Мэллит не забыла ужина, который казался последним. Глупая, она любила лживого красотуна и не знала об ошибке Енниоля. Окажись названный Альдо первородным, Ночь Расплаты забрала бы тогда еще не злой город. Лгавший всем не верил в силу оскорбленной Луны, прочие о ней не знали, но за дворцовым столом, обильным, пусть и не лучшим, места радости не нашлось, не было ее и сейчас. Севшая так, чтобы видеть часы, Селина почти не говорила, и рядом с ней молчал хромой полковник. Голова потерявшего злую дочь была обвязана и напоминала ком из снега, а на тарелке перед ним усыхали запеченные в сливках с мукой грибы. Возглавлявший стол Герард выбрал левого зайца и оставался ему верен, но оценил ли он луковый соус, гоганни не знала. Нареченный Эйвоном ел много и с удовольствием, однако пища его не усыпляла. Герцог рассказывал о странном человеке, родством с которым гордился; брат Селины почитал старость, и все же ему было неприятно. Поняв это, Мэллит подобрала нужные слова и спросила:

– Герцог Надорэа, почему вас восхищает нерадивость, за которую в ухоженных домах прогоняют слуг, и измена присяге, за которую повесили гадостного Пэллота? Ваш кузен был нерадив, зачем в его память есть старых коров и запивать их дурным вином? Ваш кузен стал клятвопреступником, зачем говорить о нем с теми, кому неприятны предатели?

– Мэлхен, вы не можете… не можете судить об Эгмонте! – оскорбленный торопливо проглотил крупный кусок, он мог подавиться, но не подавился. – Вы не встречали кузена, вы никогда не поймете… Это особенное величие! Горькая обреченность и разочарование – слишком тяжелая ноша даже для рыцаря. Юная, неопытная девица этого не поймет, и хвала Создателю.

– Я на самом деле не понимаю, – сейчас нужно говорить «я», сейчас нужно быть дочерью Курта. – Если воин перестает находить в жизни радость, он идет защищать тех, кто слаб, но хочет жить и радоваться. Когда защитника убивают, о нем плачут те, кого он сберег, но странный Эгмонт не защитил никого. Он утопил в своих слезах множество достойных и оставил свой дом с родными и слугами врагам, о таком нельзя вспоминать хорошо.

– Милая девочка, вы еще не любили! Кузен долгие, мучительно долгие, бесконечные годы жил с разбитым сердцем…

– Осколки надо сразу выбрасывать, иначе они изрежут непричастных. Почему ваш родич не убил свою боль вместе с собой?

– Это грех! Ваша матушка должна была вам объяснить.

– Мне объяснили. – Лучше очистить от чешуи семь и одну рыбу, чем слушать нелепое! – Прерывающие свою жизнь оскорбляют Создателя, но сотворивший всё и нас справедлив. Он не оценит свою обиду дороже бед детей своих. У перв… герцога Эпинэ были родители и братья, они бы жили, если бы ваш родич догадался в должное время умереть.

– Как вы можете! – Герцог Надорэа выронил вилку и не заметил этого. – Вы хороши собой, вы, как истинная дочь Бергмарк, станете добродетельной супругой, вы уже сейчас дивная хозяйка, но не пытайтесь судить о том… О том…

– Я не хочу, чтобы лучшие и любимые гибли из-за… дундуков! – Она не закричит и не ударит глупого по лицу. Она будет улыбаться, ей смешно, ведь у нареченного Эйвоном на воротнике зеленый лук.

– Мэлхен вправе судить, – Герард был воспитан должным образом, взволнованный, он отложил свою вилку. – Мы все вправе, потому что живем в Талиге, а Эгмонт Окделл и Карл Борн Талиг предали.

– Мы дрались и будем драться, – добавила Мэллит, стыдясь своего волнения и вспоминая черные глаза и уходящую армию. – Но как защитившим дом свой на пороге его уважать бьющих в спину?

– Так и есть, барышня, – фок Дахе заговорил в первый раз за вечер. – Сударь, вы проезжали Варасту, неужели вам не рассказывали, что там творилось два года назад? Бирисских разбойников на Варасту натравили те же негодяи, что помогали надорским мятежникам.

