Как можно считать праздником самую длинную ночь года, Мэллит не понимала, но рожденные на севере предвкушали удовольствия от праздности, еды и питья. Рынок стал заметно обильней, покупающие улыбались и выбирали лучшее, не страшась цены. Желая разделить охватившую город радость, гоганни спросила Селину, чем хорош Зимний Излом.

– Но это же совсем просто, – засмеялась подруга. – Если ночь самая длинная, следующая будет короче. Когда так плохо, что может стать только лучше, надо радоваться.

– Я знала, что хуже быть не может, – вспомнила злое и грязное Мэллит. – Это не несло счастья.

– Главное – знать, что не только не может, но и не будет… – Селина задумчиво погладила кота и обвела глазами комнату, предназначенную для встречи гостей. – Нужно выкинуть то, что надоело, и придумать блюдо, которое в этом доме еще не ели. Да, и обязательно сжечь пирог.

– Сжечь? – не поняла гоганни. – Зачем и как?

– Не вытащить вовремя из печки. Корки подгорят, и мы их, когда рассветет, выкинем, а начинку съедим прямо ночью. Так делали раньше, а умные люди и сейчас делают, нам Дениза… кормилица рассказывала. Если б не она, папенька бы всех увел, то есть меня, может быть, и нет, а маму и младших точно. Давай лучше подумаем, что на стол ставить. Жаль, Герарда не будет, но мы позовем солдат, они же на нас свой праздник тратят.

– Я буду рада накормить доблестных, – сказала Мэллит. – Нужно сделать блюдо, как зимний праздник. Горькое и острое снаружи и нежное внутри! Ничтожная…

– Мэлхен, ты опять!

– Я запеку мясо прожившей безбедную жизнь свиньи в муке и соли. Полную горечи корку можно выбросить, как учила мудрая Дениза.

– Не просто выбросить. Вместе с ней мы выкинем то плохое, что было в прошлом году. Пусть его слопают беды.

– И пусть они умрут, – добавила гоганни. – Но я боюсь класть яд в пищу.

– С них и соли хватит. Куры от соли дохнут, а у бед мозгов еще меньше. Пошли на рынок, иначе всех проживших безбедную жизнь свиней другие съедят.

Мэллит сперва не поняла, потом рассмеялась и взяла накидку. Золотистая, она была подбита мехом живущего в Седых Землях зверька и стоила дорого, но это был дар первородной Ирэны. Растопивший лед ее сердца генерал привез из Озерного замка много красивого, но ценней всего были письма. Роскошная велела во всем слушать Проэмперадора и полковника Придда и спрашивала, что говорят в Аконе о последнем выстреле нареченного Куртом. Ответа гоганни не знала, ведь она выходила из дома лишь на рынок, а гостей по велению стражей не принимали.

– Идем, – сказала Селина, в синем и белом она была прекрасна, как небо и снег, – лучше переулком, а то нас опять поймают. Солдаты от приличных дам не защита.

Переулок напоминал о сбитых ногах и беге за помощью, но память о боли была лучше встречи с соседкой. Громкоголосая и высокая, с усиками на верхней губе, она породила сына, румяного, как очищенное крутое яйцо, что по недомыслию положили рядом со свеклой. Мэллит избегала ненужного, но его мать караулила у окон. Она видела идущих по улице и выходила, а следом за ней выходил краснощекий. Эти двое были навязчивы, однако слов, на которые можно ответить «нет», еще не сказали.

Сэль объяснила, что в Талиге хорошо воспитанные молодые люди делают предложение, лишь просидев под дверью полгода, а пока придется ходить в обход. Мысль была хороша, но вмещала неприятное и кружная дорога. В угловом доме жили три сестры, и все они желали замуж даже больше убитой служанки. Девицы, их следовало называть «девицы», заметили, куда входят красивые офицеры, и возжаждали того, что называли дружбой, но разве дружит курица с кормушкой? Она к ней стремится, чтобы набить свой зоб, а девицы стремились в чужой дом, чтоб обрести кавалеров. Сестры не любили Селину, но были приторней моркови в меду и липли подобно убивающей мух ленте.

– Ты морщишься, как Маршал, – заметила подруга. – Тебе что-то не нравится?

– Девицы, – зачем скрывать очевидное? – И вдова с усиками и сыном. И полковница, что кладет в кипрейный отвар много сахара, чем убивает вкус. Я не хочу их видеть.

– Они противные, но это хорошо. Когда что-то злит или мешает, думаешь о нем и не так боишься. Я тебе не говорила, что, когда мы жили в Олларии, нас хотели убить?

