Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 29. Сан Феличе. Книга 2
Назад: LXXXII КНЯЗЬ МОЛИТЕРНО
Дальше: LXXXIV КОМЕНДАНТ ЗАМКА САНТ’ЭЛЬМО СТАНОВИТСЯ ГУМАННЫМ

LXXXIII
НАРУШЕНИЕ ПЕРЕМИРИЯ

Лаццарони, придя в ярость, когда генерал Макк ускользнул от них, не хотели смириться с тем, что им пришлось напрасно совершить столь долгий путь.
Они бросились на французские аванпосты, перебили часовых на передовой и оттеснили сторожевую заставу. Но при первом же ружейном выстреле Шампионне послал Тьебо узнать, что происходит; тот собрал людей, рассеянных неожиданным нападением, и обрушился на толпу лаццарони в минуту, когда те пересекали демаркационную линию, установленную между двумя армиями. Он уничтожил 2*одних, обратил в бегство других, но не стал их преследовать, а остановился у границы, установленной для французской армии.
Два события нарушили перемирие: невыплата пяти миллионов контрибуции, предусмотренной договором, и нападение лаццарони.
Девятнадцатого января двадцать четыре городских депутата, поняв, что эти два оскорбления, нанесенные победителю, должны окончиться решением неприятеля идти на Неаполь, направились в Казерту, где находилась главная квартира Шампионне. Но им не пришлось проделывать столь долгий путь, поскольку французский главнокомандующий передвинулся, как мы говорили, вперед, к Маддалони.
Князь Молитерно возглавлял депутацию.
Очутившись в присутствии французского генерала, все, как бывает в таких случаях, заговорили разом: одни умоляя, другие грозя; эти смиренно просили мира, те резко бросали французам вызов.
Шампионне слушал их с присущими ему вежливостью и терпением минут десять. Затем, так как невозможно было разобрать ни слова, сказал на превосходном итальянском языке:
— Господа, если бы кто-нибудь из вас соблаговолил выступить от имени всех, я не сомневаюсь, что в конце концов мы хотя и не договорились бы, но, по крайней мере, поняли бы друг друга.
Затем, обратившись к Молитерно, которого он узнал по сабельному шраму, пересекавшему его лоб и щеку, сказал:
— Князь, когда умеют биться, как вы, то должны уметь и защищать свое отечество словом не хуже, чем саблей. Окажите мне честь, объяснив причину, которая привела вас сюда. Клянусь, я выслушаю вас с величайшим интересом.
Манера выражения, столь изящная, и учтивость, столь совершенная, удивили депутатов: они замолкли и, отступив на шаг назад, предоставили князю Молитерно защиту интересов Неаполя.
Отнюдь не имея намерения сочинять, подобно Титу Ливию, речи ораторов, выводимых нами на сцену, мы спешим сообщить, что не меняем ни одного слова в тексте речи князя Молитерно.
— Генерал, — сказал он, обращаясь к Шампионне, — со времени бегства короля и главного наместника управление королевством находится в руках городского сената. Следовательно, мы можем заключить с вашим превосходительством прочный и законный договор.
Услышав обращение «ваше превосходительство», обращенное к республиканскому генералу, Шампионне улыбнулся и отвесил поклон.
Князь вручил ему бумагу.
— Вот документ, — продолжал он, — подтверждающий полномочия депутатов, здесь присутствующих. Быть может, вы как победитель и главнокомандующий победоносной армии, прошедшей беглым шагом путь от Чивита Кастеллана до Маддалони, и считаете пустячными десять миль, отделяющих вас от Неаполя; однако, позвольте вам заметить, это расстояние покажется огромным, даже непреодолимым, если подумать о том, что вы будете окружены вооруженным и мужественным населением и что шестьдесят тысяч граждан, сплоченных в полки, а также четыре крепости и военный флот защищают город в пятьсот тысяч жителей, воодушевленных верой и стремлением к независимости. Предположим теперь, что фортуна вам не изменит и вы войдете в Неаполь как завоеватель, — все же удержать победу вам не удастся. Поэтому все побуждает вас заключить с нами мир. Мы предлагаем вам, кроме двух с половиной миллионов дукатов, как было условлено в Спаранизе, любую сумму, какую вы от нас потребуете, конечно не выходя за пределы разумного. Кроме того, мы предоставим в ваше распоряжение на весь обратный путь провиант, повозки, лошадей и, наконец, дороги, за безопасность которых ручаемся. Вы добились огромного военного успеха, захватили пушки и знамена, взяли в плен множество солдат, покорили четыре крепости; мы предлагаем вам дань и просим у вас мира, как у победителя. Стало быть, вы получаете сразу и славу и деньги. Рассудите, генерал: нас слишком много, даже для вашей армии; если вы заключите с нами мир, если согласитесь не входить в Неаполь, все будут аплодировать такому великодушию. Если же, напротив, отчаянное сопротивление жителей, на которое мы имеем право рассчитывать, отразит ваш натиск, вы в конце вашего похода только покроете себя позором.
