– Вон отсюда!

– Антиопа, послушай…

– Вон! Чтобы я тебя здесь больше не видела!

– У меня, в конце концов, абонемент. До конца месяца…

– Подотрись своим абонементом!

Ругаются, со злорадством подумала Ипполита. Все, конец пижону. Был да сплыл, больше не увидим. Скандал пижона с мамочкой – так амазонки за глаза звали Тезея с Антиопой – скрашивал Ипполите печальную судьбу уборщицы. Нанять профессионального клинера – лишние расходы, а зал и так едва сводил концы с концами. Сегодня уборка зала была за Ипполитой, а если Ипполита и ненавидела что-то лютой ненавистью, так это наведение чистоты.

Да, еще пижон. Пижона она ненавидела больше.

Присев на корточки у беговой дорожки, Ипполита выгребла из-под нее пыль: серую, недельной давности. Влажная губка заскользила по полотну, убирая следы от капель пота и напитков. Распылитель с дезинфицирующим раствором ждал своей очереди. По мнению Ипполиты – и вопреки инструкции – дорожка не заслуживала такого тщательного обслуживания, но здесь располагался первый ряд партера, откуда супер-шоу «Ссора влюбленных» было как на ладони, а значит, здесь имело смысл задержаться.

– Антиопа, я все объясню…

– Стерве своей объясняй! Прокурорше!

– Ну что за ерунда…

– Отваливай!

Рабочий день закончился. Вообще-то Ипполите следовало бы начать с санузлов и душевой – к обработке инвентаря приступали в последнюю очередь – но в душевой мылись девочки. Ждать без дела? Мамочка выгонит, как пить дать, а разъяренная мамочка еще и наподдаст, не побрезгует. Ипполита не возражала бы насчет того, чтобы мамочка ей наподдала, но только наедине, в уютной, располагающей к интиму обстановке. Своим появлением в зале пижон сорвал далекоидущие Ипполитины планы, и пропустить изгнание пижона из тренажерного рая – о, на это Ипполита не согласилась бы даже за титул «Госпожа Олимпия».

Начнем с инвентаря, а там как карта ляжет. Уборщица для мамочки – мебель, авось, не заметит.

– Антиопа, я был занят.

– Козел!

– Ну честно, я был очень занят…

– Козёл!!!

– Хочешь ударить меня? Ударь, я согласен…

– Он согласен! Руки об него марать…

– Антиопа…

– Не трогай меня!

Вот-вот, согласилась Ипполита, прыская на дорожку из распылителя. Нечего грабли к мамочке тянуть. Мамочка добрая, я бы так точно ударила. Если просят, надо съездить по морде. По наглой морде, так, чтобы кровью умылся, говнюк. Мамочку обижают? Ипполита тут, Ипполита утешит…

Она задрала голову, изучая расположенные под потолком вентиляционные короба. Интерес был чисто академический: лезть на верхотуру Ипполита не собиралась. Короба чистили профессионалы – тут Антиопе приходилось раскошеливаться – со специнвентарем для сухой чистки труб и коммуникаций на высоте. Но оставлять беговую дорожку не хотелось, а так, с задранной головой, Ипполита вроде как была при деле.

– Не трогай, говорю!

Мамочка замолчала. Быстрым шагом человека, блуждавшего в лабиринте и вдруг увидевшего прямой путь к выходу, Антиопа подошла к гантельной стойке. Долго смотрела на облупившееся покрытие, словно пятно ржавчины было шедевром мировой живописи, затем взяла пару гантелей – такой вес она в шутку звала «банкетом для трех пучков дельтоидов»: восьмой жим идет с трудом, девятый невозможен – и села на наклоную скамейку.

Раз.

Два.

Три.

– Антиопа, перестань. Ну что ты как маленькая…

Четыре.

Пять.

И гантелью пижону по башке, размечталась Ипполита. А потом со мной в душ. Девчонки как раз уйдут…

Шесть.

