Итак, мы оставили нашего друга Причарда торжествующим победу благодаря совершенному им проступку; его выходка была прощена ему, ведь он принес жаркое на завтра. Впрочем, как вы видите, в его воспитании со времен пребывания у Ватрена произошли огромные перемены: прежде он уносил жаркое, теперь приносил.

Но нам пора, не удаляясь от Причарда, начать приближаться к курам, которые являются одним из главных предметов этого увлекательного рассказа.

Шарпийон, помимо любви к своему делу, помимо своей страсти к охоте, помешан на курах.

Ни одна курица на десять льё в округе не может сравниться с самой захудалой из курочек Шарпийона; это доказала последняя выставка в Осере, где его куры получили золотую медаль.

Он выращивает главным образом брам и кохинхинок.

Само собой разумеется, что наш дорогой друг не принадлежит к тем бессердечным птицеводам, которые бесчеловечно поглощают своих питомцев. Попав к Шарпийону, курица, которую сочли достойной его пернатого гарема, могла больше не опасаться ни вертела, ни кастрюли и была уверена в том, что проведет свой куриный век среди наслаждений.

Шарпийон был до того заботлив, что приказал выкрасить курятник изнутри в зеленый цвет, чтобы заключенным в нем птицам казалось, будто они на лугу. В первые дни после нанесения зеленой краски на стены апартаментов, где обитали эти представители рода куриных, иллюзия была такой полной, что куры не желали вечером возвращаться в курятник, боясь простудиться; но к ним применили силу; их заперли в курятнике, и, хотя куры неспособны к обучению, даже самая безмозглая из них поняла, что имеет счастье принадлежать хозяину, который, будучи знатоком и ценителем максимы Горация, сумел решить проблему, заключающуюся в том, чтобы соединить приятное с полезным.

Уверившись благодаря зеленому цвету стен, что они несутся на травке, куры Шарпийона неслись более доверчиво и, как следствие этого, более обильно; то, что для других кур представляет собой муки, исторгающие у них крик, который мы, в невежестве своем, принимаем за пение, для этих стало забавой, коей они аккуратно предавались утром и вечером.

Так что их слава, сейчас достигшая апогея, в то время начинала распространяться по департаменту.

Когда они выходили прогуляться по той или другой из трех улиц Сен-Бри, кто-нибудь, не ведающий о сокровище бургундского городка, восклицал: "О, какие прекрасные куры!"

И тотчас же кто-нибудь более сведущий, откликался: "Еще бы: это куры господина Шарпийона".

Затем, если говоривший обладал завистливым характером, он непременно прибавлял недовольным тоном: "Еще бы! Куры, которым ни в чем не отказывают".

Итак, не считая лавров, которые они снискали на последней выставке, питомицы Шарпийона достигли той высшей степени известности, какой только могут достигнуть куры, пусть даже кохинхинки.

Но эта слава, не позволявшая им сохранить инкогнито, подчас имела свои неудобства.

Как-то раз к Шарпийону пришел очень смущенный сельский полицейский.

— Господин Шарпийон, — сказал он, — я застал ваших кур в винограднике.

— Моих кур! Вы в этом уверены, Кокле?

— Черт возьми! Разве можно не узнать ваших кур, самых красивых кур департамента Йонна?

— Ну, и как же вы поступили?

— Никак; вот пришел вам сказать.

— Вы не правы.

— Почему?

— Вы должны были составить протокол.

— Но, господин Шарпийон, я подумал, что, раз вы помощник мэра…

— Тем более, как должностное лицо, я обязан служить примером для других.

— О, из-за одного несчастного раза, когда бедные птички подобрали остатки винограда…

— Они виноваты вдвойне. Они здесь ни в чем не терпят нужды; следовательно, если они пошли в виноградник, значит, у них есть шишка воровства, и не надо давать их дурным склонностям развиться. Протокол, Кокле! Протокол по всем правилам!

— И все же, господи Шарпийон…

— Кокле, как помощник мэра, я вам приказываю.

— Но, сударь, кому же мне отнести свой протокол?

— Мэру, черт возьми!

— Но вы же знаете, что господин Генье в Париже.