– Как? – не поняла Мэллит. – За что?

– За бабушку, она перессорилась со всеми соседями. Пока все было спокойно, они терпели, а потом начался бунт. Мы сидели и ждали, когда к нам придут, мне было очень страшно, пока я не догадалась надеть туфли, из которых выросла. Я помнила, что утром мы умрем, но мне жало ноги, и я думала о них. Сейчас мы помним, что Монсеньор, полковник Придд и Герард на войне, а думаем о противных знакомых.

– Это так, – согласилась гоганни, понимая, что ночью обнажит шрам на груди и сядет к зеркалу в надежде увидеть подобного Флоху. – Я хочу победы и возвращения всех, но больше других жду названных тобой. Ты говорила, мы можем не найти мяса, однако сегодня его больше, чем всегда. Я хочу выбрать еще и объедающих яблони зайцев.

– Правильно, – решила Селина, – пусть на столе будет заяц!

Они выбрали лучших из грызущих, а потом Мэллит увидела ягоды цвета красного вина. Они напоминали бусины, а вкусом соперничали с недоступными здесь лимонами, но были лишены аромата. На обратном пути гоганни думала, примет ли столь ценимый отцом отца освежающий соус ягодный сок и чем восполнить отсутствие запаха. Может быть, мятой? Девушка ускорила шаг, торопясь воплотить задуманное, но выигранные минуты пропали.

– Смотри, – Селина сжала гоганни руку. – Вернулся Аспе!

Мэллит посмотрела и увидела идущего навстречу «фульгата». Он казался веселым, и сердце гоганни сперва исполнилось счастья, а затем печали, ведь нареченный Лионелем уехал позже и жизнь его оберегали другие воины.

Голоса в адмиральской приемной заставили прислушаться. Сабель и пистолетов, чтобы защитить начальство, хватало и без скромного кэналлийца, но почему бы не посмотреть? Охранником больше, охранником меньше, благо волосы уже под косынкой.

– Вот бы что занятное. – Вальдес тоже оделся для прогулки по морозцу, но явно хотел большего. – Когда нас, наконец, начнут убивать те, кто нужно?

– Скоро, – утешил застоявшегося моряка Лионель. – Кроме того, возможны неожиданности.

– Я тебе еще не говорил? – Бешеный глянул на свое кольцо, но бросать отчего-то не стал, а, напротив, натянул перчатки. – После мешанки мне пришло в голову, что все стало заметно лучше. Если это из-за тмина, придется добыть его для тетушки.

– Это из-за Рокэ, – теперь можно и сказать. – Девять дней назад он был в Лаик и собирался на север. По крайней мере, мне думается именно так.

– О! – возликовал альмиранте. – Так ты теперь можешь гонять зайцев, не страдая о гусях, а я – о тмине? Росио утешит тетушку лучше, он и Эмиля, если что, утешит. Пошли, глянем, что за галдеж…

В увешанной недурными картинками комнатке переминались с ноги на ногу двое мужчин. Физиономия старшего казалась знакомой, второй, кудрявый и круглолицый, Ли еще не попадался.

– Кто-то вновь избрал свободу? – полюбопытствовал Вальдес, и Лионель вспомнил мутные лужи, удравшего поросенка и его хозяев. Жену звали Линда, а мужа – Фред, и у него был подбит глаз.

– Монсеньор… – Фред от растерянности заморгал, причем оба глаза у него были в порядке, – монс…

– Конечно, – развил свою мысль Ротгер, – я могу вновь на нее, то есть на свободу, покуситься, но всякий раз уповать на меня неправильно. Стремления лучше пресекать на месте. Итак?

– Монсеньор, мы… Праздники ж скоро, мы колба́сы привезли, копченые… В подарок, значит, как благодарные обыватели.

– Своевременно и очень мило. – Вальдес вскочил на спинку кресла, снял картину с цветами, фруктами и морискиллами, перевернул и удовлетворенно кивнул. – Без пауков. Мой подарок госпоже… Линде. Дамам, особенно не испытывающим недостатка в колбасах, дарят красивое, но пожирать того, кого я и так лишил неба и ветра, я не стану. Колбасы продайте, а выручку утаите и разделите.

– Монсеньор! – Подталкиваемый к обману супруг с досадой покосился на кудрявого. – Монсеньор ошибается, это не то мясо, совсем не то! Подсвинок жив… Линда не хочет его резать из уважения к вам.

