Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 39. Воспоминания фаворитки
Назад: LVII
Дальше: LIX

LVIII

Кардинал был прав: гибель Бассвиля потрясла Францию. Конвент издал декрет, обещавший грозное возмездие за эту смерть, а также объявлявший, что отечество усыновляет сына убитого.
Впрочем, этот шум был скоро заглушен шумом куда более ужасающей катастрофы: 27 января в Неаполе узнали, что Людовик XVI приговорен к смертной казни; 1 февраля пришло известие, что приговор приведен в исполнение.
Едва лишь эта весть достигла Лондона, как Питт объявил французскому послу, что ему надлежит в двадцать четыре часа покинуть пределы Англии. Побуждаемый мною (впрочем, надо сказать, ему это и не требовалось), сэр Уильям еще до того успел послать три или четыре письма непосредственно королю Георгу, который ответил маленькой собственноручной запиской, где говорилось, что Англия, желая возложить на Францию всю ответственность за ее злодеяния, ждет, чтобы французы казнили короля, и как только это случится, всякие отношения с Республикой будут расторгнуты.
Мы в Неаполе получили два письма одновременно — то, что сообщало о казни 21 января Людовика XVI, и то, где говорилось о высылке французского посла из Лондона.
Хотя этой смерти ждали, для королевы известие о ней было страшным ударом. Письмо, пришедшее из нашего посольства, было написано на бумаге с траурной рамкой и вложено в черный конверт. Увидев его, Каролина тотчас поняла все.
— Они его убили! — вскрикнула она и лишилась чувств.
Незамедлительно был отдан приказ прекратить все карнавальные празднества, двору и государственным чиновникам — надеть траур, а во всех церквах — служить заупокойные мессы.
Кастельчикале, Гвидобальди и Ванни было сообщено, что они могут приниматься за дело, ради которого были вызваны.
Начались аресты, и лишь тогда, когда число якобинцев, взятых под стражу, перевалило за три сотни, на губах королевы снова появилась улыбка.
Потом, еще считаясь союзником Франции, неаполитанское правительство стало готовиться к войне; сухопутная армия была доведена до 36 000 человек, военно-морской флот составил сто два больших и малых судна.
Кардинал Руффо при всех обстоятельствах стремился занять важное положение в делах военных или политических, полагая, что право на это ему дают не только рекомендации верховного понтифика, но и личные достоинства, а также особая искушенность в артиллерийском искусстве — искушенность, состоявшая, кажется, в том, что он изобрел новый способ стрелять раскаленными ядрами. Но то ли министр Актон не разделял уверенности кардинала в его достоинствах, то ли, напротив, опасался, как бы его личной карьере не повредило влияние этого человека, чьи способности превосходили его собственные, то ли, наконец, королева испытывала к кардиналу неприязнь, которая уравновешивала доброе расположение короля, от всей души ему покровительствовавшего, — как бы то ни было, прошло два-три месяца, а кардинал Руффо все еще не занимал никакого официального положения при дворе.
Знала бы в ту пору Мария Каролина, как послужит ей шесть лет спустя этот кардинал, которого она ныне упорно отстраняла от участия в военных делах!
Однако король, как я уже говорила, питавший к его преосвященству большую симпатию, в конце концов пожелал это ему доказать. Но, поскольку он имел склонность примешивать к своим милостям изрядную долю насмешки, Фердинанд предоставил ему пост, менее всего подходящий служителю Церкви: он назначил его инспектором колонии Сан Леучо.
Здесь мне надобно объяснить подробнее, что это за колония Сан Леучо, о которой я лишь в самых общих чертах упоминала в предыдущей главе этих мемуаров.
