XXX
ГЛАВА, ГДЕ ЧИТАТЕЛЬ НАЧИНАЕТ ДОГАДЫВАТЬСЯ, КАКАЯ КАРА БЫЛА УГОТОВАНА КОРНЕЛИУСУ ВАН БАРЛЕ
Карета ехала целый день. Она оставила Дордрехт слева, пересекла Роттердам и достигла Делфта. К пяти часам вечера проехали, по крайней мере, двадцать льё.
Корнелиус обращался с несколькими вопросами к офицеру, служившему ему одновременно и стражем и спутником, но заданные им осторожные вопросы, к его огорчению, оставались без ответа.
Корнелиус сожалел, что рядом не было того стражника, кто так охотно говорил с ним, не заставляя себя просить.
Он, по всей вероятности, и о происходящих странных вещах сообщил бы ему такие же приятные подробности и дал бы такие же точные объяснения, как и в первых двух случаях.
Карета ехала и ночью. На другой день, на рассвете, Корнелиус был за Лейденом, и по левую сторону его находилось Северное море, а по правую — залив Харлема.
Три часа спустя они въехали в Харлем.
Корнелиус ничего не знал о том, что произошло за это время в городе, и мы оставим его в этом неведении, пока сами события не откроют ему случившееся.
Но мы не можем таким же образом поступить и с читателем, имеющим право быть обо всем осведомленным, и даже раньше нашего героя.
Мы видели, что Роза и тюльпан, как сестра с братом или как двое сирот, были оставлены принцем Вильгельмом Оранским у председателя ван Систенса.
До самого вечера Роза не имела от штатгальтера никаких известий.
Вечером к ван Систенсу явился офицер; он пришел пригласить Розу от имени его высочества в городскую ратушу.
Там ее провели в зал совещаний, где она застала принца: он что-то писал.
Принц был один. У его ног лежала большая фрисландская борзая. Верное животное так пристально смотрело на него, словно пыталось сделать то, чего не смог еще сделать ни один человек: прочесть мысли своего господина.
Вильгельм продолжал еще некоторое время писать, потом поднял глаза и увидел Розу, стоявшую в дверях.
— Подойдите, мадемуазель, — сказал он, не переставая писать.
Роза сделала несколько шагов по направлению к столу.
— Монсеньер… — начала было она, но остановилась.
— Хорошо, садитесь.
Роза подчинилась, так как принц смотрел на нее. Но, как только он снова опустил глаза на бумагу, она смущенно поднялась с места.
Принц кончил свое письмо.
В это время собака подошла к Розе и стала ее ласково обнюхивать.
— Сразу видно, — сказал Вильгельм своей собаке, — что это твоя землячка, раз ты узнал ее.
Затем он обратился к Розе, устремив на нее испытующий задумчивый взгляд.
— Послушайте, дочь моя, — начал он.
Принцу было не больше двадцати трех лет, а Розе восемнадцать или двадцать; он вполне мог бы обратиться к ней иначе: "сестра моя".
— Дочь моя, — сказал он тем удивительно строгим тоном, от которого цепенели все встречавшиеся с ним, — мы сейчас наедине, давайте поговорим.
Роза задрожала всем телом, хотя у принца был очень благожелательный вид.
— Монсеньер… — пролепетала она.
— У вас отец в Левештейне?
— Да, монсеньер.
— Вы его не любите?
— Я не люблю его, монсеньер, по крайней мере так, как дочь должна любить своего отца.
— Нехорошо, дочь моя, не любить своего отца, но хорошо говорить правду своему принцу.
Роза опустила глаза.
— А за что вы не любите вашего отца?
— Мой отец очень злой человек.
— В чем же он проявляет свою злость?
— Мой отец дурно обращается с заключенными.
— Со всеми?
— Со всеми.
— Но не можете ли вы упрекнуть его в том, что он особенно дурно обращается с одним из них?
— Мой отец особенно дурно обращается с господином ван Барле…
— С вашим возлюбленным?
Роза отступила на один шаг.
— Я люблю его, монсеньер, — гордо ответила она.
— Давно уже? — спросил принц.
— С того дня как я его увидела.
— А когда вы его увидели?
— На другой день после ужасной смерти великого пенсионария Яна и его брата Корнелия.
Принц сжал губы, нахмурил лоб и опустил веки, чтобы на миг спрятать свои глаза. Через секунду молчания он продолжал:
— Но какой смысл вам любить человека, который обречен на вечное заключение и смерть в тюрьме?
— А тот смысл, монсеньер, что, если он обречен всю свою жизнь провести в тюрьме и там же умереть, я смогу облегчить ему там и жизнь и смерть.
— А вы согласились бы быть женой заключенного?
— Я была бы самым гордым и счастливым существом в мире, если бы я стала женой господина ван Барле, но…
— Но что?
— Я не решаюсь сказать, монсеньер.
— В вашем тоне слышится надежда; на что вы надеетесь?
Она подняла на принца свои ясные глаза, такие умные и проницательные, что они всколыхнули милосердие, спавшее мертвым сном в самой глубине этого темного сердца.
— А, я понял.
Роза улыбнулась, умоляюще сложив руки.
— Вы надеетесь на меня? — сказал принц.
— Да, монсеньер.
— Гм!
Принц запечатал только что написанное письмо и позвал одного из офицеров.
— Господин ван Декен, — сказал он, — отвезите в Левештейн вот это послание. Вы прочтете мои распоряжения коменданту и выполните те из них, что касаются вас лично.
Офицер поклонился, и вскоре под гулкими сводами ратуши раздался конский топот.
— Дочь моя, — сказал принц, — в воскресенье будет праздник тюльпана; воскресенье будет послезавтра. Вот вам пятьсот флоринов, украсьте себя на эти деньги, так как я хочу, чтобы этот день был для вас большим праздником.
— А в каком наряде ваше высочество желает меня видеть? — прошептала Роза.
— Оденьтесь в костюм фризской невесты, — сказал Вильгельм, — он будет вам очень к лицу.
