Эпилог

«Берите машины и быстрее езжайте домой! Я вас догоню!» – прямо так я и сказал им – с видом голливудского супермена, которому не хватает только плаща за спиной.

Люди начали рассаживаться по грузовикам. Лица у них были, словно их выдернули с того света, прямо из-под носа у Смерти с косой.

Я добавил Семенычу, что приду в поселок самое позднее через пару дней. А сам остался и начал разбираться со взрывчаткой и детонаторами, которые составляли едва ли не половину поклажи из рюкзака погибшего майора (а точнее, убитого мной, хоть я и защищался).

Надо было завершить одно незаконченное дело. Все-таки Токарев (если это его настоящая фамилия) был прав, и это дьявольское логово надо ликвидировать, стереть с лица земли. Это надежнее, чем обыскивать все здание на предмет того, что где-то спрятана другая аппаратура или документация по эксперименту.

Хотя мотивы у нас были разные. Он хотел замести следы, руководствуясь правилами давно сгинувшей страны и ее спецслужб. Хотел заскрести лужу на полу, как ссыкливый кот. Мне же не было дела до их секретов. Я просто хотел убедиться, что ничто отсюда больше не вылезет. Казалось бы, куда уж хуже, если «вирус» уже преобразовал мир до неузнаваемости? Но, кто его знает. Штамм удивительно живуч. Я до сих пор не знаю, что это – вирус, бактерия, грибок или вообще что-то неизвестное науке. Я мог бы даже раздобыть электронный микроскоп и рассмотреть клетки этих тварей. И состав эмульсии или суспензии в ампулах Большеголового, которые хранились у него в ящике стола, в их логове. Но я не настолько квалифицирован. А те, кто могли понять – уже давно мертвы.

Мне понадобилось четыре взрыва, хотя у меня был подробный план корпуса с указанием всех уязвимых точек.

Какую же радость я почувствовал, когда здание начало оседать в клубах пыли. Секундой позже где-то внутри хлопнули несколько других взрывов, потом еще два. Даже здесь, на безопасном расстоянии, я почувствовал сильный жар. Что там могло сдетонировать? Ах да, несколько зарядов были термобарическими и выжгли там все изнутри – тем больше гарантий, что никакая субстанция не попала во внешнюю среду. Наконец, весь лабораторный корпус № 6 «сложился» как коробка, надежно похоронив самую страшную тайну нашего века.

Закончив работу, я увидел, что Большеголовый исчез. Вскоре я понял, что с ним случилось.

Я сел на свой велосипед и поехал в сторону Сергиева Посада, неспешно крутя педали. «Уралы» с освобожденными жителями Мирного были уже далеко. Но я и не хотел, чтобы они находились рядом, когда я выполнял работу взрывника. Но была и другая причина, по которой я отослал их. Я чувствовал, что со мной что-то происходит.

Но тогда это были только подозрения.

Когда я окончательно понял, что заразился? В тот момент, когда до меня дошло, что безлунной беззвездной ночью я могу видеть не только очертания машин на шоссе, но и читать их номера и различать дорожные знаки.

«Москва – 60 км».

До Мирного оставалось еще несколько километров.

С момента укола прошло больше двух суток. Таков, видимо, инкубационный период, с учетом разных факторов типа моего состояния здоровья и места, где находятся ворота инфекции. Сначала появилось жжение – именно в том месте, куда воткнули шприц. Я списывал это на обычное воспаление – от грязи. Я забыл прижечь эту ранку, хотя собирался это сделать. Хотя не думаю, что это помогло бы. Вскоре жжение распространилось на всю грудь и спину. А мои глаза стали теперь не моими: зрение изменило перспективу, поменялось восприятие цвета… и я стал видеть практически без света.

Вот так номер… Я не привык себе врать. Поэтому подумал сразу о самом плохом.

Каким образом могла сохраниться активная культура мутагена? А черт его знает. Может, мой организм просто оказался восприимчив. А те, кто был невосприимчив, просто умерли после укола – от кровотечения из глаз и всех пор кожи. Теперь, когда лаборатория разрушена, можно ли быть уверенным, что больше никто не превратится в нечто подобное? Нет. В этом мире нельзя быть уверенным ни в чем.

В своем новом состоянии я не смог ехать на велосипеде. Просто не мог совершать нужные движения.

