Ришар добился всего, чего он желал, и все же его начавшаяся счастливая жизнь не состояла из сплошных удовольствий, как он рассчитывал.

Потрясение, перевернувшее все существование Юберты, оставило в ее душе след, который, по-видимому, не мог легко изгладиться. Веселая и общительная девушка стала на улице Сен-Сабена серьезной, печальной и молчаливой; она по-прежнему была мягкой и кроткой, но теперь эта кротость больше напоминала смирение. Юберта, никогда не тратившая время на размышления, сделалась угрюмой и часами предавалась раздумьям, мысленно переносясь в мир мечтаний.

Скульптор напрасно прибегал к своим уморительным шалостям; он усердствовал впустую, изображая петуха, собаку, скрежет пилы, жужжание ползущей по оконному стеклу мухи, хотя прежде эти чудачества неизменно веселили бедную Беляночку; Ришар не сумел стереть с ее лба уже слегка обозначившиеся бороздки морщин; ему едва удавалось изредка вызывать снисходительную улыбку на ее губах, причем выражение лица Юберты было таким, что эта улыбка скорее казалась еще одним выражением грусти.

Хотя Ришар отнюдь не собирался в данном случае играть роль Пигмалиона, он не сразу отказался от надежды снова вдохнуть жизнь в эту плоть, внезапно ставшую мрамором; он попытался призвать на помощь кокетство Беляночки, принес ей платье и несколько украшений и вознамерился воспользоваться ее тягой к удовольствиям, которая была ему хорошо известна; но девушка равнодушно отнеслась к его подаркам и осталась безразличной к его предложениям развлечься — шелк так и остался лежать в коробке из магазина, а Юберта ни разу не согласилась пойти со скульптором на танцы или в театр, как он того хотел; и, когда, устав от этой борьбы и желая во что бы то ни стало вывести ее из этого бесчувственного состояния, Ришар попросил ее совершить под руку с ним сентиментальную прогулку по берегу канала, она промолвила:

— Позже, когда я стану вашей женой, я буду делать все, что вы пожелаете, но сейчас, как мне кажется, я сгорела бы со стыда, если бы встретила на улице кого-нибудь из знакомых.

Скульптор нахмурился и больше не настаивал.

Он оказался в положении любителя птичьего пения, который, желая присвоить право на это удовольствие, ловит в сети славку из своего сада и сажает ее в клетку, но тем самым навсегда лишает себя веселого щебета, радовавшего всю округу.

Ришару пришлось свыкнуться с жизнью в четырех стенах, не соответствовавшей его привычкам; однако эта новизна так притягивала его, что на этот раз, поддавшись очарованию неведомого, он постепенно смирился с непонятной, по его мнению, причудой своей возлюбленной и принялся играть в семью молодоженов столь же самозабвенно, как прежде командовал экипажем "Чайки".

Чтобы быть справедливым к скульптору, следует признать, что, возможно, он не только всего-навсего уступил влиянию, которое оказывали на его душу фантазии. Неспособный на долгие размышления, он был не в силах понять, в каком положении оказалась Юберта по его вине; тем не менее он, вероятно, смутно осознавал, что взял на себя серьезные обязательства по отношению к внучке рыбака, и это чувство заставляло его совершать действия, несовместимые с его привычками.

Во всяком случае, в течение недели скульптор мог бы превзойти самого образцового из мужей квартала Маре, который издавна славился своими примерными супругами.

Так, по утрам он наливал молоко из жестяной банки и оспаривал у своей подруги право развести огонь в чугунной печи, которая обогревала мастерскую и которой с появлением Юберты были предоставлены кулинарные полномочия. Ришар не стыдился отложить резец, чтобы проверить, как варится мясо в горшке; он казался счастливым и гордым, когда наливал суп в большую миску, прежде служившую для замачивания полотна, в которое он заворачивал свою глину, и садился рядом с Юбертой за стол. Этот стол отличался не столько роскошью своего убранства, сколько проявлением находчивости его хозяев, умудрявшихся использовать вместо кухонной утвари, которая встречается даже в самых бедных домах, но неизменно отсутствует в быту художников, подобных Ришару, всевозможные безделушки, валявшиеся в мастерской.

