Флер открыл дверь и вышел на лестницу, чтобы исполнить просьбу, затем вернулся, не заметив, что Том, вышедший вслед за ним, остался за дверью. Потом Жадена, прервавшего свою историю на смерти Катакуа, попросили продолжить чтение.

— С этого места, господа, — сказал он, показав, что рукопись закончилась, — написанные мемуары сменятся простым изложением, поскольку события, о которых нам осталось рассказать, довольно незначительны. Жертва, принесенная Жаком морским богам, сделала их благосклонными к судну капитана Памфила, так что остаток пути прошел без новых приключений. Единственный раз Жаку грозила смертельная опасность, и вот как это случилось.

На широте мыса Пальмас, в виду Верхней Гвинеи, капитан Памфил поймал в своей каюте великолепную бабочку, настоящий летающий тропический цветок, с крыльями пестрыми и сверкающими, словно грудка колибри. Капитан, как мы видели, не пренебрегал ничем, что могло принести ему хоть какую-то выгоду по возвращении в Европу, поэтому он как можно аккуратнее, чтобы не залоснился бархат крыльев неосторожной гостьи, поймал ее и приколол булавкой к обшивке каюты. Среди вас не найдется ни одного, кто не видел бы агонии бабочки, кто, охваченный желанием сохранить в коробке или под стеклом милое дитя лета, не заглушил бы при помощи этого желания голос своего чувствительного сердца. Так что вам известно, как долго бьется и извивается на пронзившем ее тело стержне несчастная жертва собственной красоты. Бабочка капитана Памфила прожила так несколько дней; крылья ее трепетали, словно она сосала нектар цветка, и это движение привлекло внимание Жака, который взглянул на бабочку краешком глаза, притворившись, что вовсе на нее не смотрит, а когда капитан отвернулся, подскочил к стене и, решив, что создание такой замечательной раскраски должно годиться в пищу, с обычной своей прожорливостью ее проглотил. Повернувшись к Жаку, капитан Памфил увидел, что тот подпрыгивает и кувыркается; вместе с бабочкой бедняга проглотил острую медную булавку: она застряла у него в горле, и теперь он задыхался.

Капитан, не знавший причины, которая вызвала эти гримасы и конвульсии, подумал, что обезьяна веселится, и некоторое время забавлялся ее безумствами. Но, видя, что эти выходки не прекращаются, что голос акробата все более напоминает голос полишинеля и, вместо того чтобы сосать свой большой палец, как он привык делать после лечения, Жак по локоть засовывает руку себе в глотку, капитан заподозрил: за всеми этими прыжками скрывается нечто более существенное, чем желание развлечь хозяина. Он направился к Жаку; бедняга вращал глазами, не позволяя усомниться в природе испытываемых им ощущений, и капитан Памфил, заметив, что его любимая обезьяна определенно собирается умирать, громко стал звать доктора, и не потому, что так сильно верил в медицину, а для того, чтобы потом ему не в чем было себя упрекнуть.

От жалости к Жаку в голосе капитана Памфила звучало такое отчаяние, что на этот зов прибежал не только доктор, но все, кто его услышал. Одним из первых явился Двойная Глотка; призыв капитана оторвал его от исполнения повседневных обязанностей: в руке у него были порей и морковка, которую он как раз в это время чистил. Капитану незачем было объяснять причину своих криков, ему достаточно было указать на Жака, продолжавшего корчиться от боли посреди каюты. Все засуетились вокруг больного; доктор заявил, что у Жака кровоизлияние в мозг и что данная порода обезьян в особенности подвержена этой болезни, поскольку имеет привычку висеть на хвосте, вызывая этим, естественно, прилив крови к голове. Вследствие этого необходимо было без промедления пустить Жаку кровь, но в любом случае, раз доктора не позвали при первых признаках несчастья, он не отвечает за жизнь обезьяны. После такого предисловия доктор извлек свой набор инструментов, выбрал ланцет и велел Двойной Глотке держать пациента, чтобы не вскрыть ему артерию вместо вены.