Я пошел пешком, понимая уже, что меняюсь. В ушах шумело. Но одновременно с этим мой слух обострился. Я слышал теперь тысячи звуков, которых раньше не замечал: от шорохов зверька, роющего землю ниже уровня почвы, до ультразвукового крика большого летуна, подобного тому, которого застрелили охотники Колосковы, прежде чем до них добрались «серые».

Но все это не так важно на фоне стремительно растущей температуры.

Сколько у меня осталось времени? Наверное, немного, считаные часы. Но я постараюсь использовать его по максимуму. Соображать трудно. Мешает проклятый жар. И все плывет перед глазами. Тело ломит так, будто его поджаривают на жаровне, или будто меня едят красные муравьи. В голове все время бьет африканский барабан-тамтам. И мысли путаются, разбегаются, становятся проще и конкретнее.

Возможно, я скоро превращусь в дикое животное. Возможно, в такое же полуразумное существо с интеллектом ребенка, как Большеголовый. А может, я просто умру, как остальные, но с задержкой – от анафилактического шока. А может, стану таким, как Вождь или как его подопечные. При любом раскладе у меня остались последние часы на то, чтобы обдумать вопрос, который меня волновал эти дни.

Скорее всего, мы все обречены. Поэтому никаких долгосрочных целей я давно не ставил. Мне хотелось знать правду, даже если она так чудовищна, что сожгла бы меня изнутри. Но теперь меня сжигает изнутри и снаружи нечто другое. А правда – я ее так и не узнал в полном объеме.

Да, в нашей стране велись эксперименты с вирусом. Но только ли у нас? Я не верю, что именно «наши» создали этот вирус. Вернее, что они были пионерами в этом деле. Левша подковал блоху. Но она после этого скакать перестала. В стране делали самые тяжелые жесткие диски весом в пятьдесят килограммов и емкостью пятьдесят мегабайт. «Наши диски действительно жесткие!». О каких нановирусах тут может идти речь? Никакой материальной базы для этого у нас не было.

Разве что нашли какой-то образец для изучения и реплицирования. И это уже не сказки.

Вирус мог быть ископаемым. В истории Земли чего только не было. Арктика и Антарктика – природные холодильники, где могло сохраниться что угодно. А земные недра – и того обширнее. Там есть и свои экосистемы, и вода, заполняющая трещины в граните на огромных глубинах. Во время бурения Кольской сверхглубокой скважины это было доказано. Да и в обычных каменноугольных пластах на глубине сотен метров находили вещи, которым лучше подошло бы слово «артефакты».

Воображение, подстегнутое горячкой, несет меня все дальше. Я думаю о «небесных камнях». Персеиды. Леониды… и другие метеорные потоки засеивают Землю тоннами породы каждый год, не говоря уже об обычной космической пыли. Самый крупный метеорит современности тоже упал не где-нибудь, а рядом с Подкаменной Тунгуской. Это неудивительно, учитывая площадь нашей страны – она самая удобная «мишень» после океанов. И в этих каменных пришельцах из космоса уже находили органические молекулы. Что если в этот раз нашли нечто большее? Прототип оружия, которое опаснее атомного.

Но и это еще не все. Слишком узконаправленными выглядят приобретенные изменения. Все они дают зараженным и их потомкам агрессивность, новые природные приспособления для охоты, крупный размер, выносливость и устойчивость почти ко всем вредным факторам. Что, если это не случайно? Что, если этот штамм – «подарок» нам с далеких звезд? Ящик Пандоры, удачно подброшенный нам с попутным метеоритом или кометой. Смертельная ловушка для дикарей.

Можно долго и нудно вылавливать индейцев по лесам и отстреливать из ружей. А можно прислать им зараженные оспой одеяла. Планета Земля чужакам, может, и не нужна. Но уничтожение человечества вполне могло входить в их цели. Просто на всякий случай. (И я не стал бы их теперь за это осуждать.)

Вот и всё. Большего мне, Николаю Малютину, кандидату биологических наук, аспиранту, не узнать, даже если бы у меня было в запасе еще двадцать лет. Да и не все ли равно? Мутанты выиграли эволюционное соревнование у обычной земной биоты. Не только из-за своей сопротивляемости радиации, но и благодаря более эффективному энергетическому обмену (да, они не мерзнут и не страдают от перегрева, есть у них и еще куча любопытных свойств, про которые можно написать десять монографий).