– Это были неизбежные жертвы, неизбежные… Сердце Эгмонта обливалось кровью, но долг вынудил его…

– Долг генерала воевать с врагами Талига, а не подпевать им, – Сэль взяла кусок правого зайца и положила говорящему гадкое. – Вы кушайте, все равно с вами никто не согласен.

– Именно, Сэль! – подхватил Герард, – Если бы Монсеньор Рокэ не перешел Ренкваху…

Брат подруги рассказывал понятно и подробно, Мэллит слушала с интересом, ведь она многого не знала. Нет, от нее ничего не скрывали, напротив, ее считали своей. Разве может дочь генерала Вейзеля не знать, как воевали в Сагранне и Торке? Разве может прощать врагов Талига?

– Пора наполнять стаканы, – гоганни совсем забыла о хромом полковнике, а тот вновь заговорил. – Говорят, прежде приход Излома чувствовали, а сейчас приходится верить часам. У нас ровно сорок минут, чтобы вспомнить доброе и… забыть то, что лучше оставить на старом берегу.

– Часы идут верно, – Герард взялся за кувшин со сладким вином. – Еще утром я думал… Не думал, что встречу Излом дома, но подарки можно дарить до прихода весны. Сэль, ты согласна подождать?

– Мы с Мэлхен подождем, – улыбнулась подруга, и Мэллит поняла, что хочет говорить.

– Я готова ждать, – начала гоганни, чувствуя сразу боль и радость, – но подарки не больше чем приправа к главному. То, что покупают на рынке, приносит счастье, когда есть успехи и нет беды. Ваш… В Талиге поднимают кубки мужчины, но у нас тоже есть желания, и это не ленты и не туфли. Господин полковник, вы деретесь дольше Герарда, а герцог Надорэа познал болезнь, но не войну… Пожалуйста, скажите за нас с Сэль! Радостью радостей и даром даров для нас будет свет победы в глазах вернувшихся…

Темная вода ловила стоящую в зените звезду, пахло опавшей листвой и красной сакацкой мятой. В Черной Алати пели правду: оседлав грозового коня, доскачешь до осени. Оставалось под скрипичное безумие выйти из костра, осушить чарку и поцеловать рябиновые губы…

– Осень, – сказал вслух Лионель, проверяя новый морок. – Осень и Фульгат.

– Уже нет, – Балинт Мекчеи, чуть младше, чем на парном алвасетском портрете, разбирал поводья. – Кончилась осень, а Фульгат, да, светит, куда ему деваться?

Фульгат светил. Ярко, неистово, казалось, обезумевшая звезда зовет и требует. Так требуют полковая труба, пробитое пулями знамя, глаза глядящих в спину витязям женщин.

– Тебе пора, – засмеялся Балинт. – Живи!

– Живи! – откликнулся в тон Савиньяк. Прах Балинта давно развеян, а здесь он усмехается в черные усы. За спиной господаря полыхает костер, к нему тянутся усыпанные ягодами ветви. Или это таки портрет, проступивший в черном блестящем камне, или… отражение? Лионель резко обернулся, одинокий костер за спиной полыхал вовсю, не прыгнуть через него было просто немыслимо!

Алатская то ли забава, то ли молитва, рыжая пламенная грива, радостное, короткое ржание, кровь и серебро. В лицо бьет дымный ветер, костер взрывается и съеживается, становясь звездочкой на рыжем конском лбу. Лошадь в доме, да еще с эсперой в челке, бредовей любых башен, но не тогда, когда рядом Вальдес.

Савиньяк усмехнулся и выпутал из гривы окровавленный подарок. Проныра стояла смирно, только ушами прядала – водворение в гостиную кобылу не смущало. Лионель положил эсперу на раскрытую ладонь, варастийка фыркнула и потянулась к серебру.

– Ей шло, – заметил от стола Ротгер. – Кровь – моя, звезда Адрианова, фантазии твои. Я всего лишь довел их до логического конца, в смысле привел лошадку.

– А что делал я?

– Походил на покойника, Манрикам бы понравилось. Было на редкость скучно, но я терпел, пока не изломалось. Алаты вот-вот начнут волноваться, а взволнованный алат пьет больше спокойного, нам может не хватить.

