Книга: А. Дюма - Собрание сочинений. Том 14. Граф де Монте-Кристо Часть. 1,2,3
Назад: Александр Дюма Граф де Монте-Кристо
Дальше: V ОБРУЧЕНИЕ
Часть первая
I
МАРСЕЛЬ. ПРИБЫТИЕ
Двадцать седьмого февраля 1815 года дозорный с Нотр-Дам-дела-Гард дал знать о приближении трехмачтового корабля «Фараон», идущего из Смирны, Триеста и Неаполя.
Как всегда, портовый лоцман тотчас же отбыл из гавани, миновал замок Иф и пристал к кораблю между мысом Моржион и островом Рион.
Тотчас же, по обыкновению, площадка форта святого Иоанна наполнилась любопытными, ибо в Марселе прибытие корабля всегда большое событие, особенно если этот корабль, как «Фараон», выстроен, оснащен, гружен на верфях древней Фокеи и принадлежит местному арматору.
Между тем корабль приближался; он благополучно прошел пролив, который вулканическое сотрясение некогда образовало между островами Каласарень и Жарос, обогнул Помег и приближался под тремя марселями, кливером и контр-бизанью, но медленно и скорбно, и любопытные, невольно почуяв несчастье, спрашивали себя, что бы такое могло с ним случиться. Однако знатоки дела видели ясно, что если что и случилось, то не с самим кораблем, ибо он шел как полагается хорошо управляемому судну: якорь был готов к отдаче, ватер-бакштаги отданы, а рядом с лоцманом, который готовился ввести «Фараон» узким входом в марсельскую гавань, стоял молодой человек, проворный и зоркий, наблюдавший за каждым движением корабля и повторявший каждую команду лоцмана.
Безотчетная тревога, витавшая над толпою, с особой силой охватила одного из зрителей, так что он не стал дожидаться, пока корабль войдет в порт; он бросился в лодку и приказал грести навстречу «Фараону», с которым и поравнялся напротив бухты Резерв.
Завидев этого человека, молодой моряк отошел от лоцмана и, сняв шляпу, стал у борта.
Это был юноша лет восемнадцати — двадцати, высокий, стройный, с красивыми черными глазами и черными как смоль волосами; весь его облик дышал тем спокойствием и решимостью, какие свойственны людям, с детства привыкшим бороться с опасностью.
— А! Это вы, Дантес! — крикнул человек в лодке. — Что случилось? Почему все так уныло у вас на корабле?
— Большое несчастье, господин Моррель, — отвечал юноша, — большое несчастье, особенно для меня: у Чиви-тавеккьи мы лишились нашего славного капитана Леклера.
— А груз? — живо спросил арматор.
— Прибыл в целости, господин Моррель, и, я думаю, в этом отношении вы будете довольны… Но бедный капитан Леклер…
— Что же с ним случилось? — спросил арматор с видом явного облегчения. — Что случилось с нашим славным капитаном?
— Он скончался.
— Упал за борт?
— Нет, умер от нервной горячки, в страшных мучениях, — сказал Дантес.
Затем, обернувшись к экипажу, он крикнул:
— Эй! По местам стоять! На якорь становиться!
Экипаж повиновался. Тотчас же восемь или десять матросов, из которых он состоял, бросились кто к шкотам, кто к брасам, кто к фалам, кто к кливерниралам, кто к гитовам.
Молодой моряк окинул их беглым взглядом и, увидев, что его команда выполняется, опять повернулся к своему собеседнику.
— А как же случилось это несчастье? — спросил арматор, возобновляя прерванный разговор.
— Да самым неожиданным образом. После продолжительного разговора с комендантом порта капитан Леклер в сильном возбуждении покинул Неаполь; через сутки у него началась горячка, через три дня он был мертв… Мы похоронили его как полагается, и теперь он покоится завернутый в холст, с ядром в ногах и ядром в головах, у острова Дель-Джильо. Мы привезли вдове его орден Почетного легиона и шпагу. Стоило, — прибавил юноша с печальной улыбкой, — стоило десять лет воевать с англичанами, чтобы умереть как все, в постели.
— Что поделаешь, Эдмон! — сказал арматор, который, по-видимому, все более и более успокаивался. — Все мы смертными надо, чтобы старые уступали место молодым, иначе все бы остановилось. И так как вы говорите, что груз…
— В полной сохранности, господин Моррель, я вам ручаюсь. И я думаю, что вы продешевите, если удовольствуетесь барышом в двадцать пять тысяч франков.
И, видя, что «Фараон» уже миновал круглую башню, он крикнул:
— По марсам! Контр-бизань убрать! Якорь к отдаче изготовить!
Приказание было исполнено почти с такой же быстротой, как на военном судне.
— Шкоты отдать! Паруса на гитовы!
При последней команде все паруса упали, и корабль продолжал скользить еле заметно, двигаясь только по инерции.
— А теперь, не угодно ли вам подняться, господин Моррель? — сказал Дантес, видя нетерпение арматора. — Вот и господин Данглар, ваш бухгалтер, выходит из каюты. Он сообщит вам все сведения, какие вы только пожелаете. А мне надобно стать на якорь и позаботиться о знаках траура.
Вторичного приглашения не понадобилось. Арматор схватился за канат, брошенный Дантесом, и с ловкостью, которая сделала бы честь любому моряку, взобрался по скобам, вбитым в выпуклый борт корабля, а Дантес вернулся на свое прежнее место, уступая разговор тому, кого он назвал Дангларом, который, выйдя из каюты, действительно шел навстречу Моррелю.
Это был человек лет двадцати пяти, довольно мрачного вида, угодливый с начальниками, высокомерный с подчиненными. За это, еще более чем за титул бухгалтера, всегда ненавистный матросам, экипаж настолько же его недолюбливал, насколько любил Дантеса.
— Итак, господин Моррель, — сказал Данглар, — вы уже знаете о нашем несчастье?
— Да, да. Бедный капитан Леклер! Это был славный и честный человек!
— А главное — превосходный моряк, состарившийся между небом и водой, каким и должен быть человек, которому доверены интересы такой крупной фирмы, как «Моррель и Сын», — отвечал Данглар.
— Мне кажется, — сказал арматор, следя глазами за Дантесом, который выбирал место для стоянки, — что вовсе не обязательно быть таким старым моряком, как вы говорите, чтобы знать свое дело. Вот наш друг Эдмон так хорошо справляется, что ему, по-моему, не требуется ничьих советов.
— Да, — отвечал Данглар, бросив на Дантеса косой взгляд, в котором блеснула ненависть, — да, молодость и самонадеянность. Не успел умереть капитан, как он принял команду, не посоветовавшись ни с кем, и заставил нас потерять полтора дня у острова Эльба, вместо того чтобы идти прямо на Марсель.
— Приняв команду, — сказал арматор, — он исполнил свой долг как помощник капитана, но терять полтора дня у острова Эльба было неправильно, если только корабль не нуждался в починке.
— Корабль был цел и невредим, господин Моррель, а эти полтора дня потеряны из чистого каприза, ради удовольствия сойти на берег, только и всего.
— Дантес! — сказал арматор, обращаясь к юноше. — Подите-ка сюда.
— Простите, сударь, — отвечал Дантес, — через минуту я к вашим услугам.
Потом, обращаясь к экипажу, скомандовал:
— Отдать якорь!
Тотчас же якорь отдали, и цепь с грохотом побежала. Дантес оставался на своем посту, несмотря на присутствие лоцмана, до тех пор, пока не был выполнен и этот последний маневр.
Потом он крикнул:
— Вымпел приспустить до половины, флаг завязать узлом, реи скрестить!
— Вот видите, — сказал Данглар, — он уже воображает себя капитаном, даю вам слово.
— Да он и есть капитан, — отвечал арматор.
— Да, только не утвержден еще ни вами, ни вашим компаньоном, господин Моррель.
— Отчего же нам не оставить его капитаном? — сказал арматор. — Правда, он молод, но, кажется, предан делу и очень опытен.
Лицо Данглара омрачилось.
— Извините, господин Моррель, — сказал Дантес, подходя, — якорь отдан, и я к вашим услугам. Вы, кажется, звали меня?
Данглар отступил на шаг.
— Я хотел вас спросить, зачем вы заходили на остров Эльба?