Говорить об таком предмете несколько затруднительно, но это уже не важно! Я успела высказать столько всего, о чем неловко говорить, и мне столько еще такого предстоит написать, что колебания были бы здесь даже смешны. Впрочем, я предоставлю слово самому Фердинанду, а читатель уж пусть решит, какое чувство — добродушие, коварство или цинизм — могло заставить короля подобным образом живописать созданную им самим колонию Сан Леучо, этот сельский гарем, где он был таким же полновластным господином, как турецкий султан в собственном серале. Я повторяю здесь то, что было собственной рукой короля начертано в рукописи, которую в одну из веселых минут или в порыве презрения показала мне Каролина; это сочинение называлось так: "Происхождение и развитие населения Сан Леучо".
"Одним из моих самых заветных желаний, — объявляет Фердинанд в этом документе, — всегда было найти приятное место, удаленное от суеты двора, где я бы мог с пользою проводить те немногие часы досуга, которые оставляют мне суровые государственные заботы. Усладам Казерты и великолепному обиталищу, строительство коего было начато моим отцом и завершено мною, недостает тишины и уединения, необходимых для размышления и отдохновения души; там, если можно так выразиться, возникла как бы вторая столица на лоне природы, с тем же избытком роскоши и блеска, который так меня утомляет в Неаполе. И вот я задумал подыскать для себя в том же парке замка Казерты самое уединенное место, которое должно стать подобием Фиваиды. С этой целью я и остановил свой выбор на Сан Леучо".
Сейчас мы увидим, как король Фердинанд понимал размышление и душевное отдохновение:
"Следуя своему замыслу, я в 1773 году приказал огородить стеной участок леса, в глубине которого скрывались виноградник и старинный загородный домик владетелей Казерты, носивший название "Бельведер ". Я приказал выстроить на пригорке маленький павильон с теми нехитрыми удобствами, какие нужны мне, когда я отправляюсь в те места на охоту. Кроме того, я велел кое-как подправить один старый полуразрушенный дом и построить несколько новых. Наняв пять-шесть человек, я поручил им охранять лес, вышеупомянутый павильон, виноградник, все насаждения и угодья, обнесенные оградой. В 1776 году гостиная загородного домика была преобразована в часовню, которая стала использоваться в качестве приходской церкви, исходя из нужд местных обитателей, число коих постоянно возрастало, так что вскоре уже там насчитывалось семнадцать семейств. Таким образом, вследствие такого роста населения потребовалось увеличить и число жилищ".
Король продолжает:
"Когда павильон был расширен, я взял обыкновение приезжать и останавливаться там подолгу, проводить там зиму. Однако, когда меня постигло горе и я потерял моего первенца, я стал наведываться туда лишь проездом. Тогда я решил найти этому обиталищу наиболее разумное применение. Жители, о коих я уже упоминал у вкупе с четырнадцатью другими семьями, что присоединились к ним, достигли общего числа в сто тридцать четыре человека благодаря отменной плодовитости, причиною которой явились чистый воздух, а также проживание под мирной сенью и покой домашнего очага. Принимая во внимание все это, я опасался, что множество младенцев обоего пола, число которых непрестанно росло, в будущем при отсутствии должного воспитания могут образовать опасное сообщество нечестивых строптивцев. Вот почему я задумал учредить воспитательный дом и собрать там детей обоего пола, приспособив для них охотничий павильон. Засим я начал устанавливать правила их воспитания и подыскивать искусных наставников у пригодных для достижения моих целей.