– На Излом витязи приносят четверной запас, – Лионель взял Проныру под уздцы. – В Старой Эпинэ, а меня для начала занесло именно туда, я затащил ее на второй этаж.

– Скверно, – Альмиранте вытащил из розоватой от двух смешавшихся кровей воды свое кольцо и немедленно подбросил. – Не люблю обезьянничать. Что ты еще натворил?

– Ничего особенного. Резал картины, хватался за понсонью, прыгал через огонь и пристрелил Давенпорта, остальные не явились.

– И я?

– Тебя я не звал. – Думать он будет завтра. Перебирать видения по крупице и думать, а сейчас ему нужны разве что тюрегвизе и костер. – В этом году с делами все!

– У тебя, может, и все, а мне еще нужно вспомнить дядюшку. У алатов это вряд ли получится, а вовсе не вспоминать – свинство и прочее неуважение.

– Начинай прямо сейчас, – Лионель распахнул дверь. «Фульгаты»-сообщники явно ожидали чего-то смачного: ну не просто же так Бешеный втащил в дом лошадь! – Найдите Давенпорта. Завтра после обеда он должен быть у меня. С рапортом.

– Именно завтра, – строго уточнил Ротгер. – Сегодня мы радуемся, причем все. Прикажи им, я недостаточно авторитетен.

– Потому что ты сидишь на столе, – объяснил Ли, вскакивая в седло на глазах «закатных тварей», по всему подозревавших пари. – Распоряжение адмирала вы слышали. Исполняйте.

– Да, Монсеньор!

Поводья маршал разобрать не успел, Проныра сама, без шенкелей, встала в полный сбор. Варастийка была готова к любым подвигам, мало того, она хотела этих подвигов, хотела делать что-то очень нужное всаднику. Вот так и понимаешь – лошадь тебя не просто признала, она твоя!

– Поедем на одной кобыле! – Вальдес изловчился и оказался сзади, – это очень смиренно, к тому же лошадка тебя любит. Девушка тоже.

– Какая девушка?

– Рыженькая баронесса с эсперой, я слегка за нее отвечаю. От Юлианы в этом смысле никакого проку, только и может научить, как выходить замуж за бергеров, а здесь бергеры не годятся. Тут вообще мало кто годится.

В ответ Ли шевельнул коленом, Проныра, ничуть не возражая против дополнительного груза, затопала по паркету, ловко обходя навощенную мебель. С лестницей и крыльцом варастийка тоже справилась неплохо, понять бы еще, помнит ли она себя огненной? И видел ли сны о пламени Грато?

– Ты задумчив, – сообщил у конюшен Ротгер, – и молчалив. Скажи хоть что-нибудь, а то я начну бояться.

– Не надо, – рассеянно откликнулся Лионель, любуясь ночным хрусталем. – Вернемся, хорошо бы получить от Проныры и Грато жеребят.

– Конник не может не думать о жеребятах, – со знанием дела сообщил сидящий за спиной моряк. – За что ты Давенпорта? Он, конечно, надутый, необаятельный и, несомненно, докучает девушкам, но, когда припечет, бодает, кого нужно; я сам видел! Тетушку я такому ни за что не отдам, но это не повод хвататься за пистолет. Где ты его, кстати, взял, я про пистолет?

– Он появился. Если ты достаточно смирился, перебирайся на своего. Устроим по дороге скачки.

– Смирился, – Вальдес уже стоял на свежем снегу, – но временно. Паршивый все-таки год выдался! Дядюшку убили, Кальдмеер уверовал, девочки плачут, пора с этим кончать.

– Кто бы спорил? – Ли закинул голову, выискивая Фульгат. Самая длинная ночь года выдалась картинной, с лунными блестками и длинными черно-синими тенями, не хватало разве что любви или нечисти.

Крик кота был яростен и неистов, но глаза Сэль просияли.

– Выпущу-ка я его погулять, – Сэль улыбнулась и встала. – Заодно мы с Мэлхен башмаки выкинем. Как раз до полуночи успеем.

