Стол был излишне обилен, но Селина объяснила, что нареченный Эйвоном должен увидеть не меньше дюжины блюд и пожелать отведать все.

– Тогда он быстро уснет, – подруга зябко повела плечами, – папенька после еды всегда засыпал, а мы с тобой спустимся к военным, с ними очень приятно праздновать. И потом, «спруты» тут сидят из-за нас, нужно, чтоб им было не хуже, чем у «Хромого полковника».

– Отец злобной вернулся с войны и собирает гостей? – растерялась уставшая от стояния возле печи Мэллит.

– Я про трактир, куда пошли «фульгаты». Нужно говорить – в «Хромом полковнике», но простые люди часто говорят «у», а мы с мамой простые, чего бы бабушка ни насочиняла. Не понимаю, зачем ей это надо! Дедушка ее не бросил, даже когда понял, что она все время врет и кривляется; так гораздо лучше, чем родись она сразу графиней или богачкой, ведь тогда бы ее терпели из расчета! Бабушка этого не понимает, ей лишь бы титул, если она узнает, что к маме сватается герцог, то удавится.

– Убить себя, – припомнила гоганни, с тревогой глядя на кутающуюся в шаль подругу, – оскорбить Кабиоха.

– Создателя тоже, но я опять напутала, то есть забыла, что с тобой надо говорить понятно. Сама не знаю, что на меня сегодня накатило, извини.

– Мне нечего извинять, но я полна беспокойства. Сэль, ты здорова?

– Ты о чем?

– На тебя накатило, здесь тепло, но ты взяла шаль, а твои щеки красны, как грудки птиц, которых мы кормим.

– Это снегири. Я в самом деле с обеда мерзну. Так еще никогда не было, но лицо горит, когда про тебя вспоминают. Может быть, папенька? Он остыл, вот и мне холодно.

– Давшие жизнь всегда помнят детей своих.

– Бабушка не помнит, да и папенька через раз. – Подруга смотрела на заполненный снедью стол, но что было в ее сердце? – Эйвона посадим между двумя зайцами, а потом я его спрошу, который лучше. Тут даже Уилер растеряется, а Эйвон еще и есть не привык.

– Я опять не понимаю, – призналась гоганни. – Человек живет, потому что ест, иначе он умрет, как огонь без дров.

– Дрова всякие бывают… Раньше Эйвон болел и ел одну размазню, а теперь наверстывает. Когда он съест все, что не доел в Надоре, станет класть себе меньше, и нам, чтобы его спроваживать спать, придется придумать что-то другое.

– Я тоже болела в детстве, – вспомнила Мэллит и порадовалась, что сумела сказать, как рожденная в Талиге. – Мне давали лучшее из лучшего, но оно приносило не радость, а рвоту.

– С Эйвоном наоборот, он и заболел-то потому, что ел сдохших от старости коров.

– Мертвое исполняется яда!

– Опять я как не с тобой говорю! Коровы были живыми, но очень старыми, вот их и забивали, чтобы мясо не пропало.

– Винный уксус или хотя бы луковый сок делают жесткое мягче. Такая пища не станет праздником, но перестанет быть бедой, и ее победят даже слабые зубы. Неужели провалившиеся не знали лука?

– В Надоре все делали, как хуже, – Селина еще плотней закуталась в свою шаль. – Герцогиня Мирабелла думала, что это нравится Создателю.

– Вы называете Создателем Кабиоха, а ему не может нравиться скверное!

– У нас часто говорят, что так хочет Создатель. Он молчит, вот люди и выдумывают, хотя с их стороны это очень некрасиво. Мне бы не понравилось, если бы я ушла по делу, а Бренда сказала бы госпоже полковнице, что я хочу замуж за ее сына.

– Если бы старшая над кухнями так сказала, ты бы велела ей собрать вещи и уйти!

– Вот именно! Если Создатель вернется, он может разозлиться на тех, кто говорит за него, больше, чем на убийц и воров.

– Кабиох запретил торговать именем его, – согласилась гоганни, – а это очень похоже. Будет лучше, если ты ляжешь, и я заварю цветы липы.

– Нет, – подруга отбросила шаль, и ею тут же завладел именуемый Маршалом. – Пора одеваться, сегодня нужно быть красивыми.

– Кто здесь нуждается в нашей красоте? – Мэллит вздохнула и ощутила боль в груди. – Те, в ком нуждаемся мы, далеко, и мысли их не о нас.

– Дениза говорила, каким Излом встретишь, таким тебя запомнят сплюшцы и потащат по чужим снам.

