LXIV
Мария Каролина от природы отличалась отвагой и любила риск. Особенно ей нравилось, когда король проявлял трусость, а она в то же время показывала пример мужества. Хотя было очень душно и яростно дул сирокко — ветер, к которому любой неаполитанец относится как к своему личному врагу, она предложила нам с сэром Уильямом сесть в карету и двинуться, так сказать, навстречу опасности — по улице Марина к мосту Магдалины.
Сэр Уильям обладал хладнокровной смелостью истинного английского джентльмена, а там, где дело касалось науки, это свойство могло доходить до безрассудства. Таким образом, он с радостью согласился.
Ни в коей мере не разделяя ни научной любознательности своего супруга, ни капризной склонности королевы к авантюрам, заставлявшей ее сердце биться сильнее, я не могла отказаться быть с ними теперь, когда они оба готовились лицом к лицу встретить опасность, быть может воображаемую. Разумеется, с куда большей охотой я бы осталась и ждала событий, не стремясь соприкоснуться с ними вплотную. Но, движимая стыдом, я в свою очередь последовала их примеру.
Когда часы начали бить полночь, мы сели в карету, ждавшую нас под аркой дворца.
— К мосту Магдалины! — крикнула королева.
Кучер повиновался; мы пересекли площадь Кастелло, и, когда отзвучал двенадцатый удар, уже выехали на мол.
Ветер, дувший с берегов Африки, вдруг совершенно стих. Душный воздух, с трудом входивший в легкие, был насыщен запахом серы, и, несмотря на шум, производимый движением кареты, можно было расслышать подземный гул, что предшествует большим вулканическим катастрофам и распространяет во всей природе тревожное ожидание еще прежде, чем возникает собственно опасность.
Море волновалось, но то были не широкие пенные гребни, не валы, что набегают один за другим, как во время шторма, а словно кипение в котле, поставленном на огонь: оно брало начало на дне и затем поднималось к поверхности. Весь залив был охвачен этим бурлением и сверкал фосфорическим блеском, будто на него набросили огненный покров.
Луна плыла во влажной дымке. Она поднялась над вулканом в одиннадцать часов; начавшая убывать всего два-три дня назад, она всходила над кратером, похожая на гигантское ядро, пущенное в небо из некоей чудовищной мортиры.
Все нищее население Бассо Порто расползлось по своим норам, казалось вырытым под основаниями домов, и одиночество узких темных улочек, выходящих к набережной, нарушали только псы, тревожно блуждавшие на напружиненных лапах, словно уже чувствуя, как земля содрогается под ними, и жалобно воя на луну.
Я вцепилась за руку королевы.
— Что с вами? — спросила она. — У вас ладонь как лед!
— Мне страшно, — призналась я.
— Успокойте же вашу супругу, милорд, — сказала Мария Каролина сэру Уильяму, — ведь она близка к обмороку.
В это мгновение прохожий, закутанный в плащ, несмотря на удушающую жару, остановился и с удивлением стал смотреть на нашу карету. В самом деле, хотя с нами был сэр Уильям, кто бы ожидал встретить прогуливающихся дам в такой час, да еще в этом квартале.
— Королева Каролина, — произнес незнакомец, — вы искушаете Господа!
И он исчез в узкой горбатой улочке, что звалась виа деи Соспири дель Абиссо, то есть улица Вздохов-из-Бездны, ибо по ней приговоренные шли на смерть — именно вступая сюда, они впервые видели ждущий их эшафот.
— Боже мой, государыня, что это было? — вскричала я.
— Какой-нибудь якобинец, которого Ванни упустил из виду, — буркнула королева. — Он угрожает мне, потому что не в силах сделать большего.
Мы подъехали к мосту Магдалины, но, поравнявшись со статуей святого Януария, кони остановились, упорно отказываясь двигаться дальше.
Тщетно кучер нахлестывал их: они упрямились, вставали на дыбы, шарахались к парапету моста.
14*
— Государыня! Государыня! — закричала я, хватая королеву за руку. — Тот человек был не враг, скорее друг… Остановитесь! Не искушайте Господа!
— Да что с твоими лошадьми, Гаэтано? — спросила королева.
— Ума не приложу, государыня, — отвечал возница, — а только они ни за что не желают проехать мимо статуи святого Януария.
— Вы видите там впереди на дороге кого-нибудь или что-нибудь, способное их испугать?
— Я-то не вижу, государыня. Но животным иной раз видно такое, что человек не видит.
— Слышите, что болтает этот дурень? — обратилась королева к сэру Уильяму.
— Государыня, — возразил тот, — ваш кучер отмечает, не умея ее объяснить, одну из загадок природы. Известно со всей очевидностью, что во время солнечных затмений, землетрясений, при любых природных катаклизмах, наконец, инстинкт предупреждает животных об опасности прежде, чем человека может предупредить его разум. По всей вероятности, эта гора не замедлит сообщить нам что-то новенькое.