– Угу, – кивнул Герард. Обиженный Эйвон и хромой полковник не сказали ничего, а названный Маршалом рычал и скреб дерево, пытаясь дотянуться до задвижки. Селина подхватила гневного под живот, и гоганни торопливо распахнула дверь. С лестницы тянуло холодом и сыростью, словно вернулась осень.

– Только бы это был папенька, – шепнула подруга. – Если ты его разглядишь, подтверди, что все так, как я скажу. На самом деле я буду врать, иначе не получится.

– Хорошо, – пообещала Мэлхен, – но разве вернувшиеся приходят раньше полуночи?

– Я подвела часы, – объяснила Селина. – Сейчас невесты выбрасывают за порог старую обувь, вот и мы тоже. То есть так будут думать, хотя лучше бы они уснули. Открой корзинку.

Кот все понял. Заорав, он растопырил лапы, но Селина знала, что делать, и черно-белый оказался бессилен. Он рычал и сотрясал сработанную лучшим плетельщиком Аконы тюрьму, но кому страшен плененный?

– Если явился кто-то скверный, мы тебя выпустим. – Подруга вытащила из кармана толстый золотой браслет и надела на руку. – Этот браслет господин Густав купил для Норы, но она так и не поймала жениха, а потом все умерли. Я думала отдать его фок Дахе, ведь это настоящее золото, хоть и дутое, а полковник очень потратился на похороны господина Густава. Потом я поняла, что дарить господину фок Дахе браслет невесты бестактно, и сунула его в старое бюро. Нужно, чтобы папенька поверил, что это подарок капитана Уилера.

– Ты будешь говорить, а я свидетельствовать, что так и есть?

– Придется, – вздохнула подруга, и они пошли навстречу сквозняку. В самой дальней из нижних комнат шумели солдаты, они ничего не слышали и не чувствовали. Только кошки видят выходцев и рвут их когтями, но что, если подобное дано и не поддавшимся чарам людям? Тогда ничтожная поможет Маршалу. Гизелли один раз уже испугалась кошачьих когтей, она отступит снова.

– Я первая, – тихо велела Селина и передала рычащую корзину Мэллит. Гоганни положила руку на запор из ремней – со стилетом она не расставалась даже ночами, но бить в молчащее сердце нет смысла. Терка для моркови и яблок стала бы лучшим оружием против вернувшейся злодейки, ведь та гордилась своей красотой. Нужно было зайти на кухню, но удачная мысль опоздала: Сэль чуть приподняла юбку и присела, приветствуя невидимого.

– Папенька, – сказала она, – как хорошо, что ты нашел для нас время! А где Зоя?

– Один я! – мужской голос был груб и вкрадчив, как у нечестного повара. – Пусти папеньку сыночка вразумить! Головка у него умненькая, зря он ей рискует. Чудом ведь не ушел теньентишкой, ни орденочка не нажив, ни деточек… Ох, стыдненько б мне было! Сам в генеральской должности, а сыночек из адъютантишек не вылез, домика столичного не завел, только имечко зря сменил, не докликаться…

Это был отец подруги, и он не желал зла! Гоганни быстро отнесла корзину в гостиную и вернулась. Полутемная лестница с нишей казались обычными, но глаза начинали болеть, грудь тоже заныла.

– Кровиночка ты моя, – упрашивала пустота, – пусти меня домик посмотреть, я же не просто так, я подарочки подберу. Сейчас много подарочков, протяни руку и бери, никто не хватится, а тебе сгодится. Или хочешь – за золотом сходим, лежит ведь, ждет!

– Пусть лежит, – перебила Селина. – Папенька, если хочешь помочь Герарду, отведи его к Монсеньору Рокэ! Прямо сейчас, это очень важно.

– Он был скверным унаром! – Что-то глухо стукнуло, будто упал обернутый войлоком камень. – Злым! Не хочу его я видеть…

– Монсеньор – Первый маршал Талига, – голос подруги звенел все сильнее. – Он должен знать!

– Не поведу я к нему сыночка единственного, не желаю, чтоб кровушку мою дурному учили! – Кто это говорит? Что нужно ему, и зачем здесь ничтожная? Лучше уйти… Гости! Они не знают, когда убирать из-под жаркого согревающие плошки, они все погубят…

– Папенька, – почти крикнула Селина, – ты же хочешь, чтобы у Герарда были ордена!