– То есть ваша супруга смотрит на свинью и вспоминает нашу мимолетную встречу? – Вальдес вновь завертел головой. – Память и сентиментальность даруют женщинам крылья, это очень полезно. Жемчугов у меня при себе нет, но вот эти часы вы супруге отвезёте. Колбасу, чья судьба решилась без моего участия, я принимаю. Кто ваш спутник?

– Мое имя – Луиджи Карасси! – кудреватый выступил вперед и умело поклонился. – Я имею честь быть старшим письмоводителем в ратуше и имею счастье быть женихом дочери почтеннейших граждан, обративших на себя ваше высокое внимание. Я буду помнить это чудесное мгновенье всю жизнь.

– А уж как Линда вас вспоминает, – подхватил Фред. – Если какой олух про монсеньора хоть словечко дурное скажет, она ему все объяснит! Не сомневайтесь!

– Верую, – проникновенно произнес Вальдес, разглядывая портьеру. – Ибо. Что, кстати, говорят олухи? Мне интересно.

– Ну… – бывший одноглазый тайком от Ротгера, но не от Ли, дернул спутника за рукав, – Луиджи лучше знает.

– Мы так уважаем монсеньора. – Луиджи часто, по-собачьи, задышал. – Так уважаем… А что написано в той бумажке, что прислали на днях, то всё чушь и ерунда. «Так называемый адмирал…» – ну совсем же неприлично! Это все пришлый военный губернатор воду мутит. Да еще грозится! Порядочные люди – вот как госпожа Линда – никогда ему не поверят! И не нужны нам никакие военные губернаторы, когда к нам приехал монсеньор, это такая честь, такое…

– Что вам подарить? – перебил «так называемый адмирал». – Выбирайте!

– О! – имевший честь и счастье жених от оных почти задохнулся. – О! Я… Мы с моей будущей супругой будем счастливы даже стакану, из которого монсеньор пил воду.

– Посуду я вам не отдам, – отрезал Вальдес. – Как по-вашему, нужно ли хранить верность умершим?

– Как… Как будет угодно монсеньору!

– Мне угодно, чтобы не хранили. Так что вы хотите за исключением стакана? Могу отдать портьеру.

Старшему письмоводителю, несомненно, хотелось много чего, и столь же несомненно, что он не забыл сказки, где бескорыстие получало все, а жадности доставались объедки. Вальдес слишком напоминал закатную тварь, чтоб у него тянуло клянчить. Несчастный чиновник мялся, отводил взгляд, клялся в незабвенности встречи с монсеньором и, разумеется, стремительно оному надоедал.

– Хватит, – Ротгер бросил Фреду кошелек. – Это на утоление печалей и потребностей. Я никогда не пойму одного упорно несчастного по имени Луиджи, так пусть хоть этот женится. Ваша дочь его любит?

– Не могу знать! – поймав кошелек, будущий тесть заговорил по-капральски. – Девицам положено выходить замуж.

– В таком случае хорошо, что я не поймал сбежавшую невесту, – изрек Вальдес. – Чего доброго, с Линды бы сталось из уважения к чудному мгновенью сделать ее девство вечным. Мишель, выдели добрым людям конвой, а то я ощущаю некую ответственность. Пусть их проводит Рединг. Лично и до конца.

Обычно благодарности бесполезны, но Бешеный и «обычно» плавают в разных морях. Луиджи с Фредом, невольно заменив сотню разведчиков, честно заработали картину, часы и таллы.

– Мир полон превратностей, – задумчиво изрек Вальдес, когда благодарные обыватели скрылись за оставшейся на своем месте портьерой. – Ты ловишь сбежавшую свинью и тем даруешь ей долгую и счастливую жизнь, но в миг ловли это кажется посягательством на её право избирать свою судьбу или хотя бы того, кто будет есть колбасу… Заль – просто прелесть, а то я уже начинал волноваться.

– Даже так? – удивился Лионель, чувствуя, что превратности придется обдумать. – И что у тебя все же с не этим Луиджи?

– Я же вроде объяснял: непониманье. Мы едем или ты будешь жевать диспозиции?

– Буду, – кэналлиец Савиньяк поправил косынку. – По дороге.

Возле ограды воин Аспе негромко свистнул, и наверху стены показался еще один сподвижник капитана Уилера. Мэллит помнила лицо, но не имя.

– Мелхен, – окликнула Селина, – у нас трудный гость, гулять нам помешают, а я должна тебе много объяснить. Придется лезть.

