Глава 8
Четверг, вечер

Обследование первого этажа прошло без приключений, но не принесло особых плодов. Ничего, кроме старой макулатуры, которую обессмыслила война, ему не попалось. Фомку он все-таки нашел, но взломщик из него был никудышный – совсем другой у него был «бэкграунд». Поэтому пришлось повозиться. Все интересное он помечал карандашом на схеме. Помещения, двери которых открыть ему было не под силу – он помечал на плане. Но таких дверей пока было всего две, и он был почти уверен, что за ними его ждал бы все тот же бюрократический шлак, а не сокровища Али-Бабы.

Стоит ли говорить, что ни консервов, ни патронов, ни годных средств индивидуальной защиты он не нашел. Старые противогазы были не в счет.

«Sic transit gloria mundi», – повторял он каждый раз, когда ему попадались составленные тем страшным летом графики, планы, расписания, программы передач, анонсы, афиши – на осень, на зиму, на следующий 2014 год.

Николай направлялся к выходу. Он хотел открыть главную дверь, чтобы потом можно было покинуть здание как человек, а не как вор-домушник. Но вдруг услышал за стеной, обшитой пластиком, слабое шебуршание.

Застыв, Малютин потянулся за пистолетом, но сам же обозвал себя трусом и бабой. «Что там, мышь или крыса? Хватит и швабры ей, если вообще рискнет нос высунуть». Благо, поблизости как раз лежала швабра вместе с ведром.

Секунду спустя шуршание раздалось уже ближе – возле пластиковой решетки, которая ощутимо закачалась от напора с той стороны.

В просветах решетки мелькнуло что-то черное и покрытое шерстью. Оно могло быть размером с кошку, а могло быть и больше. Похоже, по каким-то подземным коммуникациям в здание попасть было еще как можно. Или не такое уж оно было необитаемое.

В следующий миг задрожала уже другая решетка, прямо по пути его движения. Шорохи раздались одновременно и с противоположной стороны, будто стены ожили и начали пугать его звуками: «Скрр, скрр, скрр».

Урна, куда он бросил рыбьи скелет, кишки и голову лежала перевернутой посреди коридора. И была чистой. Исчез даже целлофановый мешок, который он тоже выбросил.

«Их минимум пять… особей. А у меня нет глаз на затылке. Эти твари в любой момент могут оказаться не за стеной, а за спиной. И здесь все зависит от их размера».

Внезапно пришло чувство, которое уже несколько раз посещало его за эти дни: и в поселке, и в закусочной, и здесь, в лаборатории. Ощущение шума в голове, который иногда сменялся тихим неразборчивым шепотом.

Сильнее всего оно проявлялось снаружи, когда он шел от КПП к корпусу. Но и здесь, в здании, это ощущение пару раз давало о себе знать. Николай совсем не удивлялся своему сумасшествию. Видимо, это разговаривал с ним его внутренний голос.

«Так что же ты хочешь подсказать мне? Может, вот это?»

Он ударил шваброй по радиатору батареи, и тот отозвался низким колокольным звоном. Малютин явственно услышал за стеной перепуганный писк, за которым последовала минута тишины. Он ударил еще и еще раз, и все здание наполнилось гулом. Когда шуршание раздалось снова, оно уже было чуть дальше по коридору. А еще через минуту вообще раздалось с противоположного его конца. После этого стало тихо.

– Куда же вы? Испугались? Правильно. Я хомо сапиенс. Царь зверей. Мудрый и справедливый хозяин планеты Земля.

Голос в голове между тем исчез.

Но и существа исчезли с концом. Видимо, не были настроены на конфликт. Так он и не смог разглядеть их получше. Может, и не было в них ничего опасного.

Назад он вышел, не без труда открыв изнутри слегка заржавевший замок парадной двери. Теперь, имея путь к отступлению, он продолжил осмотр здания. Но пистолет держал под рукой.

Перед глазами у него стояли следы, похожие на человеческие, – с записи, сделанной беспилотником. Тогда он был почти уверен в их природе. Теперь сомневался. Марсианские каналы тоже очень похожи на русла рек, но не являются ими.