– Я рыжая и должна носить зеленое. – Сон о поясе невесты обещал добро, а день принес смерть нареченного Куртом. – У меня есть зеленая лента и подарки той, что стала графиней Ариго, но я удивлена и не уверена. Если Дениза говорит истинное, нам всегда должны сниться одетые для праздника, а это не так.

– Сны сами по себе, – плечи Сэль опять вздрогнули, – сплюшцы в них чего только не волокут! Мне сегодня приснился граф Фельсенбург, только я думала не о нем, а о его величестве Хайнрихе и о том, что пора сменить наволочки, но красивыми должны быть мы сами, а не платья. Давай я тебе помогу; мама была бы лучше, но я помню, что она говорила нам с Айри. Рыжие в самом деле носят зеленое, и это очень красивый цвет, но для тебя в нем будет слишком просто.

Мэлхен ждала, а он решил спрямить путь и, как последний болван, заплутал в этих проклятых складах… Вот ведь понастроили, уроды, на радость бесноватым! Капитан Давенпорт чудом сдержался и не пнул одинокую бочку, судьба, как водится, благородства не оценила: Чарльз поскользнулся на припорошенном снежком льду и врезался в заиндевевшую стену, хорошо хоть не головой. На стене образовалось здоровенное темное пятно, на спине, очень похоже, к ночи проступят синяки. На радость зубоскалу Бертольду, который обязательно спросит, за что его баронесса Вейзель огрела сковородкой. Приятелю хорошо, он с девицами ладит, Давенпорт тоже ладил, пока не влюбился. Капитан потер плечо и почти побежал, придумывая, как объяснить опоздание. Расписываться в собственной глупости не хотелось, но за какими кошками Мэлхен назначила свидание на складах и… назначила ли?! С Бертольда станется и пошутить под Излом, а Бэзил еще и подыграет!

Додумать, что он сделает с шутниками, помешало знакомое пятно, непостижимым образом забежавшее вперед. Давенпорт вытаращился на бело-бурую стену и расхохотался. Это было другое пятно, вернее, два, а рядом не имелось ни бочки, ни замерзшей лужи, ни… его собственных следов! Разозлившись, он проскочил нужный поворот, так что от злости в самом деле глупеют. Почти спокойно Чарльз дошел до конца склада, за которым оказалась присыпанная нетронутым снежком тропинка; не веря своим глазам, капитан обернулся – следов не было, были пятна на стенах, много пятен…

– Бред! – буркнул капитан, главным образом чтобы услышать собственный голос. Услышал. Прикоснуться к земле, сапогам и сараю тоже вышло. На щеку упала маленькая одинокая снежинка, запорошить следы ей было не по силам. Давенпорт смахнул холодную пушинку и понял, что потерял перчатки и вдобавок порезался. Над крышами поднималась ржаво-красная луна, казалось, она растет на здоровенном облетевшем дереве, по которому во время боя скакал Вальдес. Пахло дымом и конюшней, но ни лошадей, ни конюхов слышно не было, стояла какая-то странная тишина, затем сзади таки вздохнула лошадь. Чарльз рывком обернулся – показавшийся узким проход был пуст, зато на ближайшей стене красовалась надорская кляча. Капитан видел выписанные с чудовищной дотошностью заиндевевшую морду и нелепый короткий хвост, между которыми шла какая-то мешанина из светлых и темных пятен. Взмокший от непонятного ужаса Давенпорт с криком шарахнулся к противоположной стене и почувствовал сквозь мундирное сукно что-то мягкое и живое. Фыркнуло и тут же заржало. Плохо соображая, что он делает, Давенпорт вскочил в седло, конь, будто того и ждал, рванул с места в карьер.

Как они оказались в снежных полях, Чарльз не понял, похоже, размалеванный амбар был последним, похоже, рядом были ворота, у которых кто-то оставил оседланного коня. Досадуя на собственную глупость, капитан попытался повернуть, какое там! Он был щепкой, найденная лошадь – рекой на стремнине… То ли истосковавшись по скачке, то ли желая избавиться от чужого седока, она неслась к влипшей в горизонт красной луне. Оставалось либо надеяться, что дурища выдохнется прежде, чем переломает себе ноги в скрытых снегом колдобинах, либо прыгать.

