Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 39. Воспоминания фаворитки
Назад: XCIII
Дальше: ХСV

XCIV

Плавание продлилось около трех месяцев, после чего мирный договор был подписан. И весьма кстати: Нельсон в самом деле был серьезно болен.
Семнадцатого октября он писал мне:
"Мой возлюбленный друг, хотя мое недомогание не представляет никакой опасности, оно противится всем лекарствам, которые мне прописаны, и должен признаться, что все это меня изрядно замучило. Похоже, будто я проглотил свой насморк, но не переварил его и он остался у меня в утробе. Хотел бы я, чтобы господа из Адмиралтейства почувствовали то же, что я, но так как у них, по-моему, нет утробы, подобные пожелания бесполезны. Я провел прескверную ночь, но Ваши милые письма и письма сэра Уильяма доставляют мне большое утешение.
Я положительно решил не суетиться по возвращении в Лондон; мне ничего не нужно, кроме только возможности обосноваться в загородном доме вместе с вами, мои дорогие друзья!"
Хотя это письмо следовало отнести к разряду официальных, оно меня тем не менее обеспокоило: эти фразы, отрывистые и, если можно так выразиться, словно бы подрагивающие, казалось, говорили о том, что писавшего трепала лихорадка.
Двадцать третьего октября Нельсон прибыл в Мертон-Плейс. Я просила сэра Уильяма разрешить, чтобы миссис Томсон со своей маленькой Горацией поселилась в одной из пристроек; зная привязанность Нельсона к крестнице, сэр Уильям тотчас согласился; впрочем, дом ведь и принадлежал Нельсону, а не ему.
Я была в полном восторге, когда, едва успев обнять нас, Нельсон спросил о своей крестнице и пожелал, чтобы его немедленно провели к так называемой матери Горации; однако и подлинная мать была здесь, рядом и не упустила ни одного слова, движения, взгляда. Радость Нельсона была моим триумфом.
Двадцать девятого числа того же месяца Нельсон занял свое место в палате лордов; он, насколько то было возможно, оттягивал эту церемонию, находя ее очень нудной. Так как он был виконтом, его вводил туда и патронировал виконт Сидней.
Мы очень приятно провели зиму, то в поездках в Мертон-Плейс, уединенность которого нравилась Нельсону, то в балах, званых вечерах и празднествах на Пикадилли. Сэр Уильям принимал у себя многих, а коль скоро милорд жил с нами, у нас постоянно гостил и кто-либо из членов его семейства. Должна заметить, что все эти люди, после смерти Нельсона не показывавшие глаз и не желавшие меня знать, при его жизни были полны самой любезной предупредительности.
В начале лета 1803 года мы, лорд Нельсон, его брат, сэр Уильям и я, совершили путешествие по Уэльсу. Но в Блинхейме мое самолюбие подверглось жестокому испытанию: знатное семейство, жившее в местном замке, выказало мне явное презрение. Нельсон не скрыл, что его глубоко задевает столь непочтительное обращение со мной. Он отказался от прохладительных напитков, предложенных нам, а я сказала достаточно громко, чтобы быть услышанной:
— Будь я королевой, после Абукира я бы пожаловала Нельсону княжество, причем настолько прекрасное, чтобы Блинхейм не мог считаться даже его огородом.
Зато во всех празднествах, что давали в честь моего героя муниципалитеты, города или общественные собрания, мне неизменно удавалось проявить свои таланты трагической актрисы и певицы, тем самым придавая этим торжествам новый блеск и очарование; не только общая молва, но и суждения провинциальных газет свидетельствуют, что я тогда в самом деле добивалась успеха.
В начал: сентября мы возвратились в Мертон, где провели почти всю зиму.
Как я уже говорила, сэру Уильяму давно нездоровилось, но в начале марта 1803 года его недомогания приняли более серьезный оборот, и наконец, он слег, заболев по-настоящему тяжело. Мы тотчас увезли его в Лондон и окружили самым заботливым уходом, но наука оказалась бессильна против старости — ему было семьдесят два. Он все более слабел, и вот 6 апреля нам обоим, Нельсону и мне, пришлось преклонить колена у его изголовья, чтобы принять его последний вздох.
