило поразительное чувство. Одним движением руки она превратила в хаос миллиарды бит информации. Возможно, на всей планете нигде больше не существовало такой информации. И у меня возникли сомнения. Имела ли она право делать это? Разве знания существуют не для всех? Но, должен признаться, сомнения эти мучали меня недолго. По большей части я был рад, что все это исчезло. Старый консерватор во мне с легкостью соглашался, что есть Вещи, Которые Нам Лучше Не Знать.
Мы почти закончили, когда забарахлил экран дисплея. Что-то несколько раз щелкнуло там и зашипело. Лиза отскочила назад. Потом экран замигал. Какое-то время я смотрел на экран, и мне показалось, что там формируется изображение. Что-то трехмерное. И уже почти уловив, что это, я случайно взглянул на Лизу: она смотрела на меня. Лицо ее освещали пульсирующие вспышки света. Она подошла ко мне и закрыла ладонью мои глаза.
— Виктор, тебе не надо смотреть.
— Все в порядке, — сказал я, и, пока я говорил, все действительно было в порядке, но как только слова вырвались у меня, я почувствовал, что это не так. И это мое последнее воспоминание за очень долгий срок.
Врачи сказали, что две недели я вообще был на грани. Помню я очень мало, потому что мне постоянно вводили большие дозы лекарств, а после немногочисленных периодов просветления у меня снова начинались приступы.
Первое, что я помню, это лицо склонившегося надо мной доктора Стюарта. Я лежал на больничной койке. Позже я узнал, что нахожусь не в госпитале для ветеранов, а в частной клинике. Лиза уплатила за отдельную палату.
Стюарт задавал мне обычные вопросы. Я отвечал, хотя чувствовал себя очень уставшим. Когда Стюарт счел наконец мое состояние удовлетворительным, он ответил на несколько моих вопросов, и я узнал, как долго пробыл в больнице и что произошло.
— У вас начались непрерывные приступы, — подтвердил Стюарт. — Честно говоря, не знаю почему. Уже лет десять вы не были к этому предрасположены, и мне казалось, что все опасности позади. Но, видимо, ничего не бывает навечно.
— Значит, Лиза доставила меня сюда вовремя…
— Более того… Сначала она, правда, не хотела мне рассказывать… Но после того первого приступа она прочла, видимо, все, что только смогла найти на эту тему. С того дня она всегда держала под рукой шприц и раствор «Валиума» и, увидев, что вы задыхаетесь, ввела вам 100 миллиграммов, чем, без сомнения, спасла вашу жизнь.
Мы с доктором Стюартом знакомы уже давно, и он знал, что у меня нет рецепта на «Валиум». Он говорил со мной на эту тему, когда я последний раз лежал в больнице. Но, поскольку я жил один, мне все равно некому было бы делать укол в случае приступа.
Впрочем, его гораздо больше интересовал результат, а то, что Лиза сделала, дало как раз желаемое: я всетаки остался в живых.
В тот день он не допустил ко мне посетителей. Я было запротестовал, но вскоре уснул. Лиза пришла на следующий день. На ней была новая майка с изображением робота в мантии и академической шапочке. Надпись на майке гласила: "Выпуск 11111 000 000 года". Оказалось, что это 1984 год в двоичном счислении.
— Привет! — Лиза улыбнулась и села на кровать. Меня вдруг начало трясти. Она посмотрела на меня встревоженно и спросила, не позвать ли врача.
— Не надо, — сказал я с трудом. — Просто обними меня.
Она сбросила туфли, забралась ко мне под одеяло и крепко обняла. Через какое-то время вошла медсестра и попыталась ее прогнать. Лиза выдала ей целую серию вьетнамских, китайских и английских ругательств, после чего медсестра исчезла. Позже я заметил, как в палату заглядывал доктор Стюарт.
Я почувствовал себя намного лучше и наконец унял слезы. Лиза тоже вытерла глаза.
— Я приходила сюда каждый день, — сказала она. — Ты выглядел ужасно, Виктор.
— Но я чувствую себя гораздо лучше.