– Хорошо, – отогнав неуместные сейчас вопросы, согласилась гоганни, и Аспе подсадил ее наверх, а тот, второй, принял. В сад девушка могла спуститься сама, ведь к ней тянули ветви деревья, только мужчины Талига носят женщин на руках. Проэмперадор сказал, что для охраняющих это долг, а для любящих – радость. Мэллит видела, что это так и есть, ведь их с Селиной считают красивыми, красиво же то, что уместно и исполнено смысла.

Нареченный Жермоном генерал легко мог поднять хозяйку Озерного замка, мужчины из дома Савиньяк тоже были сильны, но даже они не испытали бы счастья, вознося в верхнюю спальню красивейшую из правнучек Кабиоховых. Ноша не должна тяготить, а та, которую несут, – испытывать страх падения. Гоганни были для своих еще не рожденных детей погребом жизни и тучность назвали красотой. В Талиге красавицы – сокровище, которым гордятся, но чем легче драгоценность, тем удобней ее защищать и проще показывать.

– Готово, барышня, – «фульгат» улыбался, и Мэллит улыбнулась в ответ.

– Мэлхен у нас храбрая, – Селина уже стояла среди серебряных от инея кустов. – Когда напали разбойники, она вылезла в окно и побежала за подмогой.

– А то мы не знаем! Крохотуля, а отваги на эскадрон!

– Я боялась, – запротестовала гоганни, – но другой дороги не было.

– Ну, эдак и генералы боятся, но идти-то надо.

– Надо, – кивнула подруга, и они пошли; сверкающий сад был прекрасен, а красногрудые птицы на ветке украшали день, как украшает платье яркий цветок.

– Мэлхен, – быстро заговорила Сэль, – я тебе про Надор не все рассказала. Вспоминать не хотелось, а смысла не было, ведь я думала, там все умерли.

– Я не знаю, кого из правнуков Кабиоховых отпустил ставший скверным город, и я тоже желаю забыть.

– Но ты вспомнишь, если к тебе придет знакомый.

– Да, и я хочу, чтобы жили все, но не знаю, станет ли встреча моей радостью.

– Как же хорошо, что ты здесь, – шепнула Селина и открыла дверь. – Пошли на кухню, туда Эйвон не сунется.

– Я подберу травы и пряности для зайцев, они не могут ждать. Имя Эйвон мне неизвестно, кто это?

– Мамин ухажер. – Подруга освободилась от накидки и подбитой мехом обуви, и Мэллит поступила так же. – Теперь он герцог Надорэа, а был граф Ларак. Он влюбился еще в Олларии, когда приезжал за Айри, а в Надоре совсем с ума сошел. Мама не знала, что с ним делать.

– Нареченный Эйвоном подобен капитану Давенпорту?

– Из-за Давенпорта мама бы не плакала, даже если бы его завалило. – Селина вздохнула и оглядела кухню, хотя в ней без приказа не смели менять ничего. – Она бы не радовалась, конечно, но плакать о тех, кто все время дуется, трудно. Такое разве что у ее величества получилось бы, она только мерзавцев не жалела, а капитан Давенпорт – очень порядочный человек. Хорошо, что он сейчас на войне, там ему лучше.

– Ничтожная тоже рада. Если вызывающий жалость жив, то, может быть, жива и названная Айри? Когда смерть разжимает когти, из них могут выпасть двое и больше.

– Нет… – в глазах подруги показались слезы, и Мэллит сделала вид, что озабочена зайцами. Их в самом деле требовалось примирить с теплом, а потом подобрать травы. Гоганни готовила необходимое, а подруга рассказывала, часто вздыхая. Она старалась покорить слезы и покорила.

– Ты ведь слышала о Зое? – спросила Сэль, но ответ был не нужен, и гоганни промолчала. – Сперва Зоя нас с мамой не знала и не любила. Она вцепилась в папеньку, а если бы мама умерла, папенька бы остался с законной женой. Так и будет, если мама не выйдет снова замуж; еще можно стать святой, но это гораздо труднее. Эйвона Зоя побежала спасать, потому что мама сказала, что его любит. Это неправда, только больше она не могла ничего.

– Кубьерта говорит, одна девушка полюбила юношу, но его сердце избрало другую. – Мэллит отсчитала должное количество зерен кориандра и достала ступку. – Девушка с горя заболела. Умирая, она пожелала проститься с тем, кто был ее светом и сердцем. Юноша из жалости произнес слова любви, и они исцелили больную. Ложь принесла беду всем, кроме исцеленной, вошедшей в дом любимого, но не в его сердце.