Это могли быть следы любой твари, и не обязательно крупной. И не обязательно человекоподобной.

Он вернулся к своим через два часа, грязный и уставший как собака. Сбросил со спины рюкзак и уселся на пустой ящик. Дождь кончился, но наружу никто пока носа высовывать не собирался.

– Я все там перерыл… Подробный отчет… пришлю по почте. Чего же эти сукины гады нигде не оставили двери открытыми? И вот что я могу сказать. Звери сюда заходят. Но мелкие. А люди… пока не вижу никаких следов.

– Ты отвечаешь за свои слова? – язвительно переспросил майор.

– Головой. Это место заброшено с войны. Все снаружи заросло дикой травой, а внутри – паутиной. Ничего особо опасного я не встретил. Порукой тому то, что я жив. И никакой рации. Никаких приборов сложнее степлера. Только дайте пожрать, пожалуйста.

– Ты как раз к ужину, – Токарев хлопнул его по плечу и провел в будку охраны.

Его показное добросердечие не могло обмануть бывшего биолога. «Наверно, хотят, чтобы попробовал первым, вот и подводят к столу».

«Псина» была уже освежевана и выпотрошена. Ее расчлененный труп лежал снаружи под навесом. А здесь, внутри, глаза щипало от дыма. Походный мангал – по сути, просто железный ящик – чадил и дымил, но мясо успело не только подрумяниться, но и слегка почернеть.

Боец с неуставной бородой как раз нарезал большие сочащиеся кровью куски здоровенным ножом. Остальные сидели и стояли вокруг. Все уже были в сборе. Даже те, кто уходили к дальним корпусам, уже вернулись – с разбросом в полчаса. Все были живы, без единой царапины. Но и не нашли ничего. Поэтому настроение у людей было не ахти. Видимо, из-за этого паханы и решили устроить этот пир.

Увешанные оружием, в разгрузках, пэвэошники выглядели куда более грозно, чем в поселке. Резкими были их голоса, суровым выражение лиц. У Николая сами собой сложились в голове стихи на манер известного рок-хита:

Дальше он еще не сочинил. Но там было бы про госдолг США и про масонов.

«А чё? Если бы доллар рухнул – мало никому не показалось бы, особенно всяким Ротшильдам и Рокфеллерам. Ведь всем было известно, что этот госдолг тянул Америку в пропасть, как гиря, жить не давал, проклятущий, поэтому они на всех рыпались, как бешеные собаки, и несли кругом свою безнравственную демократию».

Так по телевизору и в Интернете говорили. Сам же он жил как-то в стороне от политики, плюя и на левых, и на правых, и на центровых.

За окном неаппетитной грудой лежали на бетоне внутренности – сердце, легкие, змея кишок, огромный желудок.

«Туда бы и человек поместился».

– Вы его дезактивировали? – спросил Малютин, прежде чем откусить кусок. Он знал, что у них была с собой не только питьевая вода, но и целый бак технической.

– Промыли и внутри, и снаружи. Да расслабься. Она же не в Москве жила, которая, как и раньше, всё отравляет, – сказал полковник Бунчук, откупоривая фляжку, судя по всему с коньяком. – А за городом чистый воздух, природа, то да сё…

Он снял сапоги и вытянул ноги, положив их на табуретку.

Малютин не разделял их уверенности в том, что в одном месте воздух может быть грязным, а за тридцать километров – уже чистым. И все же от мяса не отказался. Оно оказалось жестким, как подошва, и с трудом поддавалось ножу, но, если посолить, было вполне съедобным. Для тех, у кого еще не все зубы выпали.

– Хомячить можно, – глянув на показания радиометра, объявил он.

Больше всего дряни скапливается в лимфоузлах, щитовидной железе, желудке и кишках. Тот, кто сегодня был дежурным по кухне, кое-какой опыт явно имел, но зря он не удалил все кости. В них скапливается меньше, чем в кишечнике, но куда больше, чем в мышцах. Хорошо еще, что догадались тщательно снять шкуру – толстую, будто дубленую.

