То, что офицер, звавшийся Грасьеном, рассказал о сверхъестественной сообразительности животного, особенно поразило Дьёдонне.

По мере того как два офицера продолжали вести разговор о Блеке и Грасьен все больше и больше его расхваливал, предположения о переселении душ вновь пришли на ум шевалье, и на этот раз они были гораздо более убедительными, чем когда-либо.

Само собой разумеется, у него не было сомнений в том, что его спаниель — это собака Терезы, точно так же как он не сомневался в том, что Тереза, хозяйка Блека, и есть увиденная им молодая девушка.

Он, не колеблясь, решил спасти бедное животное от злого умысла, который родился в голове у Лувиля, готового исполнить его в тот же вечер.

Он пошел по дороге, ведущей к воротам Морар, с намерением предупредить девушку об опасности, угрожающей одновременно и ее добродетели и тому, кто стоял на страже этой добродетели.

Кроме того, больше беспокоясь о жизни Блека, чем о добродетели девушки, он рассчитывал предложить ей хорошую цену за собаку.

«А вдруг она откажется расстаться с Влеком! — шептал шевалье, поспешая изо всех сил. — Что ж, — продолжал он, — я удвою цену: я дам ей триста, четыреста, пятьсот франков, а за пятьсот франков, будь я проклят, гризетка отдаст не только собаку, но и еще кое-что. А в случае неудачи, — вновь решительно заговорил он, — я предупрежу ее, будь я проклят! Я не хочу подвергать себя опасности увидеть беднягу Дюмениля забившимся в угол у какой-нибудь каменной тумбы, отравленным в шкуре моего несчастного Блека».

Шевалье должен был быть вне себя, если дважды и за такой короткий промежуток времени отважился на ругательство, отпускаемое им только в особых случаях.

Но, дойдя до ворот Морар, шевалье нашел прогулочную аллею совершенно безлюдной.

Он вдоль и поперек обшарил ее всю, исследовал взглядом все углубления ворот, но не обнаружил ни прохожего, ни прохожей; на башне собора прозвонило девять часов, а в этот час весь Шартр ложится спать.

Шевалье начал опасаться, что он плохо расслышал, плохо понял; он испытывал, считая минуты, все чувства, которые терзают сердце влюбленного, когда он ждет любимую женщину и эта его любовь — первая!

Наконец, шевалье услышал в темноте шаги и, изо всех сил распахнув глаза, различил женский силуэт, неясный и расплывчатый, возникший в проеме ворот Морар.

Шевалье собирался броситься вперед, когда эта фигура, пройдя под уличным фонарем, соединилась с силуэтом того, кто, казалось, поджидал ее.

Было слишком поздно; Тереза с кем-то встретилась.

С кем же?

Вероятно, с Грасьеном.

Шевалье потерял всякое терпение.

Ему следовало прибегнуть к уловкам американских следопытов, к военным хитростям Натти Кожаного Чулка и Коста-индейца; но все это одновременно противоречило привычкам и претило нраву шевалье.

К несчастью, ни минуты нельзя было терять на размышления, если он хотел остаться незамеченным; поэтому шевалье проворно соскользнул на откос, который вел к реке, и лег там прямо на живот.

Влажная и холодная трава, служившая ему подстилкой, заставила шевалье задрожать: каждая ее былинка дышала ревматизмом.

Это был как раз тот миг, когда приходилось сокрушаться о кипении страстей.

Шевалье и сокрушался о нем от всего сердца, но остался, однако, на своем месте, хотя оно и было насквозь пропитано росой.

За это время молодые люди миновали мост и прошли в десяти шагах от него.

О! Это была та самая молодая девушка, которую Дьёдонне преследовал сегодня утром; это был тот самый рыжеволосый офицер, чьи откровения он нечаянно подслушал.

Блек шел за ними, не отставая ни на шаг, с серьезным видом, показывавшим, насколько честное животное сознавало всю важность своих теперешних обязанностей.

Офицер, судя по его жестам, что-то хотя и негромко, но тем не менее горячо говорил своей спутнице; девушка, казалось, с вниманием слушала его; она выглядела грустной и задумчивой.

Время от времени черный силуэт спаниеля вырисовывался на более светлом фоне платья его хозяйки: это собака поднималась, дотягиваясь до ее руки и добиваясь, чтобы девушка приласкала ее.