Все эти новые виды нестабильны, из рождающегося потомства едва ли не половина погибает сразу… или они стерильны, бесплодны – расплата за чехарду генов. Да, я не ходил в дальние путешествия. Но из того, что я наблюдал вокруг поселка Мирного, в окрестностях города Сергиев Посад, можно сделать некоторые экстраполяции. О том, что «новые» виды – как растения, так и животные – процветают и наверняка захватили всю земную поверхность. И мировой океан, скорее всего, тоже. А «старые» вымирают. Везде, кроме, быть может, некоторых узких ниш в виде глубоководных и подземных экосистем. Добавим сюда и те подземелья, которые создал сам человек… шахты и метро, разнообразные бункеры. Хотя это только мои гипотезы, но мне кажется, что там могли сохраниться и люди, и обычные животные.

Дарвину бы понравилось подтверждение его теории. Люди самоубились талантливо и со вкусом, а не глупо, от банальной ядерной зимы. Так и просится мотивирующая наклейка на стекло машины: «Подтвердили теорему Ферма – подтвердим и парадокс Ферми!».

Голые землекопы, вот мы кто. Странно, что Аристотель не додумался до такого определения. Есть… вернее, был… такой маленький грызун heterocephalus glaber. Этот вид семейства землекоповых не имеет шерсти. Тощие облезлые сморщенные твари, похожие на детенышей серой крысы. Эти животные образуют сложные социальные системы со строгой иерархией. Живут колониями, почти как у муравьев, где все обязанности строго распределены. Строят большие подземные сооружения. Живут долго, в их генах заложен уникальный потенциал. Но представители этого вида часто погибают от зубов себе подобных.

Эксперимент в НИИ Микробиологии можно считать законченным. Эти два-три десятка существ – своего рода контрольная группа, зараженная «вирусом» in vitro (беру в кавычки намеренно) – подтвердила общие выводы о влиянии «вируса» in vivo. Те, в кого этот вирус попал, превратились в почти таких же созданий, как то, которое я мимолетно разглядел на видео из Москвы. А ведь это были – если верить записям – дети. Кроме одного. Самого злобного. Который до изменения был скорее всего больным ублюдком с уголовным прошлым.

Но по степени своего морального уродства он даже рядом не стоял с теми, кто его и их всех такими сделал.

Думаю, из тех существ, которые сейчас бродят в дикой природе, по лесам, лугам и бывшим городам, некоторые индивиды тоже наделены зачатками разума. Но именно зачатками. Как обезьяны или дельфины. Цивилизации они не создадут.

Итак, последний из них умер на моих глазах. Я так и не понял, отчего именно… точнее, что подтолкнуло его шагнуть в огонь? Возможно, он не захотел жить без себе подобных. Хотя его сородичи были кровожадными монстрами, а сам он стремился к познанию мира. Мира, который для него был ограничен сначала проволочной клеткой, а потом этим смрадным логовом, где колония мутантов жила все эти годы, делая охотничьи рейды и питаясь мясом, в том числе и человеческим.

Сам он стремился установить контакт. И именно для этого пытался отправлять свои радиосигналы, копируя действия людей, а вовсе не для того, чтобы заманить кого-то в ловушку, на растерзание. Может, ему не дала жить совесть, чувство вины за содеянное его сородичами… и им самим. Ведь это именно он делал те инъекции, используя старые ампулы. Хранившиеся все эти годы без охлаждения, они содержали ослабленную, но еще «живую» культуру вируса, вызывающего превращение. Наверное, я слишком многого требую от существа с разумом пятилетнего ребенка. Удалось ли ему хоть кого-то «обратить» или я стал первым?

Но я сделал еще одно дело. Все, что узнал, я записал на диктофон. И включил трансляцию. Все это отправил в эфир с помощью радиоаппаратуры, которую забрал из научного центра, прежде чем заложить взрывчатку, заботливо припасенную майором. Пусть люди узнают. Я выбрал прочное и новое девятиэтажное здание на окраине Сергиева Посада. Поставил антенну на балкон девятого этажа и направил в низкое небо. В атмосфере творится черт знает что, но километров за тридцать передачу, возможно, смогут принять.

А еще сигнал пробьет ионосферу и уйдет в пустоту космического пространства. Сообщение это услышат хоть на Сириусе, хоть за сто световых лет. А может и дальше. В безбрежной пустоте, искаженные помехами, послания эти, возможно, дойдут через тысячи лет до обитателей других миров, станут последним приветом и последним криком людей Земли.