— Ну, сейчас ты и выглядишь получше. Но твой врач сказал, что на всякий случай тебе надо побыть тут еще пару дней.
— Наверно, он прав.
— Я приготовлю большой обед, когда ты вернешься. Может быть, стоит пригласить соседей.
Я долго молчал. Мы очень о многом еще не задумывались. Сколько это будет продолжаться между нами? Как скоро я начну заводиться от собственной бесполезности? Когда она наконец устанет жить со стариком? Я даже не заметил, с каких пор я начал думать о Лизе как о неотъемлемой части своей жизни, и не понимал, как пришел к этому.
— Тебе хочется провести еще годы в больнице у постели умирающего человека?
— Чего ты добиваешься, Виктор? Я выйду за тебя замуж, если ты захочешь. Или буду жить с тобой в грехе. Я предпочитаю грех, но если тебе будет лучше, когда…
— Не понимаю, почему ты хочешь остаться со старым эпилептиком?
— Потому что я тебя люблю.
Она произнесла эти слова в первый раз. Я мог бы продолжать задавать ей вопросы — вспомнить, например, майора, — но у меня пропало желание. Видимо, это хорошо, что я не стал ничего больше спрашивать и переменил тему.
— Ты закончила работу?
Лиза знала, о какой работе я говорю. Она наклонилась к моему уху и, понизив голос, сказала:
— Давай не будем здесь об этом, Виктор. Я не доверяю ни одному помещению, которое я сама не проверила на отсутствие «жучков». Но чтобы ты не волновался, я действительно закончила, и последние две недели все было спокойно. Никто, кажется, ничего не узнал, но я никогда больше не полезу в подобные дела.
Мне стало лучше, но одновременно накатила еще и усталость. Я пытался скрыть зевки, однако Лиза почувствовала, что пора идти. Она поцеловала меня, пообещав в будущем еще много поцелуев, и ушла.
Больше я ее никогда не видел.
В тот вечер, около десяти, Лиза взяла отвертку, еще кое-какие инструменты и принялась за работу над микроволновой духовкой в кухне Клюга.
Изготовители подобных агрегатов всегда заботятся о том, чтобы их невозможно было включить с открытой дверцей. Из-за опасного излучения. Но если ты хоть что-то соображаешь и под рукой есть простые инструменты, обмануть защитные приспособления вовсе нетрудно. Для Лизы это оказалось совсем легко. Через десять минут работы она включила духовку и сунула туда голову.
Никто не знает, как долго это продолжалось. Достаточно долго, чтобы глазные яблоки превратились в сваренные вкрутую яйца. Затем она потеряла контроль над мускулами и упала на пол, уронив при этом духовку. Произошло короткое замыкание, и начался пожар.
Вскоре сработала пожарная сигнализация, которую Лиза установила месяцем раньше. Бетти Ланьер тоже увидела огонь и вызвала пожарных. Хэл бросился через дорогу, вбежал в горящую кухню и вытащил то, что осталось от Лизы, на лужайку перед домом.
Лизу срочно доставили в больницу, где ей ампутировали одну руку и удалили все зубы. Однако никто не знал, что делать с глазами. Потом пришлось подключить ее к аппарату искусственного дыхания.
На срезанную с нее майку, обгоревшую и окровавленную, первым обратил внимание санитар. Часть текста прочесть было уже невозможно, но сохранились первые слова: "Я не могу так больше…"
По-другому я рассказать об этом не мог. Я сам узнавал все маленькими порциями, и началось все с обеспокоенного выражения лица доктора Стюарта, когда Лиза не пришла на следующий день. Он ничего не сказал мне, и вскоре у меня начался еще один приступ.
Воспоминания о следующей неделе у меня очень смутные. В памяти осталось, например, как выписывался из больницы, но я совершенно не помню дорогу до дома. Бетти отнеслась ко мне с большой заботой, но в больнице мне выдали пилюли транквилизатора под названием «Транксен», и они помогали еще лучше: я глотал их как конфеты, и ходил постоянно словно в тумане. Ел, когда заставляла Бетти, иногда засыпал прямо в кресле и, просыпаясь, подолгу не мог понять, где нахожусь. Часто мне снилась война в Корее и лагерь военнопленных.