Сколь бы приятными ни были эти домашние хлопоты, они в конце концов надоедают. Ришар пресытился ими довольно быстро, тем более что Коротышка застал его как-то раз за занятием, не подобающим капитану, даже если это капитан речного флота: скульптор глубокомысленно чистил картофель, в то же время приглядывая за рагу из баранины,^потрескивавшим в чугунном котелке. Коротышка не смог удержаться от насмешливой улыбки. Бывший капитан с досадой отшвырнул картофельные клубни и резец, которым он переворачивал мясо, и с тех пор передал хозяйские функции, приличествующие женскому полу, своей подруге. Юберта приняла их с той же покорностью, какую она уже проявила, позволив Ришару соблазнить ее; но, сколь ни ничтожны были подобные средства в борьбе со скукой, начавшей его томить, их стало не доставать скульптору.

Он много спал, зевал, снова пытался развеселить свою любовницу; когда же ему стало понятно, что все его усилия напрасны, он стал подумывать о работе как о своей последней надежде.

Когда у человека с такой порывистой натурой, какой обладал Ришар, возникала какая-нибудь идея, она немедленно порождала какую-нибудь другую.

Итак, рассуждал скульптор, он возьмется за дело и создаст статую Веледы, благодаря которой вновь одержит победу на выставке.

Предвкушая грядущий успех, Ришар внимательно приглядывался к Юберте.

Вследствие снедавшей ее тоски девушка уже лишилась пышных форм, ни в коей мере не позволявших ей походить на друидскую жрицу.

Теперь из нее могла получиться превосходная Веледа.

Ришар немедленно поделился с Беляночкой своим планом.

Юберта была слишком невежественной, чтобы понять художественные термины, которыми пользовался скульптор для обозначения прелестей, призванных принести ему успех, но, как только она выяснила, какое одеяние требуется для роли Веледы, ее стыдливая натура восстала; сначала решительно, а затем возмущенно девушка отвергла предложение скульптора.

Для этой честной и открытой души, еще не испорченной уловками художников, публичный показ ее тела был чудовищным унижением.

И тут буря, давно назревавшая в сердце Ришара, грянула во всей своей ярости.

Да, он совершил плохой поступок и сделал глупость; эта очевидная истина, которую скульптор до сих пор отказывался признать, привела его в дурное расположение духа, и он рассердился на самого себя, а бремя этой досады пало на Юбергу.

С бесподобной непосредственностью, свойственной эгоистам, он принялся осыпать упреками девушку, которую сам же выманил из родного дома, воспользовавшись ее минутным ослеплением, однако он не постеснялся возложить на свою подругу всю ответственность за связь, которая должна была, по его словам, сковать его жизнь, охладить его творческий дух и к тому же истощить источник его вдохновения.

Пока он говорил это, Юберта растерянно смотрела на него; она слушала его безмолвно и неподвижно и время от времени проводила рукой по своему лбу, как бы убеждаясь, что еще жива и все происходящее не привиделось ей во сне.

Ришар не стал, впрочем, ждать ответа девушки и вышел из мастерской, сильно хлопнув дверью.

Стоило ему немного пройтись по улице, как его лицо прояснилось. Дышать свежим воздухом, наслаждаться окружающими звуками и движением, ощущать собственную жизнь, бежать прочь от тоски, которая, как он на миг испугался, может перекинуться на него, — вот и все, чего скульптор желал в глубине души.

С этого дня Ришар вновь превратился в прежнего капитана "Чайки".

Он опять стал встречаться со своими давними друзьями и вернулся к былым привычкам: поздно вставал, уходил из дома и возвращался далеко за полночь.

В первые дни, возвращаясь, он открывал дверь своей квартиры с некоторой опаской, ожидая, что Юберта встретит его слезами, капризами и упреками. Однако, к его великому удивлению, она не говорила ему ни слова о его длительных отлучках. Подобное безразличие несколько задело самолюбие скульптора, но, с другой стороны, оно столь превосходно сочеталось с его любовью к независимости, что, хотя в глубине души Ришар затаил обиду на подругу, он притворился, что не обратил на него внимания.

Следует объяснить, по какой причине Юберта пришла к подобной безропотности, столь необычайной в ее положении.