– Умненькие орденочки в тихом местечке собирают, – отозвался невидимый. Подруга называет его папенькой, но ведь у нее нет отца! – Главное, местечко найти, а дальше все будет, и орденочки, и денежки…

– Герард присягу принес. Он не станет прятаться, у нас война.

– А то я не знаю! Глупенькие вы… Тихонько жить надо, свои делишечки обделывать, как воробушки да голубочки. Все своим заняты, норками, детками, и только вы враждуете. Зачем? Жалкие вы, чего хотите, куда торопитесь? Ей все не нужны. Ей…

– Папенька, это на нас напали, но ты все равно не поймешь. Герард не станет искать место!

– Ну так ты ему найди. Приданое у тебя герцогское, красота – королевская! Заставь графа своего белявого короночку добыть, ему это раз плюнуть. Станешь ты, деточка моя, герцогиней, тут-то людишечки к тебе нужные и потянутся, а ты с них местечко для братика, да орденочки, да денежек на домик. Свое не трать, нечего! Будешь богаче мужа, он тебя держаться станет, хоть бы и герцог.

Герцогу всяко больше требуется, чем графу вшивому-паршивому, а вам жить нужно так, чтоб рухлядь эта, бабка твоя, волосенки себе последние от зависти повыдергивала. Тут платьицами да камешками не обойдешься, кареты с лошадками нужны, слуги, поместьица с парками, да не абы какими, а чтоб с фонтанами. И нечего тянуть, а то как бы красавчика твоего какая змеюка не утянула. У меня над ним власти нет пока, вот поженитесь, я свою кровиночку защитить сумею…

– Я за Монсеньора не выйду, – Сэль шагнула вперед. – Я выхожу за капитана Уилера, ты его видел, он мармалюку Гизеллу от теньента Савиньяка отогнал.

– Ха! – Кто здесь хохочет? И почему к горлу подступает тошнота? Так бывало в детстве, но теперь ничтожная здорова… – Ха! Не так про любименьких щебечут! Глазок не опустила, румянчиком не пошла, при тебе сердечко твое, зачем папеньку обманывать? Хочешь, чтоб забрал я негодяя, я его и так заберу, скажи только да дорожку отвори. Не войти мне к чужому, не ухватить…

– Папенька!

– Кровин…

– Папенька, я не хочу в герцогини, мне дворцы не нравятся, и люди в них противные. Я хочу в Алат, а капитан Уилер получил в наследство перечные огороды. Мы будем делать тюрегвизе, а я стану ходить в лес за черной малиной. Из нее наливка даже лучше твоей тинты, и маме Антал нравится. Правда, Мэлхен?

– Это истина, – Мэллит, сдерживая тошноту, встала рядом с Сэль. – Я видела, как капитан Уилер надел Сэль браслет, и слышала, что она ответила. Я поеду с Сэль в Алат и буду ей помогать. Кроме перца нужен кориандр, синий базилик и то, что вы зовете перечной мятой.

– Не-е-е-т! – Крик был страшен, и Мэллит схватила подругу за руку. Перед глазами зазмеились полупрозрачные черви, но сквозь их мельтешение девушка рассмотрела того, кто стоял в нише. Высокий и статный, он был обделен красотой, Сэль отнюдь не казалась его дочерью, а Герард – сыном.

– Подруге нужна моя помощь, и я ей помогу.

– Не сметь! – нога в странном черно-белом сапоге топнула оземь, и гоганни узнала звук. – Капитан?! Голодранец паршивый! Не дам!

– Ничего ты нам не сделаешь. – Как же горячи пальцы Сэль! – Антал знает, как с вами управляться, и я тоже знаю. Не хочешь благословить, обойдемся.

– Это она! – похожий на нераскрывшийся гриб палец протянулся к гоганни, и прозрачное стало извиваться быстрее. – Счастье твое украсть наладилась, гадючка! Выйдешь ты, голубка глупенькая, за нищеброда, увезет он тебя в гиблое место, а поганица эта домик твой захватит, платьица-рубашечки наденет, женихов переманит!