Как-то раз я взглянул на себя в зеркало: на губах у меня застыла слабая полуулыбка. «Транксен» делал свое дело, и я понял, что, если мне суждено будет прожить более-менее долго, придется с этим лекарством подружиться.
В конце концов ко мне вернулось некое подобие способности мыслить рационально. Отчасти помог в этом визит Осборна. Я в то время пытался отыскать хоть какое-то оправдание своей жизни, хоть какой-то смысл и подумал, что, может быть, у Осборна будет что сказать на эту тему.
— Очень сожалею… — начал он.
Я промолчал.
— Я пришел по собственной инициативе, — продолжил он. — В управлении не знают, что я здесь.
— Это было самоубийство? — спросил я.
— Я принес с собой копию… записки. Она заказала текст на майке компании в Вествуде за три дня до… несчастного случая.
Он вручил мне лист бумаги, и я принялся читать. Лиза упоминала меня, но не по имени. Я был "человеком, которого я люблю". Она писала, что не в силах справиться с моими проблемами. Очень короткая записка: на майке много не напишешь. Я прочел ее пять раз подряд и отдал Осборну.
— Она говорила вам, что ту первую записку писал не Клюг. Я могу сказать, что эту писала не она.
Он неохотно кивнул. Я чувствовал себя невероятно спокойно, хотя где-то там, под этим спокойствием крылся завывающий ужас. Спасал "Транксен".
— Вы можете это доказать?
— Она приходила ко мне в больницу незадолго до… Ее просто переполняли любовь к жизни и надежды. Вы говорите, что она заказала майку тремя днями раньше, но я бы это почувствовал. И потом, содержание записки слишком патетично. Это не в ее характере.
Осборн снова кивнул.
— Я хочу вам кое-что сказать. В доме не обнаружено никаких следов борьбы. Миссис Ланьер уверена, что на участок никто не заходил. Криминалисты из лаборатории обшарили весь дом, и мы убеждены, что она была одна. Я сам готов поклясться, что в дом никто не входил и никто оттуда не выходил. Я так же, как и вы, не верю в самоубийство, но есть ли у вас какие-нибудь предположения?
— НСА, — сказал я, потом рассказал ему о том, чем Лиза занималась еще при мне. Рассказал ему о ее страхе перед государственными разведывательными управлениями. Ничего другого я предположить не мог.
— Видимо, если кто-то и способен провернуть такое, так это они. Но должен сказать, мне в это нелегко поверить. Сам не знаю почему. Вы, возможно, верите, что эти люди способны убивать вот так просто… — По его взгляду я понял, что это вопрос.
— Я не знаю, во что я верю.
— Конечно, я не стану говорить, что они не убивают, когда дело касается национальной безопасности или еще какого-нибудь дерьма в таком же духе. Но они бы забрали и компьютеры. Они и близко не подпустили бы ее ко всем этим делам после того, как убрали Клюга.
— Пожалуй, это логично.
Он еще что-то пробормотал. Я предложил ему вина, и он с благодарностью согласился. Некоторое время я раздумывал, не присоединиться ли мне к нему — это довольно быстрая смерть, — но потом все-таки не решился. Осборн выпил целую бутылку и, немного захмелев, предложил сходить к дому Клюга и взглянуть на обстановку еще раз. Я собирался пойти на следующий день к Лизе и, зная, что рано или поздно нужно будет начинать готовить себя к этому, согласился пойти с ним.
Сначала мы осмотрели кухню. Столы почернели от пламени, кое-где оплавился линолеум, но на самом деле пострадало не так уж много. Больше беспорядка получилось оттого, что пожарники залили все водой. На полу осталось коричневое пятно, но я сумел справиться с собой и задержал на нем взгляд.
