РЕЧЬ НА ВЕЧЕРЕ ШКОЛЫ ДЛЯ РАБОЧИX

Леди и джентльмены! Право же, нехорошо с вашей стороны лишать меня дара речи, когда я еще и слова сказать не успел; но если бы я и мог, я не стал бы благодарить вас за оказанную мне честь и за такой теплый, великодушный прием, ибо, даже найдись у меня на это силы, моим первым желанием все же было бы — отбросить все личные соображения и думать только о высокой цели и назначении этого многолюдного собрания, о благородных задачах этого учреждения, о его славной, вдохновляющей истории, о крутом и трудном пути, так мужественно им пройденном, и о широком поприще, которое простирается перед ним и на котором оно сможет приносить все больше пользы. (Приветственные возгласы.} Моим первым желанием все же было бы — обменяться с вами, как с членами единой сплоченной семьи, поздравлениями по поводу того, как быстро растет и набирается сил это здоровое, крепкое детище здорового, крепкого народа. Моим первым желанием все же было бы — даже будь у каждого из вас в сто раз больше рук, чем здесь присутствует человек, мысленно пожать все эти руки (возгласы)… впрочем, да позволено мне будет добавить, все, кроме тех, — а их здесь немало, — с которыми я, поскольку человеческие слабости мне не чужды, предпочел бы обойтись более нежно. (Смех, аплодисменты.)

Когда я имел честь впервые снестись с вашими устроителями по поводу сегодняшнего торжества, я тешил себя тщеславной мыслью, что мне, возможно, придется выражать соболезнование или хотя бы проявлять заботливое участие ведь когда принимают у себя гостя в несчастливую пору, ему легко бывает растрогать и взволновать хозяев своими речами, и я, признаться, рассчитывал произвести на вас очень и очень сильное впечатление. Но стоило мне познакомиться с печатными документами, которые тогда же были мне показаны и с которыми все вы тоже более или менее знакомы, как эти мои надежды развеялись в прах, и у меня не осталось никакого утешения, если не считать того чувства радости и торжества, о котором я уже упомянул. Ибо что же я обнаружил, проглядывая краткие отчеты о быстрых победах над невежеством и предрассудками — бескровных победах, не скрепленных никакими договорами, если не сникать священного договора, по которому за каждым человеком, каковы бы ни были его взгляды и как ни скромно его положение, признается справедливое право стремиться к умственному и нравственному совершенствованию и иметь какие-то возможности для достижения этой цели? (Громкие крики одобрения.) Я обнаружил, что в 1825 году неким злонамеренным смутьянам взбрело в голову учредить в Ливерпуле вредоносное, опасное, богопротивное и крамольное заведение, именуемое Школой для рабочих (возгласы одобрения); что в 1835 году, после того как Ливерпуль, несмотря на эти их козни, довольно в общем благополучно просуществовал еще десять лет, был заложен первый камень просторного нового здания; что в 1837 году оно было открыто; что потом его в несколько приемов значительно расширили; что в 1844 году вот оно стоит нерушимо — одно из прекраснейших общественных зданий прекрасного города. Враги его умолкли; питомцы его, трудясь на разных полезных поприщах, применяют солидные практические знания, полученные в его стенах; число его членов перевалило за 3000 и обещает достигнуть по меньшей мере 6000; его библиотека содержит 11000 томов, и сотни книг из нее ежедневно расходятся по домам читателей; штат его учителей и служащих насчитывает полсотни человек, а в его отделениях преподают самые разнообразные предметы, и более и менее сложные, применительно к роду труда, средствам, потребностям и удобствам чуть ли не всех сословий и состояний. Я побывал здесь нынче утром и обнаружил в ваших просторных залах множество чудес, какие творит природа в воздухе, в лесах, в пещерах и в море; множество замысловатых машин, изобретенных наукой для лучшего познания других миров и для более счастливой жизни в этом мире; множество более хрупких произведений искусства, изготовленных из бренного камня, сугубо бренными руками, однако бессмертных в своем воздействии на человека. Имея в своем распоряжении такие средства, столь превосходно используемые, столь доступные для столь многих, ваши руководители могут с полным правом заявить, как они и сделали в одном из своих отчетов, что успех этого учреждения намного превысил самые смелые их ожидания. (Приветственные возгласы.)