Получить пару переломов всяко лучше, чем убиться или очнуться калекой. Чарльз перехватил поводья, исхитрился поправить шляпу и вновь испугался. Того, что задние ворота этих кошачьих складов настежь, а караулы пропали. Дежурить на Излом определили не склонных отлынивать даже в праздник бергеров, их отсутствие означало одно. Предательство! Потому и тишина, и оседланный конь – для курьера, который помчится за уже ждущими приглашения кадельцами. Просочиться под прикрытием праздника в город и начать резню, что может быть проще и безотказней?

Гадать, как такое вышло, поздно и по большому счету незачем – пронесет, пусть начальство разбирается. Чарльз встал в стременах и уперся сжатыми кулаками во взмыленную конскую шею. Сейчас главным было подчинить понесшую тварь и добраться до Савиньяка. Раньше убийц добраться!

Сэль разбирала ленты и украшения, а Мэллит смотрела, как подруга морщит лоб, и пыталась унять растущую тревогу. Роскошная уложила бы Селину в постель и заставила выпить целебный отвар, но гоганни не умела говорить громко и властно. Правда, когда потребовалось войти к Проэмперадору, она сумела настоять… Воины и помощники ее послушали, а первородный не отверг, хотя гоганни ждала именно этого. Люди боятся змей, но когда змея мертва, палку, размозжившую гадине голову, ломают и выбрасывают. Отважная Каэлли отсекла руку убийце и тем спасла любимого, но была им изгнана, ведь прекрасный Гариоль отдавал свое сердце певчей птичке, а не сторожевой собаке. В ночь звездного окна Мэллит рассказала об этом, и маршал Ли назвал Гариоля сусликом. «Песнь о неблагодарном суслике не может быть прекрасной, – сказал он, – и сам суслик не может. Что стало с Каэлли?» Об этом Кубьерта молчала, и непостижимый решил по-своему.

Велевший называть себя по имени замолчал, и Мэллит поняла, что смеется, позабыв страх и больше не веря в дурное. Теперь она вновь боялась, и страшней всего была мысль о погасших звездах…

– Вот, – Селина протягивала черную ленту и золотую каменную слезу. – Бархатку – на шею, а волосы уберешь в сетку, только не полностью… Нет, лучше я!

Мэллит послушно села у зеркала; подруга встала сзади, ее пальцы были горячи от болезни. Нужно устроить так, чтобы они легли спать в одной комнате, тогда завтра Сэль останется в постели, ведь дверь будет заперта, а окно давно замазали. Проэмперадор был далеко, и все же гоганни каждый вечер зажигала свечу и ставила на подоконник. Огонек обретал в черном стекле двойника – это свеча делила свое сердце с ночью.

– О чем ты думаешь? – спросила подруга, высвобождая из-под сетки одинокую прядь.

– О свече. – Названный Лионелем наполнил дни ничтожной золотом цветов, а ночи – жаркими звездами и страхом потери. – Глупый скажет, что ночь не дает свече ничего, но разве дню нужны огоньки, разве днем их разглядишь? Созданные из воска сгорят, так и не став нужными. Ночь превращает ничтожный огонек в звезду, как же свече не отдать сердце ночи?

– Ты все правильно сделала, – зеркало делало лицо подруги странным, почти чужим, – и ты сама как свечка. Тебе нужна ночь, а она – черная.

– Но полна света! Сэль, я больше не думаю о лживом… красотуне! Я открывала окно, и в него входили. Ты должна знать, ведь это твой дом!

– Дом нам снял Монсеньор, и он совсем не мой… Удачно, что тебе понравился кавалер, который умеет лазить по деревьям, хотя он все делает хорошо.

– Почему ты так говоришь? Я не назвала имени!

– Если б он делал плохо, ты бы не выкинула из головы Таракана. То есть, лживого и противного. Встань и повернись, я застегну бархатку.

Мэллит повиновалась, но черная лента упала на пол, а Сэль метнулась к двери. Гоганни, ничего не понимая, бросилась следом. Громко и странно закричал кот, запахло горьким, как йерба, дымом.

– Сэль?! – хрипло выдохнули под лестницей. – Ты откуд…

– Это ты откуда? – перебила подруга. – Тебя что, собаки рвали? Господин полковник, добрый вечер, что у вас с плечом?

Броситься предупреждать Савиньяка, даже не выяснив, пришла Мэлхен или нет! Такое надо суметь! Чарльз сумел и теперь чувствовал себя последним дураком, потому что с Проэмперадором, само собой, ни змея не случилось.

– Склады вы штурмовали в Лумеле, – обрадовал выслушавший сбивчивый рапорт Савиньяк. – Странно, что они так запали вам в душу, в вашей жизни случались гораздо более яркие моменты. Что вы видите?