Шампионне не без удивления слушал эту длинную речь, которая показалась ему скорее заранее подготовленным выступлением, нежели импровизацией.
— Князь, — ответил он оратору вежливо, но сухо, — мне кажется, вы впали в большое заблуждение: вы говорите с победителями так, как если бы говорили с побежденными. Перемирие нарушено по двум причинам: первая — вы не отдали нам пятнадцатого числа сумму, которую обязаны были выплатить; вторая — ваши лаццарони совершили нападение на наши линии. Завтра я иду на Неаполь. Готовьтесь встретить меня. Я в состоянии войти в город.
Затем генерал и депутаты обменялись холодными поклонами. Генерал удалился в свою палатку, депутаты направились обратно в Неаполь.
Но в дни революции, как в дни грозового лета, погода меняется быстро: небо, ясное на заре, в полдень уже хмурится. Лаццарони, видя, что Молитерно вместе с депутатами отправился во французский лагерь, заподозрили измену и, подстрекаемые священниками, проповедующими в церквах, и монахами, проповедующими на улицах, прикрывая своекорыстие Церкви интересами защиты короля, бросились к монастырю, где они прежде сложили свое оружие, разобрали его снова, растеклись по улицам, отменили диктатуру Молитерно, за которую голосовали накануне, и выбрали себе новых предводителей, вернее, восстановили власть прежних.
Между тем, хоть знамена короля и спустили, но народное знамя еще не успели освятить.
Сейчас королевские флаги снова были подняты повсюду.
Лаццарони завладели, кроме того, семью или восемью пушками, протащив их по улицам, установили батареи на улице Толедо, на Кьяйе и площади Пинье.
После этого начались грабежи и казни. На виселицах, которые Молитерно велел соорудить для казни воров и убийц, стали вешать якобинцев.
Бурбонский сбир донес на адвоката Фазуло — лаццарони ворвались к нему в дом. Он едва успел спастись вместе со своим братом, спустившись по балконам. У него нашли шкатулку с французскими трехцветными кокардами и собирались перерезать горло его младшей сестре, но она укрылась за большим распятием, обхватив его руками. Религиозный страх остановил убийц, и они удовольствовались тем, что разграбили весь дом, а потом подожгли его.
Молитерно возвращался из Маддалони, когда, на свое счастье, не доехав до города, узнал, что там происходит, от людей, оттуда бежавших.
Тогда он направил в Неаполь двух посланцев, каждого с запиской, о содержании которых они были осведомлены. В случае если их задержат, они должны были эти записки уничтожить или проглотить, и если им удастся вырваться из рук лаццарони, исполнить поручение изустно, так как записки они знали на память.
Одна из записок предназначалась герцогу Роккаромана. Молитерно сообщал ему, где он будет скрываться, и приглашал присоединиться к нему ночью с отрядом из двадцати друзей.
Другая записка была направлена архиепископу. Молитерно повелел ему под страхом смерти ровно в десять вечера начать звонить во все колокола, собрать свой капитул, а также весь клир собора и выставить кровь и голову святого Януария.
Об остальном, говорил князь, он позаботится сам.
Через два часа оба посланца благополучно достигли места назначения.
К семи часам вечера Роккаромана явился к Молитерно один, но объявил ему, что двадцать его друзей готовы и явятся в час, который им будет указан.
Молитерно тотчас же отправил герцога обратно в Неаполь, прося его быть вместе с друзьями в полночь на площади монастыря святой Троицы, где он обещал к ним присоединиться. К этому же времени они должны были собрать как можно больше своих слуг и хорошо вооружить их и самих себя.
Пароль будет — «Родина и свобода». Не нужно заботиться ни о чем. Молитерно отвечает за все.
Роккаромана должен только передать приказ и тотчас же вернуться. Принимая во внимание отсутствие его и Молитерно, написали Мантонне, чтобы в свою очередь предупредить его.
В десять часов вечера, повинуясь полученному приказу, кардинал-архиепископ повелел ударить разом во все колокола.
Услышав этот неожиданный трезвон, нескончаемое дрожание металла, напоминающее полет огромной стаи бронзовокрылых птиц, озадаченные лаццарони прекратили свое разрушительное дело. Одни, думая, что набат — знак ликования, говорили, что французы бежали; другие, напротив, считали, что враг напал на город и их призывают к оружию.
Но, так или иначе, все бросились к собору.
Там, в освещенной множеством свечей церкви, они увидели кардинала в полном архиерейском облачении, в окружении своего клира. Голова и сосуд с кровью святого Януария были выставлены на алтаре.