Некий полководец, знавший толк в храбрости, говаривал: "Такой-то был храбрецом тогда-то". Эти слова, относящиеся к мужской смелости, столь же справедливы для женской добродетели.

Природа не создает ничего совершенного — сколь бы искренней ни была эта добродетель, она может на миг поддаться присущим ей человеческим слабостям, и при этом не перестает быть добродетелью. Минутная слабость не может взять верх над добродетелью; самое глубокое здравомыслие, самая большая добропорядочность прекрасно знают тот час, когда они склонялись к земле, как дерево, стонущее под порывом бури.

Если этим чувствам достало счастья, чтобы искушение не подстерегало их в такой час, им удается устоять; они могут благодарить за это Бога, но им не следует кичиться своей победой, ибо, пока верхушка дерева гнулась от урагана, вражеская рука вела подкоп под его корни и, вместо того чтобы выпрямиться, дерево упало на землю.

Юберта не была столь удачливой: подобно несчастному дереву, на которое обрушилась буря, она сгибалась до тех пор, пока не сломалась, и Ришар смог взять власть над девушкой в тот миг, когда она уже не принадлежала себе, оказавшись во власти отчаяния.

Когда Юберта более хладнокровно посмотрела на то, что с ней случилось, она тотчас же стала проклинать свою беду и первой ее мыслью было искупить собственную вину смертью. Лишь две причины совершенно разного свойства удержали ее от этого шага. Во-первых, она ни за что не хотела, чтобы из-за ее злой доли погиб Валентин, о котором Беляночка, с тех пор как она принадлежала другому, думала со странным для нее самой волнением. Во-вторых, обещания, на которые не скупился Ришар, позволяли ей надеяться, что наступит день, когда совершенная ею ошибка будет исправлена, и это станет последней радостью, которую она обязана была доставить своему несчастному деду. Поэтому Юберта превозмогла свое отвращение и согласилась остаться с Ришаром; она пошла на сожительство с ним, в ожидании того, когда они вступят в брак, а это, по уверению скульптора, должно было произойти, как только ему удалось бы соблюсти необходимые формальности.

Однако, когда Юберта принесла себя в жертву, она убедилась, что переоценила свои силы; тогда же ее охватила тоска, о которой уже упоминалось.

Нельзя сказать, что она ненавидела Ришара; напротив, ей бы хотелось его любить. Она удивилась, а затем пришла в негодование, когда обнаружила, что ее сердце противится ее воле; девушка попыталась бороться с собственным сердцем, но ей никак не удалось его обуздать. Привлекательные, как ей казалось раньше, качества Ришара каждый день улетучивались у нее на глазах, подобно тому как гаснут звезды, когда солнце появляется на горизонте; это светило, от лучей которого бледнело небо, было неким ликом, который вставал перед ней, словно призрак, наполняя ее одновременно болью и тревогой: болью, поскольку она уже не надеялась увидеть его на этом свете; тревогой, поскольку любовник столько раз повторял Юберте, будто она является его женой перед Богом и их союзу не хватает лишь освящения, придуманного людьми, что она считала пришедшую ей в голову мысль преступлением.

Беляночка надеялась, что, когда она выйдет замуж и сможет по праву позволить себе развлечения, от которых была вынуждена отказываться из-за своего двусмысленного положения, она обретет энергию, которая ей была необходима для того, чтобы преодолеть отвращение к Ришару и забыть о влечении к его бывшему другу, в чем она не решалась себе признаться.

Однако время шло, и чувство скульптора к рыбачке охладело; он больше не заговаривал о том, что надо узаконить узы, которые связывали его с соблазненной им девушкой, а когда она осмеливалась робко напомнить ему о том, что было для нее последней надеждой, Ришар отвечал:

— Нам незачем спешить!

Этот ответ окончательно привел Юберту в отчаяние; ее душа, сожалевшая о прошлом, разочарованная в настоящем и страшившаяся будущего, изведала все муки, какие только можно испытать.

Беляночка была и слишком мягкой и слишком гордой, чтобы жаловаться; она стала плакать, все больше погружаясь в скорбь, которую ничто не могло рассеять (как нам известно, Ришар почти все время оставлял свою подругу одну).

Одиночество привлекательно для скорбящих сердец, но в нем также таится немало опасностей.