Сэр Уильям умер как добродетельный человек, которому не в чем было себя упрекнуть. За несколько минут до своей кончины он пожал руку Нельсону и слабым, но исполненным душевного спокойствия голосом произнес:
— Храбрый и великий Нельсон, наша дружба, хотя ей уже много лет, никогда не омрачалась ни единым облачком, и, умирая, я горд тем, что Господь послал мне такого друга. Надеюсь, что благодаря вашей поддержке Эмма сможет обрести справедливость у министров; вы ведь лучше, чем кто-либо другой, знаете, сколь многое она совершила для своей страны, и вы напомните им об ее заслугах. Окажите покровительство моей дорогой жене, и пусть Бог в свою очередь окажет вам свое покровительство, благословит и пошлет вам победу во всех сражениях!
Потом, обратившись ко мне, он произнес:
— Моя несравненная Эмма, вы никогда не оскорбили моих чувств ни помыслом, ни словом, ни делом. Позвольте же мне от всей души поблагодарить вас за все те доказательства любви и преданности, что я получил от вас за десять лет нашего счастливого союза.
Потом, сделав последнее усилие, сэр Уильям соединил наши руки, из его груди вырвался глубокий вздох, и он скончался.
Я оплакивала сэра Уильяма, и скорбь моя была искренней. Он дал мне то высокое положение, какое я занимала при дворе, ему я была обязана той ролью, какую мне выпало там сыграть. Может быть, для моего вечного спасения было бы лучше, если бы я осталась в своей прежней скромной доле, в бедности и безвестности, но эти мысли, что ныне так занимают меня, тогда даже не пришли мне в голову.
Сэр Уильям не сомневался, что благодаря высокому покровительству Нельсона я получу право преемственности на его пенсион, составлявший полторы тысячи фунтов стерлингов; он знал, что Нельсон приобрел для меня Мертон-Плейс, приносивший около пятисот фунтов дохода, таким образом, он полагал, что оставляет меня богатой, передавая мне по завещанию еще семьсот пятьдесят фунтов стерлингов годовых; и в самом деле, три эти ренты, взятые вместе, обеспечили бы мне приблизительно тысяч семьдесят дохода, если считать во франках.
Однако от надежд на министерский пенсион пришлось вскоре отказаться. Несколько демаршей, которые предприняла я и сам Нельсон, не удостоились ответа. Неспособный надолго оставить меня в сомнительном положении, Нельсон тогда оформил акт мнимой продажи мне Мертона и выделил мне ренту в тысячу двести фунтов стерлингов, что вместе с Мертоном и деньгами, завещанными сэром Уильямом, давало мне шестьдесят тысяч франков.
По одному из условий завещания сэра Уильяма, написанного за неделю до его смерти, Нельсон получил от него в подарок мой очаровательный миниатюрный портрет, выполненный на эмали. Я же преподнесла ему золотую цепочку, и с тех пор он постоянно носил ее на шее, а медальон — у сердца.
Но что меня удивило и глубоко опечалило, так это поведение лорда Гринвилла, племянника сэра Уильяма. Этот человек, так меня любивший, что думал, будто, потеряв меня, он сойдет с ума, стал одним из моих самых ожесточенных преследователей. Через месяц после смерти своего дяди он заставил меня покинуть принадлежавший ему дом.
Тогда Нельсон, видя, что у нас нет более своего жилища в Лондоне, нанял себе дом, совершенно отдельно от меня: то была большая жертва, которую он принес моей репутации и мнению света; но на то, чтобы отказаться от нашего совместного житья в загородном поместье, у него мужества не хватило.
Я же я в свою очередь сняла дом на Клерджес-стрит.
К несчастью, через несколько недель после этого новоселья судьба лишила меня поддержки и близости моего благородного друга: его послали командовать Средиземноморским флотом.
Это было большой честью, но вместе с тем и большим горем для меня. Ведь мы не расставались целых полтора года, я привыкла к этой жизни вдвоем, и вот нам пришлось прервать ее, причем ради новой войны, еще более ожесточенной, чем прежде! Я бы сказала, что надежды на мир, которые все питали так долго, рухнув, еще более усилили взаимную ненависть Франции и Англии.