Ресурса работы ветрогенератора хватит не больше, чем на год, хоть я и укрепил его. После этого мой концерт по заявкам для Радио-Вселенная можно будет считать завершенным. Услышит ли меня хоть один человек на Земле? Это последнее, что меня сейчас волнует. Современникам не до этого. Может, у потомков будет больше времени, чтобы думать над причинами. И делать выводы.

Записи о моих изысканиях я помещу в бутылки из прочного кварцевого стекла, которые зарою на приметной возвышенности. Например, на Воробьевых горах. А «жесткий диск»… в последний момент я понял, что его надо уничтожить. Самому. Не доверяя ни времени, ни огню.

До Мирного я добрался уже ночью.

Ворота были закрыты, но свет на территории, в одном из зданий, горел. Он был очень слабым, но я видел его моим новым зрением как яркое пятно.

И все же они меня ждали. А я понял, что уже не могу показаться им на глаза без риска быть ненароком застреленным – настолько я был похож на тех, с кем еще несколько дней назад боролся и у кого был в плену. Осторожно и легко перебравшись через забор, миновав «трубу», которая была порвана, раскромсана в нескольких местах во время атаки тварей, я приблизился к Клубу. Только это здание было достаточно хорошо освещено. Вернее, светилось несколько окон на втором этаже. Двери были по-прежнему забаррикадированы. Как люди попали внутрь? Наверное, распечатали узенький запасной выход.

Повинуясь какому-то странному чувству, я подошел к одной из стен строения и начал карабкаться вверх. Для этого я даже разулся. Так подсказал мне инстинкт. Пальцы ног уже с трудом помещались в любую обувь, а ногти стали твердыми, как рог.

Несмотря на жар и боль, я чувствовал себя гораздо более выносливым и сильным, чем раньше.

Сначала мне казалось, что сделать это будет невозможно, но я преодолел страх и позволил мышцам самим руководить движениями конечностей. И вот я начал карабкаться – как насекомое: ладони хватались за малейшую неровность бетонной стены, ступни сами находили крохотные выступы, а мозг помогал мне распределять вес таким образом, чтобы тело сохраняло равновесие. Вскоре я осторожно уцепился – ногами – за тот самый козырек крыши, на котором в свое время, хоть и с другой стороны здания, висела первая из увиденных мной тварей.

Люди сидели за столом. В зале, который я мог видеть теперь полностью, находились те, кто уцелел в устроенной «серыми» бойне и пережил плен. Многих поселок не досчитался. Когда я нашел маску от пыли, которую Лев Тимурович обычно носил на улице, то понял, что стоматолог погиб. Не было почти всех стариков. Сумевшие пережить полные ужаса и безнадеги годы, они погибли, замученные порождениями человеческого «гения».

Погибли все военные – и более-менее порядочные, как полковник, и прямо причастные к проведению эксперимента, как Токарев. Легли костьми в адской лаборатории – не штурмуя форпост врага и не обороняя рубежи своей страны, а просто так, не за хрен собачий, как говорил мой дед. И мне было бы их даже жаль, если бы я сохранил способность кого-то жалеть.

Здесь в зале собрались все выжившие, кроме немногочисленных детей – дети видимо уже спали. А взрослые пили – кто чай или его заменитель, кто водку из маленьких стопок – и ели что-то похожее на суп из картошки с тушенкой. К отсутствию хлеба было тяжело привыкать первые годы, но, поди ж ты, привыкли. Мне показалось, что я чувствовал даже через стекло запах еды – какого-то густого мясного варева.

Хотя в моей голове пронеслась мысль, что любому самому вкусному блюду я предпочел бы сейчас свежее мясо.

Марина вдруг дернулась и чуть не уронила кружку. Легкая дрожь прошла по ее телу – едва различимая, оставшаяся незамеченной соседями по столу. Но от меня это не ускользнуло. На секунду женщина повернула голову к окну, и я испугался, что она меня заметила. Но она какое-то время просто с тревогой смотрела в темноту непроглядной ночи, а потом поправила волосы, вздохнула, что-то сказала быстро (я понял это по движению ее губ) и повернулась обратно к столу. Но больше к еде уже не притрагивалась.

Семеныч похлопал ее по плечу, прервав ради этого свою речь. Он что-то рассказывал, прохаживаясь вдоль столов, – что-то длинное, обстоятельное и важное.