Вдруг шевалье услышал шаги какого-то человека, который взошел на мост и осмотрительно, со всеми предосторожностями продвигался вперед.

Он повернул голову в ту сторону, откуда слышался шум; но, вероятно, незнакомец шел, пригнувшись, по ту сторону парапета, и поэтому ничего нельзя было различить.

В это время прогуливавшаяся пара вернулась к тому месту, откуда шевалье вел наблюдение; тотчас же шум. донесшийся до ушей шевалье, внезапно стих.

Затем, когда молодые люди, повернув назад, прошли шагов пятьдесят в обратном направлении, г-н де ла Гравери отчетливо различил приглушенный звук чего-то мягкого, брошенного на мостовую. Ему показалось, что он различил какой-то предмет величиной с яйцо, покатившийся в нескольких шагах от него посреди аллеи; после этого ему стало ясно, что невидимка, впрочем столь явственно заявивший о своем присутствии, поспешно удалился.

Тереза и Грасьен находились в эту минуту в конце прогулочной аллеи.

Шевалье прикинул, что ему как раз хватит времени выполнить свой благородный план, ради которого он и явился сюда.

Он вскочил на ноги, затем с быстротой, на какую уже не считал себя способным, выскочил на дорогу и, рискуя тем самым нажить себе серьезные неприятности, принялся шарить руками в грязи, с тревогой разыскивая то, что, по его предположениям, было приманкой, приготовленной, чтобы соблазнить своим аппетитным видом бедного Блека.

Не все было так гладко в действиях шевалье; но после двух или трех ошибок — он немедленно догадался о них благодаря своему тонкому осязанию — ему попалось то, что он искал; он увидел, что это был кусок мяса, по всей вероятности посыпанный мышьяком.

Шевалье зашвырнул этот кусок мяса как можно дальше и с удовлетворением услышал, как тот упал в реку.

Но преступная мысль Лувиля натолкнула его, в свою очередь, на невинную мысль, вполне соответствующую его характеру.

Подобно Мальчику с пальчик, разбрасывавшему камешки, которые должны были потом привести его обратно к дому, он решил разбросать куски сахара, которые должны будут привести к нему Блека.

Но если бы уловка по-настоящему удалась, то в его сердце поселилось бы раскаяние.

Он раскаивался бы в том, что ему пришлось взять собаку, которая ему не принадлежала, и, взяв ее, он лишил бы защиты добродетель молодой девушки.

Но если он немедленно не завладеет Влеком, то Блек погибнет.

В его намерения входило не забирать, а купить собаку у девушки.

Вот только почему девушка не предстала перед ним одна?

Будь она одна, он бы предупредил ее.

В обществе Грасьена это было невозможно.

Следовательно, он стал жертвой обстоятельств, и похищение Блека, будучи вынужденным похищением, становилось простительным.

Впрочем, он рассчитывал, что если ему удастся завладеть Влеком, то он оставит его себе, щедро возместив эту потерю его хозяйке.

Шевалье обдумывал все это, лежа на животе на откосе и наблюдая, как двое влюбленных приближаются к нему.

Действие, на которое он рассчитывал, было достигнуто.

Найдя благодаря своему тонкому обонянию первый кусок сахара, Блек выказал живейшее удовлетворение.

Он слегка отстал от своей хозяйки.

Затем, вместо того чтобы последовать за ней дальше, он принялся отыскивать второй кусок сахара.

И так, двигаясь от одного куска к другому, он приблизился к тому месту, где его лежа поджидал шевалье, зажав в кулаке кусок сахара.

Протягивая спаниелю это лакомство, шевалье едва слышно свистнул, подзывая его.

Собака, узнав человека, на чье обращение она не могла пожаловаться — а Блек был слишком умен и слишком справедлив, чтобы отожествлять ведро воды, вылитой на него Марианной, с куском сахара, полученным им из рук шевалье, — Блек, повторяем, узнав человека, на чье обращение он не мог пожаловаться, подошел к нему без всякого недоверия и даже выказывая некоторое удовлетворение. Шевалье начал его вероломно ласкать; затем, злоупотребляя доверием Блека, он не спеша накинул на него свой платок в качестве ошейника и, завязав прочный узел, продолжал отвлекать его кусочками сахара до тех пор, пока девушка, слишком взволнованная, чтобы заметить исчезновение собаки, не повернула обратно и не прошла по мостовой мимо шевалье. Тогда, увлекая за собой Блека, он пробрался по склону до самого моста; около моста шевалье согнулся так же, как это сделал Лувиль, и пересек его незамеченным. Преодолев это препятствие, он углубился в улицы города, ведя за собой столь вожделенную добычу где силой, а где — по ее доброй воле.