Предавшись мечтаниям, Юберта вновь увидела знакомый образ, появление которого заставило ее вздрогнуть; она погрузилась в его созерцание — это стало ее единственным утешением; мало-помалу девушка осмелела и начала называть этот призрак по имени, так что тень приняла ясные очертания; затем она стала заходить в комнату Валентина, где не была с того самого дня, как поселилась на улице Сен-Сабена; ей казалось, что в этом тесном помещении ей дышится легче, чем в просторной мастерской, и в стенах, где жил Валентин, ее сожаления становятся менее тягостными; она испытывала необычайно сладостное ощущение, прикасаясь к вещам, которые трогал он; когда она плакала на подушке, некогда впитавшей влагу его рыданий, слезы, катившиеся из ее глаз, были менее горькими и обжигающими; как-то раз Беляночка весь день склеивала обломки разбитой статуэтки, и этот день пролетел тихо и незаметно; она ощущала неимоверное облегчение в этом поклонении реликвиям прошлого, занимающем столь большое место в религии памяти; в то же время она невольно начала сравнивать человека, о любви которого даже не подозревала, с человеком, чья прихоть сыграла столь роковую роль в ее судьбе; она поднимала глаза к Небесам и спрашивала с почтительным упреком:

— Боже! Почему же этот, а не тот?

В этот день Юберта поняла, что несомненно погибнет, если с помощью решительных мер не избавится от страстного чувства, поселившегося в ее сердце.

Выйдя из комнаты Валентина, она закрыла за собой дверь и выбросила ключ во дворик, куда выходили застекленная дверь, заменявшая окно в комнате молодого ювелира, и широкие окна, через которые свет проникал в мастерскую.

У девушки был только один способ остаться порядочной, сохранить душевную чистоту и верность по отношению к Ришару, несмотря на его вину перед ней: ей надо было найти забвение в своем горе, и она решила добиться этого любой ценой.

Она не стала ложиться спать, дождалась Ришара и заявила ему, что завтра же отправится вместе с ним на танцы, куда он так хотел ее отвести.

Скульптор воспринял эту новость с глубоким удовлетворением, ибо похищение внучки рыбака из Ла-Варенны и сопутствовавшие этому обстоятельства наделали много шума среди любителей гребного спорта. У бывшего капитана "Чайки" то и дело спрашивали, почему он не приводит свою новую подругу на собрания экипажей верхнего течения Сены, и подшучивали над его ревностью — то был несправедливый упрек, так как скульптор скорее предпочитал хвастаться своей любовницей, нежели в одиночестве любоваться своим сокровищем, коль скоро это сокровище было молодой и красивой женщиной.

На следующее утро Юберта отправилась за провизией; завернув за угол улицы Предместья Сент-Антуан и выйдя на Шаронскую улицу, она неожиданно столкнулась с Матьё — паромщиком.

Беляночка вздрогнула; при виде Матьё она бросилась ему навстречу, тут же вспомнив о своем деде.

Однако паромщик отвернулся, сделав вид, что не заметил ее, и направился дальше.

Это презрение к ней отозвалось в сердце Юберты болью, но она не отступила и схватила паромщика за руку.

— Матьё, скажите пожалуйста, как дела у моего дедушки! — взмолилась Беляночка.

— Хороши они или плохи, не все ли равно, — отвечал селянин, пытаясь вырвать свою руку, — по-моему, ты уже доказала, что тебе нет до этого никакого дела.

— О! Я умоляю вас, Матьё, ответьте, — продолжала упрашивать его Юберта, — вы так добры и отзывчивы: хотя вы и сами бедны, ни один нищий не отошел от вашей двери с пустыми руками; не откажите же в милостыне словом той, что просит ее у вас со смирением и раскаянием в сердце!

Отчаяние, написанное на лице девушки, по-видимому, тронуло паромщика.

— Эх, Юберта, Юберта, — произнес он уже более мягко, — ты была украшением нашего полуострова, как же ты могла так быстро стать его позором?

Услышав этот упрек, Юберта опустила голову.

— Бывает, что родители противятся шашням дочери, а она все равно хочет выйти замуж за своего дружка — это еще можно понять, но как же тебя, Юберта, угораздило влюбиться в развратника?