Однако, леди и джентльмены, как сказал тот самый философ, чьи слова они цитируют, — как Бэкон, в подтверждение того, сколь удивительные последствия проистекают из мелочей и самых ничтожных явлений, заметил, что влияние магнита впервые было обнаружено не в куске железа, а в мелких железных стружках, — так и они вправе сказать, что, объединяясь, дабы основать учреждение, ныне достигшее столь величественных размеров, они затевали дело, полного расцвета которого они и сейчас еще не могут себе представить. Каждый, кто лично убедился в достоинствах этого учреждения или же сам в нем обучался, несет полученное им благо в то общество, в котором он вращается, и помещает его под сложные проценты; и никто не может предсказать, какую огромную сумму оно в конечном счете составит. (Возгласы одобрения.) Леди и джентльмены, так же как священнослужитель, чье имя числится в списках ваших почетных членов, — как этот великодушный, с широкими взглядами человек, который однажды обращался здесь к вам в духе его сана и его Великого Учителя, так и я с этого своего места, как с высокой башни, вижу впереди то время, когда великие и малые мира сего, богатые и бедные, будут помогать друг другу, исправлять друг друга и просвещать. (Аплодисменты.).

Я понимаю, леди и джентльмены, что здесь, в этом учреждении с его 3200 членами, у каждого из которых найдется по меньшей мере 3200 собственных доводов, — здесь не место выступать в защиту школ для рабочих или затевать споры с теми, кто против них возражает или возражал в прошлом. С тем же успехом можно было бы спорить по этому поводу с невежественными дикарями, чей образ жизни вы имели возможность наблюдать в прошлом году; вернее, я даже склонен полагать, что дикари эти не в пример более разумны. К тому же, если эта школа сама по себе не служит достаточным ответом на все такие возражения, то, значит, никакие факты или доводы, человеческие или божеские, вообще никого убедить не могут. (Правильно!) Не буду я останавливаться и на тех сторонах существования этой школы, которые больше всего поразили меня, когда я читал ее документы; однако я не могу не отметить, что меня (как и всякого, кто прочел бы эти документы впервые), особенно удивила и порадовала необычайная щедрость некоторых джентльменов, пожертвовавших на нее средства. (Приветственные возгласы.)

Не последним из преимуществ этой школы — и уж во всяком случае, не последним из ее преимуществ для общества — я считаю то, что отцы, при условии ежегодного взноса в одну гинею, могут отдавать сюда своих несовершеннолетних сыновей, а хозяева, уплачивая в год совсем уже скромную сумму — всего пять шиллингов, — точно так же могут отдавать сюда своих подмастерьев. И еще, леди и джентльмены, не могу выразить, с каким удовольствием я узнал из превосходного, судя по всему, отчета в ваших местных газетах о собрании, недавно состоявшемся здесь с целью основания при этом же учреждении школы для девочек. (Возгласы одобрения.) Это — новая, интереснейшая глава в истории подобных учреждений; она свидетельствует как о галантности, так и о дальновидности руководителей данной школы, и мне хочется, слегка изменив слова Бернса, сказать, что

Едва ли найдется разумный человек, который не согласится с тем, что лучшие наши наставницы, те, к чьим поучениям мы чаще всего прислушиваемся, должны и сами быть хорошо обучены; и уж конечно, воспитывать с одной стороны хороших мужей, а с другой хороших жен — это самый разумный и самый прямой путь к созданию более совершенного молодого поколения. (Громкие одобрительные возгласы.)

Эти соображения, а также картина, которую я вижу перед собой, естественно побуждают меня поговорить о наших дамах. Я полагаю — и вы, не сомневаюсь, согласны со мной, — что их следует принимать в члены этого учреждения в возможно большем количестве и на самых льготных условиях; и позвольте мне, дорогие дамы, сказать вам, как умно было с вашей стороны обратить свое благосклонное внимание на это учреждение (одобрительные крики), ибо там, где распространяется свет знания, где яснее всего понимают, что есть красота и добро и чем можно искупить человеческие пороки и заблуждения, — там лучше всего сумеют оценить ваш нрав, ваши добродетели, ваше обаяние, самые высокие ваши достоинства, и там вам с гордостью будут платить дань преданности и уважения. (Громкие аплодисменты.) Поверьте мне, самое яркое освещение — самое для вас выгодное; и каждый луч, что падает на вас у вашего домашнего очага от любой книги или мысли, обретенной вами в этих стенах, поднимает вас ближе к ангелам в глазах того, кто вам всех дороже. (Возгласы одобрения.)