Очутившись перед своим домом, г-н де ла Гравери тихо вставил ключ в замочную скважину и постарался бесшумно открыть дверь; но ржавые петли заскрипели, и как эхо раздалось ужасное «Кто там?», произнесенное Марианной.

В то же мгновение служанка возникла в коридоре: в одной руке она держала свечу, а другой пыталась прикрыть пламя, защищая его от ветра, с силой дувшего из-под двери.

— Кто там? — повторила Марианна.

— Что за черт! Это я, — ответил шевалье, пряча у себя за спиной свою добычу и изо всех сил пытаясь скрыть ее. — Что, я уже не могу вернуться домой без того, чтобы вы не устраивали за мной слежку?

— Слежку! — повторила Марианна. — Слежку! Знайте, господин шевалье, что только те люди, которые творят зло, опасаются глаз ближнего своего.

В эту минуту кухарка заметила, какой беспорядок царил в одежде шевалье.

— Ах, Боже мой! — воскликнула она, отступив на два шага назад, словно увидела привидение. — Ах, Боже мой!

— Ну, что такое? — сказал шевалье, пытаясь пройти.

— Но на вас нет шляпы!

— И что же, разве я не могу пройтись с непокрытой головой, если мне так нравится?

— Ваша одежда вся забрызгана грязью!

— Меня обрызгали.

— Обрызгали! Святая Дева, что за жизнь вы ведете, если позволяете себе возвращаться домой в подобном виде и в столь позднее время!

В этот миг Блек, ведший себя до сих пор достаточно спокойно, возбужденный резким и пронзительным голосом Марианны, — в ней он к тому же, быть может, признал своего старого недруга, — Блек, со своей стороны, залился громким лаем.

— А, пусть так, тем хуже! — промолвил шевалье.

— Праведное Небо! Собака! — завизжала Марианна. — И что за собака! Ужасное черное чудовище с двумя горящими, как уголья, глазами. Держите ее, сударь, держите! Разве вы не видите, что она сейчас меня разорвет!

— Послушайте, успокойтесь и дайте мне пройти.

Но в намерение Марианны не входило отступить просто так.

— Что станете нами? — возобновила она свои причитания, пытаясь придать голосу слезные нотки. — Боже мой, по вашему внешнему виду можно судить, во что превратится дом, если в нем будет подобный гость. К счастью, надеюсь, вы его посадите на цепь.

— На цепь? — возмущенно закричал г-н де ла Гравери. — Никогда!

— Вы оставите это животное на свободе? Вы подвергнете меня опасности быть искусанной в любое мгновение дня и ночи? Нет, сударь, нет, я этого не допущу.

И, вооружившись метлой, Марианна приняла позу гренадера старой гвардии, защищающего свой очаг.

— Вы позволите мне выгнать эту мерзкую собаку, не правда ли? — сказала она. — Или сию же минуту ноги моей не будет в вашем доме.

Терпение г-на де ла Гравери лопнуло, он так резко оттолкнул служанку, что та, не ожидая такого нападения, потеряла равновесие и упала, издавая пронзительные вопли.

Свет погас, но проход был свободен.

Шевалье переступил через тело Марианны, преодолел прихожую и с юношеским проворством взлетел по лестнице; затем, подтолкнув собаку в дверь своей комнаты, он вошел туда вслед за ней, закрыл дверь на два оборота ключа и опустил задвижки; все это было проделано с таким трепетным волнением, которое испытывает сгорающий от страсти любовник, когда его бесценная и обожаемая возлюбленная исполняет ту же роль, какую в эту минуту играл черный спаниель.

Шевалье взял со своих глубоких кресел три лучшие подушки, положил их рядом друг с другом и устроил из них постель для Блека, хотя тот был весь испачкан в грязи.

Блек не увидел в этом никаких затруднений, трижды повернулся вокруг себя и лег, свернувшись калачиком.

Шевалье смотрел на него влюбленными глазами до тех пор, пока тот не заснул; после чего он разделся, лег в постель и тоже заснул.

Вот уже три недели у шевалье не было такого крепкого сна.