Семь.

– Антиопа, это смешно…

Восемь.

Девять.

Это не смешно, ахнула Ипполита. Это совсем не смешно!

Десять.

Борец, пижон не понимал, что видит. Борцы, они наглухо отбитые. Без хорошего тренера они себя лишними весами в хлам угробят, а не весами, так повторениями. Это надо прекратить, решила Ипполита. Еще не хватало, чтобы мамочка порвалась.

Одиннадцать.

– Мама, заканчивай!

Бросив уборку, Ипполита уже шла к мамочке, когда Антиопа из верхней точки одиннадцатого жима швырнула гантели себе под ноги. У Ипполиты от удивления захватило дух. Никогда мамочка так не поступала; хорошо еще, гантели не упали ей на колени, или того хуже, на пальцы ног – грохнулись об пол и откатились в сторону.

– Мама, ты рехнулась?

– Антиопа!

Антиопа встала со скамейки. Вопли пижона ее не беспокоили, крики Ипполиты – тоже. Казалось, мамочка в зале одна-одинешенька. Глаза Антиопы увлажнились, заблестели, на лбу выступили капельки пота. Губы выпятились, набрякли. Они непрерывно шевелились, будто Антиопа жевала жвачку. Вернувшись к гантельной стойке, мамочка взяла новую пару – наугад, как показалось Ипполите – и прямо там, у стойки, занялась разведением гантелей стоя, прокачивая средние дельты и трапеции.

Никогда, ужаснулась Ипполита. Никогда раньше мама не делала два этих упражнения подряд. Это что, нервный срыв? Из-за пижона?! Да гори он синим пламенем!

– Вызывай скорую!

– Что?

Сперва Ипполита не поняла, что пижон обращается к ней. Обращается? Командует, гад!

– Звони в скорую помощь! Ей нужен врач!

– Сам звони!

– Ты ее не остановишь! Звони, я буду держать…

Когда пижон кинулся к мамочке, мамочка врезала ему гантелью. Мечта Ипполиты сбылась – и, что странно, это вовсе не обрадовало Ипполиту. Открыв рот, не чуя под собой ног, словно ребенок, встретившийся с кромешным ужасом, рыжая оторва следила за тем, как пижон ныряет под убийственный снаряд, возникает у мамочки за спиной – и просовывает, чтоб он сдох, грабли маме под мышки. Ладони пижона сомкнулись на затылке Антиопы, отдавливая голову вперед. Ипполита никогда не слышала про «двойной милон», самый травмоопасный из разрешенных приемов в мужской борьбе – в женской «двойной милон» запретили – и не представляла, что есть на свете человек, способный противостоять мускулатуре плеч и спины мамочки. Пожалуй, не смог бы и пижон, но где пасует сила, берет хитрость. Была это подсечка или другая уловка, Ипполита не знала, но мамочка упала на колени и выронила гантели.

Пижон упал рядом. Он держал и кряхтел, кряхтел и держал, и гнул Антиопу к полу. При всей мышечной массе Ипполиты с такой работой рыжая бы не справилась.

– Врача! Шевелись!

– Девчонки!

Из душевой посыпались девчонки в чем мать родила. Увиденого им хватило с лихвой. Пижон давит мамочку? Ипполита зовет на помощь? Вопя и толкаясь, помощь ринулась вперед: голая, мокрая, бешеная. Прыгали груди, лоснились бедра, играли чудовищные мышцы. Первой неслась Мирина, она же первой и повисла у пижона на загривке. Второй была Ипполита, третьей – Меланиппа, та еще громадина, дальше все скопом, без разбору: Аэлла, Протоя… На полу ворочалась, рычала и ревела куча мала́ – каша, сбегающая из кастрюли. Раздувались ноздри: острый запах пота, мыла и гелей для душа выедал из воздуха последний кислород, ничего не оставляя для человеческих легких. Рухнула гантельная стойка, снаряды раскатились по залу: в углы, под беговую дорожку. Ипполите с размаху приложило по ребрам литой «десяткой», но рыжая лишь прохрипела грязное ругательство.