Осмотрев кусок вырезки из задней части туши, Малютин не заметил каких-то дегенеративных изменений – например, кровоизлияний. Конечно, эти существа наверняка имели куда более высокую радиорезистентность, чем люди. Никто еще не видел, как они умирали от лучевой болезни. Но полностью иммунными они быть не могли, это противоречило бы и физике, и химии, и биологии.

Только после проверки мяса радиометром бойцы принялись за еду. Заправлял все тот же бородач. После осточертевших консервов люди набросились на монстрятину, как волки. Резали ножами и тут же ели руками, вытирая их об себя, не думая о каких-то тонкостях этикета.

Это было самонадеянно, если не глупо, но они привыкли жить в ситуации постоянного риска, когда жизнь – копейка, а судьба – индейка.

– Печень и другие субпродукты только не жрите, – произнес Николай с набитым ртом. – Это смерть. В них все что угодно может скопиться. Может быть, долгоживущие радионуклиды типа стронция. Или соли тяжелых металлов. Или неизвестный биологический токсин. Или даже летальная доза полезного витамина.

На его глазах немолодой, а может, рано постаревший вояка с седыми усами и сизой щетиной на подбородке – судя по чертам лица, уроженец Кавказа – побледнел и стал отплевываться. Похоже, уже успел поесть печёнки.

Видя, что от него никто больше ничего не требует, Малютин полностью занялся едой. Остальные не отставали. За какие-то полчаса самые лучшие части туши исчезли в их желудках.

После трапезы командиры расположились в левой половине сторожки, оставив остальным вторую половину. В здании не было отопления, кроме давно не работающих электрообогревателей, но, слава богу, до зимы еще оставался целый месяц.

– С чего вы вообще взяли, что здесь кто-то жил постоянно? – высказал Малютин давно вертевшуюся у него в голове мысль, когда с «барбекю» было покончено. – Может, они… или он приходят сюда пару раз в год, чтоб отправить свое послание, а?

– Все могёт быть, – примирительным тоном произнес полковник. – Как раз для этого мы и приехали сейчас, а не через месяц. Передачи проводились строго по календарю. И как раз подходит время очередной. Никто не мешает нам посидеть здесь недельку-две. – Бунчук широко зевнул, прикрыв рот рукой. Он съел вдвое больше собачатины, чем Николай или любой из бойцов.

– Нас никто не гонит, – кивнул Токарев. Но Малютину показалось, что он темнит и желает разрешить все поскорее.

– Один черт здесь безопаснее. – Полковник выпил много, и то, что он не захмелел, говорило как о выносливости, так и о стадии алкоголизма. – Там на опушке, снаружи, нас хотели сожрать. Эти церберы могут до сих пор бродить рядом. Ума не приложу, откуда их здесь столько собралось.

– Я ходил один, – произнес Малютин. – И мне никто не попадался.

– Вернее, ты никому не попадался, – хмыкнул Токарев. – Мы тоже в Сормово в одиночных вылазках сначала тварей почти не встречали. И к нам они почти не лезли. На шестом году мы привезли из райцентра строительную технику, чтобы нормальный блокпост наверху построить. И вовремя. Вскоре спокойно выйти было нельзя. Даже на охоту стало трудно ходить.

– И как охота? Вот у нас не получилось ей кормиться.

– Да у нас, в общем, тоже. Так, прибавка к рациону. Мы пытались стрелять всякую дичь. Ее надо хорошо промывать, высушивать, долго варить, жарить… День летный, день пролетный. Да и опасно это. Часто потери были. А те, кто калеками стали, сами жить не захотели. Пока мы буренок под Пушкино стреляли, двоих пацанов похоронили, а один руку потерял. Дело трудное…

– Трудное? – удивился Малютин. – Убивать беззащитных коровок – что же в этом может быть трудного?

Сначала он даже не задумался, как, черт возьми, могли выжить после войны оставшиеся без присмотра людей домашние коровы.

