XII. «Верховная жрица»
Если хочешь что-то понять, то посмотри на это со звезды.
Шарль де Голль
Глава 1
Гельбе
400-й год К.С. 24-й день Осенних Молний
1
Они оба родились Савиньяками, потому Арно и слышал не только то, что командующий говорит, но и то, о чем решил умолчать. Правильно, между прочим…
– О делах все, – Эмиль обвел проэмперадорским, впору Ли, взглядом генералов, полковников и братца-капитана. – Пить перед сражением не лучшая затея, но мы должны помянуть маршала фок Варзов, генерала фок Дахе и теньента Кальперадо. И встретить Излом мы тоже должны. Завтра станет ясно, кто кого загнал в угол, но пока мы еще в «сегодня». Прошу к столу, господа.
Господа молча вставали и шли к двери, они успели повидать слишком много, чтобы молоть языками, не переварив новости и приказы. Больше других понимал разве что Райнштайнер, иначе б не явился без Катершванца. Ужас Виндблуме был прекрасен в бою и незаменим при взнуздывании полковников, но вынести Ульриха-Бертольда сейчас виконт бы не смог. Арно вообще предпочел бы провести вечер если не в поиске, то с Валентином и Йоганном, но брат рассудил по-своему. Придда вызвали как командующего корпусом, Арно оказался среди приглашенных из-за фок Дахе; Эмиль как-то понял, что их с хромым полковником связало накрепко, пусть и ненадолго…
– Капитан, можно вас? – Сэц-Пуэн был виноват лишь в том, что вновь начал «выкать». За это не кусают, и виконт не укусил.
– Можно, но мы перешли на «ты».
– Я помню… Проклятье, в голове не укладывается, – одноглазый капитан непроизвольно поднес руку к лицу. – Ну почему не я?!
– Потому что Герард! – таки рыкнул Арно. – На тебя бесноватые не бросаются, и с тебя, между прочим, письмо для матери…
– Никак не могу закончить, – пожаловался Сэц-Пуэн, – написал про бой и про маршала фок Варзов, а теперь еще и это… Или про сегодняшнее не нужно?
– Нужно, матери еще… то есть моей матери придется утешать мать Герарда.
– Тогда я сегодня и допишу. Тебя ищет твой «фульгат», если не путаю, Барсук, говорит – срочно.
– Иду. – Вот бы какая оказия сорваться в поиск! Хотя можно и приврать, вреда никому не будет, а помянуть погибших можно и с «фульгатами», с ними даже лучше.
Нарочито вытянувшийся при виде начальства Барсук напоминал суслика, в любой другой день это было бы весело. С другой стороны, дело разведчиков искать следы, а не читать в чужих душах.
– Ну, – заставил себя улыбнуться Арно, – что у вас? Кроунер новую елку нашел?
– Эт’нас сыскали, – мотнул головой Барсук. – Мелкие, рыженькие такие, они на холмах крутились, как вы в гости к гусям ездили.
– Каданцы. Что дальше?
– Письмо они вам привезли от своего полковника. Срочное, говорят, непременно нужно, чтоб до Излома прочли, ну меня сюда и погнали.
– Раз погнали, – виконт кивком подозвал зевавшего штабного ординарца, – перекуси, назад вместе двинем.
2
Справа ловила молнии пламенная бесконечность, слева смеялось расшалившееся море, в котором тонуло и не могло утонуть солнце, и оно же играло с бесконечностью снежной, ласкало юные травы, рвало грозовые облака. Если древние боги обитали в подобных местах, можно лишь удивляться, что они спускались на землю. Ли Савиньяк был человеком, он собирался вернуться к армии, причем быстро. Забравшись туда, куда попадали разве что сказочные герои, маршал не нашел ни чудовищ, ни золота с красотками, ни пепла, ни откровений, а в том, что мир с его морями и грозами прекрасен, он и прежде не сомневался, тем более после хорошего галопа. Рывок сквозь Закат вышел страшным, изумительным и… коротким. Каким окажется возвращение, маршал не представлял, но по своим следам пройти вряд ли удастся. Сплетенные из жизни и смерти лозы пропали, едва он перебрался на ровную – ни щели, ни выбоины – площадку, но горьковатый запах неубитой понсоньи все еще мешался с соленым дыханием моря, предвещая очередную погоню. За чем?