— Ну, так принесите его мне.

— Вам?

— Конечно.

— И вы примете протокол, составленный против ваших собственных кур?

— Почему бы и нет?

— А, в таком случае, это другое дело… Но знаете ли, господин Шарпийон?

— Что, Кокле?

— Я не очень силен в написании бумаг.

— Не так уж трудно составить протокол.

— Протокол протоколу рознь, господин Шарпийон.

— Ну, давайте! "Я, нижеподписавшийся, давший присягу полицейский, заявляю, что узнал и задержал кур господина Шарпийона, нотариуса и помощника мэра коммуны Сен-Бри, клевавших виноград господина такого-то или госпожи такой-то". Вот и все.

— Это был виноградник господина Рауля.

— Ну, значит: "Виноград господина Рауля" — и подпишитесь: "Кокле".

— Подпись — еще куда ни шло, господин Шарпийон, потому что это я освоил, но писать…

— Да, понимаю: зигзаги.

— О, если бы только это!.. Я один раз видел напечатанную музыку — одни сплошные зигзаги.

— Кто же пишет ваши протоколы?

— Школьный учитель.

— Так сходите за учителем.

— Его нет дома: сегодня праздник.

— Ну, так сходите к нему завтра.

— Завтра его тоже не будет, завтра второй день праздника.

— Кокле, — нахмурившись, сказал Шарпийон, — вы ищете предлог, чтобы не составлять протокол против меня!

— Право же, господин Шарпийон, сегодня вас устраивает, чтобы я составил против вас протокол, — все прекрасно! А вдруг потом вам это разонравится? Мне не хотелось бы ссориться с помощником мэра.

— Хорошо, Кокле, я возьму на себя ответственность, — сказал Шарпийон.

Он достал из ящика своего письменного стола лист бумаги по семь су, составил протокол по всей форме, и папаше Кокле осталось лишь подписать его.

Видя, что его в некотором роде "прикрыл" почерк помощника мэра, папаша Кокле без дальнейших колебаний подписал.

Через две недели вследствие этого Шарпийон предстал перед судом в Осере.

Шарпийон защищал себя сам, вернее, он сам себя обвинял.

Он признал правонарушение свершившимся, заявил, что действовал заодно со своими курами, и отверг смягчающие обстоятельства, которые подчеркивал государственный прокурор.

И Шарпийон был приговорен к максимальному наказанию, то есть к уплате штрафа в пятнадцать франков и судебных издержек.

Но коммуне Сен-Бри и соседним коммунам был показан великий пример.

А разве великий пример не стоит пятнадцати франков?

И все же у кур Шарпийона было оправдание, его стоило учесть.

От сгущающей кровь пищи, которую куры получали из хозяйских рук, они понемногу жирели и хуже неслись.

То, что в протоколе было названо обжорством, было для несчастных созданий подсказанной им природой гигиенической мерой, вроде того, как собаки едят какую-то слабительную траву.

Один из наших друзей, врач — и превосходный врач, — доктор Друэн, соизволил дать новому Аристиду это разъяснение в пользу племени брам и кохинхинок.

В самом деле, кладка яиц явно замедлялась.

Шарпийон, набрав ягод в винограднике, восстановил поколебавшееся было равновесие.

Регулярная кладка не только возобновилась во время сбора винограда, но еще и продолжалась, благодаря листьям латука и цикория, заменившим отсутствующий виноград в те месяцы, когда кладка обычно замирает или совсем прекращается.

Приглашая меня на охоту, Шарпийон, знавший мое пристрастие к свежим яйцам, не побоялся написать:

Поэтому я отправился в Сен-Бри не только в надежде повидать друга, которого люблю как брата, не только в надежде убить множество зайцев и множество куропаток на землях Генье и г-на Рауля, но еще и надеясь поесть яиц, каких не ел никогда прежде.

Должен сказать, что в день моего приезда угощение превзошло ожидания самого Шарпийона: на завтрак мне подали яйца цвета чесучи — их выдающиеся достоинства я оценил со всей утонченностью подлинного гурмана.

Но дни идут за днями, и один не похож на другой!