— Сам не знаю. Я исполнил последнее распоряжение капитана Леклера. Умирая, он велел мне доставить пакет маршалу Бертрану.
— Так вы его видели, Эдмон?
— Кого?
— Великого маршала.
— Да.
Моррель оглянулся и отвел Дантеса в сторону.
— А что император? — спросил он с живостью.
— Здоров, насколько я мог судить.
— Так вы и самого императора видели?
— Он вошел к маршалу, когда я у него был.
— И вы говорили с ним?
— То есть он со мной говорил, — отвечал Дантес с улыбкой.
— Что же он вам сказал?
— Спрашивал о корабле, о времени отбытия в Марсель, о нашем курсе, о грузе. Думаю, что, если бы корабль был пустой и принадлежал мне, он готов был бы купить его; но я сказал ему, что я только заступаю место капитана и что корабль принадлежит торговому дому «Моррель и Сын». «А, знаю, — сказал он, — Моррели — арматоры из рода в род, и один Моррель служил в нашем полку, когда я стоял в Балансе».
— Верно! — вскричал радостно арматор. — Это был Поликар Моррель, мой дядя, который дослужился до капитана. Дантес, вы скажете моему дяде, что император вспомнил о нем, и вы увидите, как старый ворчун заплачет. Ну-ну, — продолжал арматор, дружески хлопая молодого моряка по плечу, — вы хорошо сделали, Дантес, что исполнили приказ капитана Леклера и остановились у Эльбы; хотя, если узнают, что вы доставили пакет маршалу и говорили с императором, это может вам повредить.
— Чем же это может мне повредить? — отвечал Дантес. — Я даже не знаю, что было в пакете, а император задавал мне вопросы, какие задал бы первому встречному. Но разрешите: вот едут карантинные и таможенные чиновники.
— Ступайте, ступайте, дорогой мой.
Молодой человек удалился, и в ту же минуту подошел Данглар.
— Ну что? — спросил он. — Он, по-видимому, объяснил вам, зачем он заходил в Портоферрайо?
— Вполне, дорогой Данглар.
— А! Тем лучше, — отвечал тот. — Тяжело видеть, когда товарищ не исполняет своего долга.
— Дантес свой долг исполнил, и тут ничего не скажешь, — возразил арматор. — Это капитан Леклер приказал ему остановиться у Эльбы.
— Кстати, о капитане Леклере; он отдал вам его письмо?
— Кто?
— Дантес.
— Мне? Нет. Разве у него было письмо?
— Мне казалось, что, кроме пакета, капитан дал ему еще и письмо.
— О каком пакете вы говорите, Данглар?
— О том, который Дантес отвез в Портоферрайо.
— А откуда вы знаете, что Дантес отвозил пакет в Портоферрайо?
Данглар покраснел.
— Я проходил мимо каюты капитана и видел, как он отдавал Дантесу пакет и письмо.
— Он мне ничего не говорил, но если у него есть письмо, то он мне его передаст.
Данглар на мгновение задумался.
— Если так, господин Моррель, то, прошу вас, не говорите об этом Дантесу. Я, верно, ошибся.
В эту минуту молодой моряк возвратился. Данглар опять отошел.
— Ну что, дорогой Дантес, вы свободны? — спросил арматор.
— Да, господин Моррель.
— Как вы скоро покончили!
— Да, я вручил таможенникам списки наших товаров, а из порта прислали с лоцманом человека, которому я и передал наши бумаги.
— Так вам здесь нечего больше делать?
Дантес быстро осмотрелся.
— Нечего, все в порядке, — сказал он.
— Так поедем обедать к нам.
— Прошу прощенья, господин Моррель, но прежде всего я должен повидаться с отцом. Благодарю вас за честь…
— Правильно, Дантес, правильно. Я знаю, что вы хороший сын.
— А мой отец, — спросил Дантес нерешительно, — он здоров, вы не знаете?
— Думаю, что здоров, дорогой Эдмон, хотя я его не видел.
— Да, он все сидит в своей комнатушке.
— Это доказывает по крайней мере, что он без вас не нуждался ни в чем.
Дантес улыбнулся.
— Отец мой горд, и если бы он даже нуждался во всем, то, думаю, ни у кого на свете, кроме Бога, не попросил бы помощи.
— Итак, навестив отца, вы, надеюсь, придете к нам?
— Еще раз извините, господин Моррель, но у меня есть другой долг, который для меня так же драгоценен.
— Да! Я и забыл, что в Каталанах кто-то ждет вас с таким же нетерпением, как и ваш отец, — прекрасная Мерседес.
Дантес улыбнулся.
— Вот оно что! — продолжал арматор. — Теперь я понимаю, почему она три раза приходила справляться, скоро ли прибудет «Фараон». Черт возьми, Эдмон, вы счастливец, подружка хоть куда!
— Она мне не подружка, — серьезно сказал молодой моряк, — она моя невеста.
— Иногда это одно и то же, — засмеялся арматор.
— Не для нас, сударь, — отвечал Дантес.
— Ну-ну, Эдмон, я вас не удерживаю. Вы так хорошо устроили мои дела, что я должен дать вам время на устройство ваших. Не нужно ли вам денег?
— Нет, сударь. У меня осталось все жалованье, полученное за время плавания, то есть почти за три месяца.
— Вы аккуратный человек, Эдмон.
— Не забудьте, господин Моррель, что мой отец беден.
— Да, да, я знаю, что вы хороший сын. Ступайте к отцу. У меня тоже есть сын, и я бы очень рассердился на того, кто после трехмесячной разлуки помешал бы ему повидаться со мной.
— Так вы разрешите? — сказал молодой человек, кланяясь.
— Идите, если вам больше нечего мне сказать.
— Больше нечего.
— Капитан Леклер, умирая, не давал вам письма ко мне?
— Он не мог писать, но ваш вопрос напомнил мне, что я должен буду попроситься у вас в двухнедельный отпуск.
— Для свадьбы?
— И для свадьбы, и для поездки в Париж.
— Сколько угодно. «Фараон» будет разгружаться недель шесть и выйдет в море не раньше как месяца через три. Но через три месяца вы должны быть здесь, — продолжал арматор, хлопая молодого моряка по плечу. — Корабль не может идти в плавание без своего капитана.
— Без своего капитана! — вскричал Дантес, и глаза его радостно заблестели. — Говорите осторожнее, господин Моррель, потому что вы сейчас ответили на самые тайные надежды моей души. Вы хотите назначить меня капитаном «Фараона»?
— Будь я один, дорогой мой, я бы протянул вам руку и сказал: «Готово дело!» Но у меня есть компаньон, а вы знаете итальянскую пословицу: «Chi a compagno a padrone». Но половина дела сделана, потому что из двух голосов один уже принадлежит вам. А добыть для вас второй— предоставьте мне.
— О господин Моррель! — вскричал юноша со слезами на глазах, сжимая ему руки, — благодарю вас от имени отца и Мерседес.
— Ладно, ладно, Эдмон, есть же для честных людей Бог на небе, черт возьми! Повидайтесь с отцом, повидайтесь с Мерседес, а потом приходите ко мне.
— Вы не хотите, чтобы я отвез вас на берег?
— Нет, благодарю. Я останусь здесь и просмотрю счета с Д англ аром. Вы были довольны им во время плавания?
— И доволен и нет. Как товарищем — нет. Мне кажется, он меня невзлюбил с тех пор, как однажды, повздорив с ним, я имел глупость предложить ему остановиться минут на десять у острова Монте-Кристо, чтобы разрешить наш спор; конечно, мне не следовало этого говорить, и он очень умно сделал, что отказался. Как о бухгалтере о нем ничего нельзя сказать дурного, и вы, вероятно, будете довольны им.
— Но скажите, Дантес, — спросил арматор, — если бы вы были капитаном «Фараона», вы бы по собственной воле оставили у себя Данглара?
— Буду ли я капитаном или помощником, господин Моррель, я всегда буду относиться с полным уважением к тем лицам, которые пользуются доверием моих хозяев.
— Правильно, Дантес. Вы во всех отношениях славный малый. А теперь ступайте; я вижу, вы как на иголках.
— Так я в отпуске?
— Ступайте, говорят вам.
— Вы мне позволите взять вашу лодку?
— Возьмите.
— До свидания, господин Моррель. Тысячу раз благодарю вас.
— До свидания, Эдмон. Желаю удачи!