Известно то великое почитание, с каким неаполитанцы относятся к святым мощам покровителя их города. Увидев эти реликвии, сыгравшие в политике, быть может, еще большую роль, чем в религии, самые пылкие и неистовые стали успокаиваться. И вот уже толпа, упав на колени, начала молиться. Молились и те, кто смог проникнуть в собор, и те, кому не удалось войти, так как храм был пере-, полнен и многим пришлось оставаться на улице.
Тогда процессия во главе с кардиналом-архиепископом приготовилась выйти из собора и обойти город.
В эту минуту по правую и по левую руку от прелата появились как выразители народного горя князь Молитерно и герцог Роккаромана, одетые в траур, босые, со слезами на глазах. Народ, вдруг увидев двух самых знатных синьоров Неаполя, обвинявшихся в измене, в одежде кающихся, молящих Господа обрушить свой гнев на французов, перестал считать их изменниками и мог только смириться перед волей Всевышнего и вместе с ними возносить ему молитвы. Итак, толпа последовала за святыми мощами, несомыми архиепископом, обошла с процессией весь город и вернулась обратно в собор.
Тогда Молитерно взошел на кафедру и обратился к народу с речью; он сказал, что святой Януарий, небесный покровитель, конечно, не допустит, чтобы город перешел в руки французов; затем он призвал каждого вернуться к себе домой, отдохнуть от треволнений дня и подкрепить себя сном, чтобы те, кто хочет сражаться, явились сюда на рассвете с оружием в руках.
Наконец архиепископ благословил всех собравшихся, и каждый, уходя, твердил про себя произнесенные им слова: «У нас только две руки, как и у французов. Но святой Януарий за нас».
Собор опустел, пустынными стали и улицы. Тогда Молитерно и Роккаромана взяли свое оружие, оставленное в ризнице, и, проскользнув в темноте, вышли на площадь Святой Троицы, где их ожидали соратники.
Там находились Мантонне, Веласко, Скипани и тридцать или сорок патриотов.
Речь шла о том, чтобы овладеть замком Сант’Эльмо, где, как мы помним, был заключен Николино Караччоло. Роккаромана беспокоился о брате, другие тревожились о судьбе друга — итак, было решено его освободить. Но для этого надо было отважиться на какое-нибудь отчаянное предприятие. Николино, столь счастливо избегнувший пытки, назначенной Ванни, не мог, однако, надеяться остаться в живых, если лаццарони захватят замок Сант’Эльмо, единственный, который они не пробовали атаковать ввиду его неприступности.
С этой целью Молитерно, во время своей двадцатичетырехчасовой диктатуры не решившийся освободить Николино из страха, что лаццарони обвинят его в измене, присоединил к гарнизону крепости трех-четырех надежных людей из числа своих слуг. Через одного из них он узнал пароль замка Сант’Эльмо в ночь с 20 на 21 января. Пароль был: «Партенопея и Позиллипо».
Вот что замыслил Молитерно: послать патруль, якобы посланный городом с приказами коменданту крепости, сказать пароль часовому, а когда ворота откроют — ворваться в цитадель и захватить ее.
К несчастью, Молитерно, Роккаромана, Мантонне, Веласко и Скипани были слишком хорошо известны, чтобы взять на себя командование этим небольшим отрядом. Они были вынуждены уступить эту роль человеку из народа, который был с ними заодно. Но тот, малознакомый с обычаями войны, вместо того чтобы произнести в качестве пароля слово «Партенопея», сказал «Неаполь», думая, что это не составит разницы. Часовой распознал обман и поднял тревогу. Отряд был встречен ружейным огнем и тремя пушечными залпами, которые, к счастью, не нанесли нападающим никакого урона.
Эта неудача повлекла значительные последствия: во-первых, Николино Караччоло остался в тюрьме, во-вторых, генералу Шампионне не был подан сигнал, обещанный республиканцами.
И действительно, Шампионне дал слово республиканцам 21 января, днем, подойти к Неаполю на расстояние видимости, они же, со своей стороны, обещали ему, что в знак их союза на замке Сант’Эльмо будет развеваться трехцветное французское знамя.
Коль скоро ночная атака не удалась, они не могли сдержать слова, данного Шампионне.
Молитерно и Роккаромана, которые хотели просто освободить Николино Караччоло и были только союзниками, а не сообщниками республиканцев, не знали их тайного уговора.
Велико же было удивление как тех, так и других, когда 21 января, на рассвете, они увидели, что трехцветное французское знамя полощется над башнями замка Сант’Эльмо.
Сейчас мы расскажем, как произошла эта неожиданная замена.
Назад: LXXXII КНЯЗЬ МОЛИТЕРНО
Дальше: LXXXIV КОМЕНДАНТ ЗАМКА САНТ’ЭЛЬМО СТАНОВИТСЯ ГУМАННЫМ