Капитан и вся команда верили доктору, поэтому с глубоким почтением выслушали его ученые рассуждения, главный довод которых мы уже привели; лишь Двойная Глотка в сомнении покачивал головой, ибо он испытывал к доктору застарелую ненависть, и вот почему. У капитана. Памфила были засахаренные сливы, которыми он очень дорожил, поскольку получил их от своей супруги. Однажды выяснилось, что количество этих засахаренных слив, запертых в особом шкафчике, сильно уменьшилось, и капитан собрал команду, желая узнать имена воров, осмелившихся покуситься на личные припасы высшего начальства на "Роксолане". Никто не сознался в преступлении, Двойная Глотка в том числе; однако прежде за ним такое водилось, и капитан, по достоинству оценив его запирательство, спросил у доктора, нет ли какого способа узнать правду. Доктор, избравший правилом для себя девиз Жан Жака "vitam impendere vero", ответил, что нет ничего проще и для этого есть два верных способа: первый и более быстрый — вспороть брюхо Двойной Глотке, потратив на эту операцию семь секунд; второй способ заключался в том, чтобы дать юнге рвотного, которое подействует более или менее быстро в зависимости от того, насколько сильным будет средство, но в любом случае процедура отнимет не более часа. Капитан Памфил, склонный к умеренности, выбрал рвотное; преступника немедленно силой заставили его принять, после чего двоим матросам было строго приказано не спускать с юнги глаз.

Ровно через тридцать девять минут вошел доктор с пятью сливовыми косточками в руке: для пущей безопасности Двойная Глотка счел нужным проглотить и их, а теперь вернул против своей воли. Преступление было явно доказано, так как перед тем Двойная Глотка утверждал, что уже неделю не ел ничего, кроме бананов и винных ягод, и наказание не заставило себя ждать: виновного приговорили провести две недели на хлебе и воде, а после каждой еды ему полагалось на десерт двадцать пять ударов линьком, которые боцман аккуратно ему и отсчитывал. Следствием этого небольшого происшествия явилось, как мы уже сказали, то обстоятельство, что Двойная Глотка от всей души возненавидел доктора и с тех пор не упускал ни одного случая доставить ему какую-либо неприятность.

Итак, Двойная Глотка был единственным, кто не поверил ни единому слову из всего сказанного доктором; в болезни Жака он распознал симптомы, прекрасно знакомые ему самому: юнге довелось испытать их, когда его застали пробующим капитанский буйабес и он вынужден был проглотить кусок рыбы, не успев вытащить из него кость. Поэтому Двойная Глотка инстинктивно обвел глазами каюту, пытаясь по аналогии догадаться, какому искушению могло подвергнуться чревоугодие Жака. Бабочка исчезла вместе с булавкой; этого оказалось достаточно, чтобы юнге открылась вся истина: бабочка в животе у Жака, а булавка — в его же горле.

Едва доктор с ланцетом в руке приблизился к Жаку, которого держал Двойная Глотка, как последний, к крайнему изумлению и великому возмущению капитана и всей команды, заявил, что доктор ошибся: Жаку нисколько не угрожает апоплексический удар, но он может задохнуться, у него нет пока что ни малейшего прилива крови к мозгу, а есть застрявшая в пищеводе булавка. Произнеся эти слова, Двойная Глотка воспользовался для лечения Жака средством, неоднократно помогавшим ему самому: он стал беспрерывно засовывать обезьяне в горло лук-порей, случайно оказавшийся у него в руке, когда он прибежал на крик капитана; таким образом он с нескольких попыток протолкнул в более широкий проход застрявшее в узких путях инородное тело. После этого, совершенно уверенный в успехе операции, он посадил умирающего на середину каюты, где тот, вместо того чтобы совершать свои невероятные прыжки, какие проделывал на глазах у всей команды пять минут назад, немного посидел в полной неподвижности, словно желая убедиться, что боль действительно прошла, затем моргнул, почесал живот и пустился в пляс на задних лапах (как уже известно нашим читателям, таким способом Жак выражал высшую степень удовлетворения). Но этим все не кончилось. Чтобы нанести репутации доктора последний удар, Двойная Глотка протянул выздоравливающему морковку, которую он принес с собой, и Жак, очень любивший полакомиться этим овощем, немедленно схватил морковку и тотчас без остановок сгрыз, чем доказал, что его пищеварительная система в полном порядке и только и ждет работы. Новоявленный лекарь торжествовал. Доктор же поклялся отомстить за себя, если юнга заболеет, но, как назло, во все время пути Двойная Глотка лишь один раз, на широте Азорских островов, страдал легким несварением желудка, которое вылечил сам способом древних римлян — сунув два пальца в рот.

Бриг "Роксолана" (капитан Памфил), совершив благополучный переход, прибыл 30 сентября в порт Марсель, где капитан выгодно сбыл чай, кофе и пряности, которые выменял в Индийском архипелаге у капитана Као- Киу-Коана. Что касается Жака I, то он был продан за семьдесят пять франков Эжену Изабе, который уступил его Флеру за турецкую трубку, а тот обменял его на греческое ружье Декана.