– Вот именно! Если Эйвон заявится в Альт-Вельдер, маме придется за него выйти ради Зои, и еще потому, что он примется страдать, а это совсем не то, что обиды. Придется оставить графа, то есть герцога, у нас, только выпускать к соседям его нельзя. Тебе помочь?

– Я соединю нужное сама. Когда травы примут друг друга, мы предадим им зайца, только это будет не раньше, чем через два часа. Ты сказала много, а я не поняла ничего. Почему ты не хочешь выпускать герцога Эйвона и не ждешь свою подругу?

– Зое мамин кавалер был важнее. – Глаза Селины были полны слез. – Айри она просто так хотела вытащить, а Эйвона – чтобы папеньку не отобрали. Мы думали, у нее совсем ничего не вышло, она сама так считала, но графа… герцога на тропы выходцев все-таки затянуло. Как оттуда вылезти, он не знал, вот и сидел там, пока не оказался в Кагете у Монсеньора. Если б Айри спаслась, она бы тоже туда попала.

– Монсеньор в Кагете? – гоганни рассыпала тмин. – Но разве заяц с перевязью так далеко?

– В Кагете был герцог Алва, он тоже Монсеньор, ты его не знаешь.

– Я много слышала о Повелевающем Ветрами, он восхищает и вызывает ненависть.

– Только у поганцев, – подруга вздохнула и утерла глаза. – Монсеньор… Проэмперадор и герцог Алва очень дружат. Я не знала, что Монсеньор Лионель посылал Уилера встречать Монсеньора Рокэ… Там все вышло хорошо, но Эйвона надо куда-то девать. То, что Монсеньор Рокэ вернулся, – тайна, да и про Надор лучше помолчать, а этот… герцог Надорэа не сумеет. Раньше он считал тех, кто не носился с его кузеном, врагами и с ними не разговаривал, но мама ему немножко вправила мозги, и теперь Эйвон болтает даже с «фульгатами», потому что очень долго молчал.

Про Кагету у него Аспе вытянул, только он не знает про Зою и папеньку и ничего не понял. Папенька ведь тоже в Кагете был, но все бросил из-за Гизеллы и побежал сюда. Наверное, он не закрыл дверь, вот Эйвон и выбрался. Теперь Монсеньор Рокэ просит маму за ним приглядеть, но к маме я его не пущу. Придется держать герцога здесь и никому не показывать, иначе к нему пристанут родичи наших женихов, а он наговорит лишнего. Ну вот, теперь ты знаешь все, ты мне поможешь?

– Я буду делать, что нужно. Станет ли есть нареченный Эйвоном, что едим мы, или его естество требует иной пищи?

– «Фульгаты» говорят, он теперь все ест, хотя в Надоре у него с желудком было скверно.

– Я буду запекать ему юных кур в смеси из летних трав, она легка и уже готова. – То, что рассказала подруга, было понятно и не радовало. – Не захочет ли новый герцог увидеть покорившую его?

– Захочет, но мы не скажем, что мама в Альт-Вельдере. Пусть ждет письма и ест кур. Домешивай заячьи травы и пошли. Эйвон сидит в нижней гостиной, потому мы и полезли через забор.

– Я домешала, – сказала Мэллит.

Она ждала странного и не ошиблась. Нареченный Эйвоном казался неуместней обглоданных костей в цветочной вазе и лопаты в постели. Судьба не заклеймила его уродством, он все сделал сам, отпустив подобную щетке для сковород бороду и обнажив бледные уши.

– Добрый день, господин герцог. – Селина переступила порог и закрыла дверь. – Сержант Аспе передал мне письмо Монсеньора, он хочет, чтобы вы жили у нас.

– О! – гость вскочил, телом он был высок и худ. – О! Селина… Милое дитя, как я счастлив видеть вас живой, и где… где…

– Господин герцог, – подруга улыбнулась, но в глазах ее не было весны, – я тоже рада, что с вами все в порядке.

– Это ужасно, – странный человек шумно вздохнул, – ужасно… Умоляю, не называйте меня герцогом! Это была шутка Кэналлийского Ворона, шутка дурного тона! Рокэ Алва не столь страшен, как полагала покойная кузина, но он бывает жесток. Мне не следовало его беспокоить во время отдыха, тем более что он был… был слегка… Не важно, главное, я избрал не лучший момент для своего ходатайства. И все же я верю, что юный Ричард жив, он вернется, и мы добьемся справедливости!

– Я уже просила о помощи его величество Хайнриха, – Селина оглядела кресла и буфет в надежде найти несущего спокойствие кота. – Если Окделл сбежал в Гаунау, его найдут и казнят, а Монсеньор ничего не делает зря. Если он отдал вам Надор, значит, так нужно!