— Он на мне женится, Матьё.

Матьё пожал плечами.

— Постарайся его поторопить, — с явной насмешкой произнес паромщик, — если он промедлит, ему придется отложить свадьбу на полгода.

— Почему?

— Да потому, что ты будешь в трауре, черт возьми!

— В трауре?.. Ах! Дедушка, мой бедный дедушка!

— Еще бы! Видишь ли, Юберта, слезы, что мы проливаем над покойницами, которые были честными женщинами, это, в конце концов, всего лишь вода, но, если наши дети творят то, что сделала ты, мы плачем кровью!

— О Боже мой, Боже мой!

— Франсуа еще держится, старается не показывать, что ему плохо, но все видят, что он еле жив. Старик по-прежнему продолжает расставлять свои снасти, чтобы позлить наших буржуа, а тем никак не удается обнаружить места, где он их забрасывает, но он делает все так медленно, с таким трудом управляется с веслами, которые когда-то казались в его руках легче перышка, что сразу становится ясно: смерть уже дышит ему в затылок. Слушай, когда я вижу, как, повесив голову, он плывет по реке, бледный и худой как мертвец, или когда он, бедняга, опустив глаза, словно чего-то стыдится, проходит мимо, я не могу удержаться от слез, иначе моя голова могла бы лопнуть, как переполненная бочка. Ах, если бы не господин Валентин…

— Господин Валентин, Матьё! Что ты такое говоришь?

— Я говорю, что, если бы этот добрый малый не утешал Франсуа, старик давно бы отправился на тот свет… Ах, у парня просто золотое сердце, не то, что у того обманщика, который прикидывался простым рабочим…

— Стало быть, господин Валентин живет в Ла-Варенне?

— Конечно, нет, но он бывает там по три-четыре раза в неделю, и тогда бедный старик немного оживает. Они уходят в дом и сидят там взаперти; моя жена даже слышала 11-272 однажды, проходя мимо вашей хижины, как они оба рыдали… Эх, Юберта, будь ты чуть-чуть умнее, ты нашла бы себе прекрасного мужа, и тебе не пришлось бы швырять свой свадебный убор из флёрдоранжа на ветер, который пригнал в наши края эти окаянные лодки, чтоб их черти забрали!

— Валентин! Значит, он. любил меня?.. О Боже мой, Боже мой, что вы такое говорите, Матьё?

— Любил он тебя или не любил, дочка, теперь уже все равно. Правильное решение лучше напрасных сожалений; думай сейчас только об одном: если ты хочешь, чтобы твой дед благословил тебя перед смертью, нужно поторопиться, а не то будет поздно.

— Ах, Матьё, — вскричала Юберта, лицо которой внезапно раскраснелось, а глаза засверкали, — не сегодня, так завтра я пообещаю дедушке, что скоро смогу заслужить его прощение, либо сойду в могилу раньше, чем он!

Попрощавшись с паромщиком, девушка поспешила на улицу Сен-Сабена.

Хотя утро уже было в разгаре, Ришар, как обычно, еще спал; Юберта разбудила его, когда вошла в спальню, сильно хлопнув дверью. Открыв глаза, скульптор увидел свою любовницу, стоящую у его постели; она вся дрожала и смотрела на него блуждающим взглядом.

— Что с тобой? — чуть ли не испуганно воскликнул он.

— Ришар, дедушка при смерти.

— Черт возьми! Черт возьми! Бедный папаша Горемыка, какая жалость! Ведь хотя мы в последний раз расстались, не подав друг другу руки, я признаю, что это был славный старик и что он здорово орудовал веслами. Слушай, — продолжал скульптор с добродушием, граничившим у него с растроганностью, — если твой дед заболел, значит, он не может рыбачить, а если он не будет рыбачить, деньги перестанут течь в его карман. В его хижине всегда больше пахло рыбой, чем достатком. Я поспешу закончить модель для пары подсвечников, которую мне заказали, и ты сможешь послать своему деду немного денег, так чтобы он не догадался, что они от тебя.

— Ришар, ему нужны не деньги.

— Я понимаю, лучше было бы помочь старику скинуть лет двадцать, но, ей-Богу, ты же не можешь требовать от меня, чтобы я сотворил чудо.