– Еще какое. Те коровушки сами не прочь мясцом закусить. Рога у них… можно пять тореадоров насадить и еще для пикадора место останется. Но особенно люты быки. Они и так не подарок, даже обычные, травоядные. А когда им хочется тебя не только поднять на рога, но и сожрать… При этом шкура у них толстая, как асфальт, и мощь, как у локомотива. Или «крупняк» в голову, или много пуль из более мелких калибров в корпус. Этот подох, только когда свинцом нафаршировали. Но даже по инерции пытался кого-то затоптать, пробил тушей пару стен. Мяса оказалось килограмм пятьсот. Жесткое, вонючее, мышцы как канаты.

– И не напоминай, – скривился полковник. – Потом неделю животом маялся. Но деваться было некуда, один хрен сожрали. Под водочку и с горчицей из концентрата.

– Из того, что вы рассказали, делаю вывод, что большинство тварей не боятся людей ни капельки, – произнес Малютин, понимая, что надо втереться к ним в доверие и показать свою полезность. – Ни огня, ни пальбы, ни громких криков. Такое ощущение, что чувство страха и инстинкт самосохранения у них притуплены. Или они очень глупы… во что слабо верится. Те «собаки» явно демонстрировали навыки командной работы. Отступили, сучьи дети, когда столкнулись с превосходящей силой в виде пулеметного «Урала». А может, ими управляет какая-то программа помимо звериных инстинктов? Программа уничтожения… человека. Будто кто-то – вольно или невольно – сделал их ходячим биологическим оружием.

И майор, и полковник посмотрели на него скептически. Да он и сам не был уверен в этой теории. Точнее, это была гипотеза, которая требовала дальнейших экспериментов. А их он не собирался проводить. Просто хотел им намекнуть, что надо действовать как можно тише. Вдруг и правда живность привлекается антропогенным шумом?

– Давай вернемся к нашим баранам, – спустил его с небес на землю Токарев. – Карась, тот подвал, о котором ты говорил, – в корпусе номер шесть. Какие там двери?

– Стальные, – ответил солдат. – Похожи на герметичные. Ни щелочки.

– Попробуем автогеном. А не поможет, попробуем взорвать.

– Что вы там надеетесь найти? – спросил ученый.

– Неприкосновенный запас, – недовольно пробурчал майор.

– Продукты? Но ведь они испортились, – удивился Малютин.

– Да ладно выделываться, – махнул рукой полковник. – И вы, и мы в основном едим довоенные запасы. То, что вы выращиваете, – это кот наплакал. Надо бежать отсюда туда, где можно находиться на открытом месте сколько хошь. Там мы бы развели нормальное сельское хозяйство. Рыбу бы ловили. Детей бы растили. Но это потом. А пока… приходится довольствоваться тем, что есть. Не брезговать и банками двадцатилетней давности. Конечно, если они хранились как надо. Прежде всего без доступа воздуха к банкам.

– Если нормально хранилось, то можно жрать, – кивнул ученый. – Ели же люди на пробу консервы времен Великой Отечественной. Немецкая тушенка. Вермахт говно не закупал… до самых последних дней. Да даже консервы с Первой мировой бывают съедобны. И в Антарктиде и в Арктике запасы полярников находили и ели. Даже если те 60–70 лет пролежали. Но для этого нужна полная изоляция от веществ, разрушающих…

Послышались шаги. Кто-то кашлянул.

– Якут, не подкрадывайся, – проворчал Токарев. – Или это у тебя привычка хулиганской юности?

– Привычка – вторая натура, товарищ майор, – пожал плечами Якут, появляясь в дверном проеме. – Командир, вам на это надо посмотреть.

Он не уточнил, к кому из двух офицеров он обращается, но Николаю показалось, что первым на его слова отреагировал именно Токарев.

Они вышли на небольшую смотровую площадку, которую Малютин по гражданской привычке мысленно окрестил балкончиком. Первым бинокль схватил полковник и долго всматривался, а потом вдруг застыл как вбитая копром в землю свая, и, казалось, даже жилка у него на виске перестала биться.

Николай недоумевал: что Бунчук там смог разглядеть. Сам бывший ученый видел только темную массу деревьев. Сторожка была приподнята над землей на железобетонных опорах, и стена, ограждавшая комплекс, не была помехой – в светлое время суток… Но было темно, как известно где…

– Рома… – наконец раскрыл рот Бунчук. – Рома, мля. Ты видишь это? Это… ЭТО!