Адреналин хлестал фонтаном, боль откладывалась на потом.

Пижон вырывался с отчаянием смертника. Трижды он разбрасывал амазонок, словно медведь – свору охотничьих псов, и трижды девчонки валили его обратно на пол. В последний раз Ипполите удалось оседлать лежащего пижона. Обеими руками она вцепилась мерзавцу в глотку; ей на спину навалилась тяжеленная Меланиппа, толкнула вперед, помогая, а может, мешая душить, и Ипполита близко-близко увидела лицо пижона, как если бы собралась с ним целоваться, и даже не только целоваться. Это было лицо человека, только что принявшего трудное, неприятное, но жизненно важное решение. Чем-то новое лицо пижона напомнило Ипполите лицо мамочки, когда та пошла к гантельной стойке. В следующую секунду пижонская ладонь со всей оглушительной дури врезалась Ипполите в подбородок, и рыжая оторва откинулась назад, больно прикусив язык. Взвыла Меланиппа – кажется, Ипполитин затылок сломал ей нос. А пижон уже бил, бил, хлестал наотмашь, пинал чужие колени, всаживал в девчонок локоть тверже камня, не смущаясь тем, что уязвимые женские груди сминаются под его чертовыми локтями – лишь сейчас, грудой тряпья валяясь под кардиотренажером и плюясь кровью, Ипполита сообразила, что до сих пор пижон не ударил никого из амазонок, ограничиваясь борьбой.

– Дуры! Дуры! Вы же ее убиваете!

Кого, не поняла Ипполита. Тебя? И тут она увидела мамочку. Бог ее знает, когда Антиопа высвободилась из-под кургана своих спасительниц, но сейчас мамочка стояла у окна, равнодушная к драке. Обеими руками она держала гриф штанги для пауэрлифтинга, как если бы закончила тягу и готовилась к подрыву – и раз за разом, с методичностью исследователя, проводящего важный эксперимент, ударяла себя в низ живота двадцатикилограммовой махиной.

– Мама, – простонала Ипполита. – Что ты делаешь?

Антиопа не ответила. За миг до того, как пижон прорвался к ней, она выронила гриф и упала ничком прямо на хромированное, сделанное из вольфрамовой стали орудие пытки, даже не попытавшись смягчить падение, выбросив руки перед собой. Так падают тряпичные куклы и мертвецы. Ипполита ожидала вопля или хотя бы стона, но ничего не услышала.

Пижон стащил мамочку с грифа, перевернул на спину. Антиопа мелко вздрагивала, стучала зубами. На губах ее выступила пена.

– Врача!

Ипполита достала вайфер из кармана шортов. Каждое движение отдавалось в мозгу фейерверком боли, прокушенный язык распух лежалым трупом на жаре́. Увы, одетыми в зале были только Ипполита с пижоном, а пижон делал мамочке непрямой массаж сердца, и значит, рассчитывать, что врача вызовет он, не приходилось.

– Шко’аа?

– Вы куда звоните? Вы пьяны?

– Шко’аа помошшш? К’уб «Амасонкы-ы-ы», Пи’ейская шемь-а…

– Клуб «Амазонки»? Что там у вас?

– Мама! Мама уми’ает!..

– Выезжаем, – деловито откликнулась диспетчер. – Ждите машину.

– Это я виноват, – пижон сидел над затихшей Антиопой. Обхватив руками голову, он раскачивался из стороны в сторону. Дурацкая прядь волос мокрой тряпкой свисала вниз. – Это я, я виноват…

– Ты не вино’ат…

– Третий раз подряд! Мог бы догадаться…

– Не вино’атый ты…

Тезей, вспомнила Ипполита. Его зовут Тезей.