Молодой моряк спрыгнул в лодку, сел у руля и велел грести к улице Канебьер. Два матроса налегли на весла, и лодка понеслась так быстро, как только позволяло множество других лодок, которые загромождали узкий проход, ведущий между двумя рядами кораблей от входа в порт к Орлеанской набережной.
Арматор с улыбкой провожал Дантеса глазами до самого берега, видел, как он выпрыгнул на пристань и исчез в пестрой толпе, наполняющей с пяти часов утра до девяти часов вечера знаменитую улицу Канебьер, которой современные фокейцы так гордятся, что говорят самым серьезным образом, со своим характерным акцентом: «Будь в Париже улица Канебьер, Париж был бы маленьким Марселем».
Оглянувшись, арматор увидел за своей спиной Данглара, который, казалось, ожидал его приказаний, а на самом деле, как и он, провожал взглядом молодого моряка. Но была огромная разница в выражении глаз этих двух людей, следивших за одним и тем же человеком.
II
ОТЕЦ И СЫН
Пока Данглар, одержимый ненавистью, старается очернить своего товарища в глазах арматора, последуем за Дантесом, который, пройдя всю улицу Канебьер, миновал улицу Ноай, вошел в небольшой дом по левой стороне Мельянских аллей, быстро поднялся по темной лестнице на пятый этаж и, держась одной рукой за перила, а другую прижимая к сильно бьющемуся сердцу, остановился перед полуотворенной дверью, через которую можно было видеть всю каморку.
В этой каморке жил его отец.
Известие о прибытии «Фараона» не дошло еще до старика, который, взобравшись на стул, дрожащей рукой поправлял настурции и ломоносы, обвивавшие его окошко. Вдруг кто-то обхватил его сзади и он услышал знакомый голос:
— Отец, дорогой отец!
Старик вскрикнул и обернулся. Увидев сына, он бросился в его объятия, весь бледный и дрожащий.
— Что с тобой, отец? — спросил юноша с беспокойством. — Ты болен?
— Нет, нет, милый Эдмон, сын мой, дитя мое, нет! Но я не ждал тебя… Ты застал меня врасплох… это от радости. Боже мой! Мне кажется, что я умру!
— Успокойся, отец, это же я. Все говорят, что радость не может повредить, вот почему я так прямо и вошел к тебе. Улыбнись, не смотри на меня безумными глазами. Я вернулся домой, и все будет хорошо.
— Тем лучше, мой мальчик, — отвечал старик, — но как же все будет хорошо? Разве мы больше не расстанемся? Расскажи же мне о твоем счастье!
— Да простит мне Господь, что я радуюсь счастью, построенному на горе целой семьи, но, видит Бог, я не желал этого счастья. Оно пришло само собой, и у меня нет сил печалиться. Славный капитан Леклер скончался, и весьма вероятно, что благодаря покровительству господина Морреля я получу его место. Понимаете, отец? В двадцать лет я буду капитаном! Сто луидоров жалованья и доля в прибылях! Разве мог я, бедный матрос, ожидать этого?
— Да, сын мой, ты прав, — сказал старик, — это большое счастье.
— И хочу, чтобы на первые же деньги вы завели себе домик с садом для ваших ломоносов, настурций и жимолости… Но что с тобой, отец? Тебе дурно?
— Ничего, ничего… сейчас пройдет!
Силы изменили старику, и он откинулся назад.
— Сейчас, отец! Выпей стакан вина, это тебя подкрепит. Где у тебя вино?
— Нет, спасибо, не ищи, не надо, — сказал старик, стараясь удержать сына.
— Как не надо!.. Скажите, где вино?
Он начал шарить в шкафу.
— Не ищи… — сказал старик. — Вина нет…
— Как нет? — вскричал Дантес. Он с испугом глядел то на впалые бледные щеки старика, то на пустые полки. — Как нет вина? Вам не хватило денег, отец?
— У меня всего вдоволь, раз ты со мною, — отвечал старик.
— Однако же, — прошептал Дантес, отирая пот с лица, — я вам оставил двести франков три месяца тому назад, когда уезжал.
— Да, да, Эдмон, но ты, уезжая, забыл вернуть должок соседу Кадруссу; он мне об этом напомнил и сказал, что если я не заплачу за тебя, то он пойдет к господину Моррелю. Я боялся, что это повредит тебе…
— И что же?
— Я и заплатил.
— Но ведь я был должен Кадруссу сто сорок франков! — вскричал Дантес.
— Да, — пролепетал старик.
— И вы заплатили из двухсот франков, которые я вам оставил?
Старик кивнул головой.
— И жили целых три месяца на шестьдесят франков?
— Много ли мне надо, — отвечал старик.
— Господи! — простонал Эдмон, бросаясь на колени перед отцом.
— Что с тобой?
— Никогда себе этого не прощу.
— Брось, — сказал старик с улыбкой, — ты вернулся, и все забыто. Ведь теперь все хорошо.
— Да, я вернулся, — сказал юноша, — вернулся с наилучшими надеждами и с кое-какими деньгами… Вот, отец, берите, берите и сейчас же пошлите купить что-нибудь.
И он высыпал на стол дюжину золотых, пять или шесть пятифранковых монет и мелочь.
Лицо старого Дантеса просияло.
— Чье это? — спросил он.
— Да мое… твое., наше! Бери, накупи провизии, не жалей денег, завтра я еще принесу.
— Постой, постой, — сказал старик, улыбаясь. — С твоего позволения я буду тратить деньги потихоньку; если я сразу много накуплю, то еще, пожалуй, люди подумают, что мне пришлось для этого ждать твоего возвращения.
— Делай, как тебе угодно, отец, но прежде всего найми служанку. Я не хочу, чтобы ты жил один. У меня в трюме припрятан контрабандный кофе и чудесный табак, завтра же ты их получишь. Тише! Кто-то идет.
— Это, должно быть, Кадрусс. Узнал о твоем приезде и идет поздравить тебя с счастливым возвращением.
— Вот еще уста, которые говорят одно, между тем как сердце думает другое, — прошептал Эдмон. — Но все равно, он наш сосед и оказал нам когда-то услугу! Примем его учтиво.
Не успел Эдмон договорить, как в дверях показалась черная бородатая голова Кадрусса. Это был человек лет двадцати пяти-шести; в руках он держал кусок сукна, который он согласно своему ремеслу портного намеревался превратить в одежду.
— А! Приехал, Эдмон! — сказал он с сильным марсельским акцентом, широко улыбаясь, так что видны были все его зубы, белые, как слоновая кость.
— Как видите, сосед Кадрусс, я к вашим услугам, если вам угодно, — отвечал Дантес, с трудом скрывая холодность под любезным тоном.
— Покорно благодарю. К счастью, мне ничего не нужно, и даже иной раз другие во мне нуждаются. (Дантес вздрогнул.) Я не про тебя говорю, Эдмон. Я дал тебе денег взаймы, ты мне их отдал; так водится между добрыми соседями, и мы в расчете.
— Никогда не бываешь в расчете с теми, кто нам помог, — сказал Дантес. — Когда денежный долг возвращен, остается долг благодарности.
— К чему говорить об этом? Что было, то прошло. Поговорим лучше о твоем счастливом возвращении. Я пошел в порт поискать коричневого сукна и встретил своего приятеля Данглара. «Как, ты в Марселе?» — говорю ему. «Да, как видишь». — «А я думал, ты в Смирче». — «Мог бы быть и там, потому что прямо оттуда». — «А где же наш Эдмон?» — «Да, верно, у отца», — отвечал мне Данглар. Вот я и пришел, — продолжал Кадрусс, — чтобы приветствовать друга.
— Славный Кадрусс, как он нас любит! — сказал старик.
— Разумеется, люблю и притом еще уважаю, потому что честные люди редки… Но ты никак разбогател, приятель? — продолжал портной, искоса взглянув на кучку золота и серебра, выложенную на стол Дантесом.
Юноша заметил искру жадности, блеснувшую в черных глазах соседа.
— Это не мои деньги, — отвечал он небрежно. — Я сказал отцу, что боялся найти его в нужде, а он, чтобы успокоить меня, высыпал на стол все, что было у него в кошельке. Спрячьте деньги, отец, если только соседу они не нужны.