– Господин маршал…

– Что вы видите, кроме меня? – уточнил маршал, глядя мимо Чарльза. Он был в одной рубашке, но, кажется, не мерз, хотя ждущий собутыльника Хайнрих был в короткой торской шубе, а луну окружал морозный ореол.

– Господин маршал, кроме вас я вижу его величество Хайнриха.

– Где?

– Под сосной, – Чарльз все еще сдерживался, хоть и из последних сил, – у стола. Его величество, видимо, ждет вас.

– Отлично. Идите и поговорите с его величеством.

– Господин маршал, о чем?

– Хотя бы о пиве и землетрясениях. Ступайте.

Приказы выполняют, даже глупые, даже издевательские. Или посылают приказавшего к кошкам, срывают перевязь и уходят. Навсегда. Увы, такой роскоши Чарльз позволить себе не мог из-за войны и Мелхен. Приемная дочь Вейзелей с дезертиром не свяжется, а оставить армию сейчас – стать дезертиром. Капитан как мог четко повернулся и отправился к сосне, на чьей вершине курицей в гнезде восседала огромная красноватая луна, чем-то занимавшая Хайнриха. Гаунау потягивал пиво и таращился в небо, талигойского офицера он то ли не замечал, то ли не желал замечать.

– Ваше величество, – Давенпорт отдал честь, – Проэмперадор граф Савиньяк направил меня к вам.

– Арамона был бы в восхищении. – Савиньяк поставил на грубый стол бокал алатского хрусталя с чем-то багряным, казалось, внутрь бросили звезду.

Чарльз рывком обернулся, позади была тьма, в которую вреза́лся снежный уступ. Черное и белое, камень и снег, цвета Талига…

– Что вы видите? – опять пристал Проэмперадор.

– Обрыв… Мой маршал, вы же были там, а здесь сидел медведь, то есть Хайнрих!

– Познавательно.

Савиньяк опять смотрел мимо, Чарльз попробовал проследить за взглядом маршала, но разглядел разве что смутные тени. «Фульгаты», надо думать, Савиньяк таскает их всюду… Что делать дальше, капитан не представлял, его не замечали, а сам он не понимал, как выбраться из дурацкой ситуации, он даже забыл, куда дел лошадь. Оставил свитским? Привязал? Следов на камнях, а это были камни, не снег, как сперва показалось, не осталось, вроде бы он пришел справа, но там виднелась стена, увешанная какими-то портретами. Если пойдет снег, живописи конец…

– Вас что-то волнует?

Отвечать отвратительно, не отвечать нельзя. Начальство, чтоб его, к тому же незаменимое. Второго Мельникова луга армии, а значит, и Талигу, не пережить!

– Господин маршал, меня удивляют картины. Зачем их повесили на улице?

– Для вас, я полагаю. Подойдите и посмотрите.

Это Чарльза устраивало – если он при виде Савиньяка не рехнулся, в стене должна быть дверь или калитка, за которой ждет лошадь. Сбегать Давенпорт не собирался, просто хотелось увериться, что он в здравом уме. Он приехал доложить Проэмперадору об измене на складах, ему велели доложить вражескому королю, король оказался Савиньяком, Савиньяк сидел под сосной со светящимся бокалом, на сосне висела луна, под ногами был светлый камень, вокруг – темнота, на которой висели картины без рам, и первым шел портрет Рокслея. Предавший Фердинанда подонок тупо и значительно взирал на своего убийцу, за спиной отца стоял Джеймс, а под ногами у них валялся окровавленный Дэвид, на котором, будто на каком-то бревне, восседала обнаженная Дженнифер, и это было особенно мерзко. До встречи с Мелхен Чарльз своими приключениями даже гордился, теперь предпочел бы забыть… Капитан почти шарахнулся от поганого холста, желая ему поскорей облупиться, но на следующей картине красовались все те же Рокслеи, разве что на трупе теперь сидел Джеймс, а маршал Генри держал на руках супругу в огромном гиацинтовом венке. Следующий портрет был конным, проклятая семья горячила заиндевевших кляч, Дженнифер опять была голой, Дэвид – мертвым, глава фамилии блестел загадочными орденами, Джеймс пьяно улыбался. В эту улыбку Чарльз и всадил пулю из словно бы прыгнувшего в руку пистолета. Промасленное полотно лопнуло, запахло паленой шерстью, капитан едва успел отскочить, давая дорогу своре мелких, заживо горящих собачонок с яркими бантиками.