Савиньяк тронул льдисто-черный зубец, которому следовало отражать если не гостя, то одно из солнц, но гематитовое зеркало изволило лениться. Мало того, зубцы не отбрасывали тени, хотя к самому Лионелю льнуло аж четыре. «Четверых один собрал…» Четверых!
– Этой песенкой ты нас еще не пугал.
– Она не для Сэ, но Сильвестра, я, похоже, убедил.
– Ты и меня убедил, знать бы в чем. Откуда ты ее взял?
– Оттуда. Догадаешься?
– Смерть с гитарой?
– И Карлос. Никак не отделаюсь от мысли, что, уступи я, и смерть осталась бы в Алвасете. Я думал, она играет по матери, а хотели меня…
– Или соберано Алваро.
– Отец, похоже, так и счел. В последние годы он не расставался с гитарой, но она не понадобилась и не спасла. Алвасете молчит, то ли я что-то спугнул, то ли выбирать стало не из кого. Пей, ты обещал меня догнать.
– Я не отставал, сейчас начну подпевать. «Четверых один убил. Утром…»
– Можно и так, на эту мелодию много чего ложится. Мы с Джастином как-то сочинили строф двадцать, это был веселый вечер. Через неделю явился Гирке.
– Когда вы пели, Гирке уже выехал.
– Пел я, ты прав, и все равно забудь.
– Между мной и твоей песенкой ещё остается Сильвестр, но я готов не слушать, а призывать.
– С кого думаешь начать?
– С Манриков. Четверых Колиньяров не набирается, а без Килеана ты сей мир уже оставил…
«Четверых один собрал» и отправил в Закат, хотя Килеану с братьями Капотта там не место, огненные кони и молнии достойны лучшего. Савиньяк с трудом оторвал взгляд от далекой грозы. С башни видишь четыре солнца, взглянешь со стороны – над зубцами повисает огромное красное светило. Единственное. Если это шутка богов, то ее на разные лады повторили, самое малое, дважды – госпожа Арамона в последнюю ночь Надора видела четыре сходящиеся луны, а мать говорила о луне, расколотой похожей на Данар трещиной.
Дыханье нохского колодца призывало полнолуние, заодно превращая людей в четкие эсператистские иконы; тень костяного дерева луны множила и красила желтым, но стоило из нее выйти, всё становилось обычным.
О сходящихся лунах говорил и Давенпорт, и еще во сне капитана был Невепрь, которого наяву удавалось разглядеть, лишь зажмурившись. Селина не в счет, она – «фульга», помнящая слова выходцев… Ли наскоро прикинул расстояние до центра площадки и быстро пошел вперед. Подвохов маршал не исключал, однако обошлось, он спокойно встал посреди каменного «зеркала». Вальдес сказал бы «Эномбрэдастрапэ!», Савиньяк просто закрыл глаза, и все исчезло. Все, кроме одинокого алого огня над самой головой. Закатное солнце? Луна? Ставший вдруг чудовищно близким Фульгат? Или башня отвечает тому, кто к ней прорвался, и тому же Валентину светил бы Найер? А может, это и есть пресловутый маяк, другого-то здесь нет, здесь вообще нет ничего, кроме красоты. Она важней солнц и океанов, она зовет и приказывает, как и положено истинному маяку. На огонь летят мошки и плывут корабли, а кого тянет в закат?
Смотреть в багровеющее небо – дурная примета, но ведь смотрят и будут смотреть, не все, конечно. Кто-то замурует окно, кто-то отвернется, кто-то просто не заметит, а кто-то сорвется в бешеный галоп. Скачки за уходящим солнцем, кровь, клятвы, предчувствия, сны Рокэ про поиск вассалов, сны малыша Арно и Придда… Лионель вслепую вытащил кинжал, привыкший к его крови по обе стороны Заката. Все сходилось, оставалось проверить, не рискуя теми, кто нужен. Эмиль, Ариго с Райнштайнером, Вальдес, Придд, молодой Фельсенбург отпадали, Рокэ тем более, к тому же зовет он, а не его. Малыша нельзя трогать из-за матери, Хайнриха просто нельзя.
– Чарльз Давенпорт, – четко произнес Лионель, чувствуя уже знакомую боль, – извольте немедленно явиться.
Ответа не последовало, хотя мгновенно не являются даже обожающие начальство капралы. Савиньяк ждал, перебирая и произнося вслух так или иначе подходящие имена.