— Нет, приятель, — сказал Кадрусс, — мне ничего не нужно; слава Богу, ремесло мастера кормит. Береги денежки, лишних никогда не бывает. При всем том я тебе благодарен за твое предложение не меньше, чем если бы я им воспользовался.
— Я предложил от сердца, — сказал Дантес.
— Не сомневаюсь. Итак, ты в большой дружбе с Моррелем, хитрец ты этакий?
— Господин Моррель всегда был очень добр ко мне, — отвечал Дантес.
— В таком случае ты напрасно отказался от обеда.
— Как отказался от обеда? — спросил старый Дантес. — Разве он звал тебя обедать?
— Да, отец, — отвечал Дантес и улыбнулся, заметив, как поразила старика необычайная честь, оказанная его сыну.
— А почему же ты отказался, сын? — спросил старик.
— Чтобы пораньше прийти к вам, отец, — ответил молодой человек. — Мне не терпелось увидеться с вами.
— Моррель, должно быть, обиделся, — продолжал Кадрусс, — а когда метишь в капитаны, не следует перечить арматору.
— Я объяснил ему причину отказа, и он понял меня, надеюсь.
— Чтобы стать капитаном, надобно немножко подольститься к хозяевам.
— Я надеюсь быть капитаном и без этого, — отвечал Дантес.
— Тем лучше, тем лучше! Это порадует всех старых твоих друзей. А там, за фортом святого Николая, я знаю кое-кого, кто будет особенно доволен.
— Мерседес? — спросил старик.
— Да, отец, — сказал Дантес. — И теперь, когда я вас повидал, когда я знаю, что вы здоровы и у вас есть все, что вам нужно, я попрошу у вас позволения отправиться в Каталаны.
— Ступай, дитя мое, ступай, — отвечал старый Дантес, — и да благословит тебя Господь женой, как благословил меня сыном.
— Женой! — сказал Кадрусс. — Как вы, однако, спешите; она еще не жена ему как будто!
— Нет еще, но, по всей вероятности, скоро будет, — отвечал Эдмон.
— Как бы то ни было, — сказал Кадрусс, — ты хорошо сделал, что поспешил с приездом.
— Почему?
— Потому что Мерседес — красавица, а у красавиц нет недостатка в поклонниках; у этой — особенно: они дюжинами ходят за ней.
— В самом деле? — сказал Дантес с улыбкой, в которой заметна была легкая тень беспокойства.
— Да, да, — продолжал Кадрусс, — и притом завидные женихи; но, сам понимаешь, ты скоро будешь капитаном, и тебе едва ли откажут.
— Это значит, — подхватил Дантес с улыбкой, которая едва прикрывала его беспокойство, — это значит, что если бы я не стал капитаном…
— Гм-гм! — пробормотал Кадрусс.
— Ну, — сказал молодой человек, — я лучшего мнения, чем вы, о женщинах вообще и о Мерседес в особенности, и я убежден, что, буду я капитаном или нет, она останется мне верна.
— Тем лучше, — сказал Кадрусс, — тем лучше! Когда женишься, нужно уметь верить; но все равно, приятель, я тебе говорю: не теряй времени, ступай, объяви ей о своем приезде и поделись своими надеждами.
— Иду, — отвечал Эдмон.
Он поцеловал отца, кивнул Кадруссу и вышел.
Кадрусс посидел у старика еще немного, потом, простившись с ним, тоже вышел и вернулся к Данглару, который ждал его на углу улицы Сенак.
— Ну что? — спросил Данглар. — Ты его видел?
— Видел, — ответил Кадрусс.
— И он говорил тебе о своих надеждах на капитанство?
— Он говорит об этом так, как будто он уже капитан.
— Вот как! — сказал Данглар. — Уж больно он торопится!
— Но Моррель ему, как видно, обещал…
— Так он очень весел?
— Даже до дерзости; он уже предлагал мне свои услуги, как какая-нибудь важная особа; предлагал мне денег, как банкир.
— И ты отказался?
— Отказался. А мог бы взять у него взаймы, потому что не кто другой, как я, одолжил ему первые деньги, которые он видел в своей жизни. Но теперь господин Дантес ни в ком не нуждается: он скоро будет капитаном!
— Ну, он еще не капитан!
— Правду сказать, хорошо было бы, если бы он им и не стал, — продолжал Кадрусс, — а то с ним и говорить нельзя будет.
— Если мы захотим, — сказал Данглар, — он будет тем же, что и теперь, а может быть, и того меньше.
— Что ты говоришь?
— Ничего, я говорю сам с собою. И он все еще влюблен в прекрасную каталанку?
— До безумия; уже побежал туда. Но или я очень ошибаюсь, или с этой стороны его ждут неприятности.
— Скажи яснее.
— Зачем?
— Это гораздо важнее, чем ты думаешь. Ведь ты не любишь Дантеса?
— Я не люблю гордецов.
— Так скажи мне все, что знаешь о каталанке.
— Я не знаю ничего наверное, но видел такие вещи, что думаю, как бы у будущего капитана не вышло неприятностей на дороге у Старых Больниц.
— Что же ты видел? Ну, говори.
— Я видел, что каждый раз, как Мерседес приходит в город, ее провожает рослый детина, каталанец, с черными глазами, краснолицый, черноволосый, сердитый. Она называет его двоюродным братом.
— В самом деле!.. И ты думаешь, что этот братец за нею волочится?
— Предполагаю; как же может быть иначе между двадцатилетним детиной и семнадцатилетней красавицей?
— И ты говоришь, что Дантес пошел в Каталаны?
— Пошел при мне.
— Если мы пойдем туда же, мы можем остановиться в «Резерве» и за стаканом мальгского вина подождать новостей.
— А кто нам их сообщит?
— Мы будем на его пути и по лицу Дантеса увидим, что произошло.
— Идем, — сказал Кадрусс, — но только платишь ты.
— Разумеется, — отвечал Данглар.
И оба быстрым шагом направились к назначенному месту. Придя в трактир, они велели подать бутылку вина и два стакана.
От старика Памфила они узнали, что минут десять тому назад Дантес прошел мимо трактира.
Удостоверившись, что Дантес в Каталанах, они сели под молодой листвой платанов и сикомор, в ветвях которых веселая стая птиц воспевала один из первых ясных дней весны.
III
КАТАЛАНЦЫ
В ста шагах от того места, где два приятеля, насторожив уши и поглядывая на дорогу, прихлебывали искрометное мальгское вино, за лысым пригорком, обглоданным солнцем и мистралями, лежало селение Каталаны.
Однажды из Испании выехали какие-то таинственные переселенцы и пристали к тому клочку земли, на котором они живут и поныне. Они явились неведомо откуда и говорили на незнакомом языке. Один из их начальников, понимавший провансальский язык, попросил у города Марселя позволения завладеть пустынным мысом, на который они, по примеру древних мореходов, вытащили свои суда. Просьбу уважили, и три месяца спустя вокруг десятка судов, привезших этих морских цыган, выросло небольшое селение.
В этом своеобразном и живописном селенье, полумавританском, полуиспанском, и поныне живут потомки этих людей, говорящие на языке своих дедов. В продолжение трех или четырех веков они остались верны своему мысу, на который опустились, как стая морских птиц; они нисколько не смешались с марсельскими жителями, женятся только между собой и сохраняют нравы и одежду своей родины так же, как сохранили ее язык.
Мы приглашаем читателя последовать за нами по единственной улице селения и зайти в один из домиков; солнце снаружи окрасило его стены в цвет опавших листьев, одинаковый для всех старинных построек этого края, а внутри кисть маляра сообщила им белизну, составляющую украшение испанских posadas.
Красивая молодая девушка, с черными как смоль волосами, с бархатными, как у газели, глазами, стояла, прислонившись к перегородке, и в тонких, словно выточенных античным ваятелем пальцах мяла ни в чем не повинную ветку вереска; оборванные цветы и листья уже усеяли пол; руки ее, обнаженные до локтя, покрытые загаром, но словно скопированные с рук Венеры Арльской, дрожали от волнения, а легкой ножкой с высоким подъемом она нетерпеливо постукивала по полу, так что можно было видеть ее стройные, изящные икры, обтянутые красным чулком с серыми и синими стрелками.
В трех шагах от нее, покачиваясь на стуле и опершись локтем на старый, источенный древоточцем комод, статный молодец лет двадцати — двадцати двух смотрел на нее с беспокойством и досадой; в его глазах был вопрос, но твердый и упорный взгляд девушки укрощал собеседника.