И тут Малютин расслышал доносящийся со стороны лесопосадок шум. Потрескивание, сопровождаемое хлюпаньем. И несколько глухих ударов, с какими могли бы упасть на землю тяжелые столбы или стволы деревьев.

Как будто кто-то или что-то продиралось через сосны, мимоходом подминая молодые деревья и валя большие, словно комбайн для валки леса.

Наконец Токарев, вдоволь насмотревшись, протянул бинокль бывшему ученому.

– Что ты об этом скажешь, умник?

Бинокль оказался не простой, а с тепловизором. Малютин поднес его к глазам, несколько секунд потратил на то, чтоб разобраться, как им пользоваться, и привыкнуть к миру в сине-красно-желтых тонах. Затем задал колесиком 8-кратное увеличение.

Сначала биолог увидел только пятно. Оно не было таким же теплым, как силуэты стоящих рядом с ним людей, которые сначала попали в поле его зрения. Но явно выделялось на холодном синем фоне, среди фиолетовых контуров голых сосен.

Размытая клякса желто-зеленого цвета медленно ползла по опушке. Впрочем, не медленно. Так казалось только из-за расстояния. Со скоростью идущего человека она «ползла», а то и быстрее.

Ее размер можно было оценить, сопоставив с деревьями. Сосны, посаженные явно в середине прошлого века, смотрелись рядом с ней как декоративные елочки.

Николай даже на секунду подумал, что это был какой-то аппарат, типа вездехода. Но нет. Ни одна машина не могла иметь таких очертаний. Перед его глазами, метрах в шестистах (всего!) от них колыхалось явно живое, дышащее и, наверное, голодное, создание.

Существо остановилось и издало вой – сочетание низких и высоких тонов, наполовину рев, наполовину визг. Негромкий, но заставивший их непроизвольно зажать уши. Воздух вибрировал, и дурнота разливалась в желудке.

«Много низких частот. А как, интересно, действует этот инфразвук на тех, кто рядом? Тому, кто окажется на пути у этого нечто, не позавидуешь».

– Вот говорили, что Россия – родина слонов. А я не верил… – Даже в такой обстановке полковник был способен на шутки.

– Не похож на слона. Я вообще не пойму, что это за дрянь. – Токарев был явно напуган, чего Малютин за ним до этого не замечал.

Да и у него самого мурашки забегали.

«Что же это? Мастодонт? Медведь-переросток? Вылезший на сушу спрут? Огромная амеба?»

– Интересно, это самец или самка? – ни к кому не обращаясь, произнес Якут. За спиной у него висела снайперская винтовка Драгунова.

– Не удивлюсь, если оно гермафродит или вообще неспособно к размножению.

– И слава богу. – Якут демонстративно перекрестился.

– Неспособно? Бедняга. – Токарев опять забрал себе бинокль.

«Кто знает, – подумал Малютин, – сколько существ, не похожих ни на что, бродит, плавает, летает и ползает на пространстве от Атлантического и до Тихого океанов. Существующих в одном экземпляре и не имеющих себе пары. У тех, кого мы уже видели, судя по всему, было нормальное половое размножение и половой диморфизм. Но это что-то совсем иное… Те «демоны», «псы» и «упыри», о которых они рассказывали, – часть земной природы, хоть и изуродованной. Устоявшиеся, сформировавшиеся виды. А тут вообще что-то другое, чуждое…»

Пятно не было застывшим. Казалось, что оно меняло форму, сокращалось и раздувалось. Вокруг него шевелились и пульсировали отростки. «Щупальца? Псевдоподии?» В траве и земле за ним оставалась слабо светящаяся в инфракрасном спектре борозда. След медленно остывал и становился зеленым и синим.

– Оно сюда ползет.

– Подойдет на двести метров – замочим его, – сказал Токарев. – Якут, ты же СВД владеешь как чукотский бог охоты. Целься ему по центру.

– Тут скорее «Кончар» надо, – флегматично ответил житель севера.