Везувий действительно словно бы только и ждал этого мгновения, чтобы дать волю своей ярости: ужасающий рев вдруг раздался из земных недр и резкий толчок заставил нашу карету откатиться назад.
Лошади заржали и, не двигаясь с места, покрылись потом, как вспенивается под ветром морская гладь.
— Государыня! — закричал кучер. — Государыня, говорил же я, что коням такое видно, чего я не вижу… Смотрите, смотрите!
И он показал пальцем на вершину горы.
Облако густого черного дыма вырвалось из кратера и стало подниматься вверх, словно огромная башня. Подобно трещинам, ее пронизывали молнии, сопровождаемые всякий раз грохотом, который напоминал залп батареи из сотни пушек.
Теперь уже королева, в свою очередь, сжала мою руку: в это сердце, отлитое из бронзы, начал проникать страх, а я была готова лишиться чувств. Сэр Уильям, напротив, пришел в восторг.
— Если ее величество непременно желает остаться здесь, — дрожащим голосом проговорил Гаэтано, — я умоляю немедля выйти из кареты. Еще немного, и я более не отвечаю за моих лошадей.
В это самое мгновение раздался мощнейший взрыв; страшный подземный толчок ужаснул нас, и мне показалось, что кругом все озарилось мерцающим сиянием.
— Во имя Неба, государыня, — воскликнула я, — вернемся! Вернемся!
Но королеве не пришлось утруждать себя, отдавая такое приказание. Кони, рванувшись с таким отчаянным безрассудством, что кучер не смог их удержать, развернулись и бешеным галопом ринулись с моста вниз, к набережной.
— Государыня, государыня! — кричал Гаэтано, тщетно напрягая все силы. — Они меня больше не слушаются!
— Что ж, положимся на милость Божью, — ответила королева.
Послышался новый взрыв, еще ужаснее прежних; я почувствовала, что дрожь пробирает меня до костей, и лишилась сознания от страха.
Когда я открыла глаза, карета стояла. Гаэтано изо всех сил удерживал коней под уздцы, вцепившись в повод у самых лошадиных морд. А находились мы как раз напротив уже упоминавшейся виа деи Соспири дель Абиссо.
В миг, когда карета готова была разбиться об угол набережной, тот самый человек, который крикнул королеве, чтобы она не искушала Господа, прыгнув, поймал вожжи и, рискуя попасть под копыта, сверхчеловеческим усилием остановил обезумевших животных.
Толчок был так силен, что Гаэтано скатился со своего места, но тотчас вскочил на ноги и схватил лошадей под уздцы.
Неизвестный, видя, что кучер справился со своей упряжкой, стал быстро удаляться и скрылся.
Я ничего этого не видела. Мне казалось, будто я пробуждаюсь ото сна. Королева поднесла к моему лицу флакон с нюхательной солью.
— Ах, благодарение Богу, — воскликнула я, приходя в себя, — ваше величество невредимы!
И я упала в объятия королевы, заливаясь слезами и покрывая ее поцелуями.
С моей стороны это выглядело весьма странным и объяснялось, вероятно, лишь тем, что королева имела надо мной такую власть, какую, как говорят, приобретает магнетизер над замагнетизированным: все то время, когда она была рядом, моя душа словно бы жаждала покинуть тело, чтобы слиться с ее душой.
Гаэтано вновь устроился на облучке; лошади, совсем успокоившись, будто по волшебству, безо всяких осложнений доставили нас во дворец.
Я была разбита вконец. Королева настояла, чтобы я отправилась в свою комнату, расположенную рядом с ее покоями, и легла в постель.
Сэр Уильям испросил позволения выйти на балкон дворца, чтобы оттуда еще понаблюдать за природным явлением. Мне думается, что ради того, чтобы разрешить какую-нибудь геологическую проблему, он мог бы, подобно Эмпедоклу, броситься в кратер вулкана, оставив на вершине горы только сандалию.
Сама я больше ничего не видела, но вот что мне рассказывали.
Подземные толчки следовали один за другим очень быстро, распространяясь, по обыкновению, с севера к югу, то есть от Портичи к Торре дель Аннунциата.
Неаполь, как всегда, уцелел.
К трем часам ночи дорога, проходящая у подножия Везувия, была уже запружена беженцами, спешившими в Неаполь; покинув свои жилища, они, будто за крепостной стеной, искали пристанища за мостом Магдалины, а точнее, за статуей святого Януария, которая, возвышаясь над мостом, покровительствует городу.
Солнце взошло, сверкая на ясном небе, но столб дыма и пепла, поднимающийся из чрева Везувия, вскоре расползся по всему небосводу. Воды моря, которое есть не что иное, как зеркало небес, затянуло серым покровом, и мало-помалу день померк, как при солнечном затмении.
Когда я проснулась, часы показывали десять утра, но можно было поклясться, что уже восемь вечера.