– Пьетро Сэц-Гайярэ. Габриэль Дорак. Дэвид Рокслей. Ричард Окделл. Джон-Люк Тристрам, Ангерран Карлион, Мариус Берхайм… Конрад Борн… Франсуа Рафиано… Людвиг Ноймаринен… Альберт Мекчеи… Луиджи Джильди… Альберт фок Фельсенбург…
3
Футляра у Руппи не нашлось, он просто скатал письмо и завернул в кожу. Ничего, уцелело, и даже не слишком помялось. Разворачивая запечатанный свиток, Арно не сомневался, что в нем соболезнования, и ошибся.
«Арно, – брал с места в карьер родич кесаря, – мы друзья, мы перешли на «ты», так что я, взявшись за перо, никоим образом не грешу против устава. Офицер кесарии вправе перед боем написать другу, и я этим правом пользуюсь, ведь рядом со мной нет ни однокорытника, ни брата, на которых я мог бы излить свои чувства и сомнения. Для начала засвидетельствую, что я – это я, поскольку помню, как ты заканчивал письмо графине Савиньяк. Меня очень удивили количество страниц и то, что ты отправил его, не перечитывая, я завидовал тебе тогда, завидую и сейчас, в чем и признаюсь.
О гибели рэя Герарда и генерала, чье имя я, к стыду своему, запамятовал, ты наверняка уже знаешь, как и о том, что господин фельдмаршал намерен отомстить за гибель графа Глауберозе и своего духовника. Армия с этим решением согласна, и нас завтра ждет хорошая мясорубка. Убийство парламентеров прощают лишь те, кто проиграл не только войну, но и себя, однако в случившемся есть странности, важность которых я оценить пока не могу. Постараюсь быть кратким. Известным тебе «забиякам» удалось вытащить тело брата Ореста и захватить пленного из числа эйнрехтцев, который повредился в уме, вообразив себя крысой. Не скрою, его поведение повергло нас в оторопь, и теперь добрая половина солдат уверена, что причиной безумия стала пролитая в храме кровь, тем паче убийство произошло на закате, да еще накануне Излома.
Должен тебе сказать, что я и мои люди готовились к схватке, которая после гибели парламентеров казалась неизбежной. Начали мы, как водится, с перепалки, однако в последний момент горников, а на нас выскочили именно они, отозвали. О дальнейшем я знаю со слов капитана фок Замме, четыре года назад сменившего гвардейский мундир на горный. Он, в отличие от своих новых товарищей, не простил бы Марге убийства принцессы Гудрун даже за три Марагоны, но держал свои чувства при себе. Скорей всего, фок Гетц-младший взял бывшего гвардейца с собой в расчете, что он втянет в разговор меня, вышло же ровно наоборот. Мои слова об убийстве стариков и монахов и то, что он увидел во дворе храма, сподвигли Замме сменить сторону, и он с тремя своими солдатами перебежал к нам, едва не пав жертвой сперва солдатской ярости, а затем бдительности Вирстена. Мне пришлось отбивать беднягу дважды, причем второй раз я бы не справился, не поддержи меня епископ Луциан, который, между прочим, без спроса умудрился благословить всю вашу фамилию, вдруг да поможет.
Теперь о том, что произошло. В церковь вошло пятнадцать человек: ваши люди, граф фок Глауберозе, брат Орест, фок Гетц-младший, приятель фок Ило генерал фок Цоппер, пара полковников и адъютанты. Во дворе остались эскорты – по десятку эйнрехтцев и горников и трое людей Глауберозе. Драка завязалась в церкви, на шум бросилось пятеро горников и двое эйнрехтцев, потом из открытой двери раздались странные и дикие звуки, и во двор вырвался брат Орест и с десяток существ, которых назвать людьми невозможно. Они воображали себя крысами, причем бешеными, потому что здоровая крыса нападает, лишь будучи загнана в угол, эти же бросались без разбора на тех, кто ближе. Свихнулся и эйнрехтский эскорт, где оказались сплошь белоглазые, в здравом уме остались только спутники Глауберозе, которых почти сразу смяли, и горники. Один из них исхитрился выбраться из схватки и укрыться за капустными бочками, не лучший поступок, но теперь мы хотя бы знаем, с чего началось.