— Исполни свой долг, как порядочный человек, Ришар, и будь что будет. Может быть, это продлит дедушке жизнь; во всяком случае мы не будем мучиться угрызениями совести, считая, что свели его в могилу.

— Перестань! — вскричал скульптор с горячностью, в которой никогда не испытывают недостатка те, у кого нечиста совесть. — Ты сейчас опять примешься ныть по поводу брачного благословения?

— Ришар, ты же поклялся мне честью, что я стану твоей женой.

— А разве это не так? Что тебе дадут четыре латинских слова, которые пробормочет над нашими головами священник?

— Право преклонить колени у смертного одра моего единственного родного человека.

— Это чистое ребячество, и я не настолько глуп, чтобы принять в этом участие. Брак — это "De profundis" любви, а я хочу любить тебя всегда; да, я дал эту клятву и собираюсь ее сдержать — я дорожу ей, ибо чувствовал бы себя подлецом, если бы бросил тебя.

— Ришар, — продолжала Юберта, вставая перед любовником на колени и умоляюще складывая руки, — сама я придаю этому так мало значения, что, если бы дело было только во мне, я не пыталась бы получить это утешение, досаждая тебе своей просьбой, но речь идет о моем деде, который заботился обо мне с самого моего детства, о несчастном старике, вся жизнь которого страшно исковеркана. Ришар! Ришар! Я заклинаю тебя: не отказывай мне в этой просьбе, назови меня своей женой перед Богом и людьми, как ты обещал, а я клянусь, что в этом качестве не буду для тебя слишком тяжелой обузой.

— Нет и еще раз нет: я не пойду на поводу у твоей прихоти. Если мы свяжем себя по рукам и ногам, то возненавидим друг друга уже через месяц! Особенно я, ведь когда я чувствую на своей шее цепь, мне хочется разорвать ее. Нет, нет, Юберта, давай лучше будем ворковать, как голубки, пока сохранятся наши перышки, но ни в коем случае не следует любить друг друга по воле закона. Что до меня, я никогда на это не соглашусь.

— Даже если это будет стоить жизни не только старику, но и его внучке, не так ли? — холодно, гордо и почти спокойно произнесла Юберта, вставая.

— А ты что, тоже заболела? Не сбегать ли за доктором, не позвать ли священника?

— Дай Бог, чтобы я заболела! — печально сказала Юберта. — Может быть, болезнь избавит меня от последних угрызений совести.

Ришар лишь рассмеялся в ответ.

Скульптор был очень рад, что Юберта дала ему повод свести их разговор к шутливому тону, который больше всего устраивал его, поскольку таким образом он мог легко выйти из неловкого положения. Молодой человек принялся осыпать Беляночку язвительными замечаниями и шутовскими насмешками.

Однако девушка, казалось, не слышала его.

Между тем на Ришара произвело впечатление то выражение, с каким Юберта произнесла свое мрачное пожелание; как у всех эгоистов, озлобленность его была недейственной; он отказывался пожертвовать свободой ради счастья своей возлюбленной, но очень бы огорчился, если бы с ней случилась беда; поэтому он сдержался и стал вести себя по отношению к ней любезно и приветливо; несмотря на то что девушка не обращала внимания на его попытки к сближению и отвергла предложение помочь старику, он остался в мастерской и целый день прилежно трудился над подсвечниками.

Юберта же весь день была угрюмой и задумчивой.

Это молчание не насторожило Ришара, так как он приписал его беспокойству девушки по поводу болезни папаши Горемыки; между тем наступил вечер, и, устав от своего непривычного усердия, скульптор почувствовал потребность прогуляться, чтобы развеять печали минувшего дня.

Обернув свою модель влажным полотном и убрав орудия труда, Ришар слегка поколебался и спросил Юберту:

— Ну что, пойдем на танцы?

— Нет, нет, в другой раз, — ответила она, — сходи туда один.

— Я не настаиваю, ведь я чувствую, что не следует плясать, когда бедный старик прикован к постели и страдает, хотя, в конце концов, ему от этого ни холодно, ни горячо, но раз ты не хочешь…

— Я еще раз говорю: не сегодня; ступай же, прощай, прощай, дружок, — сказала Юберта скульптору, который разговаривал с ней, в то же время собираясь выйти излома.