Еще два дня, то есть с 13 до 15 июня, солнце не появлялось на небе. Рычание горы все усиливалось, и мгла становилась гуще и гуще.
На второй день, то есть 14-го, если бы часы не продолжали отсчитывать бег времени, уже было бы невозможно определить, что сейчас: утро, вечер или ночь. Сумерки так сгустились, что, находясь на Кьяйе или Толедо, то есть на двух самых широких улицах Неаполя, можно было подумать, будто пребываешь в темной комнате.
Кардинал-архиепископ, сопровождаемый всем столичным духовенством, выступил из собора, неся в руках отлитый из серебра и позолоченный бюст святого Януария; во главе процессии знати, читающей молитвы, и простонародья, поющего гимны, он направился на мост Магдалины, чтобы испросить защиты у святого покровителя города.
Королева отправилась на мессу, предшествовавшую этой церемонии, но я, как протестантка, не могла ее туда сопровождать: народ, увидев в церкви еретичку, способен был вообразить, что я и есть виновница бедствия, и растерзать меня на куски.
Архиепископ, знать и народ толпились на мосту, вознося молитвы, с двух часов пополудни до самой ночи. Впрочем, говорить о ночи здесь бесполезно, ведь не стало ни ночи, ни дня, и только колокола, отзвонив "Ave Maria", оповестили, что солнце зашло.
В ночь с 15-го на 16-е звук, который мог бы произвести взлетевший на воздух пороховой склад, поразил толпу, ибо все население Неаполя скопилось на улицах. Некоторые от ужаса ничком упали на землю, другие, не столь напуганные, — на колени или, по меньшей мере, съежились под тяжестью этой напасти.
Громадный сноп пламени вырвался из кратера, взлетел к небу и градом огненных осколков посыпался на склоны горы. Затем с вершины двумя потоками низверглась огненная река, один из рукавов которой устремился в направлении Резины, другой — в сторону Торре дель Греко.
Тридцать тысяч человек, мужчин, женщин и детей, пораженные изумлением, следили глазами за движением этих двух потоков лавы.
Вся равнина, отделяющая вулкан от Резины, все сельские домики, что на ней стояли, исчезли под слоем лавы, но это кошмарное затопление, словно по приказу свыше, остановилось у порога Резины.
К несчастью, с Торре дель Греко все произошло иначе. Когда-то в старину лава, извергнутая Везувием, накрыла полгорода. Потом, внезапно остановив свое течение, поток застыл, образовав темную гряду, метров на сто возвышающуюся над уцелевшей частью города.
На этой гряде, словно на новой Тарпейской скале, вырос новый город, сообщавшийся со старым посредством лестницы, выбитой в застывшей лаве.
На сей раз старая часть города, как и новая его часть, — все подверглось гибельному вторжению и было затоплено. Поток лавы подмыл основание нового города, и тот обрушился вниз вместе с вершиной гряды, подобно огненному водопаду, на старый город, поглотив его вплоть до крыш самых высоких домов и церковной колокольни. Затем поток, прихватив с собой обломки, оставшиеся от двух городов, устремился к побережью, где, застыв, образовал естественный мол, что ныне служит защитой кораблям.
Все это произошло в ночь с 15-го на 16-е, как будто для того, чтобы непроглядный мрак с его кошмарами усугубил насколько это возможно, ужас постигшей всех катастрофы.
Утром 16-го солнце, которого не видели уже три дня, вновь засияло на безоблачном небе. Часть Везувия оказалась поглощена самим же Везувием: вершина горы провалилась в кратер и, обрушившись с более чем километровой высоты, заставила вулкан выбросить наружу тот сверкающий сноп огня, что осветил море на десять льё вокруг, излить из своих переполненных недр два потока лавы, затопившие окрестность; оставшаяся конусообразная гора по высоте значительно уступала прежней.
В эти часы скорби и ужаса все в Неаполе замерло, кроме мрачной деятельности Государственной джунты, ибо некоторые акты, исходившие от нее, датированы теми днями, когда происходило извержение. Божий гнев не усмирил королевского!
На следующий день после той ночи, когда лошади понесли и жизнь королевы и наша была спасена благодаря чудесному вмешательству таинственного незнакомца, королева призвала к себе начальника полиции и поручила ему предпринять самый тщательный розыск нашего спасителя; но все было напрасно. Хотя на ноги были поставлены опытнейшие агенты, ничья рука не оказалась достаточно ловкой, чтобы приподнять завесу тайны, скрывающей обстоятельства этого странного приключения.
Пятнадцатого король прислал письмо с сообщением, что, если погода наладится, он намерен 17-го поохотиться и, следовательно, возвратится не раньше 18-го.
О том, что случилось в Неаполе и его окрестностях, не было сказано ни единого слова. Ведь с самим королем ничего не произошло, а для него только это имело значение.