– Не так, – кричит она или шепчет? – Сэль – моя подруга, я ее не предам!

– Ха, – отвратительный упер руки в бока. – Сучка ты вертлявая! Предашь ты мою кровиночку, потому как суть твоя такая. Все вы, девки-бабы, одинаковы! На чужих мужей-женихов рот разеваете, чужие колечки-сережки примеряете… Только и есть одна доченька моя, глупышечка, сердечко золотенькое. Зла не помнит, гадин привечает, денежки на ветер бросает. Нет бы себе красивенько сделать, спаленку-будуарчик парчой обтянуть, простынок-перинок прикупить.

– Папенька, мы с Анталом купим все, что нужно. Передай, пожалуйста, Зое мои поздравления с Изломом, мы будем очень ей рады. Прости, пожалуйста, нам с Мэлхен нужно вернуться к гостям.

– Доченька моя, одумайся! Не губи себя, не позорь мое имечко, не становись капитаншей, жабе сахарной на радость, мне на поругание. Нельзя, чтоб графиня тухлая, молью траченная, выше тебя стояла, чтоб на порог не пускала, старые тряпки дарила…

– Я к бабушке и господину графу не поеду и ничего от них не возьму. Если ты поможешь Герарду, ему дадут орден, и ты сможешь гордиться.

– Так мелкий же дадут! Да и нет сыночечка у меня теперь, отобрали, загородили. Пусть и правильно, кто ж от титула откажется, только обидно мне и горестно! Обижен я на сынка своего, ох, обижен, вот ты для меня главнюсенькая! Я ради тебя Ее обманул, не пошел к злодею, хоть и в чести у Нее…

– Папенька, ты должен помочь Герарду. Если ты это сделаешь, я за Уилера не выйду.

– И другого голодранца приваживать примешься? А вот чтоб по моему выбору браслетик взяла, и чтоб холеру эту, бабку свою, обскакала?

– Хорошо, папенька, я обскачу госпожу Креденьи.

– За того красавчика, что убивицу ущучил, иди! Не гляди, что граф, ему королем стать, как тебе косыньки отрастить. Ты браслетик от него сейчас возьми, но свадебку чтоб уже с герцогом, а дальше годочек-другой и потерпеть не грех. Не быстрое это дело, на трон лезть, пока нынешнего королишку избудешь, пока кого надо запряжешь…

– Папенька, давай я за другого герцога выйду.

– Нет! Другому королем не бывать, разве что змею злобному, что меня тиранил… Не хочу к нему идти и не пойду, нет в нем ко мне уважения! А может, ты на него губу раскатала? На глаза его бесстыжие? Не будет тебе благословения моего!

– Папенька, за Монсеньора Рокэ я тоже не выйду.

– Поклянись!

– Клянусь. Папенька, я сейчас позову Герарда, и ты…

– Куда?! Клянись по моему выбору браслет взять!

– Нет, папенька. За Монсеньора Лионеля я выйти не могу.

– Выйдешь! Или не видать брату твоему орденочка! Да ты глазки-то протри, чем тебе такой красавчик не угодил? Надо бы лучше, да некуда, другая б сразу к нему в постельку – шасть, а ты носом крутишь!

– Папенька, давай я сразу выйду за короля? Только проводи Герарда.

– Да как же ты короля ловить станешь в платьишечке плохоньком, в городишке занюханном?!

– Это мое дело. – Подруга быстро вытащила из волос шпильку. – Если ты вот прямо сейчас проводишь Герарда к монсеньору Рокэ, я выйду или за короля, или за кого ты скажешь. А если не проводишь, на Весенний Излом Антал на мне женится. Клянусь кровью.

Вернувшийся взвыл, как воет пес, и затряс кулаками; он был страшен и отвратителен. Гоганни поняла, что сейчас не удержит ужин и осквернит пол, но подруга высвободила руку, и мертвый стал не виден. Осталась лишь Сэль, смотрящая в никуда, ее прическа рассыпалась, а губы дрожали.

– Если ты исполнишь, – шепнула подруга, – исполню и я. Клянусь кровью.

– Ты сказала, – проревела в ответ пустота, – тебя услышали!