Приведя все в относительный порядок, я стал размышлять о том у что все труды, которых мне это стоило, все расходы, которые еще предстоят, к величайшему прискорбию, окажутся бесполезными, поскольку эти молодые люди, когда их учение подойдет к концу, или превратятся в бездельников, или,желая заняться каким-либо ремеслом, будут принуждены покинуть колонию, чтобы искать свою долю на стороне, ибо лишь немногие смогут остаться здесь на моей службе. А в этом случае, как я полагал, разлука с их почтенными семействами будет для них крайне печальна, да я и сам буду скорбеть, расставаясь с этой прекрасной младой порослью, с этими юношами и девами, на которых я привык смотреть как на моих собственных чад и которых взрастил с такими трудами и заботами! Тогда мои мысли переменили направление. Этой колонией, которая, без конца разрастаясь, может стать полезной для государства, для каждой семьи и каждого человека в отдельности, я решил управлять так, чтобы сделать сих бедных людей спокойными и счастливыми, научив их жить в святой богобоязненности и совершенной гармонии. С тех пор они не дали мне ни единого повода для недовольства; напротив, окруженный ими, я могу наслаждаться тем чувством полнейшего удовлетворения, что столь желанно в часы, когда общественные дела, накапливаясь, зловредно лишают меня покоя".
Итак, мы видим, король Фердинанд нашел наконец "тишину и уединение, необходимые для размышления и отдохновения души". Достигнув этой цели, превышающей все его чаяния, король в благодарность этой прекрасной молодежи, которая веселила его душу, решил дать своей колонии, столь процветающей, а в будущем сулящей еще более пышный расцвет, законы, подобные тем, какие Сатурн и Рея даровали своим народам, жившим в золотом веке.
Для этого он прежде всего упразднил тираническую власть родителей над детьми, власть, так часто мешающую молодым следовать велениям своего сердца и побуждениям природы.
Таким образом, дети получили свободу сами выбирать себе женихов и невест, родители же утратили возможность влиять на эти столь серьезные брачные решения, куда они обычно вмешиваются и по большей части все портят. Ежегодно в день Пятидесятницы, выходя из церкви после большой мессы, юноши должны были в присутствии всей деревни показать, какой выбор они сделали; для этого молодой человек, ни дать ни взять как какой-нибудь пастушок Ватто или Буше, на церковной паперти преподносил букет розовых роз той девушке, которую он полюбил; если та, которой он его дарит, отвечает взаимностью, она в ответ протягивает ему белые розы, и этим все сказано. С этого часа влюбленные становятся женихом и невестой, а в ближайшее воскресенье состоится их свадьба.
В промежутке между этими событиями король приглашает их к себе, разумеется по отдельности; он ведет с ними беседы о их супружеских обязанностях; потом его величество одаривает молодых, причем щедрость дара зависит от того, насколько усердно девушка воспринимает королевские уроки. Отсюда понятно, с каким вниманием невеста впитывает столь важные поучения. Что касается прочих законов, то колония не знает ни судов, ни судей. Если возникает какой-либо спор, трое старцев, выбранных колонистами, разрешают ее, по примеру святого Людовика, под сенью дуба.
Во избежание безумств и роскошеств, привлекающих даже крестьянок, все молодые женщины колонии носят одинаковую одежду — простой, но изящный наряд, изобретенный придворным художником. Если не считать некоторых отличий, разрешаемых самим Фердинандом из особой милости к добрым труженицам, никто не вправе что-либо в нем менять.
Кроме того, в колонии упразднена воинская повинность.
Совершенно очевидно, что король Фердинанд мог добиться таких восхитительных результатов, лишь соединив мудрость царя Соломона со знанием общества, присущим Идоменею.
Итак, не зная, куда пристроить кардинала Руффо, царственный основатель колонии Сан Леучо поставил его во главе этого сообщества. Возможно, это было не самое подходящее место для кардинала. Но говорят же, что умный человек везде на месте, а кардинал Руффо недаром слыл человеком изощренного ума.
Королева, наделенная острым умом не в меньшей степени, чем кардинал Руффо, с глубоким удовлетворением наблюдала за тем, как процветает, растет и умножается колония Сан Леучо. Если король был учеником Соломона и Идоменея, она следовала науке г-жи де Помпадур, царствовавшей, пока король развлекался.
Правда, невеселое это занятие — царствовать в 1793 году от Рождества Христова.
Насколько это было нерадостно, мы увидим, когда возвратимся к рассказу о государственных делах.
Назад: LVII
Дальше: LIX