– Селина, во имя вашей прекрасной матери, не говорите так!

– Как? – не поняла Сэль. – Убийц и мародеров надо казнить. Господин Эйвон, я представляю вам баронессу Вейзель. Ее можно называть Мелхен.

– Сударыня, я счастлив столь дивному знакомству, – герцог Эйвон поклонился. Военные слегка наклоняли голову и щелкали каблуками, это было гораздо красивее. – Вы должны быть столь же добры, сколь и прекрасны. Убедите вашу подругу не держать зла на… на слишком рано потерявшего отца юношу.

– Разве можно назвать добром хлопоты за сотворившего зло? – удивилась гоганни. Нареченный Эйвоном говорил странно и не походил ни на кого из встреченных за порогом агарисского дома.. Даже дважды именуемый вызывал в памяти сразу барона Райнштайнера и Роскошную. Это было лишь тенью сходства, но оно было, а гость в серых одеждах казался чужим и непонятным.

– Садись, Мелхен, иначе герцог Надорэа так и будет стоять. – Селина отодвинула стул, села и вытащила поверх платья кольцо на цепочке. – Его величество Хайнрих оставил залог. Когда мне принесут голову убийцы, я его верну. Если вы устали, вам лучше лечь, у нас несколько комнат, в которых все готово.

– Нет! – В голосе гостя было страдание. – Я не могу вам верить… Вы – дочь лучшей из женщин, вы любили ее величество, а она прощала даже самых страшных своих врагов. Она не винила ни Квентина Дорака, ни Кэналлийского Ворона…

– Ее величество носила траур по его высокопреосвященству, а Монсеньора Рокэ она любила. Я не прощу убийцу ее величества и Розалин!

– Дитя мое…

– Ее величество зарезал Ричард Окделл. Вы провалились раньше и ничего не знаете, но Айрис вам говорила, что ее брат – подлец и предатель. Сударь, мне не хочется вас обижать, поэтому я сейчас уйду и пришлю домоправителя.

– Я… Селина, умоляю, скажите, где ваша матушка, что с ней?

– Мама здорова, – подруга вновь была спокойна. – Сейчас она с графиней Савиньяк.

– Сторонники Олларов… – герцог был непонятен и безутешен, – это рок. Конечно, Савиньяки – древний род, но, дитя мое, они… За гибель Эгмонта в ответе не только герцог Алва, но и Эмиль Лэкдеми, а граф Савиньяк упивался казнью несчастного Борна.

– Савиньяки служат Талигу, а мой брат – адъютант маршала Эмиля. Я все-таки позову господина Герхарда.

Селина встала, но выйти не удалось, поскольку проснулся спавший в щели меж двумя буфетами кот. Именуемый Маршалом проявил любознательность, он не был зол, но и радости не выказывал.

– Это наш кот, – объяснила Селина, – мама его купила в Найтоне вместе с домом. Мы там жили, пока нас не вызвали ко двору герцога Ноймаринен, только мы туда не доехали, потому что встретили сперва графа Савиньяка, а потом графиню.

Кот кончил обнюхивать гостя и удалился за дверь, стало слышно, как он точит когти. Зверь наносил ущерб дому, и Мэллит вышла, чтобы отнять его от терзаемой стены, кроме того, девушке не нравился разговор. Полные глупости слова будили память о колотушке для мяса. Почему старший из монсеньоров сделал нелепого герцогом, когда названный Лионелем всего лишь граф? Почему прислал сюда, а не к людям Райнштайнера? Бергеры могут без боли для себя стеречь любую болтливость.

– Именуемый Эйвоном глуп, – сказала гоганни отвернувшемуся коту, – идем со мной, и я порадую тебя.

В решетчатом сундуке на окне ждали достойные куры, и Мэллит отдала Маршалу печень крупнейшей, а потом убрала в кладовую приправу – гость не стоил ласки вобравших в себя лето трав, а за дрожь в голосе Селины его хотелось ударить.