Затем мы прошли в гостиную, и оказалось, что один из компьютеров включен. На экране светилось короткое сообщение:
ЕСЛИ ХОТИТЕ УЗНАТЬ БОЛЬШЕ, НАЖМИТЕ ВВОД
— Не трогайте, — сказал я Осборну, но он протянул руку и нажал клавишу. Слова исчезли, и на экране появилась новая фраза:
ТЫ ПОДГЛЯДЫВАЛ
Потом экран замигал, и я очутился в машине, в темноте. Во рту у меня была пилюля, еще одна — в руке. Я выплюнул пилюлю и какое-то время просто сидел, прислушиваясь к звуку мотора. В другой руке у меня оказался целый пузырек с пилюлями. Чувствуя себя невероятно уставшим, я все-таки открыл дверцу и выключил мотор, потом добрался на ощупь до дверей гаража и распахнул их настежь. Воздух снаружи показался мне свежим и сладким. Я взглянул на пузырек и бросился в ванную.
Когда я доделал то, что нужно было сделать, в унитазе плавало больше десятка нерастворившихся пилюль и множество пустых оболочек от них. Сосчитав оставшиеся в пузырьке и вспомнив, сколько там было раньше, я начал сомневаться, что выживу.
Я добрел до дома Клюга, но Осборна там не обнаружил. Потом меня охватила усталость, и я едва сумел вернуться домой, где лег на кровать и стал ждать, умру я или останусь жить.
На следующий день я нашел сообщение в газете. Осборн отправился домой и разнес себе затылок выстрелом из служебного пистолета. Совсем маленькая заметка. С полицейскими это случается. Предсмертной записки он не оставил.
Я сел на автобус, отправился в больницу и целых три часа добивался, чтобы мне разрешили увидеть Лизу. Так ничего и не добился. Я не был ей родственником, и врачи категорически отказались допускать к ней посетителей. Когда я начал заводиться, мне, как могли мягко, рассказали, насколько она плоха. Хэл сказал мне далеко не все. Возможно, это не имело бы значения, но врачи поклялись, что у нее в голове не осталось ни одной мысли. И я отправился домой.
Лиза умерла через два дня.
К моему удивлению, она оставила завещание. Мне достался дом Клюга и все его содержимое. Едва узнав об этом, я позвонил в компанию, занимающуюся уборкой мусора, и, когда они сказали, что грузовик уже выехал, в последний раз отправился к дому Клюга.
На экране компьютера светилась все та же фраза:
НАЖМИТЕ ВВОД
Я нашел нужную клавишу и выключил компьютер из сети. Когда прибыла машина, я распорядился, чтобы из дома вынесли все, оставив только голые стены.
Потом я прошелся по своему собственному дому, отыскивая то, что имело хотя бы отдаленное отношение к компьютерам. Выбросил радио, продал машину и холодильник, микроволновую духовку, кухонный смеситель и электрические часы. Bыбросил электрообогреватель из кровати.
Затем я купил самую лучшую из поступающих в продажу газовую плиту. Довольно долго пришлось охотиться за старинным ледником. Я забил гараж дровами до самого верха и, понимая, что скоро наступят холода, вызвал человека прочистить дымоход.
Немного позже я отправился в Пасадену и основал стипендиальный фонд имени Лизы Фу, переведя на счет фонда семьсот тысяч восемьдесят три доллара и четыре цента. Сказал в университете, что они могут расходовать эти деньги на исследования по любым научным дисциплинам, кроме тех, что связаны с компьютерами. Надо полагать, они сочли меня эксцентричным стариком.
Я действительно думал, что опасность миновала, как вдруг зазвонил телефон.
Я долго решал, отвечать или нет, но потом понял, что он будет звонить, пока я не отвечу, и снял трубку.
Несколько секунд там раздавались только гудки, но это меня не обмануло. Я продолжал держать трубку возле уха, и в конце концов гудки пропали. Осталось только молчание. Я напряженно вслушивался в эти далекие музыкальные перезвоны, что живут в телефонных проводах. Отзвуки разговоров за тысячи миль от меня. И что-то еще, бесконечно далекое и холодное.