— Послушай, Мерседес, — говорил молодой человек, — скоро Пасха, самое время сыграть свадьбу… Ответь же мне!
— Я тебе уже сто раз отвечала, Фернан, и ты сам себе враг, если опять спрашиваешь меня.
— Ну так повтори еще, умоляю тебя, повтори еще, чтобы я мог поверить. Скажи мне в сотый раз, что отвергаешь мою любовь, которую благословила твоя мать; заставь меня понять, что ты играешь моим счастьем, что моя жизнь или смерть для тебя — ничто! Боже мой! Десять лет мечтать о том, чтобы стать твоим мужем, Мерседес, и потерять эту надежду, которая была единственной целью моей жизни!
— По крайней мере не я поддерживала в тебе эту надежду, — отвечала Мерседес, — ты не можешь меня упрекнуть, что я когда-нибудь завлекала тебя. Я всегда говорила тебе: я люблю тебя как брата, но никогда не требуй от меня ничего, кроме этой братской дружбы, потому что сердце мое отдано другому. Разве я не говорила тебе этого, Фернан?
— Знаю, знаю, Мерседес, — прервал молодой человек. — Да, ты всегда была со мной до жестокости прямодушна, но ты забываешь, что для каталанцев брак только между своими — священный закон.
— Ты ошибаешься, Фернан, это не закон, а просто обычай, только и всего, и, поверь, тебе не стоит ссылаться на этот обычай. Ты вытянул жребий, Фернан. Если ты еще на свободе, то это просто поблажка; не сегодня, так завтра тебя могут призвать на службу. А когда ты поступишь в солдаты, что ты станешь делать с бедной сиротой горемычной, без денег, у которой нет ничего, кроме развалившейся хижины, где висят старые сети — жалкое наследство, оставленное моим отцом матери, а матерью — мне? Вот год, как она умерла, и подумай, Фернан, ведь я живу почти милостыней! Иногда ты притворяешься, будто я тебе помогаю, и это для того, чтобы иметь право разделить со мной улов; и я принимаю это, Фернан, потому что твой отец был брат моего отца, потому что мы выросли вместе и особенно потому, что отказ мой слишком огорчил бы тебя. Но я чувствую, что деньги, которые я выручаю за твою рыбу и на которые я покупаю себе лен для пряжи, просто милостыня.
— Не все ли мне равно, Мерседес! Бедная и одинокая, ты мне дороже, чем дочь самого гордого арматора или самого богатого банкира в Марселе! Что надобно нам, беднякам? Честную жену и хорошую хозяйку. Где я найду лучше тебя?
— Фернан, — отвечала Мерседес, покачав головою, — можно стать дурной хозяйкой, и нельзя ручаться, что будешь честной женой, если любишь не мужа, а другого. Будь доволен моей дружбой, потому что, повторяю, это все, что я могу тебе обещать, а я обещаю только то, что могу исполнить наверное.
— Понимаю, — сказал Фернан, — ты терпеливо сносишь свою нищету, но боишься моей. Так знай же, Мерседес, если ты меня полюбишь, я попытаю счастья. Ты принесешь мне удачу, и я разбогатею. Я не останусь рыбаком; я могу наняться конторщиком, могу и сам завести торговлю.
— Ничего этого ты не можешь, Фернан; ты солдат, и если ты сейчас в Каталанах, то только потому, что нет войны. Оставайся рыбаком, не строй воздушных замков, после которых действительность покажется тебе еще тягостней, и удовольствуйся моей дружбой. Ничего другого я тебе дать не могу.
— Да, ты права, Мерседес, я буду моряком: надену вместо дедовской одежды, которую ты презираешь, лакированную шляпу, полосатую фуфайку и синюю куртку с якорями на пуговицах. Ведь так должен быть одет человек, чтобы тебе понравиться?
— Что ты хочешь сказать? — спросила Мерседес, с гордым вызовом взглянув на него. — Что ты хочешь сказать? Я не понимаю тебя.
— Я хочу сказать, Мерседес, ты так сурова и жестока со мною только потому, что ждешь человека, который одет, как я описал. А вдруг тот, кого ты ждешь, непостоянен, а если не он, непостоянно море?
— Фернан! — вскричала Мерседес. — Я думала, что ты добрый, но я ошиблась. Ты злой, если на помощь своей ревности призываешь Божий гнев! Да, я не скрываю: я жду и люблю того, о ком ты говоришь, и если он не вернется, я не стану упрекать его в непостоянстве, а скажу, что он умер любя меня.
Каталанец яростно сжал кулаки.
— Я тебя поняла, Фернан: ты хочешь отомстить ему за то, что я не люблю тебя. Ты хочешь скрестить свой каталанский нож с его кинжалом! И что же? Ты лишишься моей дружбы, если будешь побежден; а если победишь ты, то моя дружба обернется ненавистью. Поверь мне, искать ссоры с человеком — плохое средство понравиться женщине, которая этого человека любит. Нет, Фернан, ты не поддашься дурным мыслям. Раз я не могу быть твоей женой, ты привыкнешь смотреть на меня как на друга, как на свою сестру. Притом же, — прибавила она с влажными от слез глазами, — не спеши, Фернан: ты сам сейчас сказал — море коварно, и вот уже четыре месяца, как он уехал, а за четыре месяца я насчитала много бурь!
Фернан остался холоден; он не старался отереть слезы, бежавшие по щекам Мерседес, а между тем за каждую ее слезу он отдал бы стакан своей крови. Но эти слезы лились из-за другого!
Он встал, прошелся по хижине и остановился перед Мерседес; глаза его сверкали, кулаки были сжаты.
— Послушай, Мерседес, — сказал он, — отвечай еще раз: это решено?
— Я люблю Эдмона Дантеса, — твердо ответила девушка, — и, кроме Эдмона, никто не будет моим мужем.
— И ты будешь всегда любить его?
— До самой смерти.
Фернан со стоном опустил голову, как человек, потерявший последнюю надежду, потом вдруг поднял голову и, стиснув зубы, спросил:
— А если он умер?
— Так и я умру.
— А если он тебя забыл?
— Мерседес! — раздался веселый голос за дверью. — Мерседес!
— Ах!.. — вскричал девушка, не помня себя от счастья и любви. — Вот видишь, он не забыл меня, он здесь!
Она бросилась к двери и отворила ее, крича:
— Сюда, Эдмон! Я здесь!
Фернан, бледный и дрожащий, попятился, как путник, внезапно увидевший змею, и, наткнувшись на свой стул, бессильно опустился на него.
Эдмон и Мерседес бросились друг другу в объятия. Палящее марсельское солнце, врываясь в раскрытую дверь, обливало их потоками света. Сначала они не видели ничего кругом. Неизмеримое счастье отделяло их от мира; они говорили несвязными словами, которые передают порывы такой острой радости, что становятся похожи на выражение боли.
Вдруг Эдмон заметил мрачное лицо Фернана, которое выступало из полумрака, бледное и угрожающее; бессознательно молодой каталанец держал руку на ноже, висевшем у него на поясе.
— Простите, — сказал Дантес, хмуря брови, — я и не заметил, что нас здесь трое.
Затем, обращаясь к Мерседес, он спросил:
— Кто этот господин?
— Этот господин будет вашим лучшим другом, Дантес, потому что это мой друг, мой брат, мой двоюродный брат Фернан, человек, которого после вас, Эдмон, я люблю больше всех на свете. Разве вы не узнали его?
— Да, узнал, — отвечал Эдмон, и, не выпуская руки Мерседес, он сердечно протянул другую руку каталанцу.
Но Фернан, не отвечая на это дружеское движение, оставался нем и недвижим как статуя.
Тогда Эдмон испытующе посмотрел на дрожавшую Мерседес и на мрачного и грозного Фернана.
Один взгляд объяснил ему все. Он вспыхнул от гнева.
— Я не знал, когда спешил к тебе, Мерседес, что найду здесь врага.
— Врага! — вскричала Мерседес, гневно взглянув на двоюродного брата. — Найти врага у меня, в моем доме! Если бы я так думала, я бы взяла тебя под руку и ушла в Марсель, покинув этот дом навсегда.
Глаза Фернана сверкнули.