Малютин знал еще с военных форумов, что «Кончар» – это крупнокалиберная снайперская винтовка для поражения легкобронированных целей. Достаточно редкая вещь. Впрочем, неудивительно, что они разжились такой: автоматные патроны, рассчитанные на поражение человека, могут быть бесполезны против крупных тварей. А тут скорее нужен был «слонобой».

– Не надо, – зашипел Николай. – Вы его анатомию знаете? Я – нет. У него даже головы не разглядеть. Может, и бронебойной пули ему мало. А если атакует? Стена его вряд ли остановит.

– И чё предлагаешь?

– Сидите тихо, сам он сюда не полезет. Он пришел, потому что стрельбу устроили. Если будем его валить, столько шуму устроим, что к утру тут будет теплая компания. Хотите, чтоб птеры прилетели?

– Он прав, Ромка, – кивнул полковник. – Лучше пойдемте-ка внутрь.

Он произнес это как «унутрь» – по-деревенски.

И они покинули площадку. Закрыли как можно тише дверь. Сквозь окно наблюдать за существом было труднее, зато оно само едва ли теперь могло ощутить присутствие людей – нюхом или слухом, если те у него были.

Почему-то биолог подумал, что не удивится, если окажется, что оно может улавливать их шепот за полкилометра и владеет эхо-локацией.

– А ты, Якут, стой на страже, – произнес Бунчук. – Дело ответственное. Но наружу не суйся.

– Да я сам вижу, Петр Сергеич.

– Если полезет ближе к забору – буди всех. А пока никому ни слова. А то паники не оберешься. Через два часа пусть тебя кто-нибудь сменит. Кто-нибудь толковый. Или Длинный, или Комаров, или Джигит.

Джигитом, наверное, звали седоусого аварца из Дагестана. «Сколько лет ему? – подумал Николай. – Вряд ли больше сорока пяти. Но он абсолютно белый, будто выбеленный».

В этот момент снаружи раздался лающий рев, переходящий в визг, который оборвался на самой высокой ноте. Должно быть, в половине километра от них оборвалась чья-то жизнь.

– Это «псина» ей попалась. Одна из старых знакомых. Сама к нему в пасть пришла, – Якут покачал головой. – Теперь он уйдет. Он получил то, что хотел.

В его голосе страх мешался с уважением. Словно речь шла не о безмозглой твари, а о каком-то языческом божке.

Остаток вечера, плавно переходящего в ночь, прошел спокойно. Как потом рассказал, сбиваясь на русский мат и родное наречие, Якут, тварь не сделала попыток перебраться за стену. Люди ее или не интересовали, или она их не чуяла.

Но несколько раз она ходила туда-сюда зигзагами, и трижды на какое-то время останавливалась, словно вросшая в землю.

«Она слушала меня, – говорил он. – Зуб даю, слушала. Может, она видеть вообще не может?»

Малютин закрыл глаза. И ему тоже казалось, что она слушает. Напряженно слушает. Он помнил, как пульсировали желтые и зеленые краски в бинокле, который он чуть не выронил из руки.

В какой-то момент, как рассказал уже второй караульный – Джигит, это нечто еще ненадолго приблизилось к стене, потом резко повернуло и ушло на запад, в сторону шоссе. Видимо, открытые пространства нравились ему больше.

Последний его тоскливый вой, уже издалека, они услышали, когда время приближалось к полуночи.

Биолог сидел на расстеленном спальном мешке в углу и от вынужденного безделья начал набрасывать дневниковые записи в блокноте. Писал о последних днях, а иногда, по памяти, – о давних. Короткими заметками, тезисами, даже одними оглавлениями, которые могли бы сделать честь фельетонисту провинциальной газеты: «Случай в шашлычной», «Адские гончие», «Тварь из болота». Может, как раз журналистом ему и следовало бы стать в прошлой жизни. По крайней мере, к разгадке тайны этого места он подошел совсем как журналист. Или детектив.

Как-то незаметно, положив под голову свой блокнот, даже не залезая в спальный мешок, а лежа поверх него, Николай погрузился в сон. Снился ему зеленый остров, который омывали синие волны незнакомого океана. По небу носились разноцветные попугаи, а раскидистые пальмы качали своими головами в такт звукам прибоя.