По словам «фульгатов», Проныра вконец обнаглела, но Савиньяка встречала сдержанная, безупречно воспитанная дама, не опрокинувшая в своей безгрешной жизни ни единого ведра и не тронувшая даже самого глупого конюха ни зубом, ни копытом. Кобыла успела понять, что ее нынешний всадник – здесь самый главный, соответственно, она тоже становится важной особой. А важная особа неважных может лягать и кусать. Людям подобные выводы чести не делают, ну так то людям… Потрепав кусаку по рыжей шее – осенившая деда-маршала мысль посадить «закатных кошек» на варастийских лошадей была отличной – Савиньяк с наслаждением вскочил в седло. Господин адмирал со свитой отбывали на предобеденную прогулку, а проглянувшее солнце и легкий морозец манили подальше от города с его заборами и дымками, заодно предвещая погоню. Зайцу придется выйти на охоту, но думать о будущих плясках сейчас смысла не имело. Все, что можно, уже обдумали, и оставшееся до броска к Олларии время Савиньяк тратил на странности, которые следовало если не понять, то разложить по ольстрам. Проще всего объяснялось собственное спокойствие. Что́ бы ни бубнил Эмиль про «ускользание», они с братом по-прежнему связаны и к тому же заняты каждый своей войной. Не сегодня-завтра следует ждать доклада о выступлении к Доннервальду и очередных упрятанных в шуточки квохтаний. На то, что братец догадается сообщить о навестившем его ночью кошмаре, Ли не рассчитывал, а спрашивать было себе дороже. То есть не себе, а Западной армии, и так хватившей лиха по причине маршальских и генеральских сомнений. Впрочем, отсутствие оных заводит в болото к мармалюкам куда чаще.

Адмиральская кавалькада спокойно рысила меж не знавших нелепых покушений стен, а Ли мысленно напяливал на себя рукавастую тунику со Зверем.

Альдо Сэц-Придд в себя верил, как четыре Фридриха и восемь Феншо. Придурок вознамерился подчинить древние реликвии, положить ноги в белых сапогах на стол и зажить так, как мечтают некоронованные дураки, знать не знающие, что такое трон. В этом Та-Ракан не отличался от прочих заговорщиков и наверняка разделил бы их судьбу, не позарься на фальшивое раканство гоганы. Покойный Енниоль с помощью покупки собирался ни много ни мало остановить Шар Судеб. Не остановил, но заставить пушки стрелять без пороха не смог бы и Вейзель. Вот порох способен наделать дел даже без пушек, особенно в отсутствие Вейзеля…

Первородный и в придачу подобный Огнеглазому Флоху Савиньяк усмехнулся и принялся думать о себе. Необычного набралось довольно много, но какого-то беспорядочного. Самым очевидным была кровь, но заживо всю кровь не отдать. Если первородство связано именно с кровью, отдающий должен так или иначе остыть. Отдать можно и корону. Отрекшийся или низложенный король умирать не обязан, тут всё зависит от победителя. Брат Диамнид изрядно пережил Франциска. Фердинанда прикончили, хоть и тайно. Отрекшегося от императорского титула Лорио признали королем и позволили утвердиться на талигойском огрызке Золотой Империи. Затем началась всеобщая смена титулов и имен, но отказом от первородства это не являлось, по крайней мере, с точки зрения гоганов. Отнюдь не легковерные достославные не сомневались, что первородство можно отдать, а первородные – это внуки Кабиоховы, читай: эории. Понять бы еще, чем они отличаются от всех прочих.

На первый взгляд ничего особенного не наблюдалось, аристократы и аристократы. В Гальтарах заправлял анакс, в Кабитэле его стали звать императором, а когда Золотая Империя развалилась – королем. То же и с Великими домами. Сперва Повелители и четверки кровных вассалов, затем герцоги и графы. Одни фамилии успешно пережили все перемены, другие иссякли, потом Алиса в поисках союзников принялась выискивать потомков сгинувших родов. Самым успешным оказался Штанцлер, но в его происхождение не верил даже Альдо. Зато сам Сэц-Придд до последних минут не сомневался в своей избранности, выискивал гальтарские реликвии и собирался натравить на врагов Зверя. Как часто бывает, вышло ровно наоборот, и зверь в лице Моро растоптал несостоявшееся величие, исторгнув из груди оного предсказуемый вопль о том, что боги – дерьмо.

О последних минутах «избранника Кэртианы» Савиньяк знал со слов матери и Придда, в свою очередь расспросивших непосредственных свидетелей. Дурак решил доказать Катарине, что ему подвластна хотя бы лошадь… Королева сыграла блестяще, и она была кругом права: убивать надо тем, до чего можешь дотянуться, а жертвовать можно вообще всем, начиная и заканчивая собой. Альдо вообразил, что от последнего анакс свободен, – что ж, долг с даром путают многие, но за ставшей подловатой дурью сказкой несомненно что-то стояло. Анакс и Великие Дома. Великие Дома и клятва на крови… Клятва на крови, кровь на полу, предугаданные удары, отступившие выходцы, о которых в Гальтарах никто не слыхал.