Вот так и получилось, что Жак перебрался с берегов реки Банго на улицу Предместья Сен-Дени, в дом № 109, где его воспитание, благодаря отеческой заботе Фо, было доведено до известной вам степени совершенства.

Жаден скромно раскланивался в ответ на аплодисменты присутствующих, когда из-за двери послышался громкий крик. Мы выскочили на лестницу и увидели, что бедная дочка привратницы, почти лишившись чувств, лежит в объятиях Тома; испуганный нашим внезапным появлением, медведь пустился бежать вниз по лестнице. В ту же минуту мы услышали новый крик, еще более пронзительный, чем первый: старая маркиза, уже тридцать пять лет обитавшая в четвертом этаже, выглянула на шум с подсвечником в руке и, оказавшись лицом к лицу с беглецом, лишилась чувств. Том поднялся на пятнадцать ступенек, обнаружил открытую дверь на пятом этаже, вошел как к себе домой и попал на свадебный обед. На этот раз послышались завывания, и гости с новобрачными во главе устремились на лестницу. В одно мгновение весь дом, от подвала до чердака, высыпал на площадки, все говорили одновременно, и, как всегда бывает в подобных случаях, никто никого не слышал.

Наконец удалось добраться до сути. Девушка, поднявшая тревогу, рассказала, что она поднималась в темноте, держа в руках сливки, которые ее просили принести, и вдруг почувствовала, как кто-то обнял ее за талию. Решив, что эту вольность допустил какой-то наглый жилец, она ответила на проявление нежности крепкой пощечиной. Получив оплеуху, Том заворчал, в один миг раскрыв таким образом свое инкогнито. Девушка, в ужасе от того, что она оказалась в лапах медведя, а не в объятиях человека, как ей это представилось, испустила тот самый крик, на который мы вышли; наше появление, как уже было сказано, испугало Тома, а испуг Тома стал причиной всех последовавших затем событий: обморока маркизы и беспорядочного бегства всех, кто присутствовал на свадьбе.

Александр Декан, состоявший с медведем в наиболее близких отношениях, вызвался извиниться за него перед обществом и, желая показать уживчивый нрав Тома, предложил отправиться за ним куда угодно и привести его назад, как святая Марта привела тараску — на простой шелковой голубой или розовой ленточке. Тогда один юный плут лет двенадцати — пятнадцати, выступив вперед, протянул Александру подвязку новобрачной, подобранную им под столом: он собирался нацепить ее на кого-нибудь из гостей, но в это время начался переполох. Александр с лентой в руках вошел в столовую и увидел медведя: тот с удивительной ловкостью разгуливал по накрытому столу и как раз доедал третью ромовую бабу.

Этот новый проступок его погубил: к несчастью, молодой муж разделял вкусы Тома, и он воззвал к любителям ромовых баб; поднявшийся тотчас неистовый шум не могла успокоить покорность, с какой бедняга Том последовал за Александром. У дверей их ждал владелец дома, которому маркиза объявила, что съезжает с квартиры. Новобрачный, со своей стороны, заявил, что не останется в этом доме и четверти часа, если не добьется возмездия; прочие жильцы вторили ему. Видя, что его дом вот-вот опустеет, хозяин побледнел и сказал Декану, что при всем желании не сможет оставить его под своим кровом, если он не избавится немедленно от животного, в подобный час и в приличном доме подающего столь серьезный повод к возмущению. Декан, которому Том начал надоедать, оказывал сопротивление лишь для того, чтобы добиться благодарности за свою уступку. Он дал честное слово, что Том на следующий же день покинет этот дом и, желая успокоить жильцов, требовавших немедленного изгнания медведя и уверявших, что в случае задержки они не станут ночевать в своих квартирах, спустился во двор, заставил Тома, хотелось ему того или нет, войти в собачью конуру, затем повернул ее отверстием к стене и завалил камнями.

Обещание, за которым последовало столь блистательное начало его исполнения, удовлетворило жалобщиков: дочка привратницы утерла слезы, маркиза ограничилась третьим нервным припадком, а новобрачный великодушно объявил, что за неимением ромовой бабы он съест сдобную булочку. Все разошлись по своим квартирам, и через два часа снова воцарилось полное спокойствие.

Том вначале попытался, подобно Энкеладу, сбросить навалившуюся на него гору, но, увидев, что с этим ему не справиться, проделал в стене дыру и вылез в сад соседнего дома.