Отчаяние Нельсона было тем сильнее, что я снова, уже во второй раз, ждала ребенка.
Прежде чем расстаться, мы поклялись друг другу, что наш союз нерушим навеки, и он дал мне золотое кольцо, которое я с тех пор носила на пальце вместо кольца сэра Уильяма.
В конце июля я получила от него такое письмо:
"Моя возлюбленная Эмма, я уже посылал Вам весточки из разных мест, но лишь затем, чтобы сообщить, что "я здесь ’’или "я там-то ", поскольку не было времени сказать Вам больше. К несчастью, мне, по-видимому, не удастся слать Вам письма иначе, нежели морем, то есть на маленьких судах, которые адмирал предоставляет в мое распоряжение; таким образом, часто писать не удастся.
Наш путь из Гибралтара на Мальту был непомерно долог; на него ушло ни много ни мало 11 дней, и только 26-го мы дошли до Капри, где я дал приказ, чтобы фрегат, доставивший мистера Эллиота в Неаполь, присоединился ко мне.
Шлю Вам копии посланий короля и королевы; я был ужасно удручен, не найдя там ни словечка для Вас; впрочем, может быть, дело просто в том, что это чисто политические письма.
В письме королеве я сообщал ей следующее:
"Я расстался следи Гамильтон 18 мая; она по-прежнему так привязана к Вашему Величеству, что, я уверен, отдала бы свою жизнь, чтобы спасти Вашу. У Вашего Величества никогда не было более искренней и преданной подруги, чем Ваша дорогая Эмма. Конечно, Вы должны были с огорчением узнать, что сэр Уильям оставил ее не в таком материально обеспеченном положении, как то позволяло его состояние. Все свое добро он разделил между своими родственниками, но леди Гамильтон, тем не менее, чтит его память ".
Надеюсь, дорогая Эмма, что королева напишет Вам непосредственно; если же она окажется столь неблагодарной, чтобы забыть Вас, я буду молить Бога, чтобы и он забыл ее; но Вы ведь тоже считаете — не правда ли? — что она неспособна когда-либо Вас забыть. Сейчас ей самое время дать Вам доказательство своей любви. Не показывайте копий писем короля и королевы никому, кроме наших самых близких друзей.
Король в печали и почти не покидает Бельведер; наш новый посол мистер Эллиот не видел ни его, ни королевы с 17-го числа, то есть со дня своего прибытия.
Между тем он должен быть им официально представлен 22-го.
Я убежден, что этот ничтожный корсиканец задумал захватить Неаполитанское королевство, поэтому я посоветовал генералу Актону не подвергать долее королевское семейство риску попасть в руки врага.
Как Вы понимаете, я вынужден очень спешить, чтобы скорее присоединиться к эскадре, стоящей у Тулона…"
"Июль 1803 года.
Я приближаюсь к Тулону, готовясь разгромить французов. У нас наготове семь линейных кораблей, пять фрегатов и шесть корветов; через неделю мы получим подкрепление — еще три-четыре корабля.
Вы можете себе вообразить, милая Эмма, как я счастлив всякий раз, когда получаю одно из Ваших милых пространных писем.
Благодарю Господа за то, что Вы не испытываете ни в чем нужды; будьте уверены, что, как только мне удастся раздобыть шесть пенсов, пять из них я буду отдавать Вам. К несчастью, Вы по опыту знаете, что в денежных вопросах на друзей надежда плоха, и Ваш здравый смысл, как я полагаю, учтет этот опыт.
Я положительно рассчитываю, что министр все же кое-что сделает для Вас, но, если и нет, на хлеб с сыром у нас всегда хватит. Будь благословенна независимость! Хотя пока мне не представилось случая существенно пополнить свой кошелек, было бы уж чересчур большим невезением, если бы за всю кампанию я не раздобыл средств, достаточных, чтобы расплатиться с долгами, а когда они выплачены, это немалое утешение.
Пока я не заговаривал с генералом Актоном о ренте с моего герцогства Бронте, но, как только буду уверен, что Неаполь останется в руках короля Фердинанда, я задам этот вопрос. Хотя, по правде говоря, особых надежд я на сей счет не питаю.