Запоминая сложившуюся цепочку, Савиньяк сощурился, вглядываясь в блестящие от инея сады. Итак, от первородства можно отказаться, но смена веры, владений и титулов внуков Кабиоховых в обычных людей не превращает. Выходит, дело все-таки в крови? Или в том, что некие силы этого отказа не заметили, но почему? Первородство нельзя выбросить, его можно лишь передать, причем по каким-то заковыристым правилам? Об этом Кубьерта молчала, хотя списки, лежащие в домах обычных достославных, вряд ли были полными, что-то могло храниться у таких, как Енниоль. Ли представил себе достойное Пфейхтайера наставление по остановке Шара Судеб, стало почти смешно.

Маршал Талига пресек неуместную веселость и натянул на себя очередную шкуру, на сей раз – эсператистскую. Почему Агарис развязал охоту за «демонскими отродьями», только ли из обычных для мерзких победителей жадности и желания исключить саму возможность возмездия? А если церковники охотились за чем-то неведомым? Столь любезные Альдо реликвии не годились. Сдавшийся без боя Лорио отдавал Церкви и Гайифе все, но меч и корону ему оставили, а жезл Эрнани благополучно пребывал в Агарисе, и никакой фанатик не пытался его ни уничтожить, ни присвоить.

Громко зафыркала Проныра, но Лионель был лишь рад отвлечься. Если не можешь ухватить настырную мысль, займись другим, а потом резко вернись к вроде бы брошенным раздумьям. Ложное бегство, обернувшееся неожиданной атакой, – один из лучших способов захватить языка, эта тактика работает и при поиске ответов, а кони и впрямь насторожились. Ветерок в лицо предвещает скорую встречу.

– Не хочешь меня охранить? – полюбопытствовал Вальдес. – Мне без конвоя уже как-то неудобно.

– Приложу все усилия.

– Прилагай.

Проныра рванула с места в карьер. Пусть мориской она не была, но и Вальдес не был Савиньяком. Окажись поворот раза в два дальше, варастийка бы отстала, а так они вылетели к горбатому мостику одновременно. И увидели пятерку весьма приметных всадников.

– «Фульгаты». – Ли растрепал гриву превзошедшей себя самое кобылы.

– Эмиль меня не ценит! – возмутился адмирал. – Дядюшка Везелли доверил мне самое дорогое, а твой братец – нет. Вызвать его, что ли?

– Не надо, – Ли вгляделся в знакомые силуэты, – это не от Эмиля, бери выше.

– Тетушка?!

– Рокэ, как я тебе и говорил.

При Ротгере можно обойтись без ухмылок, можно быть праворуким, можно даже скрипнуть зубами. И счастливым при нем тоже можно быть, а Ли, глядя на парней Уилера, был счастлив. Как и «закатные твари», очередной раз поймавшие невозможность.

– Монсеньор, – обросший щетиной сержант сиял даже ярче, чем в Торке, когда докладывал, что мать жива и в безопасности, – Монсеньора… Первого маршала мы встретили. У меня для вас письмо. И второе, от полковника Придда, на заставе оказии ждало.

– Давай и спасибо.

На то, чтоб вернуться в городок, по дороге угадывая записку Росио, или хотя бы начать с послания Спрута, Ли все же не хватило – прокатившаяся до Лаик и обратно шкатулка была открыта немедленно.

Долгожданное письмо оказалось коротким и веселым, как удачная дуэль. «Тебя видели, – Рокэ писал на гальтарском, но морисскими буквами, – и тебя выдали. Ты мне нужен там, где я буду, но это терпит. Слегка. Сейчас крутись как хочешь и жди вестей от Рамона. Письмо Эмиля я забираю, мне оно нужней, а ты изволь выбросить север из головы…»

– Тебе что-то понравилось? – Вальдес уже был рядом. – Я тоже хочу!

– Оно тебе и так нравится, – Савиньяк привстал в стременах, вглядываясь в зимнее сияние, – то есть она. Я про жизнь.

– Жить приятней, зная, что можно и умереть, небо без тебя не рухнет. – Ротгер тоже смотрел вдаль. – Долг – это прекрасно, но свобода лучше, а для нашей свободы должен вернуться какой-нибудь Альмейда. Ну, или Рокэ… Бедняга, опять он с краю! Поскакали? Вот до того перелеска?

Мориск есть мориск, но и снег есть снег, к тому же Ли был счастлив, а Проныра старалась. Они не проиграли.