— И если бы с тобой приключилась беда, мой Эдмон, — продолжала она с неумолимым спокойствием, которое показывало Фернану, что Мерседес проникла в самую глубину его мрачных мыслей, — если бы с тобой приключилась беда, я бы взошла на мыс Моржион и бросилась со скалы вниз головой.
Фернан побледнел как смерть.
— Но ты ошибся, Эдмон, — прибавила она, — здесь у тебя нет врагов; здесь только мой брат Фернан, и он сейчас пожмет тебе руку как преданному другу.
И девушка устремила повелительный взгляд на каталанца, который как завороженный медленно подошел к Эдмону и протянул ему руку.
Ненависть его, подобно волне, бешеной, но бессильной, разбилась о неодолимую власть, которую эта девушка имела над ним.
Но едва он дотронулся до руки Эдмона, как почувствовал, что сделал все что мог, и как безумный бросился вон из дому.
— Горе мне! — вскричал он на бегу, в отчаянии хватая себя за волосы. — Кто избавит меня от этого человека! Горе мне!
— Эй, каталанец! Эй, Фернан! Куда ты? — окликнул его чей-то голос.
Фернан круто остановился, озираясь по сторонам, и увидал Кадрусса, сидевшего с Дангларом за столом под деревьями.
— Что же ты не идешь к нам? — сказал Кадрусс. — Или ты так спешишь, что тебе некогда поздороваться с друзьями?
— Особенно когда перед ними еще почти полная бутылка! — прибавил Данглар.
Фернан бессмысленно посмотрел на них и не ответил ни слова.
— Он совсем ошалел, — сказал Данглар, толкая Кадрусса коленом. — Что если мы ошиблись и, вопреки нашим ожиданиям, Дантес торжествует победу?
— Сейчас узнаем, — отвечал Кадрусс и, повернувшись к молодому человеку, сказал:
— Ну что же, каталанец, решаешься или нет?
Фернан отер пот с лица и вошел в беседку; ее тень как будто немного успокоила его волнение, а прохлада чуть освежила истомленное тело.
— Здравствуйте, — сказал он, — вы, кажется, звали меня?
И он без сил опустился на один из стульев, стоявших вокруг стола.
— Я позвал тебя потому, что ты бежал как сумасшедший, и я боялся, что ты, чего доброго, бросишься в море, — сказал, смеясь, Кадрусс. — Черт возьми! Друзей не только угощают вином, иной раз им еще мешают наглотаться воды.
Фернан не то вздохнул, не то всхлипнул и уронил голову на руки.
— Знаешь, что я тебе скажу, Фернан, — продолжал Кадрусс, начиная разговор с грубой откровенностью простых людей, которые от любопытства забывают все приличия. — Знаешь, ты похож на отставленного воздыхателя!
И он громко захохотал.
— Нет, — отвечал Данглар, — такой молодец не для того создан, чтобы быть несчастным в любви. Ты шутишь, Кадрусс.
— Вовсе не шучу, ты лучше послушай, как он вздыхает. Ну-ка, Фернан, подними нос да отвечай нам. Невежливо не отвечать друзьям, когда они спрашивают о здоровье.
— Я здоров, — сказал Фернан, сжимая кулаки, но не поднимая головы.
— А! Видишь ли, Данглар, — сказал Кадрусс, мигнув своему приятелю, — дело вот в чем: Фернан, которого ты здесь видишь, — добрый и честный каталанец, один из лучших марсельских рыбаков, влюблен в красавицу по имени Мерседес, но, к несчастью, красавица, со своей стороны, по-видимому, влюблена в помощника капитана «Фараона», а так как «Фараон» сегодня воротился в порт, то… понимаешь?
— Нет, не понимаю, — отвечал Данглар.
— Бедняга Фернан получил отставку, — продолжал Кадрусс.
— Ну так что ж? — сказал Фернан, подняв голову и поглядывая на Кадрусса как человек, ищущий, на ком бы выместить досаду. — Мерседес ни от кого не зависит, не так ли? И вольна любить кого ей угодно.
— Если ты так на это смотришь, тогда другое дело! — сказал Кадрусс. — Я-то думал, что ты каталанец; а мне рассказывали, что каталанцы не из тех людей, у которых можно отбивать возлюбленных, при этом даже прибавляли, что Фернан особенно страшен в своей мести.
Фернан презрительно улыбнулся.
— Влюбленный никогда не страшен, — сказал он.
— Бедняга! — подхватил Данглар, притворяясь, что жалеет его от всего сердца. — Что ж делать? Он не ожидал, что Дантес воротится так скоро. Он думал, что Дантес, быть может, умер, изменил — как знать? Такие удары тем более тяжелы, что приходят всегда неожиданно.
— Как бы там ни было, — сказал Кадрусс, который все время пил и на которого хмельное мальгское вино начинало действовать, — как бы там ни было, благополучное возвращение Дантеса досаждает не одному Фернану, верно, Данглар?
— Верно, и я готов поручиться, что это кончится для него плохо.
— Тем не менее, — продолжал Кадрусс, наливая Фернану и наполняя в восьмой или десятый раз свой собственный стакан, между тем как Данглар едва пригубил свое вино, — тем не менее он женится на красавице Мерседес; по крайней мере он для этого воротился.
Все это время Данглар проницательным взором смотрел на Фернана и видел, что слова Кадрусса падают тому на сердце как расплавленный свинец.
— А когда свадьба? — спросил Данглар.
— О! До свадьбы еще дело не дошло! — прошептал Фернан.
— Да, но дойдет, — сказал Кадрусс. — Это так же верно, как то, что Дантес будет капитаном «Фараона». Не правда ли, Данглар?
Данглар вздрогнул при этом неожиданном выпаде, повернулся к Кадруссу и пристально посмотрел на него, чтобы узнать, с умыслом ли были сказаны эти слова, но он не прочел ничего, кроме зависти, на этом лице, уже поглупевшем от опьянения.
— Итак, — сказал он, наполняя стаканы, — выпьем за капитана Эдмона Дантеса, супруга прелестной каталанки!
Кадрусс отяжелевшею рукою поднес стакан к губам и одним духом осушил его. Фернан швырнул свой стакан наземь и разбил вдребезги.
— Стойте! — сказал Кадрусс. — Что там такое на пригорке, по дороге из Каталан? Взгляни-ка, Фернан, у тебя глаза получше. У меня уже двоится в глазах. Ты знаешь, вино — предатель. Точно двое влюбленных идут рядышком рука об руку. Господи, помилуй! Они не подозревают, что мы их видим, и целуются!
Данглар следил за каждым движением Фернана, лицо которого приметно искажалось.
— Знаете вы их, Фернан? — спросил он.
— Да, — отвечал он глухим голосом, — это Эдмон и Мерседес.
— А! Вот оно что! — сказал Кадрусс. — А я и не узнал их. Эй, Дантес! Эй, красавица! Подите-ка сюда и скажите нам, скоро ли свадьба. Фернан, такой упрямец, не хочет нам сказать.
— Да замолчишь ли ты? — прервал его Данглар, делая вид, будто останавливает Кадрусса, который с упрямством пьяницы высовывался из беседки. — Держись крепче на ногах и оставь влюбленных в покое. Бери пример с Фернана: он по крайней мере благоразумен.
Быть может, Фернан, выведенный из себя, подстрекаемый Дангларом, как бык на арене, не удержался бы, ибо он уже встал, и казалось, вот-вот кинется на соперника, но Мерседес, веселая и непринужденная, подняла прелестную головку и окинула всех светлым взором. Он вспомнил ее угрозу — умереть, если умрет Эдмон, — и бессильно опустился на стул.
Данглар посмотрел на своих собеседников — на отупевшего от вина и на сраженного любовью.
— От этих дураков я ничего не добьюсь, — пробормотал он, — боюсь, что я имею дело с пьяницей и с трусом. Вот завистник, который наливается вином, между тем как ему следовало бы упиваться желчью; вот болван, у которого из-под носа похищают возлюбленную и который только и знает, что плачет и жалуется, как ребенок. А между тем у него пылающие глаза, как у испанцев, сицилийцев и калабрийцев, которые прекрасно умеют мстить за себя; у него такие кулаки, что размозжат голову быку вернее всякого обуха. Положительно, счастье улыбается Эдмону: он женится на красавице, будет капитаном и посмеется над нами, разве только… — мрачная улыбка искривила губы Данглара, — разве только я тут не вмешаюсь.