Староста выглядел постаревшим еще лет на пять – то есть глубоким стариком с такими же глубокими морщинами. Даже волос на его голове, казалось, стало еще меньше. А еще он опирался на костыль – видимо, ему досталось от тварей. И это было очень скверно, потому что даже при обычном переломе в таком возрасте и при отвратительной диете кости заживают плохо, да и гематомы при сильном ушибе могут просто так не рассосаться.

Несколько стульев пустовали.

«Один из них, наверно, предназначался для меня», – подумал я и сам усмехнулся тому, как эта мысль меня царапнула – будто алмазным стеклорезом. Оставались считаные часы, а потом мне уже будет все равно, даже если я останусь жив.

Где-то на юге опять бушевала гроза. Иногда люди по очереди подходили и смотрели в окна – но не в то, за которым находился я, потому что оно было очень грязным и почти непрозрачным.

Лица у всех были тревожные, но не подавленные. Жители явно к чему-то готовились, куда-то собирались.

Между тем у меня затекли пальцы, которые все же были не из железа. Надо было обрывать эту нить. Мы принадлежали уже к разным мирам, и это – навсегда. Я спустился на несколько метров вниз и неслышно спрыгнул на землю.

«Прощайте, товарищи. Прощай, Марина, – подумал я. – Пожелание: «будь счастлива» звучит как издевательство. Поэтому просто «будь». И получи, наконец, то, что всегда хотела».

А я собирался пойти своей дорогой. Всю жизнь я выращивал в себе неприязнь к людям и не думал о том, как тяжело уходить от светящихся окон в темноту – не оглядываясь.

Во дворе я увидел приготовленные к отъезду грузовики – «Уралы», в которые уже успели загрузить многое из имущества общины. Остальное было сложено рядом и плотно укрыто брезентом – видимо, решили погрузить завтра. Вряд ли они решились бы двинуться в путь на ночь глядя.

«Уезжают. Лучше поздно, чем никогда. И это правильно. Подальше отсюда. На юг, в Ростовскую область, в Краснодарский край. Черт возьми, в Сочи, в Крым или на Кавказ».

До меня донеслись отдельные слова. Я уловил их через вибрацию оконных стекол. Мой слух обострился и стал давать мне гораздо больше информации, чем раньше, но кроме слуха в этом было что-то еще. Новое ощущение.

Когда я висел на стене здания Клуба, держась за выступ крыши, я думал о том, что было бы, если бы меня заметили. Это привело бы к непредсказуемым последствиям.

Я был бы в их глазах кем угодно, но уж точно не героем, который их спас. И даже не человеком.

Кожа моя уже серая и быстро темнеет. Глаза чуть светятся в темноте, как у кошки. Зато я очень хорошо все вижу. Я вижу свои руки даже в полном мраке подвала, где я отдохнул пару часов.

А еще мне постоянно хочется жрать. Причем свежего мяса, а не тушенки. Видимо, того требует перестройка организма. Сегодня поймал голыми руками и придушил какую-то зверюшку размером с кота, явно мутировавшую. Зажарил и съел полусырой. Вроде ничего плохого со мной пока не случилось.

Хотелось бы оставить им… прежде всего ей… послание. Пару строчек на вырванном из книжки листе. Но у меня и раньше был почерк, про который учителя говорят: «как курица лапой», а теперь пальцы мои уже просто не приспособлены к тому, чтобы держать ручку. Да и мысли путаются. Поэтому после третьей неудачной попытки я бросил это и от нарастающей злости принялся терзать листы, рвать их в клочья.

Моя судьба – быть этим… как его… Агасфером мертвого мира. Странником прокля́той… или про́клятой планеты. Если я сохраню хоть какие-то остатки разума в черепушке после того, как подвергнусь окончательным изменениям, я пойду дальше. Есть еще много мест, которые можно посетить. Много городов.

Поселок остался позади. Я миновал железнодорожный переезд, на котором застыли два поезда и несколько тысяч застрявших автомобилей.

Впереди – Москва, дорогая моя столица. Посмотрим, чем она меня сможет удивить. Мысли становятся проще и прямее. Не могу вспомнить почти ничего из того, что было до войны.

Я иду по дороге и знаю, что когда утром увижу свое отражение в лужах воды, оно будет уже точной копией обитателей лаборатории. Но это меня не пугает. Во всем есть свои плюсы. Может, это та судьба, которая всегда ждала меня.

«Зверю – берлога, страннику – дорога…» Как там дальше в том стихотворении? И как звали автора?

Нет, уже ничего не помню. И мне все равно. Просто до лампочки.