Леди и джентльмены, я не стану больше отнимать у вас время, ведь все мы предвкушаем удовольствие послушать и других ораторов, а также те музыкальные номера, которые в этом обществе служат разумным развлечением и отдыхом от более серьезных занятий. Я убежден, что, поскольку мы здесь находимся, все мы искренне заинтересованы в улучшении нравов и просвещении умов и все обязуемся, каждый по мере своих сил, знакомить других с этим полезным учреждением и честно высказываться в его поддержку. Тем, кто еще остается за его стенами, имея, однако, средства на то, чтобы пополнить ряды его ревнителей, мы говорим в духе дружелюбия и терпимости: «Приходите, убедитесь сами. «Оставь сомненья, всяк, сюда входящий!» Если вам самим посчастливилось получить хорошее образование и школа эта вам не нужна, — тем больше у вас оснований сочувствовать стоящим ниже вас. Под этим кровом мы обучаем людей, чья деятельность будет протекать — на благо или во вред другим — во всех кругах общества. Если здесь, где столько разных людей приобретают столько разных познаний, чтобы затем из одной общей отправной точки разойтись по стольким разным дорогам (так же, как все они, разными путями, идут к одной общей цели), — если уж здесь не будет взаимной терпимости между классами, то где же еще можно усвоить этот великий урок? Мы знаем, что различия в благосостоянии, в общественном положении, в способностях неизбежны, и мы их уважаем; но мы хотим дать всем без изъятия возможность выбрать патент на один вид знатности и определим мы его словами великого, ныне здравствующего поэта, который, сознавая свою высокую миссию, использует свой большой талант для общего блага:

[Овация. Один из членов общества поет «Плющ зеленый» (слова Диккенса, «Пиквик», глава 6), Затем играет пианистка мисс Уэллер. Шутки по этому поводу, Диккенс назвал ее своей крестницей. После еще нескольких речей и музыкальных номеров Диккенс передает председательские обязанности председателю совета. Предлагается вынести благодарность Диккенсу. Новая овация. Затем Диккенс выступил снова.]

Вы вознесли меня на такую вершину радости, что я и впрямь оказался в том горестном положении, которое в шутку описал, начиная свою речь. Поверьте, поверьте мне, что это я должен чувствовать себя в долгу перед вами, ликовать и гордиться, — что быть связанным с таким учреждением, как ваше, для меня великое счастье. Это награда, которой я горжусь, которую ценю чрезвычайно — те, кто знает меня, не сомневаются в этом. Я счел бы для себя постыдным, счел бы великим упущением со своей стороны, если бы не заставил всех моих детей, когда они вырастут, пенить и уважать такие учреждения, как школы для рабочих, и всемерно их поддерживать. И я это сделаю. (Аплодисменты.)

Что касается одного пункта, о котором упомянул красноречивый джентльмен, только что к вам обращавшийся, а именно — возражения, нередко выдвигавшегося против подобных учреждений, что они будто бы способствуют стиранию общественных различий и недовольству людей тем положением, какое выпало им на долю, — то позвольте сказать вам, что, по зрелом размышлении, я пришел к выводу, что в Англии этого опасаться нечего. Границы между слоями общества у нас так четко обозначены и пересечь их так трудно, что я ни в коей мере не опасаюсь таких последствий. (Аплодисменты.)

По тому пути, каким я шел до сих пор, тем заслужив ваше одобрение, я буду следовать и дальше, пока я жив и пока бог дает мне здоровья; но боюсь, что одного качества, за которое мои книги удостаивались похвалы, а именно сердца, — им отныне будет недоставать. Уже входя в эту комнату, я почувствовал, что готов потерять свое сердце; еще сильнее я почувствовал это, когда поднялся на галерею, а последние остатки моего сердца остались в этом фортепиано (указывая, на инструмент, на котором играла мисс Уэллер. Смех и возгласы.) Леди и джентльмены, спокойной ночи. Позвольте мне, в виде исключения, процитировать самого себя и сказать словами, содержащимися в маленькой книжке, о которой поминают так часто и так благосклонно: «А теперь нам остается только повторить за Малюткой Тимом: да осенит нас всех господь своей милостью».