– Мальчик, – томно произнесла графиня, – здесь так душно… Я задыхаюсь, дай мне прохладительного. Ты так красиво его разливаешь, я все помню, я свободна… Ты освободил меня, я твоя до скончания времен!

– Сударыня… Вы заблуждаетесь… Я стрелял в предателя, я не претендую на ваше… на вас… Я люблю другую!

– Ты любишь меня, – Дженнифер подняла холеную руку, на ней красовался браслет Давенпортов, а высокую прическу украшал виноград и четыре розы. – Ты мне нужен, мне нужен ты, ты нужен мне, мне ты нужен… Только мне…

– Вы мне не нужны! Слышите, я люблю другую!

– Ты любишь меня… меня… меня…

– Капитан Давенпорт, назад!

Впереди, возле самых ног – пропасть, внизу, в тумане, что-то рушится, шевелится, ревет. Там был замок, там будет озеро, черное озеро, в которое станут смотреться сосны… Из черных крон уйдут луны, прилетят птицы, совьют гнезда, чтобы жить, умирать и снова жить, пока не придет пора и этим берегам. Тогда камни вздрогнут, а над обреченной рощей закружатся сперва самцы, а потом и самки. Им будет жаль гнезд и яиц, но в конце концов они улетят. Когда ничего нельзя сделать, нужно улетать, улетать и вить гнезда в другом месте… Темная крылатая тень проносится мимо, опускается на подставленную кем-то руку. Красный камзол, черная перчатка, Савиньяк! Улыбается, он вечно улыбается.

– Капитан, вам что-нибудь нужно?

Еще как! Не сойти с ума и не видеть эту ухмылку.

– Господин маршал, я… прошу направить меня в действующую армию.

– Более действующей у меня нет. – Маршал щурится в темноту, на худой щеке кровь. Чья? – Вы отправитесь либо к герцогу Ноймаринен, либо к графу фок Варзов – на выбор. Когда проснетесь, запишите в подробностях этот сон и приложите к записи просьбу о переводе.

– Господин маршал, простите, я не понимаю.

– Это ваше обычное состояние, но сейчас мало кто понял бы, так что запоминайте. От вас требуется проснуться, записать в подробностях свои впечатления, напиться, проспаться и после обеда явиться ко мне или, если меня не будет, к Вальдесу. Поняли?

– Да!

Вороненый морисский пистолет смотрит в лицо Чарльзу, нет, это взлетает с черной печатки коршун. Разбивается бокал, освободившаяся звезда взмывает в небо, и оно становится красным.

– Сэль, если ты это напридумывала…

– Ты меня укусишь? – подруга показала брату кончик языка. – Сам подумай, кто больше похож на придумщика? Мы с Мэлхен толком даже не оделись, и тут вы с господином фок Дахе!

– Мэлхен, – Герард, морщась, принялся застегивать пуговицы на новой куртке, – Сэль не шутит? Если я напился, влез в драку и получил по голове, а господин фок Дахе меня привел домой, так и скажи! Я больше не стану пить, даже если Монсеньор прикажет, я же помню папеньку!

– Ты не напивался.

– Сэль, я с Мэлхен говорю!

– Подруга сказала, как было, – подтвердила гоганни, глядя на ссадину, разделившую щеку Герарда на две неравные части. – Мы накрыли праздничный стол, выбрали украшения и стали причесываться. Закричал Маршал, не воин, а кот. Сэль вышла посмотреть, я спустилась позже и увидела тебя вместе с хромым полковником. Вы стояли у воинской скорлупы, и вас обоих тошнило.

– В том месте убили господина Густава, – добавила Селина и вздохнула. – Мне его очень жаль, но теперь там дверь для выходцев. Живые через нее тоже могут пройти, только потом почти всем будет очень скверно. Нас с мамой от холода к холоду водила Зоя, а вы как-то сами вылезли. Может, ты по голове и получил, но все было на самом деле, и нужно обязательно рассказать об этом Монсеньору.

– Ему не до того… Сэль, я рад, что у вас все в порядке, но мне пора!

– Под самый Излом?

– У нас завтра сражение! Фок Дахе досталось больше, чем мне, пусть он останется у вас.

– Ты тоже ранен.

– Ерунда, переживу… Сэль, мне в самом деле надо! Если я стану отсиживаться в Аконе, когда наши дерутся…

– Станешь. Стол накрыт, а к завтрашнему сражению ты все равно не успеваешь!