Я не знаю, что они там в НСА создали. Я не знаю, сделали ли они это намеренно или оно возникло само. Не знаю даже, имеют ли они к этому вообще какое-то отношение. Но я знаю, что оно там, потому что я слышал дыхание его души в телефонных проводах. И я начал говорить, осторожно подбирая слова:
— Я не хочу ничего знать. Я никому ничего не расскажу. Клюг, Лиза и Осборн — все совершили самоубийство. Я всего лишь одинокий человек, и я никому не доставлю никаких хлопот.
В трубке щелкнуло, и раздались гудки.
Убрать телефон было несложно. Заставить служащих телефонной компании убрать кабель оказалось немного сложнее: уж если они делают проводку, считается, что это навсегда. Они долго ворчали, но, когда я начал срывать провода сам, уступили, предупредив, правда, что это будет недешево.
С энергокомпанией было хуже. Они, похоже, считали, что существуют правила, требующие подключения каждого дома к сети электроснабжения. Их люди согласились отключить подачу электричества ко мне (хотя компанию это, конечно, не обрадовало), но наотрез отказались снимать провода, идущие к моему дому. Я влез на крышу с топором и на их глазах порубил четыре фута карниза с проводкой. Только тогда они смотали свое хозяйство и убрались.
Я выбросил все лампы, выбросил все электрическое. Потом с молотком, зубилом и ножовкой принялся за стены.
Убирая внутреннюю электропроводку, я все время думал, зачем я это делаю. Стоит ли оно того? Мне не так уж много лет осталось до тех пор, когда меня прикончит последний приступ. И это будут не очень веселые годы.
Лиза знала, что такое выживание. И она поняла бы, зачем я это делаю. Однажды она сказала, что я тоже знаю, как надо выживать. Ведь я пережил войну. Пережил смерть родителей и сумел как-то устроить свою одинокую жизнь. Сама Лиза пережила почти все, что только можно. Никто не в состоянии пережить абсолютно все, но, если бы она осталась жива, она продолжала бы бороться за жизнь.
Именно это я и делал. Я убрал из стен скрытую проводку и прошелся по всему дому с мощным магнитом, проверяя, не пропустил ли я где металл, потом неделю убирал мусор и заделывал дыры в стенах, потолке и на чердаке. Меня очень забавляла мысль об агенте по продаже недвижимости, которому придется заниматься продажей этого дома, когда меня не станет.
"Уверяю вас, замечательный дом! Никакого электричества…"
Теперь я живу спокойно. Как раньше. В дневные часы работаю в огороде. Я его здорово расширил, и теперь даже перед домом у меня есть посадки.
Живу со свечами и керосиновой лампой. Почти все, что я ем, выращиваю сам.
Довольно долго я не мог отвыкнуть от «Транксена» и «Дилантина», но в конце концов мне это удалось, и теперь я переношу приступы без лекарств. Обычно после них остаются синяки.
Посреди огромного города я отрезал себя от окружающего мира. Копьютерная сеть, растущая быстрее, чем я могу себе представить, ширится без меня. Я не знаю, действительно ли это опасно для обычных людей. Но мы оказались замеченными: я, Клюг, Осборн. И Лиза. Нас просто смахнули, как, бывает, я сам смахиваю с руки комара, даже не заметив, что раздавил его. Однако я остался в живых.
Неизвестно, правда, надолго ли.
Возможно, мне будет очень трудно…
Лиза рассказывала мне, как компьютерный сигнал оттуда может проникнуть в дом через электропроводку. Есть такая штука, которая называется "несущая волна" — так вот она может передаваться по обычным проводам. Именно поэтому мне пришлось избавиться от электричества.
Для огорода мне нужна вода. Здесь, в южной части Калифорнии, дождей выпадает мало, и я просто не знаю, где еще брать воду.
Как вы думаете, сможет ли это проникнуть в дом через водопроводные трубы?
Назад: Грегори БЕНФОРД ПОД ЛЕННОНА
Дальше: Стэн ДРАЙЕР КОНЕЦ ШПИНАТА