Когда во двор ворвались мои «забияки», там шла какая-то звериная грызня над трупами, но каданцам все же удалось вытащить тело брата Ореста и захватить одну из «крыс». Появившиеся еще через несколько минут горные рейтары были атакованы сразу и белоглазыми, и свихнувшимися. Напор был столь силен, что старший офицер горников стал созывать всех, кого мог, тем самым не дав мне убить фок Замме, теперь я этому рад. Войти в церковь удалось, лишь перебив двуногое зверье, внутри были одни трупы, причем в жутком состоянии, а стены и пол были залиты кровью.
Некоторые слова на бумаге выглядят до омерзения ханжески, но я должен сказать, что мне очень жаль Герарда, и я должен хоть чем-нибудь помочь его сестре. Желаю тебе и твоему другу пережить завтрашний день. Я бы дорого дал, чтобы нашими противниками были всего лишь сволочи, пусть даже и белоглазые, но нас вполне может ждать нечто еще более чудовищное.
После подобного рассказа поздравления выглядят странно, но я тебя все равно поздравляю. Смерть не должна оставлять за собой последнее слово даже на бумаге. Мы переживем Излом, выиграем свои войны и напьемся. Хотя нет! Сперва мы устроим ска́чки, причем я поставлю на Морока, чьим бы сыном ни был твой Кан.
Удачи завтра и всегда. Р.».
– И тебе удачи, – пробормотал под нос Арно, пробираясь сквозь звон бокалов и приглушенный разговор к оказавшемуся среди кавалеристов Придду, который, быстро поклонившись собеседникам, двинулся навстречу.
– Валентин, – шепнул капитан Сэ, – Фельсенбург хочет тебе что-то сообщить, но вы не удосужились выпить с ним брудершафт. Читай.
– Сейчас, – Придд вытер платком и так чистые руки. – Нужно именно прочесть?
– Угу, пересказывать мне не хочется… Ты ведь знаешь мать Герарда?
– Мы встречались. Сейчас госпожа Луиза по просьбе твоей матери гостит у моей сестры, так что придется ехать в Альт-Вельдер. Разумеется, если мы оба уцелеем. Позволь мне заняться письмом, судя по всему, это важно.
– О неважном Руппи не напишет. – Виконт взял с ближайшего подноса бокал, но далеко не отошел, да и пить не стал. Не из-за завтрашнего боя и уж точно не из-за болтавшего с Ариго брата, просто не тянуло. Арно повернул алатскую, и откуда только взялась, красоту и взглянул на свет, как это делал Алва. В гранатовом тумане полыхнула безумно-алая звезда, отчего-то запахло полынью и дымом, совсем как дома по осени… Осень сегодня наконец уберется, хотя в зиме тоже хорошего мало, тем более в здешней.
Винная звезда дрожит и мерцает, как настоящая; красное вино в хрустале – это красиво, не то что кровь на снегу, а завтра ее будет много, так много, что перестанешь замечать. Погибни фок Дахе на батарее, как собирался, жить с этим было бы легче, бой и бой, кто-то остается в заслоне, кто-кто уходит и дерется дальше, а вот так…
– На мой взгляд, – Арно даже не понял, когда Валентин вернулся, – Фельсенбург писал не твоему однокорытнику, а твоему брату.
– Хорошо, я ему покажу, пусть только разъедутся.
– Не стоит. Командующий письмо уже видел. Ты о чем-то думал?
– Так, глупости, показалось, что в бокале звезда… – А дымом в самом деле тянет, ветер, куда деваться, вот и дымит, с дымоходами тут возиться некому, не Валмон. – Как видел?! Когда?!
– Я счел правильным показать письмо, и я почти не сомневаюсь, что Фельсенбург хотел именно этого.
– Я не об этом, как ты успел?
– Прости, не понял. Что именно тебя удивляет?
– Что я не замети… Ну вот!
– Господа! – Эмиль во главе стола глядел так, будто сражение уже началось. – Прошу освежить бокалы.
Освежать было нечего, Арно еще не пил, но ординарец с бутылкой этого не знал, плеснул вина и побежал дальше.
– Господа, – громко и четко повторил Эмиль, – нам всем пора возвращаться к своим делам. Последний тост за тех, кому завтра придется жарче всего. Живите!
Разлетевшийся снежными искрами хрусталь, тонкий звон, вцепившаяся в губы горечь. За кого они сейчас пьют? Скорей всего, за Ариго, хотя, может быть, что и за себя.