– И поэтому буду объедаться в тылу? Не уговаривай меня, я все равно уеду!

– Только сперва поешь и выспишься. В одиночку сейчас не путешествуют, а портить солдатам праздник – свинство. И потом, ты дороги не знаешь.

– Сперва все равно на Доннервальд, а дальше по пути разузнаю.

– Маршал Лэкдеми без тебя обойдется, езжай к Монсеньору.

– Сэль!

– Монсеньор Рокэ – Первый маршал и регент. – Подруга принялась сворачивать испорченную одежду. – Ты должен ему доложить про ваши безобразия. «Фульгаты» знают, где Монсеньор, но сейчас они устроили загул, мы их до утра не найдем. Мэлхен, бери это чудо за шиворот и тащи в столовую.

– Я сам пойду… Ну и хитрюга же ты, Сэль! Ты не врешь? Монсеньор Рокэ в самом деле вернулся?!

– Спроси Эйвона, он его сделал герцогом Надорэа и подсунул нам.

– Эйвона Ларака?! Он же погиб!

– Нет, он тоже вылез, только ничего между Надором и собакой не помнит. Жаль, что он заодно не забыл, что хочет жениться на маме, теперь он будет к тебе с этим приставать. Я выкину это рванье и выпущу Маршала, он в корзине и ему грустно, а вы идите в столовую, пока зайцы со стола не удрали!

– У вас сегодня заяц? – спросил Герард, но в его голосе не звучала прежняя радость.

– У нас много всего, – засмеялась Селина и убежала. Герард провел пальцем по припухшей щеке и взялся за перевязь.

– Сэль с мамой в самом деле ходили с Зоей, – объяснял он, застегивая пряжки. – И отца я два раза видел, когда он уже выходцем стал, но его же сейчас не было!

– Видел ли нар… ты кого-нибудь? – спросила гоганни, думая о Проэмперадоре и нареченном Валентином. – Я поняла, что с вами были двое достойных и много бесноватых.

– Да не помню я, может, и видел! Слушай, у тебя там не остынет?

– То, что должно быть горячим, греется, но долгое ожидание отбирает часть аромата и добавляет резкости.

– Тогда пошли, я ведь в самом деле есть хочу. Это стыдно, я понимаю…

– Почему, ведь голод наш спутник с рождения и до конца?

– Я о том, что выбрались только мы с фок Дахе, это несправедливо!

– Когда умирают не все, кто мог, нужно радоваться, – твердо сказала гоганни. – Генерал Вейзель погиб, а Роскошная велела варить для тех, кто дрался, новый обед, ведь суп из соленой гусятины с квашеной капустой и жемчужной крупой мы вылили на врагов. Ты дрался, но после драки моются, едят и спят, а ты только помылся, и Сэль тебя перевязала.

Герард нахмурился, обдумывая услышанное; если б он стал спорить, гоганни бы сказала про герцога Придда. Первородный Валентин не щадил себя и, сожалея о погибших, дополнял свою ношу выпавшей из мертвых рук. Проэмперадор поступал так же, но заговорить о нем было бы странно.

– Ты – умница, – сказал брат Сэль, и Мэлхен невзначай удивилась тому, что ненавистное слово перестало обжигать и пачкать. – Если бы с фок Дахе вернулся Сэц-Алан, я бы сказал ему то же, что ты мне, только за себя все равно стыдно…

– Мне будет стыдно, если перестоит соус. – Мэллит поняла, что надо улыбнуться, взять огорченного за руку и отвести. Краткая дорога ушла на подбор слов для герцога Надорэа, ведь нелепый мог уже быть у стола. Опасения не оправдались – в украшенной к праздникам комнате ждал лишь кот.

– Вот ведь паршивец! – в голосе Герарда не было гнева. – Сэль его ищет, а он на моем месте развалился!

Занявший стул зевнул и прикрыл глаза; во сне его редко тревожили, но Герард решил сесть, где всегда, и сел, посрамив зверя. Черно-белый вспрыгнул на буфет и отвернулся, выражая неудовольствие, он и прежде так делал. Мэллит сказала об этом и передвинула горящие плошки, что не давали мясу остыть, она собиралась спросить о нареченном Арно, но зазвонили часы и вошел грезящий о любви Эйвон. На его шее был подобный слоеному блюду воротник, а одеяние украшал поддельный цветок, розовый, с толстым стеблем и черной серединкой. Если б не появился Герард, платье Мэллит украсили бы иммортели, но одеться для праздника они с подругой так и не успели.