— Как странно ты со мной прощаешься! Полно, ты же не собираешься опять приставать ко мне со своими глупостями, как утром; послушай, будь благоразумной, и позже, когда мы будем не такими ветреными, то, возможно, подставим наши головы под кропило господина священника, словно новенькое судно, которое спешит выйти на всех парусах в море.

— Да, друг мой, я буду благоразумной, тебе больше не придется на меня жаловаться, будь уверен, я тебе это обещаю.

С этими словами Юберта подошла к своему любовнику ближе, чтобы он поцеловал ее в лоб; затем он ушел, на вид чрезвычайно довольный полученным заверением.

Как только он вышел за порог мастерской, Юберта опустилась на колени перед стулом, на котором она только что сидела, и залилась горькими слезами.

Когда она поднялась с колен, было уже совсем темно; девушка направилась в комнату Валентина.

Но лишь когда Беляночка стала шарить рукой по двери в поисках ключа, она вспомнила, что выбросила его.

В тот же миг ей почудилось, что кто-то, крадучись, ходит по комнате.

Она спросила, кто там, но ответа не последовало.

Юберта пребывала в таком расположении духа, что ее трудно было напугать; она зажгла свет и отправилась искать ключ.

Лишь эта комната во всей квартире выходила на дворик, о котором мы упоминали; чтобы попасть туда, Беляночке пришлось выйти из мастерской, достичь конца прохода, ведущего к дому, и открыть калитку, которая вела из этого прохода во двор, — на все это ей потребовалось несколько минут.

Когда Юберта, прикрывая рукой свечу, чтобы ее не задуло ветром, вошла во двор, первое, что бросилось ей в глаза, был ключ, блестевший на траве, которая пробилась среди каменных плит.

Схватив ключ, Беляночка быстро вернулась домой; она не заметила, что привратник и его жена, обратившие внимание на волнение девушки, изумленно смотрят на нее из своей каморки.

Теперь Юберта могла войти в комнату Валентина.

Распахнув дверь, девушка с удивлением обнаружила, что маленькая комната, легко охватываемая одним взглядом, была пуста, все вещи стояли на своих местах, порядок нигде не был нарушен, даже на занавесках сохранились сборки, которые она сделала в первые дни своего одиночества, когда наводить чистоту в комнате, где жил молодой ювелир, доставляло ей особенное удовольствие.

Однако, не успела она сделать и шага, как попятилась с испуганным криком.

Юберта заметила на полу статуэтку "Братство", которую она с таким трудом собрала из обломков и склеила, а затем с чрезвычайной осторожностью поставила на мраморный камин; теперь же скульптура снова была разбита на мелкие куски.

Подойдя ближе, Юберта тотчас же убедилась, что это произошло отнюдь не случайно: гипсовая статуэтка была буквально стерта в порошок, словно ее нарочно топтали ногами, чтобы она не воплотилась вновь.

— Ах! — воскликнула девушка. — Он здесь, он здесь; это правда, и он, конечно, знает, что произошло; может быть, он слышал наш утренний разговор. Бог говорит мне, что грешница должна принести себя в жертву, чтобы невинные души не страдали по ее вине.

С этими словами Юберта лихорадочно приступила к необычным приготовлениям.

Она тщательно заделала все отверстия и щели, через которые в комнату мог просочиться воздух, закупорила дымоход, заперла на засов застекленную дверь, выходившую во двор, а затем положила в печь большое количество угля и подожгла его.

Когда основание угольной пирамиды начало окрашиваться в алый цвет и во все стороны полетели сверкающие искорки, Юберта заперла дверь, ведущую в мастерскую, как прежде закрыла дверь во двор, и, едва она возвела эту последнюю преграду между собой и жизнью, печальная улыбка промелькнула на ее губах.

Она решила, что последние свои мысли вправе посвятить человеку, о любви которого ей стало известно слишком поздно.

Юберта поправила свой убогий наряд, тщательно расчесала перед зеркалом Валентина свои роскошные волосы и легла на кровать молодого человека.

Затем, шепча целую молитву, наверное прощальные слова любви, она закрыла глаза и стала ждать смерти, которую должны были быстро принести ей ядовитые испарения, уже наполнявшие тесную комнату.