— Эй! — продолжал кричать Кадрусс, привстав и опершись кулаками о стол. — Эй, Эдмон! Не видишь ты, что ли, друзей или уж так загордился, что не хочешь и говорить с ними?
— Нет, дорогой Кадрусс, — отвечал Дантес, — я совсем не горд, но я счастлив, а счастье, очевидно, ослепляет еще больше, чем гордость.
— Дело! — сказал Кадрусс. — Вот это объяснение! Здравствуйте, госпожа Дантес!
Мерседес чинно поклонилась.
— Меня так еще не зовут, — сказала она. — У нас считается, что можно накликать беду, если называть девушку по имени ее жениха, когда этот жених еще не стал ей мужем; поэтому называйте меня Мерседес, прошу вас.
— Сосед Кадрусс не так уж виноват, — сказал Дантес, — он ненамного ошибся!
— Так, значит, свадьба будет скоро? — спросил Данглар, раскланиваясь с молодою парою.
— Как можно скорее. Сегодня сговор у моего отца, а завтра или послезавтра, никак не позже, обед в честь помолвки здесь, в «Резерве». Надеюсь, будут все друзья: это значит, что вы приглашены, господин Данглар; это значит, что и тебя ждут, Кадрусс.
— А Фернан? — спросил Кадрусс, смеясь пьяным смехом. — Фернан тоже будет?
— Брат моей жены — мой брат, — сказал Эдмон, — и мы, Мерседес и я, были бы глубоко огорчены, если бы его не было с нами в такую минуту.
Фернан хотел ответить, но голос замер у него в горле, и он не мог выговорить ни слова.
— Сегодня помолвка… завтра или послезавтра обручение… черт возьми, вы очень спешите, капитан!
— Данглар, — отвечал Эдмон с улыбкой, — я вам скажу то же, что Мерседес сказала сейчас Кадруссу: не наделяйте меня званием, которого я еще не удостоен; это накличет на меня беду.
— Прошу прощения, — отвечал Данглар. — Я только сказал, что вы очень спешите. Кой черт, времени у нас довольно: «Фараон» выйдет в море не раньше как через три месяца.
— Всегда спешишь быть счастливым, господин Данглар, — кто долго страдал, тот с трудом верит своему счастью. Но это не только себялюбие: я должен ехать в Париж.
— Вот как! В Париж! И вы едете туда в первый раз?
— Да.
— У вас там есть дело?
— Не мое: надо исполнить последнее поручение бедного нашего капитана Леклера. Вы понимаете, Данглар, это дело святое. Впрочем, будьте спокойны, я только съезжу и вернусь.
— Да, да, понимаю, — вслух сказал Данглар.
Потом прибавил про себя:
«В Париж, доставить по назначению письмо, которое ему дал маршал. Черт возьми! Это письмо подает мне мысль, превосходную мысль. А, Дантес, друг мой! Ты еще не значишься в списке команды „Фараона“ под номером первым!»
И он крикнул вслед удалявшемуся Эдмону:
— Счастливого пути!
— Благодарю, — отвечал Эдмон, оглядываясь через плечо и дружески кивая головою.
И влюбленные продолжали путь, спокойные и счастливые, как два избранника Небес…
IV
ЗАГОВОР
Данглар следил глазами за Эдмоном и Мерседес, пока они не скрылись за фортом святого Николая; потом он снова повернулся к своим собутыльникам. Фернан сидел бледный и дрожащий, а Кадрусс бормотал слова какой-то застольной песни.
— Мне кажется, — сказал Данглар Фернану, — эта свадьба не всем сулит счастье.
— Меня она приводит в отчаяние, — отвечал Фернан.
— Так вы любите Мерседес?
— Я обожаю ее.
— Давно ли?
— С тех пор как мы знаем друг друга; я всю жизнь любил ее.
— И вы сидите тут и рвете на себе волосы, вместо того чтобы искать средства помочь горю! Черт возьми! Я думал, что не так водится между каталанцами.
— Что же, по-вашему, мне делать? — спросил Фернан.
— Откуда я знаю? Разве это моя забота? Ведь, кажется, не я влюблен в мадемуазель Мерседес, а вы ищите и обрящете, как сказано в Евангелии.
— Я уж нашел было.
— Что именно?
— Я хотел ударить жениха кинжалом, но она сказала, что, если с ним что-нибудь случится, она убьет себя.
— Бросьте! Такие вещи говорятся, да не делаются.
— Вы не знаете Мерседес. Если она пригрозила, так уж исполнит.
— Болван! — прошептал Данглар. — Пусть она убивает себя, мне-то что, лишь бы Дантес не был капитаном.
— А прежде чем умрет Мерседес, — продолжал Фернан с твердой решимостью, — я умру.
— Вот любовь-то! — закричал Кадрусс пьяным голосом. — Вот это любовь так любовь, или я ничего в этом не понимаю!
— Послушайте, — сказал Данглар, — вы, сдается мне, славный малый, и я бы хотел, черт меня побери, помочь вашему горю, но…
— Да, — подхватил Кадрусс, — говори.
— Любезный, — прервал его Данглар, — ты уже почти пьян; допей бутылку, и ты будешь совсем готов. Пей и не мешайся в наши дела. Для наших дел надобно иметь свежую голову.
— Я пьян? — вскричал Кадрусс. — Вот тоже! Я могу выпить еще четыре такие бутылки: это же пузырьки из-под одеколона! Папаша Памфил, вина!
И Кадрусс стукнул стаканом по столу.
— Так вы говорите… — сказал Фернан Данглару, с жадностью ожидая окончания прерванной фразы.
— Я уж не помню, что говорил. Этот пьяница спутал все мои мысли.
— Ну и пусть пьяница, тем хуже для тех, кто боится вина; у них, верно, дурные мысли, и они боятся, как бы вино не вывело их наружу.
И Кадрусс затянул песенку, которая была в то время в большой моде:
Все злодеи — водопийцы,
Что доказано потопом.
— Вы говорили, сударь, — продолжал Фернан, — что хотели бы помочь моему горю, но, прибавили вы…
— Да. Но чтобы помочь вашему горю, надо помешать Дантесу жениться на той, которую вы любите. А свадьба, по-моему, легко может не состояться и без смерти Дантеса.
— Только смерть может разлучить их, — сказал Фернан.
— Глупо вы рассуждаете, друг мой, — прервал его Кадрусс. — А Данглар у нас умник, хитрец, ученый, он докажет вам, что вы ошибаетесь. Докажи, Данглар. Я поручился за тебя. Докажи, что Дантесу не нужно умирать, притом жалко будет, если Дантес умрет. Он добрый малый, я люблю Дантеса. За твое здоровье, Дантес!
Фернан, досадливо махнув рукой, встал из-за стола.
— Пусть его, — сказал Данглар, удерживая каталанца, — он хоть пьян, а не так далек от истины. Разлука разделяет не хуже смерти; представьте себе, что между Дантесом и Мерседес выросла тюремная стена; она разлучит их точно так же, как могильный камень.
— Да, но из тюрьмы выходят, — сказал Кадрусс, который, напрягая остатки соображения, цеплялся за разговор, — а когда человек выходит из тюрьмы и когда он зовется Эдмон Дантес, то он мстит.
— Пусть! — прошептал Фернан.
— Притом же, — заметил Кадрусс, — за что сажать Дантеса в тюрьму? Он не украл, не убил, не зарезал…
— Замолчи! — прервал его Данглар.
— Не желаю молчать! — сказал Кадрусс. — Я желаю, чтобы мне сказали, за что сажать Дантеса в тюрьму. Я люблю Дантеса. За твое здоровье, Дантес!
И он осушил еще стакан вина.
Данглар посмотрел в окончательно посоловевшие глаза портного и, повернувшись к Фернану, сказал:
— Теперь вы понимаете, что нет нужды убивать его?
— Разумеется, не нужно, если только, как вы говорите, есть средство засадить Дантеса в тюрьму. Но где это средство?
— Если хорошенько поискать, так найдется, — сказал Данглар. — А впрочем, — продолжал он, — чего ради я путаюсь в это дело? Ведь меня оно не касается.