Судя по тому, что я слышал, король Фердинанд настолько подавлен, что охотно согласился бы отречься от престола в пользу своего сына, чтобы вернуться на Сицилию. Как Вы помните, сэр Уильям всегда полагал, что этот монарх кончит именно так".
Я привожу здесь письма Нельсона, вместо того чтобы продолжать рассказ о себе самой, ибо, по-моему, куда интереснее наблюдать человека, имевшего такое большое влияние на судьбы Италии и вновь оказавшегося в местах, где совершались такие примечательные события, чем следовать за мной, поддерживающей первые нетвердые шаги Горации на газонах Мертон-Плейс.
Итак, я продолжаю, вернее, продолжает Нельсон:
""Виктория ", в виду Тулона, 1 августа 1803 года.
Возлюбленная Эмма, Ваше письмо от 24 мая мне доставила "Феба ", и это произошло всего два дня тому назад. Вам нетрудно понять, что я испытал при виде и при чтении этого письма.
Я приветствую Ваши планы и выбор общества на будущую зиму и весну. Надеюсь, что буду достаточно богат, чтобы произвести в нашем милом Мертоне все необходимые усовершенствования; Вас это развлечет, а мне, я уверен, останется только восхищаться всем, что Вы будете делать, вплоть до задуманной Вами посадки смородины.
Мне пришлось перебраться на "Викторию теперь привожу все здесь в порядок. В настоящую минуту Харди занят тем, что вешает в моей каюте Ваш портрет и портрет Горации — они будут единственным ее украшением. Я смогу каждый день созерцать их, находя в том все новое очарование — больше мне ничего не нужно.
Что до новостей военных, то не ждите их от меня; мы здесь мало что знаем. Я по-прежнему боюсь, как бы Неаполь и даже сама Сицилия не угодили в руки французов. Однако все мои советы я даю в столь подробной и точной форме, что, если беда и стрясется, ее не смогут свалить на меня.
Королева Неаполя, как я сужу по ее печати на конверте, отправила письмо князю Кастельчикала. Мне она тоже написала; ее послание полно изъявлений благодарности за мои заботы о спасении королевства.
Король по-прежнему ведет жизнь затворника; он отказался принять французского генерала Гувьона Сен-Сира, приехавшего в Неаполь улаживать вопросы, касающиеся военной контрибуции. Думаю, что он уже совсем готов оставить Неаполь и удалиться на Сицилию, если французы позволят ему сделать это.
С величайшей нежностью вспоминаю всех обитателей Мертона.
Ваш всегда верный и любящий
Нельсон".
""Виктория ", в виду Тулона, 26 августа.
Эмма, моя возлюбленная, если я скажу Вам, что думаю о Вас без конца, днями и ночами, это будет еще недостаточно сильным выражением той любви, которую я к Вам питаю. Оторванный от Вас неумолимыми обстоятельствами, я всей душой принадлежу Вам, верьте этому!
Наша родина призвала меня исполнить мой долг перед ней, и, если я не откликнусь на ее зов, Вы же сами в час холодного размышления устыдились бы за меня, не имея более права сказать: "Вот человек, который спас Англию! Вот тот, кто первым идет в бой и последним покидает поле сражения!" И напротив, слава, какую я могу стяжать, озаряет и Вас — все скажут, говоря обо мне: "На какие только жертвы не идет он ради отечества! Даже решается покинуть самую очаровательную, самую совершенную женщину в мире!"
Поскольку Вы меня любите так же, как я люблю Вас, Вы меня поймете. Мое сердце принадлежит Вам, берегите его, возлюбленная моя! Я вернусь победителем, если так будет угодно Господу, и, что бы то ни было, имя мое останется незапятнанным. Я поступаю так не из тщеславия или жажды богатства — ни то ни другое не могло бы удержать меня вдали от всего, что дорого моему сердцу. Нет, я жертвую собой ради величия Англии, ибо такова воля Всевышнего.
Я Ваш, Ваш навсегда в этом мире и в вечности.
Нельсон".
Назад: XCIII
Дальше: ХСV