— Не знаю, касается ли оно вас, — вскричал Фернан, хватая его за руку, — но знаю, что у вас есть причины ненавидеть Дантеса! Кто сам ненавидит, тот не ошибается и в чужом чувстве.
— У меня есть причины ненавидеть Дантеса? Никаких, даю вам слово. Я видел, что вы несчастны, и ваше горе возбудило во мне участие, вот и все. Но если вы думаете, что я стараюсь для себя, тогда прощайте, любезный друг, выпутывайтесь из беды как знаете.
И Данглар сделал вид, что хочет встать.
— Нет, останьтесь! — сказал Фернан, удерживая его. — Не все ли мне равно в конце концов, ненавидите вы Дантеса или нет. Я его ненавижу и не скрываю этого. Найдите средство, и я все исполню; только не смерть, потому что Мерседес сказала, что она умрет, если убьют Дантеса.
Кадрусс, опустивший голову на стол, поднял ее и посмотрел тяжелым и бессмысленным взглядом на Фернана и Данглара.
— Убьют Дантеса! — сказал он. — Кто собирается убить Дантеса? Не желаю, чтобы его убивали. Он мне друг, еще сегодня утром он предлагал поделиться со мной деньгами, как поделился с ним я. Не желаю, чтобы убивали Дантеса!
— Да кто тебе говорит, что его хотят убить, дурак! — прервал Данглар. — Мы просто шутим. Выпей за его здоровье, — продолжал он, наполняя стакан Кадрусса, — и оставь нас в покое.
— Да, да, за здоровье Дантеса! — сказал Кадрусс, выпивая вино. — За его здоровье!.. За его здоровье!.. Вот!..
— Но… средство?., средство? — спрашивал Фернан.
— Так вы еще не нашли его?
— Нет, ведь вы взялись сами…
— Это правда, — сказал Данглар. — У французов перед испанцами то преимущество, что испанцы раздумывают, а французы придумывают.
— Ну, так придумайте! — нетерпеливо крикнул Фернан.
— Человек! — крикнул Данглар. — Перо, чернил и бумаги!
— Перо, чернил и бумаги? — пробормотал Фернан.
— Да, я бухгалтер: перо, чернила и бумага — мои орудия, без них я ничего не могу сделать.
— Перо, чернил и бумаги! — крикнул, в свою очередь, Фернан.
— Вон они на том столе, — сказал трактирный слуга.
— Так подайте сюда.
Слуга взял перо, чернила и бумагу и принес их в беседку.
— Как подумаешь, — сказал Кадрусс, ударяя рукой по бумаге, — что вот этим вернее можно убить человека, чем подкараулив его на опушке леса! Недаром я пера, чернил и бумаги всегда боялся больше, чем шпаги или пистолета.
— Этот шут не так еще пьян, как кажется, — заметил Данглар. — Подлейте ему, Фернан.
Фернан наполнил стакан Кадрусса, и тот, как истый пьяница, отнял руку от бумаги и протянул ее к стакану.
Каталанец подождал, пока Кадрусс, почти сраженный этим новым залпом, не поставил или, вернее, не уронил стакан на стол.
— Итак? — сказал каталанец, видя, что последние остатки рассудка Кадрусса утонули в этом стакане.
— Итак, — продолжал Данглар, — если бы, например, после такого плавания, какое совершил Дантес, заходивший в Неаполь и на остров Эльба, кто-нибудь донес на него королевскому прокурору, что он бонапартистский агент…
— Я донесу! — живо вскричал каталанец.
— Да, но вам придется подписать донос, вас поставят на очную ставку с тем, на кого вы донесли. Я, разумеется, снабжу вас всем необходимым, чтобы поддерживать обвинение, но Дантес не вечно будет в тюрьме. Когда-нибудь он выйдет оттуда, и тогда горе тому, кто его засадил!
— Мне только и нужно, чтобы он затеял со мною ссору.
— А Мерседес? Мерседес, которая возненавидит вас, если вы хоть пальцем тронете ее возлюбленного Эдмона?
— Это верно, — сказал Фернан.
— Нет, нет, — продолжал Данглар, — если уж решаться на такой поступок, то лучше всего просто взять перо, вот так, обмакнуть его в чернила и написать левой рукой, чтобы не узнали почерка, маленький доносец следующего содержания.
И Данглар, дополняя наставление примером, написал левой рукой косыми буквами, которые не имели ничего общего с его обычным почерком, следующий документ, который и передал Фернану.
Фернан прочел вполголоса:
«Приверженец престола и веры уведомляет господина королевского прокурора о том, что Эдмон Дантес, помощник капитана на корабле „Фараон“, прибывшем сегодня из Смирны с заходом в Неаполь и Портоферрайо, имел от Мюрата письмо к узурпатору, а от узурпатора — письмо к бонапартистскому комитету в Париже.
В случае ареста, письмо, уличающее его в преступлении, будет найдено при нем, или у его отца, или в его каюте на „Фараоне“.
— Ну вот, — сказал Данглар, — это похоже на дело, потому что такой донос никак не мог бы обернуться против вас самих, и все пошло бы само собой. Оставалось бы только сложить письмо вот так и надписать: „Господину королевскому прокурору“. И все было бы кончено.
И Данглар, посмеиваясь, написал адрес.
— Да, все было бы кончено, — закричал Кадрусс, который, собрав последние остатки рассудка, следил за чтением письма и инстинктивно чувствовал, какие страшные последствия мог иметь подобный донос, — да, все было бы кончено, но это было бы подло!
И он протянул руку, чтобы взять письмо.
— Именно потому, — отвечал Данглар, отодвигая от него письмо, — все, что я говорю, и все, что я делаю, это только шутка, и я первый был бы весьма огорчен, если бы что-нибудь случилось с нашим славным Дантесом. Посмотри!
Он взял письмо, скомкал его и бросил в угол беседки.
— Вот это дело! — сказал Кадрусс. — Дантес — мой друг, и я не хочу, чтобы ему вредили.
— Да кто же думает ему вредить! Уж, верно, не я и не Фернан! — сказал Данглар, вставая и посматривая на каталанца, который искоса поглядывал на бумагу, брошенную в угол.
— В таком случае, — продолжал Кадрусс, — еще вина! Я хочу выпить за здоровье Эдмона и прекрасной Мерседес.
— Ты и так уж слишком много пил, — сказал Данглар, — и если еще выпьешь, то тебе придется заночевать здесь, потому что ты не сможешь держаться на ногах.
— Я? — с пьяным хвастовством сказал Кадрусс, поднимаясь. — Я не могу держаться на ногах? Бьюсь об заклад, что взберусь на Аккульскую колокольню и даже не покачнусь.
— Хорошо, — прервал Данглар, — побьемся об заклад, но только завтра. А сегодня пора домой. Дай мне руку и пойдем.
— Пойдем, — отвечал Кадрусс, — но мне не требуется твоей руки. А ты идешь, Фернан? Идешь с нами в Марсель?
— Нет, — сказал Фернан, — я пойду домой, в Каталаны.
— Напрасно, пойдем с нами в Марсель, пойдем.
— Мне незачем в Марсель, я не хочу туда.
— Как ты сказал? Не хочешь?.. Ну ладно, как хочешь! Решай сам… Пойдем, Данглар, а этот господин пусть идет в Каталаны, если ему угодно.
Данглар воспользовался уступчивостью Кадрусса и повел его по марсельской дороге. Но только, чтобы оставить Фернану более короткий и удобный путь, он пошел не вдоль набережной Новый берег, а к воротам Сен-Виктор. Кадрусс, шатаясь, следовал за ним, повиснув у него на руке.
Пройдя шагов двадцать, Данглар обернулся и увидел, как Фернан бросился к измятому письму, схватил его и, выскочив из беседки, побежал к городу.
— Что же он делает? — сказал Кадрусс. — Он соврал: сказал, что пойдет в Каталаны, а сам идет в город. Эй, Фернан! Ты не туда идешь, приятель!
— Это у тебя в глазах мутится, — прервал Данглар, — он идет прямо к Старым Больницам.
— Правда? — сказал Кадрусс. — А я бы поклялся, что он свернул направо… Верно говорят, что вино — предатель.
— Дело как будто на мази, — прошептал Данглар, — теперь уж оно пойдет само собой.
Назад: Александр Дюма Граф де Монте-Кристо
Дальше: V ОБРУЧЕНИЕ
